Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

– А это что за книгу ты несёшь?

– Да это «Записки революционера» Кропоткина. Когда вышел из Бутырок, купил на развале. Несу хлопцам, пусть читают. Я думаю, труды Петра Алексеевича каждый анархист должен как «Отче наш» знать.

– Сам-то прочёл?

– Дважды. Мудрый старик, благородный.

– Он ведь не только революционер, Нестор, а и учёный.

– Знаю я, у него труды по географии есть. Я ж и говорю, умница.

3. Назвался груздем

Махно взобрался на трибуну, сколоченную ещё в начале марта для митингов в честь революции и ещё пахнущую смолой. Окинул Соборную площадь быстрым взглядом и вполне оценил старание своих молодых анархистов: «Молодцы, тысячи две-три собрали».

Подсёдланные кони, там и тут привязанные у плетней и заборов, телеги в переулках и соседних улицах, всё указывало на то, что не только гуляйпольцы пришли на митинг, но и многие крестьяне съехались из ближайших деревень.

Махно подступил к высоким поручням, поднял руку, и площадь, пред тем гомонившая, начала постепенно стихать.

– Товарищи хлеборобы, дорогие мои земляки, – громко начал Нестор. – К нам из Александровска приехал с сообщением социалист-революционер, товарищ Крылов-Мартынов. Давайте послушаем его.

И тут из толпы донеслось:

– А шож ты сам-то, Нестор Иванович, с нами не прозмовляешь? А?

– Я успею. Первое слово гостю положено.

– Товарищи, наша партия эсеров всегда поддерживала главные интересы крестьянства, а именно настаивала на передаче земли вам безвозмездно, без всякого выкупа, – начал Крылов и почувствовал, как всё более стала притихать толпа. Такое внимание всегда вдохновляло его.

– От Временного правительства мы вряд ли дождёмся такого решения, – продолжал он, повышая голос. – На то оно и Временное, чтоб ничего не решать. Однако под нажимом эсеров и наших союзников правительство решение этого вопроса отложило до созыва Учредительного собрания, которое, видимо, соберётся в конце этого или начале 18-го года. Теперь, чтобы вопрос о земле был решён в вашу пользу, надо, чтобы в Учредительное собрание прошло как можно больше социалистов-революционеров. А для этого, товарищи, вы должны создать здесь Крестьянский Союз, какой уже создан в уезде. Именно Крестьянский Союз сможет обеспечить на выборах победу нашей партии, а стало быть, и защиту ваших интересов.

«Красно говорит товарищ Крылов, – подумал Нестор. – Язык подвешен хорошо. Но и мы ж не лыком шиты».

Крылов закончил призывом немедленно всем вступать в Крестьянский Союз и вместе с партией эсеров добиваться победы в Учредительном собрании.

– Товарищи, у кого есть к докладчику вопросы?

– Дорогий товарыш, – послышалось из толпы. – А колы ця проклята вийна кончыця, бо вже обрыдла.

– Эт-то не по теме нашего разговора, – отвечал обескураженно Крылов.

– Да, да, – поддержал его Махно. – Это вопрос к сегодняшним правителям, трясця их матери.

В толпе прыснул короткий смешок. И тут же вспорхнул вопрос:

– А колы ж землю делить будем? Свободу далы, а шо нам з её чоботы шить, чи шо?

– Я ж сказал, товарищи, что на Учредительном собрании будет решён этот вопрос, – ответил уже с плохо скрытым раздражением Крылов, почувствовав, как гаснет к нему интерес толпы: «Тупость какая-то».

– Ну что ж, вопросов больше нет, – резюмировал Махно. – Теперь позвольте мне выступить.

– Дозволяймо, Нестор, валяй, – весело молвил чей-то доброжелательный голос.

