Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

4. Быка за рога

Жизнь в городе постепенно налаживалась. Бойцы самообороны исправно несли службу, следуя указаниям главнокомандующего: пристреливать грабителей и мародёров на месте. Арестовывать кого-либо не имело смысла, потому что сажать было некуда. Батько Махно – ненавистник темниц приказал взорвать обе городские тюрьмы – одну старую, другую строящуюся. Подрывная команда Чубенко и Бурымы аккуратно разнесла динамитом символы проклятого царизма. Газета «Путь к свободе» дала объявление, приглашая население разобрать обломки «местной Бастилии» на хозяйственные нужды, и в несколько дней от «проклятого прошлого» не осталось и следа. Эта же газета сообщила, что «Бедное население может приходить в Штаб Повстанческой Армии батьки Махно за материальной помощью – с собою иметь только паспорт, чтобы можно было судить об общественном положении просителя». У штаба чуть свет стала выстраиваться очередь из нуждающихся.

На борьбу с бедностью народа батька бросил не только 300 миллионов рублей, обнаруженных в банке, но и обложил контрибуцией людей состоятельных, блюдя справедливость. Для этого торговцы были расписаны на 4 разряда, и если 1-му разряду предлагалось внести 35 тысяч, то 4-му – лишь пять. Промышленники (заводчики и фабриканты) были разбиты на 8 разрядов, где 1-му назначался взнос 25 тысяч рублей, а 8-му – всего 2 тысячи. Всё было распределено, как говорится, по-божески, правда, неисполнение сего приказа № 5, подписанного начальником гарнизона Лашкевичем, милостью не пахло, а грозило расстрелом. На всё про всё давалось три дня; неудивительно, что при штабе образовалась ещё одна очередь – для сдачи контрибуции.

– Справедливость превыше всего, – вещал батька, и с этим трудно было не согласиться.

В первые дни борьбы за справедливость к батьке пробилась женщина и с плачем пала на колени:

– Товарищ Махно, спасите детей.

– А ну-ка встаньте, – нахмурился Нестор. – Гаврила, помоги ей, налей воды.

Троян помог встать женщине, говоря, что батька не икона, чтоб перед ним на колени падать. Усадил на стул, дал стакан воды.

– Говорите, – сказал Махно. – И пожалуйста, без слёз.

И женщина начала говорить, не умея избавиться от всхлипов:

– Я заведующая детским приютом, у меня сорок детей и мне их нечем кормить.

– А деникинцы что? Не помогали?

– Им не до нас было.

– Вы обращались к властям?

– Меня не пустили.

– Как же вы содержите приют?

– Я, мы побираемся с моими помощниками, кто сколько принесёт.

Нестор вскочил, приказал Лепетченке:

– Живо ко мне Белаша, Чубенко и Серёгина.

Едва Белаш переступил порог, Махно приказал:

– Распорядись немедленно выдать детскому приюту миллион.

Встретил приказанием и Серёгина:

– Немедленно с Чубенкой поезжайте в детский приют, выясните, что им нужно, и завезите круп, муки, масла. Если есть фрукты и сладости, то и это. Там дети, понимаете?

– Я понял, Нестор Иванович, детям помереть не дадим.

Поздно вечером, воротившись в гостиницу, Нестор, рассказав жене о приюте, попросил:

– У меня времени нет, Галочка, съезди в приют. Ты учительница, легко определишь, что детям надо, может, что из одежды у Серёгина найдётся. В общем, помоги там.

– Хорошо, – сразу согласилась Галина.

Город всё обстреливали потихоньку с того берега, но это уже никого не пугало, перестали даже комментировать, куда летит «цацка». С утра, как обычно, выстраивалась длинная очередь за материальным вспомоществованием и счастливцы, получившие его, тут же бежали на рынок – купить что поесть.

Кто-то из штабных привёл к Нестору двух молодых людей и, представив их как высококлассных специалистов-печатников, сказал, что с ними уже беседовал Белаш. Молодые люди были при галстуках, в шляпах, чисто выбритые, в белоснежных рубашках и с портфелями. Махно отметил в уме: «Сразу видно, из благородных».

– Товарищ Махно, мы знаем, что вы испытываете некоторые затруднения с финансами, – начал один из благородных, – и мы с коллегой решили помочь вам. Вы, очевидно, знаете, что у крестьян самой любимой валютой являются «керенки». Так ведь?

