Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

7. Коммуне быть

Корниловский мятеж менее чем за неделю был подавлен, но и этого времени хватило, чтобы в стране произошло резкое размежевание в обществе. А контрреволюция получила собственное имя – корниловщина. Предательство десяти министров-капиталистов, объявивших о поддержке Корнилова, окончательно добило авторитет Временного правительства среди трудящихся. Это резко отразилось и на местных властях, никто не желал их слушать, а тем более им подчиняться. Гуляйпольские анархисты, создавшие Комитет защиты революции и разоружившие полк, а также всех помещиков и кулаков, почувствовали свою силу. Была создана своя «чёрная гвардия», именовавшаяся по цвету анархистского знамени, для содержания которой на местных капиталистов и банк была наложена контрибуция. Командиром стал Лепетченко.

Уездный комиссар Михно умудрился ночью арестовать Никифорову и препроводить в тюрьму. А уже днём в комиссариате раздался звонок и в трубке прозвучало требовательное:

– Мне комиссара Михно.

– Я слушаю, – отвечал Михно.

– Это председатель Гуляйпольского Комитета защиты революции Нестор Махно.

Некая схожесть фамилий комиссара и гуляйпольца вызвала невольную улыбку на лице Михно.

– Так вот, комиссар, мне донесли, что вы арестовали Марию Никифорову.

– Да она...

– Слушайте меня, – перебил властно Махно. – Никифорова старейшая заслуженная революционерка.

– Эта заслуженная... – пытался вставить слово Михно.

– Вы слушайте меня! – рявкнула трубка. – Так вот, гражданин комиссар, ежели вы немедленно не освободите Никифорову, я приду с революционным анархистским отрядом и силой освобожу нашего боевого товарища, тюрьму вашу взорву, а вас расстреляю как контрреволюционера-корниловца.

– Но я... – промямлил Михно.

– Вы жить хотите? – спросила трубка. – Исполняйте.

Комиссар Михно ещё хотел жить: «Ведь и впрямь расстреляют... У этой суки рука не дрогнула, всех офицеров полка положила, а этот Махно чем лучше». Комиссар позвонил в тюрьму начальнику:

– Слушай, Савин... мы тут разобрались, выпусти эту... ну, Никифорову... Какой ещё тебе письменный нужен?.. Я тебе сдал без письменного приказа, вот и выпускай без письменного... Какой фонарь?.. A-а, тебе под глазом? ...хе-хе-хе... Да не смеюсь я... Нечего было соваться к ней в камеру без дела... В общем, выпускай... Ну бюрократ... Чёрт с тобой, сейчас пришлю.

Михно достал бланк с комиссариатской паспортичкой[6]6
  Паспортичка – напечатанное типографским шрифтом название учреждения.


[Закрыть], написал приказ и вызвал рассыльного.

– Вот пакет. Немедленно вручи начальнику тюрьмы.

По уходе рассыльного вздохнул: «Ну времечко», – совершенно не предполагая, что в свой час этот приказ спасёт ему жизнь.

На гуляйпольском съезде Советов, собравшемся вскоре после подавления корниловского мятежа, от анархистов-коммунистов с докладом выступил Филипп Крат. Заклеймив корниловщину и лицемерную политику Временного правительства, он призвал съезд к немедленному созданию по уезду земельных комитетов:

– Эти комитаты должны приступить к отобранию земли у помещиков. Да, товарищи, от буржуазного правительства мы никогда не дождёмся такого указа. Мы начнём передачу земли крестьянам снизу, мы подадим пример всей России, мы явимся той искрой, из которой разгорится пламя, как в своё время сказал поэт товарищ Пушкин.

«Молодец Филипп, – радовался Махно, сидевший в президиуме съезда на председательском месте. – Вставил-таки слова друга Пушкина. А что приписал их самому гению, невелик грех».

А Крат продолжал дальше развивать свою мысль.

– На помещичьих и кулацких усадьбах мы предлагаем организовать добровольные сельскохозяйственные коммуны. Дабы предупредить недовольство помещиков и возможное их контрреволюционное выступление, мы должны предложить им вступать в эти коммуны на общих основаниях и своим трудом зарабатывать себе хлеб.

– Как же, жди, – донеслось из зала.