– Товарищи, я выступаю от имени анархистов-коммунистов Гуляйполя. И должен поддержать товарища Крылова: Крестьянский Союз нам действительно необходим, чтобы всем миром углублять революцию и защищать интересы хлебороба, но... но только не для проталкивания эсеров в Учредительное собрание. Как хотите, товарищи, но Учредительное собрание – это картёжная возня политических партий, а значит – обман трудящихся. Пусть обижается товарищ Крылов, но я высказываю мнение анархистов. Крестьянство не о выборах в Учредительное собрание должно сейчас думать, а о том, как получить скорее землю и приступить к севу.

– Верно, Махно! – закричали в толпе.

– Мы анархисты будем бойкотировать Учредительное собрание. Мы отрицаем любую власть, которая всегда думает только о своих привилегиях.

– Сыпь, Нестор, сыпь им в портки, – крикнул кто-то.

– Мы готовы хоть завтра отнять у помещиков землю, но нам говорят: рано, мол. И даже грозят, мол, попробуйте и пошлём на вас войско. Тогда мы предлагаем первый шаг: отказаться платить за аренду.

Помещик сидит в уезде, а то и в Екатеринославе, хлещет по ресторанам вино, водку, а на его земле проливает пот крестьянин-арендатор, заробляя ему ещё гроши на красивую бездельную жизнь. Так, спрашивается, кто должен владеть этой землёй? Ответ вы знаете, и мы, анархисты, на вашей стороне, и не на словах, как социалисты-революционеры, а на деле. Для начала: долой арендную плату! Да здравствует Крестьянский Союз!

Толпа гудела от внезапно вспыхнувшего говора. Где-то спорили, в другом месте доказывали, в третьем кричали:

– Нестор Иванович, дозволь спросить?

– Да, да, – придвинулся снова к поручням Махно.

– Где записываться в Союз?

– Давайте сделаем так. Вы на каждой улице, участке или в деревне выберите наиболее уважаемого грамотного человека. Потом эти уполномоченные соберутся в управе и выберут из своих рядов председателя Крестьянского Союза, и у него вы будете записываться. На собрании уполномоченные пусть договорятся, когда и где собирать волостной съезд селянства. Решения таких съездов и станут законными для исполнения в нашей волости.

– Нестор Иванович, – раздался басовитый голос, – так будь сам председателем Союза.

– Спасибо за доверие, товарищи, но я занят в секции анархистов.

Когда возвращались с Соборной площади, Крылов сказал:

– Ну, товарищ Махно, пропал ты. Вот увидишь, соберутся уполномоченные с участков и выберут тебя.

Агент от уездного комитета Крестьянского Союза товарищ Крылов-Мартынов оказался прав. Через день собравшиеся к анархистам уполномоченные по участкам единогласно постановили: «Товарища Махно избрать в комитет Союза и быть ему председателем».

Слабое возражение Нестора о том, что анархизм противник всякой власти и что ему поэтому не с руки становиться начальником, не имело успеха.

– Нестор Иванович, ты пострадал за народ при царизме, ты знаешь, как делать революцию, тебе и карты в руки. Так что берись, мы тебе и плату назначим.

«Вот уж истина, – подумал Нестор, – назвался груздем, полезай в кузов».

Весть о том, что председателем Крестьянского Союза стал Нестор Махно мигом облетела Гуляйполе и окрестности, и потянулись мужики к анархистскому штабу: кто пешком, кто вершними, а кто и в коляске.

– Нестор Иванович, запиши меня в Союз.

Махно взял толстую амбарную книгу, написав крупно на обложке:

«КРЕСТЬЯНСКИЙ СОЮЗ ГУЛЯЙПОЛЬСКОЙ ВОЛОСТИ» – 29 марта 1917 года. Быстро разграфил несколько страниц.

– Итак, начнём... Фамилия Шимко Леонид... Семейный... трое детей... земли нет. Значит, бедняк. У кого арендуешь землю?

– У помещика Классена.

– Так и запишем в «Прочие»: арендатор у Классена.

– Ну что ж, товарищ Шимко, поздравляю вас со вступлением в Крестьянский Союз.

– Спасибо, Нестор Иванович, – протянул крестьянин задубевшую как подошва ладонь.