– Пожалуй.

– Вот, взгляните, – молодой человек достал из портфеля две керенки «двадцатки» и положил их перед Махно. – Чем они отличаются?

Нестор внимательно осмотрел купюры, только что не понюхал их.

– Я думаю, ничем, – наконец выдал резюме.

– А между прочим, вот эту, что у вас справа, отпечатали мыс коллегой.

– Неужели? – удивился Нестор и придвинул купюры ближе. Молодой человек услужливо предложил ему лупу с изящной позолоченной ручкой. Махно и с лупой не нашёл никакой разницы, дал даже своим телохранителям Гавре и Саше посмотреть (у вас глаза молодые!), но и они не увидели различия.

– Ты гляди. А? – восхищался Нестор. – Вот так мастерство! И сколько вы можете отпечатать?

– Ну при наличии материалов, практически сколько угодно. Сколько закажете, столько и сделаем.

– Что для этого требуется?

– Вот такая бумага, – молодой человек вытащил из портфеля лист и подал Нестору. – Ну и особая краска, разумеется.

Махно потрепал лист, обернулся к Трояну:

– Гаврила, пригласи Серёгина, – и пояснил молодым людям: – Это наш начальник снабжения, у него, при желании, и птичье молоко можно найти.

Когда пришёл Серёгин, Махно, подав ему лист, спросил:

– Григорий Иванович, вы найдёте такую бумагу?

– Надо поискать на складах.

Но узнав, для чего она требуется, Серёгин испытующе посмотрел на посетителей.

– Одна купюра ничего не доказывает. Вы бы могли, скажем, к завтрему отпечатать на тысячу или две таких рублей?

– Вот люблю деловых людей, – широко и открыто улыбнулся молодой человек. – Берёт сразу быка за рога. Что нам мелочиться с двумя тысячами, уважаемый Григорий Иванович, отпечатаем двадцать. Боря, – обернулся он к коллеге. – У нас хватит краски на 20 тысяч?

– Должно бы.

– А бумаги?

– Бумага пока есть, думаю, миллионов на 20—30 хватит.

– Ну вот, с бумагой у нас полегче. Завтра мы приносим вам ваш заказ, товарищи. Мы рады, что встретили понимание с вашей стороны, товарищ Махно.

– А где располагается ваш... ну цех, или как там?

– Нестор Иванович, – улыбаясь, развёл руки посетитель. – Вы же понимаете... такое производство и... афишировать свой адрес?

– Да, да, конечно, вы правы, – согласился Нестор.

После ухода благородных посетителей разговор невольно продолжился о них. Пригласили и Белаша. Он, выслушав всех, спросил:

– Что они запросили за услугу?

– Пока ничего. Вот, наоборот, оставили образец.

Белаш повертел «самодельную» купюру, хмыкнул:

– Если это действительно кустарно, то это класс. Но если об этом узнают красные или белые, то подымут вой.

– Плевал я и на белых, и на красных, – сказал Махно. – Раз так любятся крестьянам эти «керенки», отчего б не заказать миллиончиков сто-двести, тем более сам Керенский уже давно пребывает в буржуйских эмпиреях.

– Для оборота годятся, конечно, и такие, – согласился Белаш. – Но надо заключить какой-то договор.

– Сам говоришь, чтоб ни белые ни красные не узнали, а толкуешь о договоре, Виктор. Где логика?

– Т or да не знаю, братцы. Пришли какие-то ваньки с ветру, а вы и рты разинули. Договаривайтесь тогда так: привозят тираж, деньги на бочку.

– Деньги? – удивился вдруг Махно. – Так они же их сами печатают.

– Вот видите, значит, запросят либо золотом, либо другими драгоценностями.

– У нас есть, Григорий Иванович? – спросил Махно.

– А как же? Мы ж ломбард реквизировали, там этого добра на многие миллионы.

– Ну вот, всё и решилось. Заказываем 100 миллионов, а платим побрякушками.

– Ты этими побрякушками, Нестор Иванович, не очень-то разбрасывайся, – предупредил Белаш. – Это стойкая валюта, не то что керенки, карбованцы и совзнаки, с которыми за границей разве что в нужник сходить.

Порассуждав ещё о заказе, решили оплачивать его только по исполнении – привезут деньги, получат «побрякушки»: «У нас нема дурней».

