Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

10. Коса на камень

Махно, привыкший по-партизански нигде долго не задерживаться, спешил и в Мариуполе, приказав день и ночь вести отгрузку угля, благо в трофеях, кроме бронепоезда, было 18 исправных паровозов с подвижным составом. Реквизировав в банке полтора миллиона, Нестор передал деньги Ольховику:

– Макарыч, нанимай рабочих, горожан, плати, не жадничая. Не могу бойцов трудить, надо Волноваху удержать, пока не вывезем в Гуляйполе все трофеи.

Не стал батька и сам жадничать, по просьбе начдива, переданной ему в телеграмме, отгрузил по эшелону угля в Александровск и в Екатеринослав. Но, конечно, главным адресатом было Гуляйполе:

– Надо пустить все предприятия, – мечтал он. – Рабочие тоже должны трудиться, а не только крестьяне.

С 1 апреля под Волновахой и вдоль моря начались ожесточённые бои, поначалу удачные для бригады. В первый же день была взята Ново-Николаевская, от которой до Таганрога оставалось 70 вёрст. Махно лично водил в атаку бойцов, что всегда было вдохновляющим моментом для рядовых. Видя впереди цепи его белую папаху, многие кричали упоённо:

– За батьку, за Махно! Ур-р-а-а.

И уж тогда ломились так, что никакая стрельба их не могла остановить. Дошла и до белых слава отчаянного непобедимого повстанца, и нередко одно его имя заставляло роты трепетать.

2 апреля были освобождены Весело-Вознесенка, на море, Стила и Бешево на линии Волноваха – Кутейниково. Однако белые понимали, что с потерей Кутейникова будет перерезано сообщение Таганрога с Донбассом и тогда нависнет угроза над самим главнокомандующим Деникиным и его штабом.

Появляясь в штабе, Махно, вникая в оперативную обстановку, ругался, имея в виду комдива:

– Чёрт его попёр в Крым, нам бы сейчас эти полки – мы бы прижали Деникина к стенке. Виктор, попроси у главкома первую бригаду к нам в помощь.

– Григорьев нацелен на Одессу, Нестор.

– Плохо, очень плохо, разбросали дивизию. Добром это не кончится. Как там у Дыбенки?

– Да вроде пока успешно. Сиваш форсировали, бригада вышла в тыл укреплений и уже взяли Перекоп. Белые бегут к портам.

– Хорошо бы всё удалось, как он задумал. Эх, где там Красная Армия?

– Нестор, даже будь здесь Дыбенко, вряд ли бы мы прижали Деникина к стенке. Над ним висят четыре армии Красных и пока ничего не могут.

– Так в чём же дело?

– Господи, Красная Армия набирается из крестьян, их не успевают толком обучить. При первом же серьёзном нажиме белых они бегут. Наши повстанцы гораздо надёжнее в бою. Если б не тиф. Мы не успеваем отправлять больных в тыл. В Гуляйполе все госпиталя переполнены.

– Ты был там?

– Да, я ездил на совещание штабов.

– Что решили?

– Решено на 10 апреля собрать 3-й съезд Советов. Надо разобраться в обстановке. Голик считает, что нас так плохо снабжают для того, чтобы обессилить, а потом добить.

– Ох, уж эта контрразведка, вечно что-то выдумывает.

– Не скажи. В Александровском уезде проводит «чистку» экспедиция какого-то наркомвоена Межлаука, они преследуют и расстреливают наших. Из-за разгула чекистов происходят восстания крестьян в Киевской, Черниговской, Полтавской и даже Херсонской губерниях.

– В Херсонской? Это уже рядом.

– Так что Красной Армии не до Деникина, надо подавлять восстания. И какой у неё может быть боевой дух, если вчерашнего крестьянина, одетого в шинель, заставляют стрелять в таких же землепашцев.