И тут Махно увидел на краю стола плетёный кузовок, прикрытый тряпицей, который Шимко незаметно поставил, пока Нестор писал.

– Это что? – нахмурился Махно.

– Это гостинец... Яички.

– Я тебе, что? Пасхальный поп? Да? – закричал Нестор, серея лицом. – Урядник?

– Но от чистого сердца, Нестор Иванович, – бормотал испуганно Шимко. – Не серчай... не обижай... Сказали, что председателю платить надо, а у меня денег нет...

– Леонид, – сразу севшим до хрипоты от гнева голосом просипел Нестор, – уходи, уноси свои яйца, пока я их не расколотил.

Шимко взял кузовок, дошёл до двери, остановился, обернулся и сказал с упрёком:

– Эх, товарищ Махно, я к тебе от чистого сердца, а ты... – и вышел, оставив-таки кузовок у двери на стуле.

– Вот положеньице, – хмурился Махно, кусая губы. – Исидор, ступай за дверь, впускай их по одному, и чтоб никаких мне подношений.

Когда зашёл очередной крестьянин, Махно зорко осмотрел руки мужика: у того был в руке только свёрнутый кнут. Нестор успокоился.

Уже вечером, когда Махно вместе с Чубенко подбивал результаты первого дня председательской работы, к его матери явился Лютый, волоча полную корзину и мешок, набитый продуктами.

– Евдокия Матвеевна, это плата Нестору Ивановичу от хлеборобов. Но только, пожалуйста, не говорите ему об этом.

– Почему?

– Так он же бешенеет от этого. Кричит, что я де не поп, чтоб обдирать бедняков. А они ж сами его выбрали председателем и платят чем могут. Вот тут ещё надавали рублей. Пожалуйста, не говорите ему.

– Хорошо, Исидор, я поняла. Смолчу, – вздохнула Евдокия Махно, пряча деньги в карман фартука.

4. Рабочее дело

Запись в Крестьянский Союз растянулась на несколько дней.

Перелистывая свой труд, Нестор отмечал:

– Ты гля, кулаки-то не хотят в Крестьянский Союз вступать. Ну ничего, рано или поздно дойдёт дело до дележа земли – спохватятся. На ближайшем крестьянском съезде надо предложить вписать в резолюцию: на землю имеют право только крестьяне.

Махно не отказывал себе в удовольствии хихикать, изображая рожи помещиков, оказавшихся вдруг не записанными в крестьяне, а стало быть, не имевших права на землю.

Но поразмыслив и вспомнив, что в союз, в сущности, не записались и батраки, уже корил себя:

– Нет. Нельзя так. На землю все должны иметь равные права – и батраки, и помещики, и получать наделы согласно количеству душ в семье.

– Ну помещики там наработают, – съехидничал Крат.

– Пусть так. Но коль мы провозглашаем равенство, то и помещикам должны предоставить возможность трудиться.

Едва закончилась запись крестьян, как Махно потребовал от Чубенко:

– Давай заводских профсоюзников. Пошли Исидора на чугунолитейный и на мельницу, а Марченко – на мыловаренный, Филиппа – на пилораму и к столярам. В общем, командуй.

Вечером в клубе анархистов собрались профсоюзные деятели гуляйпольских предприятий.

На всякий случай Нестор проверил по списку заводов присутствующих:

– От завода Кригера?

– Есть, – отозвался голос.

– От Ливийского мыловаренного?

– Есть.

– Отлично. От Вечлинского? Есть... От Кригера... От мельницы...

– Товарищи, революция предполагает самое активное участие в ней трудящихся, ради которых она обычно и происходит, – начал Махно. – В нашей волости, вот, соорганизовались крестьяне. Я считаю, настало время и рабочему классу сказать своё веское слово. Ведь в программах основных партий заводы предполагается передать тем, кто на них трудится. И эсеры и мы, анархисты, стоим твёрдо на том, что земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим. А ведь вы, профсоюзники, представляете интересы рабочих на местах, во всяком случае должны представлять. Что ж вы-то молчите?