Назавтра молодые люди принесли в портфеле тысячу керенков, что и составляло 20 тысяч новеньких рублей, только из машины. Когда Махно объявил им условия сделки, они согласились без всяких оговорок.

– Конечно, конечно. Мы все честные люди, но время такое, что и с отца родного затребуешь расписку.

Был призван Серёгин, как главный хранитель ценностей, он подивился столь скорому исполнению первого заказа, с удовольствием полистал купюры.

– Только вот что, ребята, – сказал он, – простите, не знаю как вас и звать?

– Меня Семён, моего коллегу Борис, – с готовностью отозвался главный специалист.

– Вот что, Семён и Борис, нам бы не хотелось, чтоб эта сделка... ну, как вам сказать... получила огласку.

– Григорий Иванович, да наши хотенья совпадают как сиамские близнецы. Вы думаете, нам хочется с этим светиться? На нашу машинку найдётся немало охотников.

– Так что вы просите за эти напечатанные?

– О чём вы говорите? Ничего пока не надо. Отпечатаем весь тираж, тогда за всё и рассчитаетесь.

– Семён, ты почему не скажешь о краске, – напомнил вдруг Борис.

– А причём тут Григорий Иванович? Краска – это наша забота, да и где он её возьмёт.

– Почему? Я бы мог помочь, – сказал Серёгин.

– Ну что вы, Григорий Иванович. Эта краска особая, не смывающаяся, редкая. У нас тут есть поставщик-химик, правда, он напуган этими вашими контрибуциями, собственной тени боится. Но мы его попросим, дня через три-четыре изготовит сколько надо, и напечатаем. Кстати, сколько вы заказываете?

– Сколько закажем, Нестор Иванович?

– Я думаю, для начала миллионов сто достаточно.

– Всё, договорились, – взмахнул портфелем Семён. – Через три дня будут краски, и там печатанье займёт с неделю. Дней через десять тираж будет здесь. Оревуар, как говорят французы. Идём, Борис, работа ждёт.

Молодые люди вышли. Махно с Серёгиным переглянулись:

– Ну как? – спросил Серёгин.

– Что-то очень уж они легко на всё соглашаются. Не пойму.

– Заработать хотят, чего тут понимать. Деловые ребята, Смотреть приятно.

Вдруг дверь открылась, заглянул Семён.

– Простите, ради бога, товарищи. Вас можно на два слова, Григорий Иванович. Извините.

Серёгин вышел. Махно занялся своими делами и вскоре забыл о посетителях, сказав Трояну:

– Гавря, отнеси эти деньги туда на пункт выдачи пособий, пусть их приобщат к «керенкам», и пусть не жмутся.

У батьки дел было выше головы, и он не то что совсем забыл о сделке, но сразу постарался не думать о ней. Тут митинги, сводки с фронта, успехи Красной Армии, начавшей теснить Деникина, и вполне заслуженное заявление Белаша на Реввоенсовете:

– Если б не мы, они бы никогда не начали наступать.

Именно на Реввоенсовете Серёгин напомнил командарму:

– Нестор Иванович, а ведь прошло десять дней, даже уже одиннадцать.

– Ну и что? – не сразу включился Махно.

– Как что? А наш заказ Семёну и Борису?

– Ну день-два прихватят ребята, заказ-то немаленький. Подождём ещё немного.

Подождали три дня, и Серёгин появился у Махно расстроенный:

– А ведь эти молодые люди надули нас. Как же я, старый воробей, попался на мякине?

– Постой, постой, мы же им ничего не платили.

– Если бы. Этот Семён, помнишь, вызвал меня.

– Ну?

– Вызвал и говорит: Григорий Иванович, нам за краску-то платить нечем, этот гад-химик только золотом дерёт или камушками. Дайте нам в счёт будущего платежа, а я вам расписку, как положено, оставлю.

– А расписка у тебя?

– Да вот она. Читай. – Серёгин бросил бумажку на стол Махно.

Нестор взял её и, как обычно, прочёл вслух:

– Я, Семён Ихупол, даю расписку Григорию Серёгину в том, что получил с него золотые предметы в количестве пяти штук и бриллиантовую брошь; браслетов – два и две низки обыкновенных бус, в счёт оплаты будущей работы, по которой имеется устная договорённость. Подпись Ихупол. Что это за фамилия?