Но выкрик не сбил Филиппа:

– Если кто из них не пожелает вступать в коммуну, тому выделить пай земли и пусть он делает с ней, что хочет. Как говорится, хозяин-барин. Земельные комитеты должны отобрать у помещиков не только землю, но и инвентарь, орудия труда, скот и тягловую силу, семена. А отобрав, тут же назначить из самых честных и добросовестных крестьян заведующего складом, сторожей, дабы помещик не успел распродать инвентарь и скот.

Выступивший за Кратом Андрей Семенюта не только поддержал Филиппа, но и потребовал создавать коммуны немедленно:

– Чтоб к посевной они успели очистить семена, вывезти на поля навоз, отремонтировать инвентарь. Мы – анархисты сегодня же создаём коммуну в имении Классена и первым почётным членом её приглашаем стать Нестора Ивановича.

В перерыве Махно подошёл к Семенюте, пошутил:

– Ну, Андрей, без меня меня женил.

– А что? Вы не хотите быть в коммуне, Нестор Иванович?

– Нет. Что ты? Я «за» обеими руками, но ты же знаешь, сколько у меня должностей, когда я успею в коммуне трудиться?

– Ну вы же почётный член. Будете иногда наезжать просто.

– Э-э, нет, Андрей, ты из меня нового барина не делай. Два дня в неделю буду честно работать в коммуне. Кто-нибудь ещё записался?

– А как же, оба Лепетченки, Баскин, Скомский, Марченко, Василевский, Каретников, Калашников, Воробьёв.

– Николай?

– Да-

– Отлично. Свой кузнец будет.

– Шушура, Белаш.

– Ну что ж, вижу неплохие работники подбираются, – усмехнулся Нестор, – особенно в застолье с чашками и ложками.

По настоянию анархистов-коммунистов съезд Советов записал в своём решении, что земля передаётся крестьянам безвозмездно по паям и что съезд рекомендует им объединяться в коммуны, так как обрабатывать землю в одиночку бедняку не под силу. Зачастую у него нет ни плуга, ни лошади. Для бедняков и бывших батраков только в коммуне спасение. Было постановлено, что коммунам передаются все помещичьи усадьбы со всеми строениями, сельхозинвентарём, семенами и скотом. По предложению крестьян было записано, что в коммуне не должно быть начальников, что все хозяйственные вопросы должны решаться на общем собрании голосованием.

Последнему особенно радовался Махно:

– Вот видите, крестьяне нутром не приемлют власть. Они все в душе анархисты, хотя в большинстве и не знают даже этого слова.

– Но, Нестор Иванович, – хитро щурился Белаш. – Ведь вы-то тоже власть. Начальник.

– Я начальник временный, меня попросил народ: командуй, я и взялся. Завтра скажут: уходи, и я уйду. Так что, Виктор Фёдорович, не пытайся подловить меня на противоречии. Я анархист убеждённый.

В большом помещичьем доме Кассена размещать коммунаров взялся Баскин и, спеша обрадовать Махно, сообщил ему:

– А вам с женой, Нестор Иванович, мы отдаём спальню Кассена.

– Для нас двоих, Рувим, это будет слишком великовато. Поместишь сюда тех, у кого большая семья.

– Ну тогда выбирайте сами.

И Махно выбрал, не в доме даже, а клетушку возле амбара, в которой жил когда-то помещичий шорник. Маленькое окно, затянутое паутиной и пылью, крохотный стол, истыканный шилом, и сооружённое из досок ложе на низких козлах. Печурка, прилепленная к наружной стене. Вот и вся обстановка убогой пристройки. Полагая, что жена не в восторге от его выбора, Нестор утешал:

– А зачем нам больше, Настюшка? Я наверняка буду чаще в отсутствии, а тебе одной много ли надо?

Весь первый день они посвятили благоустройству своего жилья. Выбросили с ложа истлевшее сено вместе с дерюжкой, вымели, вычистили, подмазали где надо. Настя побелила стены и потолок. Нестор приладил в дверях крючок, наносил к печурке дров, затопил её. На ложе положили перину, привезённую с Гуляйполя, застлали лоскутным одеялом, поверх положили взбитые подушки. Вскоре в клетушке запахло жилым, хотя даже извёстка не могла перебить запах сыромятины и дратвы, въевшийся в стены старого жилья. Настя сияла, наконец-то она хозяйка этого угла.