– Товарищ Махно, ведь революция-то началась в Петрограде, – сказал Серёгин. – Вот и сейчас вольно или невольно все смотрят на столицу или хотя бы на Екатеринослав. Как там они?

– А анархисты считают, что всё должно идти снизу, от самодеятельности трудящихся. Что касается меня, то я предлагал экспроприацию всех денежных касс и банка, но мне товарищи отсоветовали, сказав, что не хотят видеть меня на виселице. Поэтому я предлагаю почти законный способ потрясти наших заводчиков. Все профсоюзы, объединясь, потребуют от всех без исключения хозяев предприятий увеличить зарплату рабочим, скажем, на сто процентов, то есть вдвое.

– Они не согласятся, – сказал Миронов.

– Знаю. Они не согласятся, если мы потребуем и пятидесяти процентов. Но от ста у нас есть возможность уступить, скажем, до восьмидесяти процентов. А куда отступать от пятидесяти? Ну как, товарищи вожди пролетариата?

– Нестор Иванович, вам легко говорить сто-восемьдесят. А как это сделать нам? Ведь помимо профсоюзной деятельности мы ещё многие стоим у станков. Я скажу своему хозяину: давай десять процентов, он меня тут же выгонит с завода. Кто меня после этого примет в Гуляйполе на работу?

– Какие ж вы, к чёрту, защитники трудящихся, – нахмурился Махно.

– Так избрали на собраниях, доверили, так сказать.

– Раз доверили, доверие надо оправдывать. Рано или поздно заводы будут у капиталистов отняты, вы должны быть готовы стать на них полными хозяевами. А вы на Петроград оглядываетесь. Забастовку-то хоть вы сможете организовать?

– Так война ж идёт.

– Мы остановимся на экономических требованиях, они вполне законны. Цены растут, рабочие нищают...

Несколько часов судили-рядили завкомовцы и наконец остановились на том, что требования хозяевам предъявит от имени Совета профсоюзов Нестор Махно, пригрозив в крайнем случае всеобщей забастовкой.

Уже когда стали расходиться, Миронов, улучив момент, сказал Махно:

– Нестор Иванович, вы учитывайте, что рабочих будет очень трудно подвигнуть на забастовку. Все боятся увольнения, штрафов.

– Надо, чтоб заводчики нас боялись, то есть рабочих. Революция же, дорогой товарищ. Пора спину-то выпрямлять.

Когда на следующий день в Совете профсоюзов собрались хозяева предприятий, Махно, появившийся перед ними, несколько мгновений колебался, не зная, как же обратиться к ним. «Товарищи», язык не поворачивается, какие они ему товарищи. «Господа» тем более не подходит, слишком унизительно для него. И тут озарило:

– Граждане заводчики, мне поручено предъявить вам требования рабочих...

Махно увидел, как покривился хозяин мыловаренного Ливинский, и тогда Нестор, вперя в него свой взгляд (а он знал непереносимость его для многих), продолжал:

– ...Ныне цены растут как на дрожжах, дошло до того, что рабочий на дневной заработок способен купить только булку хлеба на рынке. Поэтому приспел час вам, граждане заводчики, поделиться вашими доходами с рабочими, то есть поднять им зарплату.

Махно сделал паузу, как бы давая уважаемым гражданам переварить новость. Ливинский, пригвождённый тяжёлым взглядом вчерашнего каторжника, даже не дёрнулся. Голос подал Вечлинский:

– И на сколько же просит профсоюз поднять зарплату?

Слово «просит» разозлило Махно, он перевёл взгляд на вопрошающего и отчеканил:

– Профсоюз требует повышения на сто процентов.

– О-о-о, – почти в один голос отозвались «граждане заводчики».

– Это не серьёзно, господа, – оборотился Вечлинский к коллегам. – Я думаю, нам не о чем говорить.

– Да, да, – согласились те.

– Хорошо. Подумайте, граждане. А завтра сообщите ваше решение, – холодно ответил Махно. – В противном случае мы прибегнем ко всеобщей забастовке. И только.