– Чёрт его знает, наверно, греческая. Но как же я, старый перечник.

И вдруг Махно расхохотался, Серёгин удивлённо вскинул на лоб брови, ничего не понимая. Тут такое горе, а он хохочет.

– Ради бога, не сердитесь, – сквозь смех говорил Нестор. – Прочтите фамилию этого проходимца наоборот. Ихупол читается, как лопухи. А вы «греческая», ой не могу. Мы с вами лопухи, Григорий Иванович... Ха-ха-ха.

Серёгин жалко улыбался, скорее из солидарности с командармом, чем от веселья. Бормотал при этом сконфуженно:

– Это я. Вы-то при чём? Я же им давал эти предметы.

– А что они хоть стоят?

– Откуда я знаю... Золото, конечно, очень дорогое. И эти низки бус, как он пишет, – наверняка ценные ожерелья. Не станет же буржуйка сдавать в ломбард простые бусы. О-о, позор мне старому дураку.

– Ладно. Не переживайте уж так. Что делать? Облапошили нас – впредь наука. Теперь, если явятся ко мне фальшивомонетчики, пристрелю лично.

– Деньги-то вовсе не фальшивые были, Нестор Иванович. В том-то и дело, что настоящие. Оттого мы – идиоты и дивились качеству печати.

– А что если поручить Зиньковскому найти их?

– Что вы, не надо. Они давно плывут где-нибудь в Дарданеллах. И потом, мне бы не хотелось, чтоб об этом стало известно, не хочу быть посмешищем.

– Ладно. Я согласен, – сказал серьёзно Махно и тут же не удержался: – Распроклятый Ихупол вокруг пальца нас обвёл.

Тут и Серёгин засмеялся с облегчением – позор уходил в подполье.

5. Заговор большевиков

На заседании Реввоенсовета Повстанческой Армии Белаш докладывал о финансовом положении в «Вольном Советском Строе», как был наименован Екатеринослав с окрестностями.

– ...Товарищи, как ни печально, у нас создаются напряжённые отношения с крестьянством, нашим главным союзником и опорой. Дело в том, что у нас, приказом батьки, годными к употреблению в торговле признаются все деньги – царские, керенки, украинские, донские, советские. Согласно приказу, они разрешены к приёму и вроде бы все равны. Ан нет. Крестьяне совершенно не хотят принимать совзнаки, например. Они их игнорируют.

– А какие же у них самые ценные? – спросил Махно.

– Увы, царские.

– Царские? – удивлённо хмыкнул Нестор.

– Да, один царский рубль приравнивается на рынке к двум Керенским, трём украинским, 15 рублям донским и одесским и аж к 35 советским рублям. Мы у крестьян закупаем продукты, фураж, а они диктуют нам условия: давайте романовские или керенские, ну берут ещё не очень охотно карбованцы. А о совзнаках слышать не хотят.

На совещании появился Зиньковский, присел у входа и вскоре передал записку.

Там была всего одна краткая фраза: «Н.И. у меня важная новость. Жду.

Л.З.».

Выйдя в коридор, Махно прошёл к лестнице, спустился в полуподвал, где располагалось хозяйство Зиньковского, вошёл в кабинет. Возле стола хозяина кабинета, под половинным окном полуподвала сидел человек, сразу вскочивший при входе командарма.

Зиньковский, не поднимаясь с кресла, пригласил батьку в другое, придвинутое к краю стола.

– Садись, Нестор Иванович, послушай новость из Никополя.

Опустившись в кресло, Нестор, присмотревшись, узнал человека.

– Садись, Огарков, рассказывай.

Тот опустился на стул, Зиньковский сказал ему:

– Всё сначала.

– В общем, так, Нестор Иванович, вы, конечно, знаете командира нашего полка Полонского.

– Разумеется.

– Знаете, что он коммунист?

– И это для меня не секрет.

– Так вот, с некоторых пор, а если точно, то сразу же, как начала наступать Красная Армия, Полонский и другие коммунисты стали вести агитацию за переход на её сторону.

– На сторону Красной Армии?

– Да. Более того, в их план входит передать красному командованию не только наш полк, но весь корпус.

– Где сейчас Полонский?

– Он здесь вместе с адъютантом.

– Как? – удивился Нестор. – Кто ему позволил уехать с фронта?