Мария Лепетченко позвала их на ужин в дом, где в столовой, за составленными дугой столами, теснились первые коммунары, стучали ложками, хлебая единственное приготовленное блюдо – кулеш. Мария, варившая ужин в большом котле, и распоряжалась им:

– Кому ещё добавить? Подходи.

Увидев вошедших Махно, тут же позвала:

– Идите сюда. Вот я вам место берегу.

Поставила перед ними миску, наполненную горячим хлёбовом, положила две ложки.

– Кушайте на здоровьичко.

После ужина Настя ушла в свою хибарку. Нестор остался на совет коммунаров и воротился уже много позже. Раздеваясь, сообщил жене:

– Завтра мы с тобой идём на веялку. Будем зерно очищать.

И в следующий день они попеременно крутили ручку веялки. Один крутил, другой подносил ведром и подсыпал зерно. Потом менялись местами. Настя была счастлива, наконец-то муж рядом.

Вечером смыли с себя грязь. Поужинали лапшой и опять Настя ушла в своё гнёздышко, а Нестор воротился, когда она уже спала, и раздеваясь сообщил:

– Завтра нас поставили на вывоз навоза в поле, Настенька. Хорошая работа, чистая, на свежем воздухе.

Но доспать эту ночь Нестору не пришлось, ещё в темноте в дверь застучали.

– Кто там? – спросил Махно.

– Нестор Иванович, открой. Это я – Лютый.

– Ну что случилось, Исидор?

– Беда, Нестор Иванович, из губернии комиссар явился. Мечет громы-молнии, грозит всеми карами, чуть не расстрелом.

– Т-так, – нахмурился Махно. – Ступай в дом, разбуди Лепетченко и Баскина.

В дом Махно явился уже одетым и с маузером на боку.

– Александр, – обратился к Лепетченко, – поднимай чёрную гвардию. Сколько у тебя сейчас?

– Семьдесят человек.

– Скачи по коммунам, командуй им «в ружьё» и намётом в Гуляйполе. Ты, Рувим, будешь руководить тут оставшимися. Воробьёва ни под каким видом не отпускай, пусть ремонтирует инвентарь.

– А вы скоро вернётесь?

– Откуда я знаю. Может, к вечеру, а может, через неделю. Ты батраков припрягай, сколь они будут волынить. А нет, пусть метутся к чёртовой матери, если не хотят работать в коммуне. У нас дело добровольное.

Махно на коне скакал в Гуляйполе в сопровождении Лютого и Ивана Лепетченко. Лютый посвящал Нестора в обстоятельства, ждущие его в Гуляйполе.

– Он ведь за что, комиссар-то, грозится. За тот угольный эшелон, который мы перехватили тогда на железной дороге. Уголь-то шёл в Екатеринослав.

– Ты что-нибудь говорил ему на это?

– Сказал, мол, без угля у нас бы остановились заводы.

– А он?

– А он кричит: за разоружение полка, за это, мол, расстрел. Да ещё и конфискация помещичьих земель противозаконна.

Подъехали к Комитету, Махно соскочил с коня, приказал Лютому:

– Ступай в гостиницу, приглашай комиссара.

Войдя в кабинет, Махно вынул из кобуры маузер, положил его у чернильного прибора.

Наконец дверь открылась и в комнату явился разгневанный комиссар в полувоенном френче (а-ля Керенский).

– A-а, наконец-то, – воскликнул он с недобрым торжеством. – Явился главный смутьян!

– Молчать! – рявкнул, привставая, Нестор. – Слушай приказ. Немедленно выметайтесь из Гуляйполя, даю вам на это двадцать минут и два часа на то, чтоб исчезнуть с нашей революционной территории.

– Да как вы смеете?! – задохнулся в гневе комиссар, но увидев, как Махно потянулся за маузером, подавился словом.

– В противном случае к вам будут применены меры согласно военному времени, – холодно отчеканил Нестор, пряча маузер в кобуру. – Исидор! Проводи гражданина до околицы. В случае сопротивления примени силу вплоть до оружия.

8. Отзвуки Октября

Гуляйпольские черногвардейцы, явившись на станцию Пологи в полном вооружении, потребовали от начальника станции немедленно предоставить им вагоны и отправить в Александровск.

Бледный издерганный начальник нашёл-таки два вагона, стоявшие на запасном пути, и предложил в них загружаться.

– А когда отправка? – спросил Махно.