– Это что? Выходит, вы хотите остановить производство? – встревоженно спросил Кригер.

– Нет, Борис Михайлович, это вы остановите производство своим упорством.

Обращением к Кригеру по имени-отчеству Махно подчеркнул своё к нему уважение. Ведь именно Кригер в своё время принимал его – мальчишку на завод и направил учеником в модельный цех на престижную работу. И Махно, не избалованный человечным обращением, не мог не испытывать к нему благодарности.

Но сегодня, ощущая себя защитником рабочих, он не смел и помыслить о какой-то поблажке Кригеру.

Заводчики ушли, обещая и завтра стоять на своём. К Махно, находившемуся в профкоме, пришли Антонов с Серёгиным.

– Ну что?

– Держатся ваши капиталисты. Но ничего, завтра поединок продолжится.

– Сколько ты заломил? – спросил Антонов.

– Сто процентов.

– Перебрал, Нестор Иванович, перебрал крепко. А они сколько предлагали?

– Нисколько.

– Потому что ты хватил через край. Сбрось процентов сорок.

– Да что вы, братцы, – возмутился Махно. – Мы ж за интерес трудяг дерёмся. Если я и уступлю, то не более двадцати процентов, пусть хоть лопнут.

– О забастовке говорил?

– Да припугивал. И тебя, товарищ Антонов, вот о чём попрошу. Ты завтра будь в своём завкоме у телефона, подыграешь мне в случае чего.

– Как?

– А так. Не мытьём так катаньем надо брать. В присутствии их я позвоню тебе и скажу примерно так, мол, хозяева не согласны, давай сигнал останавливать производство. Я уверен, этим сигналом на остановку мы дожмём их.

– Но мне сигнал на остановку давать не надо?

– Конечно, не надо. Этот разговор будет рассчитан на их уши. И только. Вот увидишь, первыми дрогнут чугунолитейные, у них процесс беспрерывный и остановка означает гроб печам. Вот, возьми и дай отпечатать в пяти экземплярах.

– Что это?

– Это договор между работодателями и Советом профсоюзов о повышении зарплаты рабочим на восемьдесят процентов.

– Что, и проценты эти впечатывать?

– Да.

– А если не согласятся?

– Товарищи, я же сказал – дожму. Чтоб завтра с утра у меня были эти готовые бланки. И только.

Хозяева заводов, предприятий и кустарных мастерских явились к точно назначенному часу. И Махно не преминул похвалить их за точность:

– Вот что значит деловые люди, с такими приятно иметь дело.

Но комплимент не смягчил заводчиков.

– Господин Махно, если вы и сегодня будете настаивать на той же цифре, у нас ничего не получится.

– Хорошо, называйте вашу, – согласился Махно.

– Пятьдесят и не более. Вы поймите нас, господин Махно, сырьё подорожало, перевозки тоже, прибыль – слёзы. С чего мы можем повышать зарплату?

– Вот видите, и вы о подорожании, – подловил Нестор Вечлинского.

Торг шёл утомительно и долго. Часа через два заводчики расщедрились на шестьдесят процентов. Махно выдал наконец восемьдесят, но на пятом часу переговоров не выдержал.

– Ну хватит. Довольно жилы тянуть. Я иду звонить по завкомам.

Однако он ещё не успел взять трубку, как Кригер закричал:

– Нестор Иванович, не надо звонить, я согласен подписать.

– Борис Михайлович! – чуть не хором вскричали заводчики. – Что вы делаете?!

– Господа, Нестор Иванович прав. Если произойдёт взрыв, он накроет всех нас. Я подписываю договор. Где он?

Явившиеся в профком Антонов с Серёгиным застали измученного, почерневшего с лица Махно, утонувшего в мягком кресле в полной прострации.

– Вам плохо, Нестор Иванович? – спросил участливо Антонов.

– Очень, – признался Махно. – Эти буржуи меня доконали. Нет, как люди не понимают, что над ними уже висит топор революции. Что за слепота?