– Чёрт его знает, что за головотяпство, – сердился Нестор. – Большевики рубят сук, на котором сидят. И вроде умные люди – Ленин, Троцкий. Я слушал в Москве Троцкого, говорит так, что сердце радуется. Грешным делом, завидовал: мне бы так научиться. А они вон как. Дорвались да власти и все свои обещания народу: землю, заводы – кобыле под хвост. Теперь давай назад, то на шее мужика сидел помещик, теперь государство садится, да, кажется, ещё крепче. Неужели они не видят, что губят революцию?

– Вот поэтому и решено было созвать съезд. Озеров отправил телеграмму и начдиву, пригласил. Может, приедет?

– Вряд ли, у него там на очереди Симферополь и Севастополь.

Рано утром Лютый растолкал спавшего Махно:

– Батька, вставай. Беда! Белые прорвали фронт.

– Где?

– На участке 9-й дивизии. Конница Шкуро тысяч в пять сабель.

– Где Белаш?

– Он в штабе, у Телеграфа, с Озеровым.

Махно влетел туда, подбежал к Озерову:

– Ну, Яков, показывай, где прорыв?

– На левом фланге от станции Желанная до Еленовки, держала 9-я дивизия Красной Армии, которой на данный момент не существует.

– Это что? Такая дырка?

– Я бы сказал дырища, без малого в 100 вёрст.

Махно выматерился грязно и длинно:

– Куда ж они там, суки, смотрели?

– Это то, о чём я тебе вчера говорил. На Красную Армию надёжа, как на весенний снег.

– Куда нацелен рейд Шкуро?

– По нашим тылам. Движется в направлении Гришина.

– Значит, на северо-запад, а там на Александровск и дальше на Екатеринослав.

– Вот телеграмма командующего: он сообщает, что Шкуро уже в 11 верстах от Гришина и его практически некому остановить. Под Чаплином стоят несколько эшелонов с красноармейцами, но командиры не могут заставить бойцов выйти из вагонов.

– Выходит – отказываются воевать. Голову на отсечение – это результат большевистской земельной политики, – уверенно сказал Нестор.

– Вполне возможно, но нам от этого не легче.

– Яков Васильевич, – обратился Нестор к Озерову. – Отдайте распоряжение нашим фронтовым командирам останавливать бегущих красноармейцев разбитой дивизии, паникёров разоружать, остальных в строй, в окоп. Виктор, свяжись с Гуляйполем, пусть создают ополчение и внимательно следят за передвижением Шкуро. Отправь туда трофейный бронепоезд.

Пока Белаш разговаривал по телефону, Махно уже был у телеграфиста. Белаш подошёл к нему:

– Застал на месте только Зиньковского, сказал, отправит немедленно.

– Товарищ комбриг, вот телеграмма от главкома, – доложил телеграфист, держа в руке скрученную спиралью ленту.

– Читай.

– Из Екатеринослава в 13 часов, Мариуполь, Волноваха, Махно по нахождению. В связи с создавшейся ситуацией приказываю для усиления вашего фронта на линии Волноваха—Мариуполь оставить взятые станции по направлению Кутейниково и Новониколаевскую у моря. Исполнение доложите. Для облегчения положения начдив Дыбенко предлагает просить командарма-13 ударить со стороны Луганска.

Антонов-Овсеенко.

– Чёрт подери, мне стыдно отдавать приказ Тохтамышеву и Дерменжи к отступлению. Им же по берегу до Таганрога менее 70 вёрст.

– Что делать, придётся.

– А чем может 13-я армия облегчить наше положение?

– A-а, это фантазии начдива, не хочет из Крыма вылезать. 13-я армия если ударит по Добровольческой, то сама же и поскачет от неё линялым зайцем. Она ничуть не лучше 9-й дивизии.

10 апреля 1919 года в Гуляйполе открылся 3-й районный съезд крестьянских и рабочих Советов, штабов и фронтовиков, на котором были представлены делегаты от 72 волостей Александровского, Мариупольского, Бердянского, Бахмутского и Павлоградского уездов, а также от фронтовых частей.