– Как только прибудет поезд, идущий на Александровск, я вас цепляю за него.

– А когда он прибудет?

– Должен быть скоро, – вздохнул начальник, и из этого было ясно, что до «скоро» ещё далеко.

Нестор, проведший по тюрьмам более десяти лет, люто ненавидел эти заведения проклятого царского режима и дал себе слово в будущем уничтожать их при первой возможности, выпуская всех сидельцев на волю.

И когда до Гуляйполя дошла весть, что в Александровске тюрьма забита до отказа товарищами революционерами, в секции анархистов было принято решение: ехать в Александровск, внезапно атаковать тюрьму и освободить всех товарищей.

Черногвардейцы были настроены решительно:

– Свободу товарищам! Смерть угнетателям!

Махно даже предложил взорвать тюрьму, но для этого не было динамита. Решили: найдём в Александровске и взорвём.

Сразу после загрузки в вагонах было весело: едем, братцы! Надрывалась гармонь, топали особенно нетерпеливые плясуны, норовя проломить дощатый пол. Но постепенно гвардейцы затихали, начали томиться ожиданием.

– Нестор Иванович, иди пугни начальника, сколько можно ждать ещё?

– Причём начальник, поезда нет, – возражали другие. – Он тебе чё, родит тебе чё ли.

– А вон, кажется, родил, гля, бежит сюда.

По перрону действительно бежал начальник станции, держа в руках бумажку ц размахивая ею как флагом.

– Всё! Едем, хлопцы.

– Товарищи-и... товарищи... – кричал подбегая начальник. – Вот только что получена телеграмма из Петрограда, Временное правительство свергнуто, власть взяли коммунисты-большевики. Войне конец, земля крестьянам, фабрики рабочим.

– Ур-р-а-а-а, – завопили едва не в один голос черногвардейцы и посыпались из вагонов. – Наша взяла. Ура!

Махно схватил телеграмму, перечитал её быстро. Сердце его колотилось, отстукивая радостное: «Наконец-то! Свершилось! Свершилось во всей стране то, что они установили, лелеяли в гуляйпольской волости. У нас уже три месяца как земля отдана крестьянам. Мы! Мы были первыми, завоёвывая власть Советам!»

И тут явился из вагона Александр Лепетченко, командир чёрной гвардии.

– Ну а поезд-то когда?

– Какой поезд, Саша? Ты же видишь, что творится, – отвечал ему сияющий Нестор. – Там уже наверняка тюрьму открыли и всех выпустили.

– Жаль, – вздохнул Лепетченко.

– Опять пострелять захотелось? Мало тебе было Кассена.

– Нестор Иванович, я же вам говорил, что он бежал с-под стражи, пришлось стрелять.

– Ладно, ладно, верю, Саша. Давай посоветуемся с народом. Что он скажет.

Митинговали недолго, большинство высказалось за возвращение в Гуляйполе, каждому хотелось ворваться в родное село с радостной вестью.

Хорошо что не уехали в обрат кучера и коноводы, откармливали лошадей после скачки от Гуляйполя до станции. И помчались назад тачанки, брички, обгоняя друг друга, под песни, мат и охрипшую гармошку.

В одной из деревень раздобыли самогону.

– Всем по чарке, – распорядился Лепетченко.

И первую налили Махно.

– Нестор Иванович, двинь речуху.

Махно поднял стакан, окинул взором знакомые лица и почувствовал, как перехватило ему горло: «Только б не заплакать».

– Товарищи... – молвил прерывающимся голосом такое дорогое слово. – Товарищи, за свободу.

И выпил под одобрительный гул черногвардейцев, «речуха» понравилась.

Загудело, возликовало Гуляйполе, стихийные митинги возникали то на площади, то в парке, то в клубе. Сразу объявилось сонмище ораторов, на трибуну лезли кому не лень, всякий хотел высказаться. Свобода ведь.

– Товарищи, вы знаете меня, – кричал невзрачный мужичонка. – Я всю жисть как есть... это самое... А ныне вон как... Я слов не нахожу... Да кабы это ране случилось...

Косноязычие оратора раздражало толпу. Кричали весело и дерзко:

– Иди случай быка с тёлкой. Долой!

Дружный хохот сбивал, оратор оглядывался с мольбой на председателя Серёгина, ища поддержки:

– Григорий Иванович, не дають говорить.