– Ну, у него здесь вроде жена. Но я-то знаю, что он приехал для корректировки действий с местным большевистским ревкомом.

– Да мы за это недавно расстреляли начальника штаба бригады. Как он посмел бросить полк? Кого он оставил за себя?

– Меня. Я его заместитель.

– Ну, а ты, конечно – начальника штаба?

– Так точно.

– А начальник штаба как?

– Он полностью поддерживает позицию Полонского.

– Ну что, Лев? – обратился Нестор к Зиньковскому. – Как говорится, не вскормивши не вспоивши не наживёшь врага.

– Ты сам отчасти виноват, батька.

– Я? – удивился Нестор.

– Ты, – твёрдо сказал Зиньковский.

Махно буквально прожигал Зиньковского возмущённым взглядом, тот, поняв, что назревает серьёзный разговор, сказал Огаркову:

– Ты, брат, выдь-ка, посиди в коридоре, мы тут решим, что надо делать.

Огарков ушёл, Махно, стукнув кулаком по столу, спросил злым, но пониженным тоном, чтоб не услышали за дверью:

– Ты что несёшь, Левка? Соображаешь?

– Конечно, соображаю. Ты, со своей демократией: все партии равны в своём волеизъявлении, – передразнил Зиньковский. – Вот теперь сам видишь, как они равны. Большевики-то равнее нас хотят быть.

– Погоди, не вы ли с Белашом вступились за «Звезду», когда я хотел её запретить?

– Вступились. И правильно сделали. Теперь я читаю её от заголовка до редакторской подписи и извлекаю кое-что, весьма важное. И круг авторов у меня уже в этой папочке.

– Причём тут круг авторов и эта твоя папочка?

– Ты что, не понимаешь? Большевики плетут заговор, и Полонский – это всего лишь одно звено из его цепочки.

– Так тогда надо арестовать Полонского.

– Нив коем случае, ты мне всю игру сломаешь.

– Ну так просвети меня. Мне-то, наверно, можешь довериться.

– Поэтому я тебе и сообщил. Садись и не кипятись. Слушай внимательно.

Заседание Екатеринославского губкома партии большевиков открыл товарищ Павлов с представления только что прибывшего члена ЦК КП(б) Украины товарища Захарова. Поскольку его здесь видели впервые, член губкома Конивец предложил:

– Пусть член ЦК не обижается, но нам бы хотелось проверить его документы. Что делать, товарищ Захаров, конспирация.

– Товарищи, что мне обижаться, – Захаров, извинившись, расстегнул брюки и, подпоров подкладку пояса, достал аккуратно свёрнутый кусочек холста. – Вот мой мандат. Как вы сами понимаете, идти через фронт с обычными документами...

– Да, все мы понимаем, – успокаивал его Конивец, вместе с Павловым разглядывая необычный документ.

– Ну да. Вот и подпись товарища Пятакова, и печать ЦК, – сказал Мирошевский. – Я её хорошо знаю. Документ, по-моему, безупречен. Вы, кстати, товарищ Захаров, с чем прибыли к нам?

– Мне поручена координация действий повстанцев-коммунистов и коммунистических организаций Красной Армии, с целью перевода анархистских формирований под юрисдикцию Красной Армии и создания из них регулярных частей.

– Ну вот, а мы о чём хлопочем, – воскликнул Павлов, – мы, товарищ Захаров, давно заняты этим вопросом. У нас, благодаря партячейкам, созданным во многих полках, распропагандированы целые подразделения. Вот днями с южного фронта прибыл командир 3-го Крымского полка товарищ Полонский и начальник никопольского гарнизона товарищ Бродский. Все твёрдые большевики. У нас и здесь в 13-м полку есть партячейки, правда, командир полка Лашкевич, кстати, бывший коммунист, пытался их ликвидировать, но товарищу Вайнеру удалось их отстоять, он, как-никак, был председателем трибунала при Екатеринославском полку и до сих пор пользуется авторитетом у личного состава.

– Я вижу, вы молодцы, – заметил Захаров. – Рядовых бойцов, как я понимаю, легко распропагандировать. А как с командирами высшего звена?