Почётным председателем Съезда был избран батько Махно, а почётным делегатом Съезда – Феодосий Щусь. Председательствовал Чернокнижный. Открыв заседание, он сказал:

– Товарищи, поступила телеграмма от начдива Дыбенко, позвольте я её зачитаю. Из Ново-Алексеевки 10-го, по нахождению батько Махно, штаб дивизии, Александровск. Копия Волноваха, Мариуполь по нахождению тов. Махно. Всякие съезды, созванные от имени распущенного согласно моему приказу Гуляйпольского военно-революционного штаба, считаю явно контрреволюционными...

В зале поднялся возмущённый шум, и Чернокнижный вынужден был приостановить чтение:

– Товарищи, я ещё не кончил, прошу тишины.

Дождавшись, пока в зале немного успокоятся, продолжал:

– ...явно контрреволюционным, организаторы таковых будут подвержены репрессивным мерам, вплоть до объявления вне закона. Командир дивизии, Дыбенко.

Зал опять зашумел, послышались выкрики: «Позор!», «Долой царство большевиков!», «Кто он такой?!».

На сцену без разрешения председателя выскочил мужик в расхлюстанной свитке, закричал:

– Товарищи, я с фронта. Мы дерёмся с белой сволочью у самого моря. Штыками дерёмся, прикладами, у нас нет патронов. До скольки разов начдив Дыбенко обещал нам оружие и патроны. Где они? Нема их. Таки раз кинув нам, як кость собаке, кучу берданок и итальянских винтовок. Так кто ж тут контрреволюционер?

– Правильно, Яким, – закричали из зала и даже зааплодировали. – Крой его!

– Товарищи, товарищи, – кричал Чернокнижный. – Давайте по порядку, у нас мало времени.

С большим трудом восстановив тишину в возмущённом зале, Чернокнижный продолжил:

– Товарищи, мы собрались в самый тяжёлый для нас момент. Наша бригада, полки и отряды три месяца не выходят из боев. Они устали, обескровлены. Мы практически окружены. За Днепром петлюровцы, от Дона прёт Деникин, с севера нас пытается отрезать от Красной Армии корпус Шкуро. И всё же исполком военно-революционного Совета принял решение собрать этот съезд, чтоб вместе нам подумать и наметить пути преодоления этих трудностей. А по этой позорной телеграмме мы примем отдельное постановление и ответим товарищу Дыбенко со всей революционной прямотой. Итак, первое слово предоставляется Евлампию Карпенко – командиру артдивизиона бригады.

К трибуне вышел одетый в австрийский френч и синие галифе молодой мужик с лихо закрученными усами.

– Товарищи, выходит, я контрреволюционер? Да?

Чернокнижный взялся за колокольчик.

– Евлампий, мы договорились – этой темы не касаться. В секретариате готовится ответ съезда на телеграмму, в конце дня зачитаем и примем.

Но в течение дня каждый выступающий, даже рассказывающий о разгуле чекистов в тылу, обязательно хоть как-то касался злополучной телеграммы:

– ...Вот, товарищи, откуда в нашем начдиве такая барская заносчивость. Надо сбить ему эти бодливые чекистские рога.

В обеденный перерыв, в столовой, сидя за одним столом с Махно, Чернокнижный говорил:

– Ну, нашла коса на камень. Жаль не слышит этих отзывов сам виновник.

– Ничего. В постановлении надо влупить ему по первое число, а копии послать командарму-2 Скачкову и Антонову-Овсеенко. Пусть и они услышат глас народа.

– Скорее, вопль.

– Вот именно, – согласился Махно.

В конце заседания был принят документ о добровольно-уравнительной мобилизации крестьян возрастов от 1889 до 1898 года рождения для пополнения поредевших полков и отрядов.

Много времени отняло чтение ответа товарищу Дыбенко, в котором повстанцы жёстко отчитывали его как ученика-двоечника.

Резолюцию принимали уже за полночь, чтобы завершить съезд и с утра разъехаться по фронтам. Она была не длинной и кончалась хлёсткими лозунгами:

– ...Долой комиссародержавие! Долой чрезвычайки – современные охранки!