Серёгин разводил руками: ничего, мол, не попишешь, свобода. А толпа свистела, улюлюкала:

– Долой, долой!

Не успел сойти мужичонка, как явился на трибуне здоровенный детина. У этого глотка лужёная, его не перекричишь:

– Да здравствует Центральная Рада! Уси кацапы и жиды геть с неньки Украины!

Того дюжее взвыла толпа:

– Долой! В шею его! В загривок!

– Серёгин, кому слово даёшь? Гони его.

Председатель разводит руками: свобода.

– Давай Нестора-а... Махну слово.

Нестор Иванович поднимается на трибуну, притихает толпа.

– Во-первых, хочу ответить предыдущему оратору. В Гуляйполе и вообще в нашем крае издавна бок о бок живут и трудятся украинцы, русские, евреи, греки, немцы и бросать шовинистический лозунг здесь – это ссорить нас, звать к кровопролитию. Мы, анархисты, никогда не позволим этого. У нас есть другой общий враг – это капитал, это буржуи. Вот против кого мы должны подымать мозолистый кулак трудящегося человека. Дорогие товарищи гуляйпольцы, вы явились провозвестниками этой революции. Мы ещё летом прогнали помещиков, отобрали у них землю, на заводах и фабриках рабочие профсоюзы шаг за шагом завоёвывают власть, диктуя хозяевам условия, выгодные рабочему классу.

– Нестор Иванович, скажи за Раду, – крикнул кто-то.

– Центральная Рада, товарищи, ратует за отделение Украины от России. Вы только что слышали голос одного из её холуёв. Это власть буржуазно-шовинистическая, и мы выступаем против неё, мы остаёмся частью великой революционной России.

– Долой Центральную Раду! Долой, долой!

Для Махно только и передышка от выступлений отъезд в коммуну к жене, но и там более двух дней не дают ему быть. Скачут посыльные от Совета:

– Нестор Иванович, вас выбрали председателем ревкома. Ждут.

Для Махно это уже кажется само собой разумеющимся, это уже льстит его самолюбию, хотя не очень-то стыкуется с его анархистскими взглядами: любая власть – враг трудящихся.

– Но что делать, Настенька, – оправдывается он перед женой. – Народ зовёт, и я обязан подчиниться. Революционная дисциплина.

И он является в Гуляйполе, его новая должность – председатель ревкома – едва ли не самая высшая власть в посёлке. Не успел вступить в неё, как из Александровского ревкома призыв-бумага:

«Товарищ Махно, вам надлежит немедленно с вашей революционной гвардией прибыть в Александровск и помочь нам разоружить казаков, возвращающихся с фронта на Дон. Мы не должны допустить усиления атамана Каледина, ярого монархиста и контрреволюционера. С революционным приветом Лепик, Никифорова».

Махно понимает, что с его черногвардейцами разоружить казаков, едущих с фронта на родину, дело безнадёжное. Это с помещиками, у которых два-три ружья да сабля, да пять-шесть охранников легко было. А казаки перещёлкают гвардейцев как куропаток. Надо создавать большой вооружённый отряд.

2 января 1918 года началось заседание Гуляйпольского Совета крестьянских и рабочих депутатов, совместно с профсоюзами и всей группой анархо-коммунистов.

Махно ознакомил присутствующих с письмом из уездного ревкома.

– Давайте вместе решать как быть, товарищи. Дело очень серьёзное, не забывайте, что революцию 1905 года подавляли именно казаки.

– Надо вооружать всех, кто только сможет носить оружие.

– А где его взять?

– Как где? А то, что полк разоружали.

– Его растащили по хатам.

– Ну и что? Отобрать у тех, кто не хочет в отряд, вооружить добровольцев.

– Ищи их сейчас.

– А что искать. У Белаша есть список. Верно, Виктор?

– Есть, – признался Белаш.

– Ну вот.

– А зачем нам идти в Александровск. Окопаемся здесь, встретим тут у дома казаков.

– Э-э, нет, если они до нас вооружёнными дойдут, от нас пух и перья посыплются. Они ж фронтовики. А мы? Александровцы правы – казаков надо встречать перед Кичкасским мостом, там можно и пушки поставить.

Почти сутки продолжались дебаты в Совете, но всё же под конец согласились все: казаков с вооружением на Левобережье пускать нельзя, надо срочно формировать отряд и под командой товарища Махно вести в помощь александровцам.