– Разрешите мне сказать, – встал Полонский. – Мы с товарищем Бродским и моим адъютантом Семёнченко представляем 2-й корпус, которым командует георгиевский кавалер Трофим Вдовиченко. Не думаю, что его можно склонить на сторону Красной Армии, он махровый анархист и любимец батьки, но полагаю, что когда Красная Армия приблизится к нашей губернии, это явится лучшей агитацией за переход на её сторону. Во всяком случае, за свой полк я ручаюсь.

Павлов вытянул шею, осматривая присутствующих.

– Товарищ Вайнер, вы что-то хотели сказать?

– Да, я полагаю, надо начинать с голов. Всё повстанческое движение держится на авторитете Махно и его ближайших друзей: Щуся, Вдовиченко. Стоит убрать их, и массы очень легко примкнут к 14-й армии, которую ведёт сюда товарищ Уборевич.

– А что? Это дельное предложение, – сказал Бродский. – Сейчас, как никогда, Повстанческая армия ослаблена эпидемией тифа. Я узнавал в штабе – 35 тысяч лежит в тифе, наверняка половина из них обречены. В строю всего 40 тысяч бойцов.

– Хэх, не берёт же этот тифок ни Махно, ни его камарилью, – заметил Конивец.

– А может, им как-то помочь, – подал голос от двери Семёнченко.

Все с любопытством взглянули на адъютанта Полонского, словно впервые увидели его. Оно и понятно, эта мысль витала в воздухе, только никто не хотел рисковать, высказывая её вслух. Чёрт его знает, как отнесётся к этому представитель ЦК. Но товарищ Захаров сказал:

– А что? Это очень интересная и, я думаю, вполне перспективная идея. Взорвали же махновские посланцы в Москве горком партии.

Членов губкома сразу словно прорвало, идеи посыпались одна за одной:

– Махно можно на митинге шлёпнуть.

– Лучше бомбу кинуть в автомобиль. Он у него открытый – промахнуться невозможно. Взлетит батька вместе со своими телохранителями.

– А может, в гостинице подложить бомбу к дверям его номера?

Полонский слушал-слушал самые фантастические предложения, наконец не выдержал:

– Товарищи, вы как гимназисты, ей-богу: взорвать, расстрелять, а того не думаете, что исполнитель будет схвачен на месте. Хорошо если убьют, а если возьмут живого, а в контрразведке у Голика или Зиньковского у него вытянут всё, и мы, таким образом, завалим всю организацию.

– Это верно, – согласился Павлов. – Всей организацией мы не можем рисковать, даже ради головы батьки.

Поддержал эту мысль председателя губкома и представитель ЦК:

– Товарищ Павлов прав, это большой риск, а у вас не должно быть осечки. Должен быть верняк.

– Я знаю, – снова вмешался Полонский. – Верняк – это яд.

– Как вы это себе представляете? – спросил Павлов.

– Я знаю, Махно не дурак выпить. Я приглашаю его на именины моей жены, он от таких предложений никогда не отказывается, в бутылку коньяка жена всыплет яд. И батька с первой же рюмки ту-ту, прямиком ко Всевышнему. А там придумаем, скажем, случился сердечный приступ или ещё какая холера.

– Ну вот это другое дело, – одобрил товарищ Захаров. – Дамские руки сработают лучше всякой бомбы. Тихо. Без взрывов, без выстрелов. От имени ЦК и лично я одобряю этот план. Рухнет Махно, и его приспешники посыпятся за ним, как переспевшие каштаны с дерева.

Все были в восторге.

Зиньковский появился у Нестора уже поздно вечером, и по его кивку Махно понял, что требуется тет-а-тет.

В кабинете было тихо, на улице тоже. Махно спросил:

– Ну, с членом ЦК получилось?

– Ещё как. Разыграли как по нотам. Документы проверили, видно, сначала опасались, всё ж незнакомый. А потом ничего, когда поддержал план покушения на тебя, сразу решили: свой.

– Итак, когда и где меня должны убрать?

– Это зависит от тебя.

– То есть?

– Когда ты пойдёшь на именины к жене Полонского, тебя там и будет ждать коньяк с ядом.

– А когда у неё именины?

– Именины будут тогда, когда ты увидишься с Полонским. Поэтому попроси Белаша пригласить его на ближайшее заседание штабарма.

– Хреновый ход.

– Чем хреновый-то?

– Я, командарм, должен его наказывать за самовольную отлучку, а тут вдруг приглашение на Реввоенсовет. Это не насторожит его?