Долой борьбу партий и политических групп за власть!

Долой однобокие большевистские Советы!

Да здравствуют свободно избранные Советы трудящихся крестьян и рабочих!

Нестор, подписывая Резолюцию, напротив строчки «Почётный председатель Съезда Батько Махно», заметил:

– Ну взовьются большевики. Эта резолюция для них словно скипидар под хвост.

– Ничего, пусть терпят, сами виноваты, – сказал Щусь, принимая для подписи ручку от батьки и макая её в чернильницу.

11. Отступление

Бригада Махно, брошенная Красной Армией, отчаянно сражалась на всех участках, теснимая превосходящими силами противника, вооружённого до зубов. В дни этих апрельских кровавых боев, не зная ни дня передышки, батька появлялся то в одной, то в другой группе, пытаясь собственным примером вдохновить измотанных повстанцев: то ложился за пулемёт, то бросался с саблей на кавалеристов Слащёва. Эти тяжёлые дни впишутся советскими историками в учебники кратко и ёмко: «...Махно открыл фронт для белых». И этому будут верить, и по этим учебникам будут учиться.

Под напором противника, превосходившего повстанцев на отдельных участках в пять раз, были оставлены Мариуполь и Волноваха. Фронт откатился на запад где на 25, где на 50 вёрст, а на участке 9-й дивизии – на 70.

Стараниями Белаша удалось оттянуть от Волновахи бронепоезд, которому почти нечем было отстреливаться, из-за чего он едва не достался белым.

15 апреля Махно отыскал свой штаб в Розовке.

– То, что ты спас бронепоезд, это хорошо, – сказал Белашу Нестор. – Хотя пользы сейчас от него, как от козла молока, пусть стоит под парами, чтоб в случае чего мог уйти на Пологи. Достанем же мы когда-нибудь снаряды. Покажи мне на карте, где сейчас эта шкура Шкуро?

– Вот, смотри, у меня обведено карандашом.

– М-да, хорошо он вспорол нашему фронту брюхо, – задумчиво молвил Нестор. – Нам надо у него поучиться. Вот здесь, что у него за часть?

– По моим сведениям, здесь кубанцы, где-то с полтысячи сабель, есть и пушки.

– Ну что ж, годится. Какие силы у тебя сейчас под рукой?

– Покровский полк, 2-й греческий и дивизион донцов.

– Кто командует донцами?

– Морозов.

– Годится. Белые нас ждут в Волновахе. Мы ударим севернее от Малого Янисоля. И не днём, как у порядочных генералов принято, а ночью.

– Кто поведёт группу?

– Что за вопрос, я, конечно.

– Тебе бы хоть поспать немного, Нестор.

– Какой к чёрту сон? Впрочем, до ночи пара часиков есть. Разбудишь в девять.

В ночь на 16 апреля Махно с этой группой атаковал левый фланг Шкуро на кубанском участке, как сам изящно выразился, «вспорол ему брюхо. Он – нам, я – ему».

Бой был скоротечный, для противника совершенно неожиданный, а кубанцы не смогли сражаться в конном строю, поскольку повстанцы первым делом захватили конюшни.

Буквально «опешивших» казаков Нестор велел построить:

– Товарищи, – заговорил он, – вас послали против таких же крестьян, как ивы...

И тут из строя пленных послышался радостный возглас:

– Виктор Фёдорович! Виктор Фёдорович!

Махно обернулся к рядом стоящему Белашу:

– Тебя, что ли?

– Конечно, меня, – заулыбался Белаш и направился к казакам, выбежавшим из строя к нему навстречу.

– Вот те раз, мой начальник штаба с беляками знается.

Однако тут же всё разъяснил сам Белаш:

– Я же работал на Кубани, скрывался у них.

– Э-э, брат, тогда тебе и слово в зубы, – сказал Нестор. – А я пойду на трофеи взгляну. Идём, Петя, Гавря.

Их встретил радостный Лепетченко:

– Нестор Иванович, четыре сотни коней, сытые, крепкие.