– Товарищи, – взмолился Махно. – Я человек не военный, в армии и дня не служил. Выберите из бывших фронтовиков кого.

– Вот те раз. А мы на тебя так надеялись. Кого ж ты сам предложишь нам, Нестор Иванович?

– Да хошь бы моего брата Саву, он японскую прошёл, пороха понюхал.

– Ладно, – согласился Серёгин и, окинув взором осоловевших от бессонной ночи делегатов, спросил: – Кто за то, чтоб отрядом командовал Савелий Иванович Махно? Так. Кажется единогласно.

– Но пущай рядом будет Нестор Иванович, – крикнули из зала.

– Ладно. Буду, – согласился Нестор. – Я отвечаю за связь с Гуляйполем и ревкомом.

Прибытию гуляйпольцев особенно радовался военком Богданов:

– Вы молодцы, что так скоро откликнулись. Надо надёжно оседлать Кичкасский мост. Мы уже установили пушки, пулемёты. Только, пожалуйста, постарайтесь миром сговориться. На той стороне едва не впритык восемнадцать эшелонов с казаками. Была б им возможность развернуться, они бы нас мигом раздавили.

– Постараемся, – хмурился Савелий Махно. – Им, чай, война тоже обрыдла.

– Нажимайте на рядовых, они всё поймут, – советовал Нестор. – Ну а с офицерами не церемоньтесь.

Перед отправкой на позицию Сава пенял Нестору:

– Моё воинство токо на вид страшное. В пулемётных лентах красуются, кинжалами, гранатами увешаны, а начнись бой – разбегутся как тараканы.

– А тебе что военком сказал: боя надо избежать. Начнёте драку, они вас мигом в Днепр спихнут. Не столько грозитесь, сколько уговаривайте. Рядовые казаки те же крестьяне, что и вы, у них война тоже в печёнках сидит.

Проводив гуляйпольцев на позицию, Нестор явился в ревком и первым делом поинтересовался:

– Как у вас тюрьма?

– Ты что имеешь в виду? – нахмурился председатель Лепик.

– Разгрузили или нет? Вот что я имею.

– Нам, брат, не до тюрьмы. С той стороны казаки нависли, от Киева гайдамаки ползут. Военком Богданов мечется, не знает где и кем дыры затыкать.

– Ты, товарищ, наверно, не сидел в ней, – разозлился Махно, повышая голос. – А я десять лет гнил. Из них почти два года, вот, в Александровской, в вашей.

– Она не моя, – огрызнулся Лепик.

– Ах, не твоя, – не успокаивался Нестор. – Значит, моя? Так? Раз я сидел, значит, моя. Да?

– Товарищ Махно, – вмешался эсер Миргородский. – Успокойся. Своих товарищей мы сразу оттуда выхватили, там осталась одна шушера да ещё Богданов кой-кого из буржуев нахватал.

– Так, давай, товарищ Махно, мы выдадим тебе мандат председателя следственной комиссии, вот и разгружай тюрьму, если сможешь.

– Смогу, – сверкнул глазами Махно. – Выписывай мандат.

К тюрьме они ехали в пролётке вместе с Миргородским, тот посвящал Махно в обстановку:

– В Александровске сейчас власть большевиков и левоэсеровского блока. Центральная Рада шлёт на нас гайдамаков, красногвардейцы дерутся с ними, а тут ещё и казаки. С севера наши идут на Киев под командованием Антонова-Овсеенко. Для Рады это страшней немцев, и Грушевский ведёт с австро-венграми переговоры о союзе. Ему край как хочется оторвать Украину от России, он готов из-за этого вступить в союз с самим чёртом.

– А говорят, был революционер, в Сибири ссылку отбывал.

– Был. А теперь вот премьер-министр Рады, отъявленный шовинист.

В кабинете начальника тюрьмы Савина Миргородский представил Махно:

– Вот, Иван Терентьевич, товарищ Махно – председатель следственной комиссии, назначен ревкомом, ему поручено разгрузить тюрьму.

– Господи, наконец-то вспомнили о нас, – взмолился Савин. – А то Керенский сажал, Рада сажала, а теперь большевики, а у меня ж тюрьма не резиновая.

– В двадцать первой сколько сейчас? – спросил Махно.

– Секундочку, – Савин заглянул в бумаги. – Двадцать две души.