– Не подписали? – спросил Антонов. – Что ж вы так и не позвонили мне?

– Э-э, дорогой товарищ Антонов, вы плохо обо мне думаете. Вон смотрите на столе в папке.

– Подписано, всеми подписано. Победа, Серёгин! Нестор Иванович, и мы вас должны обрадовать. Сегодня на собрании профсоюзных активистов вы избраны Председателем Гуляйпольского Совета профессиональных союзов. Поздравляем.

– Ох, братцы, вы б лучше посочувствовали. Я ж в производстве ни бельмеса не смыслю.

Антонов засмеялся.

– Вот поэтому меня избрали вам в помощники.

– О-о, тогда другое дело. Повоюем. И только. Товарищ Серёгин, пожалуйста, принеси воды. Засушили меня проклятые буржуи.

5. Митинговые страсти

Словно растревоженный улей загудело Гуляйполе. На улицах, в цехах, в парке то и дело слышалось: «Махно сказал», «У Нестора надо спросить», «Надо Махну пожаловаться, анархисты быстро разберутся».

На волне растущего авторитета анархисты-коммунисты «разобрались» с милицией, ей было запрещено арестовывать людей за высказывания.

– Как так? – пытался противиться начальник милиции. – А если станут говорить против правительства?

– Пусть говорят, у нас свобода, каждый волен говорить, что хочет. И потом, правительство у нас Временное, чего его жалеть, – поучал Нестор. – Занимайтесь ворами, грабителями, насильниками, но за слова не сметь арестовывать.

Бюро анархистов, руководимое неутомимым и неугомонным Махно, всё надёжнее завоёвывало симпатии трудящихся. В помещении, где располагался штаб анархистов-коммунистов, всегда было людно. На стене висели три портрета: Бакунина, Кропоткина и Александра Семенюты; последний был выполнен местным художником. В углу стояли чёрные знамёна. На стене висели плакаты: «Анархия – мать порядка!» и «Любое государство – враг трудящихся!». На столах и в шкафу были навалены книги и журналы со статьями известных анархистов. Махно искренне радовался, когда ими начинала интересоваться молодёжь и особенно когда задавали ему вопросы по анархистскому движению. Здесь как настоящий пропагандист он начинал с истории вопроса, доказывая ненужность и даже вредность любой власти для трудящегося человека. И был настолько убедителен, что нередко молодые люди просили:

– Нестор Иванович, запишите нас в анархисты.

Евдокия Матвеевна, гордившееся тем, что её младший сын стал заметным человеком в Гуляйполе, несколько огорчалась тем, что Нестор совсем забывает о личной жизни.

– Сынок, ты Настю видел? Она ж тебя столько лет ждала.

– Да, да, мама, завтра обязательно сбегаю на Бочаны.

А вскоре уже играли свадьбу, на которой помимо родных братьев и невесток присутствовало и несколько анархистов. Брат Сава в складчину с Григорием подарили молодожёнам двух овец, Емельян – гусака с гусыней, а анархист и отчаюга Александр Лепетченко – маузер с наказом:

– Это тебе, Нестор, от имени анархистов-коммунистов для борьбы с буржуями – угнетателями народа.

От этого подарка жених был в восторге.

– Спасибо, Саша, вот угодил так угодил, – и тут же поинтересовался: – А патроны? Всего обойма?

– Что ты. Я в сенцах их поставил полведра.

Музыкой ублажал свадьбу Антон Матросенко, наяривая на гармошке любимые вальсы Махно «Амурские волны» и «На сопках Манчжурии». При звуках последнего начал плакать Емельян, вспоминая тяжёлые бои в Манчжурии.

И сразу же по знаку Нестора понятливый Антон ударил разухабистый весёлый мотив и пел что-то смешное:

 
– Эх, запрягу я кошку в ложку.
Таракана в тарантас,
Прокачу свою милашку
Добрым людям на показ.
 