– Конечно, тут есть какая-то нестыковочка. Но пусть Виктор официально пригласит его якобы для доклада по южному фронту, как бы из первых рук. Кстати, у него есть алиби для этой самоволки, и мы должны как бы поверить ему.

– Какое?

– Жена рожала. Поэтому, когда он появится в штабарме, ты должен с сочувствием и заботой поинтересоваться её здоровьем. Ни в коем случае самоволкой. Понял?

– Что ж тут не понять.

– Вот посочувствуешь и сразу получишь приглашение на именины. Естественно, вырази благодарность, но с ним ехать не вздумай. Отпусти его, скажи, мол, дела да и подарок имениннице надо сообразить. В общем, усыпи его бдительность.

– А что дальше?

– Далее уже наше дело с Голиком и Каретником. Так что подарок и госпоже Полонской можешь не готовить. Мы сами её поздравим.

План контрразведки был настолько секретен, что даже начальника штаба в него не посвятили. Белашу Махно просто приказал:

– Собери всех командиров, присутствующих сейчас в Екатеринославе, проведём совещание. Кстати, ныне здесь обретаются начальник никопольского гарнизона и командир стального полка. Пригласи и их.

Всё шло как по маслу. При появлении Полонского в штабе Махно, здороваясь с ним, справился:

– Ну как жена?

– Спасибо, Нестор Иванович, здорова.

– А наследник?

– У меня наследница.

– Значит, дочь. Всё равно приятно. Поздравляю.

На совещании, помимо командиров, присутствовали заведующий культурно-просветительным отделом Волин и, само собой, главные контрразведчики: Голик и Зиньковский.

Совещание вёл начальник штаба, ознакомивший присутствующих со сводкой северного фронта, где успешно шло наступление Красной Армии. Белаш сообщил о ближайших действиях Повстанческой армии. Долго говорили об эпидемии тифа, наносивший армии больший урон, чем бои с белыми.

Уже где-то в полночь Белаш объявил об окончании совещания, и тут, наконец-то, Полонский, поднявшись, объявил:

– Товарищи, приглашаю всех ко мне на коньячок. Нестор Иванович, ждём вас особенно, у жены именины, и она будет рада вашему визиту.

– Спасибо, командир, – сказал Нестор. – Обязательно буду.

– Пантелей, пойдём поможешь мне собрать стол, – сказал Полонский. Махно переглянулся с Зиньковским. Они не ожидали, что артиллерийский командир Пантелей Белочуб вдруг окажется каким-то боком причастен к Полонскому.

Едва Полонский с Белочубом ушли, Махно, постучав по столу ладонью, громко заявил:

– Товарищи, попрошу внимания. Белаш, Чубенко, вас это тоже касается, кончайте разговор.

Когда все умолкли, Махно сказал:

– Сейчас прошу выслушать сообщение нашей контрразведки. Давай, Лева, говори.

Зиньковский рассказал командирам и штабарму о готовящемся покушении на батьку, и что именно сейчас контрразведчики должны пойти на квартиру Полонского и арестовать всех, кто там будет. Сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы.

– Позвольте, позвольте, – первым отреагировал на это Волин. – У вас есть доказательства вины нашего товарища?

– Есть, – твёрдо ответил Зиньковский.

– Предъявите их нам.

– Хэх, товарищ Волин, – усмехнулся Зиньковский. – Доказательства собирает следствие и до их подтверждения, как правило, никогда их не предъявляет.

Неожиданно для батьки сторону Волина поддержал и Белаш.

– В самом деле, с чего вы решили, что на Нестора там готовится покушение?

– С того, Виктор Фёдорович, что мой агент присутствовал при выработке плана этого покушения.

– Кто он?

– Вот этого, товарищ Белаш, я тебе никогда не скажу. И ты, как человек военный, сам должен понимать – почему.

Тут вмешался второй контрразведчик Голик:

– Послушайте, начальники, если бы не мы, вы сегодня бы у Полонского передохли все как мухи, – сказал он с возмущением. – Вам этого мало?

– О-о, два Льва разошлись, – заметил язвительно Чубенко. – Так объясните, в конце концов, отчего мы должны были передохнуть?

– Объясняю, – пророкотал бас Зиньковского. – У Полонского для вас приготовлен отравленный коньяк. Кто хочет его попробовать? Никто. Я тоже не хочу. Вот мы и должны изъять его, как важнейшую улику, а заодно задержать всех подозреваемых. Надеюсь, ясно?