– Мы там в восьмером сидели, – проворчал Нестор. – Список есть?

– Есть, а как же. Вот, – тюремщик протянул лист. – Простите, как я понял, вы тоже тут сиде... бывали?

– Бывал, бывал, – пробормотал Нестор, углубляясь в бумагу. – Как я вижу, тут больше половины ещё Керенским да Радой посажено. Что ж это творится? После октябрьского переворота всюду открывали тюрьмы. А вы?

– Но я без приказа властей не волен. Да-с.

– В таком случае я волен. Вот мой мандат. – Нестор подал Савину бумагу. Тот внимательно прочёл её, взглянул вопросительно на Миргородского.

– Да, да, Иван Терентьевич, товарищу Махно даны полномочия. Я подтверждаю.

– Идёмте по камерам, – сказал решительно Махно.

Когда подошли к двадцать первой и открыли дверь, Нестор достал бумагу, начал громко выкрикивать:

– Васильчук!

– Я, – раздался отзыв из глубины камеры.

– Выходите с вещами.

Заключённый бледный, испуганный появился на выходе с жалким узелком.

– Вы свободны, Васильчук, можете идти. И только.

– Ой... Господи, – лепетал тот, едва сдерживая слёзы. – Значит, есть правда... Есть...

– Есть, есть. Проходи, Васильчук. Алферов?

– Я.

– Выходи с вещами, ты свободен.

– Холявко, с вещами. Да поживей.

В удивлении переглядывались Савин с Миргородским. В течение четверти часа Махно выпустил из камеры более половины арестантов. Когда воротились в кабинет, Миргородский наконец вымолвил:

– Нестор Иванович, так же нельзя. Эдак через пару дней вы опустошите тюрьму.

– Хорошо бы, – серьёзно сказал Махно. – Тогда я смог бы наконец взорвать её к чертям собачьим.

– Кха-кхмы, – поперхнулся Савин. – Как же без тюрьмы? Нельзя-с.

– Мы б вам другую работу нашли, товарищ. В одной из камер я заметил, или мне показалось, гражданина Михно.

– Да. Он у нас.

– Пожалуйста, распорядитесь, пусть его приведут сюда.

– Но учтите, он посажен, как контра.

– Я знаю без вас, кто он есть.

Когда Михно вошёл в кабинет начальника тюрьмы, за столом Савина сидел Махно.

– Садитесь, гражданин комиссар, – указал на стул Нестор. И когда тот сел, представился ему: – Я – Махно.

– Я догадываюсь, – сказал арестант.

– Некоторые считают нас почти родственниками. Смешно. Правда? – спросил Нестор, даже не улыбнувшись. – Михно-Махно.

Михно пожал плечами и промолчал, понимая, что это не главное.

– Ну так вот, гражданин комиссар, в своё время, будучи у власти, вы беспрекословно исполнили мой приказ, а именно освободили из тюрьмы нашего боевого товарища Марию Никифорову. Я отвечаю вам взаимностью. Сейчас вы будете отпущены на свободу, но... с условием.

– К-какое условие?

– Вот здесь, сейчас, вы при свидетелях дадите честное слово, что не станете никому мстить или служить нашим врагам. Вы, конечно, знаете, кого я имею в виду. Вы не станете хвататься за оружие, когда у вас будут отнимать поместье, а это вот-вот случится, время-то видите какое. У вас, надеюсь, достанет ума смириться с этим. Итак, гражданин Михно, вы согласны выйти на свободу под это честное слово?

– С-согласен, – кивнул Михно и в уголке глаз его сверкнули слёзы. – И-и благодарю вас.

– Ну что ж, товарищи, – оглядел Махно присутствующих свидетелей. – Поверим честному слову комиссара Михно?

«Свидетели» промолчали, но Нестор не растерялся:

– Молчание – знак согласия. Вы свободны, Михно. Ступайте, и чтоб я больше не видел вас в этой яме. Имейте гордость.

Когда обалдевший от счастья Михно удалился, Савин спросил:

– А как я оправдаюсь перед Богдановым?

– Вы думаете, военком помнит, кого он упёк сюда? Впрочем, мы составим акт или протокол, как он там называется, и все трое подпишем.

Миргородский засмеялся:

– А потом сядем вместо вашего Михно.

– Эх вы, революционеры, – молвил, не скрывая неприязни, Нестор.