– Отлично, Саша. Надеюсь, Белаш представит нам и четыре сотни сабель. Иди найди Морозова и ко мне.

– Какого?

– Ну который донским дивизионом командует. Пусть принимает кубанцев к себе.

– А пойдут они?

– Пойдут. Куда они денутся, раз с Белашом один хлеб ломали. И потом, разве казак своего коня оставит?

Махно радовался как ребёнок, узнав, что к пушкам есть несколько ящиков снарядов.

– Всё, Саша, немедленно вели грузить на подводы и в Розовку, вставим зубы нашему бронепоезду.

В обозе, где едва не на каждом возу был станковый пулемёт с битком набитыми коробками лент, Нестор даже расчувствовался:

– Ну вот, а я дурак ругал его.

– Кого? – спросил Лютый.

– Ну Шкуро, генерала. Такие подарки ни от начдива, ни от командарма мы пока не получали.

17 апреля командарм-2 телеграфировал командующему Антонову-Овсеенко: «Срочно отправьте на поддержку Махно одну пехотную дивизию и хотя бы один полк конницы». Ответ был краток: «Могу дать только бригаду Покуса».

Скачко это воспринял как насмешку и приказал связать его с командующим.

– Товарищ Антонов, я к вам обращаюсь как к коммунисту и революционеру. По моему мнению, сейчас совершается грубейшая ошибка.

– В чём она выражается, товарищ Скачко?

– В том, что мы оттягиваем сейчас силы на запад, дабы помочь восставшей Венгрии.

– Правильно.

– А то, что на востоке нависает угроза соединения Колчака и Деникина, что может похоронить нашу революцию. Это как?

– Что же вы предлагаете, Анатолий Евгеньевич?

– Я предлагаю перевести с запада две дивизии под моё командование. Тогда я ликвидировал бы донскую угрозу, мы вышли бы на линию Ростов – Великокняжеская и стали бы непреодолимой преградой между Колчаком и Деникиным. Ведь это так ясно. Всего две дивизии.

– Где я вам их возьму, товарищ Скачко?

– Надо забыть Запад. Заключить какой угодно мир с Галицией, Польшей и всеми силами обрушиться на восток и Дон. Это единственный путь спасения революции.

– Товарищ командарм, вы рисуете очень уж мрачную картину. Ваши соображения о Западе, простите, близоруки. Весь Балканский полуостров кипит. Сейчас румыны наступают на Венгрию, Болгария вот-вот бросится на Румынию, в Турции брожение. ЦК и мы считаем, что от нашего удара там вспыхнет революция. Мы только ударим, и лёд там тронется, у нас будут развязаны руки для Востока. Ошибка у нас есть, я согласен с вами, она в организационной работе. Махно ничего не сделал, чтобы противостоять натиску корпуса Шкуро.

– Да поймите вы, товарищ командующий, чем Махно может противостоять? У него нет патронов, одна винтовка на четверых.

– Это уже ваша забота, командарм, – холодно ответил командующий и положил трубку.

Но Скачко не успокоился, он решил брать не мытьём так катаньем и через день отбил командующему Южфронта грозную телеграмму:

«Ввиду недополучения до сих пор подкреплений, о которых я просил целую неделю с 12 апреля, ввиду невозможности сражаться с противником, в пять раз превосходящим нас численностью, для спасения остатков 3-й бригады Заднепровской дивизии и для предотвращения окружения 2-й бригады Дыбенко, мною завтра 20 апреля отдаётся приказ об оставлении 2-й бригадой Крымского полуострова и об отступлении её на линию Перекоп-Геническ, а 3-й бригады Махно на линию Бердянск—Новоспасское—Цареконстантиновка—Керменчик».