– Нечего рассусоливать, – сказал Каретников, за весь вечер не произнёсший ни слова. – Надо брать и... к стенке.

– Добро. Действуйте, – благословил Махно голосом, не допускающим дальнейшей дискуссии. – Берите всех, более того, оставьте в квартире засаду и задерживайте всех, кто бы туда ни пожаловал, хошь бы и сам батько. И только.

Утром Махно сразу же отправился не в штаб, а в хозяйство Зиньковского. В коридорчике полуподвала его встретил часовой.

– Сам у себя? – спросил Нестор.

– У себя... Но утомились очень, устали.

– Ничего, мы тоже не с курорта.

Зиньковский открыл дверь, сказал добродушно:

– Понимаешь, всю ночь проваландались, не спали, вот уж на рассвете прикорнул.

– А думаешь, я спал?

– Ну, конечно, волнение за операцию.

– Какое к чёрту волнение, жена не дала. Меня дёрнуло рассказать ей. Так что думаешь? Прицепилась за ребёнка.

– За какого ребёнка?

– Ну, которого Полонская родила. Да как с ним, да как он? Вот бабы.

– Конечно, конечно. Женское сердце, Нестор... Надо понимать.

– Ладно. Рассказывай. Кого взяли и как?

– Сразу, как пришли, накрыли там самого с женой, Бродского, Вайнера, Белочуба.

– А как он, Полонский-то, встретил вас?

– О-о, он возмущался: я, мол, жду товарища Махно, других товарищей. У них уже и стол был накрыт, фрукты там, коньяк.

– Ну, а ты?

– А я ему: «Может, разопьём с тобой, товарищ Полонский, бутылочку коньячку». Он и полинял: это, кричит, коллекционное, специально для батьки доставал. «Ну раз батьке, – говорю, – то я ему и передам». Бутылки забрали, вон на шкафу стоят. Сегодня отдам на анализ.

– А засаду оставили?

– А как же, и тут же загребли товарищей... – Зиньковский заглянул в список, – товарищей Азархова, Семёнченко, Иванова и Азотова, все, как ты понимаешь, коммунисты-большевики. Ох, и наплодил ты их, Нестор, в армии на свою голову.

– Ладно, ладно, обойдёмся без замечаний. Когда начнёшь следствие?

– Как отосплюсь. Сходи к Голику, у него все главные фигуранты, он как-никак армейский начальник, я всё лишь корпусной.

– А ребёнок где?

– Зачем он тебе?

– Тебя спрашивают, отвечай.

– Его не трогали, естественно, ему до преступлений ещё дорасти надо.

– Ух, остряк-самоучка. Сейчас жену на тебя напущу, она тебе кудри-то повыдергает.

– Что уж так. Пристроим куда-нибудь.

– Куда?

– Ну в приют хотя бы.

– Ты соображаешь, Лева. Ребёнок ни пить ни есть не умеет. В общем так, придёт Галина, отдай ей его.

– Ты что, Нестор?

– Я тебе сказал: отдай. Иначе она мне неделю спать не даст.

Как ни странно, у арестованных нашлось много защитников, даже большевистская газета «Звезда» разразилась по поводу «бессудных преследований махновцами «инакомыслящих». То, что за них вступились большевики, которых было немало среди повстанцев, это как-то можно было понять, но когда начали протестовать свои и кто – начальник штаба Белаш, Волин, «сидящий на культуре», и даже Алексей Чубенко – начальник подрывной команды, это уже стало раздражать батьку: «Они что, в большевики перекрасились?»

Белочуба сразу же освободили, этот случайно вляпался. Анализ коньяка дал положительный результат – в нём содержался цианистый калий. Мало того, у Азотова нашлись губкомовские документы, подтверждавшие планы большевиков по поводу слияния частей повстанцев с Красной Армией и искоренения махновщины.

На узком совещании в контрразведке, на котором помимо Голика, Зиньковского и Махно с адъютантом Василевским присутствовали Каретников и командиры донецкого и екатеринославского корпусов Калашников и Гавриленко, было решено Полонского и его адъютанта Семёнченко, а также Вайнера с Бродским расстрелять, присовокупив и жену Полонского, готовившую отраву для батьки.