Командарм надеялся, что эта угроза заставит штаб Южфронта хоть что-то предпринять. Там была принята чисто большевистская мера помощи. Член Реввоенсовета Южфронта Григорий Сокольников 20 апреля отправил телеграмму Ленину: «Бригада Махно не только сама небоеспособна, но и разлагает соседние части 9-й дивизии. Вам, вероятно, известно, что Махно ведёт решительную открытую борьбу против коммунистов среди крестьян и красноармейцев, начиная с созыва крестьянских съездов. В связи со сдачей Мариуполя, поражением и бегством бригады Махно, не сочтёте ли подходящим моментом убрать Махно, авторитет которого пошатнулся, и тем начать оздоровление этого участка Южфронта...»

Большевики не простили батьке съезд Советов в Гуляйполе, надо было убирать неслуха. Товарищ Ленин, уважавший товарища Сокольникова, наложил на телеграмме броскую резолюцию: «Склянскому: надо поддержать!» Этим была развязана кампания охаивания 3-й Заднепровской дивизии, истекающей кровью в беспрерывных боях на юге.

Да и чем, в самом деле, могли помочь Донбассу, когда надо было помогать восставшей Венгрии, где, по мнению многих, разгоралась мировая революция и, с другой стороны, немедленно подавить восстание на Дону, вспыхнувшее ещё в марте в станицах Вёшенской и Казанской, а к концу апреля распространившееся на верхнедонские станицы и насчитывавшее уже 30 тысяч сабель, умеющих воевать. Восстание было вызвано искусственно планом Троцкого и Свердлова, чтобы во время подавления уничтожить казачество как класс, «расказачить Дон», как элегантно выражались большевистские вожди.

Вот сюда и были брошены 8-я и 9-я армии, вместо того чтобы помогать Донбассу. Член Реввоенсовета 8-й армии тов. Якир приказывал: «...В тылу наших войск и впредь будут разгораться восстания, если не будут приняты меры, в корне пресекающие даже мысль о таковых. Эти меры: полное уничтожение всех поднявших восстание, расстрелы на месте всех имеющих оружие и даже процентное уничтожение мужского населения (!!!). Никаких переговоров с восставшими быть не должно».

Ах, Иона, Иона, будущий клиент Лубянки, может, в справочниках ошибаются, что де ты «необоснованно репрессирован». Если ты такое творил на Дону, может, всё же тебя настигла кара «обоснованно»? Может, ты как раз и попал в этот «мужской процент», подлежащий уничтожению? Я бы лично и уж, тем более, Дон никогда бы тебя не реабилитировали, даже посмертно.

Вопреки утверждению Сокольникова о «небоеспособности бригады Махно», она не только жила, она по количественному составу давно разрослась до дивизии, поскольку угроза белых заставила население создавать отряды почти в каждом селе и, как правило, называть их «имени батьки Махно» и отдаваться добровольно в его подчинение. Но оружием и патронами по-прежнему снабжались «от Деникина».

К 25 апреля, после долгого ожесточённого боя махновцы заняли Волноваху и Мариуполь. В Мариуполе конники Куриленко окружили первый сводный полк белых и вырубили до последнего человека. Однако город не удержали.

Махно находился со штабом в Розовке, куда к нему явилась группа анархистов, бежавшая из России от преследования большевиков. Литератор Черняк говорил Нестору:

– Ты тут сражаешься за этих сволочей, а они там расстреливают наших, сажают в тюрьмы. Анархисты давно в подполье, но Чека и там достаёт их.

– Ты, Черняк, не шуми. Мы сражаемся с белыми, которые хотят вернуть нам царя и капиталистов. На данном этапе наши интересы совпадают с большевистскими.

– Совпадают, говоришь? – вскричал Черняк и швырнул Нестору на стол газету. – На, читай. Вот, видишь заголовок «Долой махновщину».

Махно читал, а Черняк, шагая из угла в угол, кричал:

– Надо эту статью зачитать и обсудить во всех твоих отрядах. Пусть повстанцы увидят лицемерие и гнусность борцов за власть, не за свободу.

Пусть эта же самая статья определит, можно ли доверять власть проходимцам.

– Виктор, – позвал Махно начштаба, закончив чтение. – Вели немедленно в нашей газете «Путь к свободе» написать достойную отповедь клеветникам. И отправь телеграмму с протестом командукру Антонову-Овсеенко.

– Что прикажешь сказать в ней?

– Ну первым делом сообщи об обстановке и причинах нашего временного отхода, а потом от имени штаба заяви, что в то время, когда повстанцы, беззаветно преданные революции, дерутся с белыми бандами, месяцами не имея отдыха, в их тылу кто-то по неизвестным причинам распространяет клевету про них. Сошлись на этот номер газеты. И добавь: такое отношение к революционерам, отдающим свои жизни за дело народа, доказывает чью-то грязную провокационную работу. Подпись заделай мою.

– Ты что, Нестор, только народился? – сказал Черняк. – Не понимаешь, чья это работа? Да Троцкого же. Думаешь, зря к тебе приставили комиссаров-большевиков. Почему ты их терпишь у себя под боком? Наверняка они чёрт-те что доносят про тебя наверх.

– Гавря, – обернулся Нестор к адъютанту Трояну. – Давай сюда Лютого, Голика и Лепетченко.

Когда те прибыли, Махно сказал им:

– Вот что, братцы, в связи с тем, что нашу бригаду большевики чернят почём зря, а наших товарищей-единомышленников сажают в тюрьмы, езжайте по полкам и арестуйте всех комиссаров.

– Гы-гы-гы, давно пора, батька, – заулыбался Голик. – А какое устрашение велишь к ним применить?

– Я тебе применю, – показал Нестор кулак. – Ты что чекист? Доставите сюда в штаб и всё.

Белаш, молча слушавший задание Махно контрразведчикам, по их уходу сказал:

– Ты лезешь на рожон, Нестор.

Махно это взорвало, он закричал:

– Гы чего суёшься в тыловые дела? Занимайся фронтом. Пусть и большевики у нас посидят, как сидят в казематах наши. Пусть они у нас будут заложниками, потом ещё обмен предложим.

– Обмен? Как ты это себе представляешь?

– Очень просто. Они выпустят одного анархиста, я им – одного комиссара.

– Но, Нестор, есть же комиссары отличные ребята, от сохи. Они-то за что будут сидеть?

– Ничего, посидят, не слиняют, А ты не лезь в это дело, Виктор, лучше поинтересуйся, что затевают белые.

Махно присел к столу, умакнул перо в чернильницу. Начал: «Всем командирам войсковых частей 3-й бригады Заднепровской дивизии: в официальной газете Харьковского большевистского Совета от 25 апреля помещена статья под заголовком «Долой махновщину», где ясно подчёркивается, что наша бригада и все ведущие борьбу по освобождению трудящихся занимаются контрреволюционным делом. Предписываю до особого распоряжения всех политических комиссаров арестовать, предварительно объявив всем частям мою телеграмму, все бумаги политотделов конфисковать, наложить печати.

Комбриг Батько Махно».

– Гаврила, где Белаш?

– Он у телеграфиста.

– Вот возьми, отнеси ему, пусть отстучит вне очереди. И скажи, я отъезжаю под Мариуполь, что-то там заколодило. Да сам живо ворочайся, едешь со мной.

Но вместе с Трояном вернулся и Белаш, протянул Махно телеграмму:

– Вот от командующего Антонова-Овсеенко.

– Что в ней?

– Обещается 28-го в гости.

– О-о, наконец-то увидим небожителя. Ответь, ждём его в Гуляйполе. А я пока на тачанке смотаюсь под Мариуполь к Леве Зиньковскому.

– Не забудь конную охрану, – напомнил Белаш.

– Знаю. Мою телеграмму отправил?

– Может, не стоит сейчас, Нестор?

– Так ты что, задержал её? – прищурился недобро Махно. – Я же там «срочно» написал.

– Но я подумал, едет командующий, а тут...

– Немедленно отправь, – рявкнул Махно. – Слышишь? И занимайся фронтом, сколько тебе говорить. Привезут комиссаров, запри в купе.

– Но командующий...

– Это моё дело, а ты живо на телеграф, – последние слова Махно говорил, уже открывая дверь. – Гавря, в тачанку.