От песен и плясок дребезжали стёкла в окнах. Изрядно упившиеся гости громко разговаривали, мало друг друга слушая. Только присмиревшая невеста молчала и даже не притрагивалась к рюмке с самогоном. О ней словно все забыли, лишь Евдокия Матвеевна, встречаясь с ней взглядом, ласково и ободряюще кивала: «Терпи, доченька, чего с них возьмёшь».

По обычаю, жениху не полагалось напиваться, дабы сохранить силы для первой брачной ночи, но Махно по части выпивки не отставал от гостей. И достаточно опьянев, наконец, поднялся из-за стола:

– Надо испытать подарок, – и взмахнул маузером.

– Сынок, да ты что, – всполошилась Евдокия Матвеевна.

– Я в сарае, мама, – успокоил Махно и, выбравшись из-за стола, пошатываясь, пошёл к выходу. За ним, одобрительно гомоня, потащились анархисты: «Испытать, испытать!»

Задержался несколько Лепетченко, схватив вилку, он проткнул на тарелке солёный огурец и, склонясь через стол к невесте, сказал с угрозой:

– Гляди, Настя, отобьёшь Нестора от дела, пощады не жди. Да не вздумай ему вякнуть...

Сунув огурец в рот, захрустел им нарочито громко, словно уже жевал несчастную жертву, и бросив вилку на стол, отправился вслед за Махно.

Ни жива ни мертва сидела невеста, она знала крутой нрав первого гуляйпольского хулигана. По слухам, когда полицейские окружили избу с заседавшими там анархистами, именно Александр пустил пулю в своего отца урядника Лепетченко, командовавшего осадой. И убил его наповал.

Под одобрительные возгласы соратников почти две обоймы расстрелял Нестор в сарае, целя в столб, подпиравший матицу. Не сделал ни одного промаха. Пряча маузер в кобуру, молвил удовлетворённо:

– Отличная вещь. И только.

Евдокия Матвеевна надеялась, что женитьба хоть как-то остепенит Нестора, привяжет к дому, к семье. Однако уже через день после свадьбы Махно засобирался ехать по деревням.

– Куда ж ты, сынок, от молодой-то жены?

– В сёлах ничего не знают о нашем движении, мама. Надо знакомить крестьян с анархизмом. В революцию только мы и сможем их затащить.

Махно хотел ехать по деревням один, но друзья решительно воспротивились:

– Ты что, Нестор, в уезде по дорогам разбойничают.

– Но у меня маузер.

– Нет, нет, – особенно настойчивы были Лютый и Лепетченко. Именно они собрали и вооружили более десятка молодых анархистов для сопровождения Махно.

Запрягли пару коней и ранним утром выехали в Воздвиженку. За кучера сидел Григорий Махно, сунувший под облучок двуствольный обрез.

Сопровождение скакало верхом, позвякивая трензелями, поблескивая ножнами шашек и кобурьем пистолетов.

В Воздвиженке, при появлении столь необычного отряда, взрослое население попряталось, однако босоногие мальчишки бежали за тачанкой, резонно полагая, что уж им-то ничего худого не будет.

– Подвернём к куму, – сказал Григорий, подворачивая коней к палисаднику небольшого дома под соломенной крышей. Соскочив с облучка, прошёл к воротам и постучал кнутовищем в калитку:

– Эй, кум Ерофей!

– Эге ж, – отозвался голос со двора. – Никак Григорий Иванович.

– Он самый, отчиняй.

Калитка открылась, показался улыбающийся, смущённый Ерофей.

– Чего все поховались как мыши? – спросил Григорий.

– Та мы ж думали опять житомирцы[3]3
  Житомирцами местное население называло дезертиров, прятавшихся в жите.


[Закрыть], ото ещё нам морока.

– Здравствуй, Ерофей, – подошёл Махно, протягивая руку. – Мы анархисты-коммунисты и приехали провести у вас митинг.

– Здравствуй, Нестор Иванович. Митинг-то хорошо. А то ведь ничего толком не знаем.

– Собирай народ.

– То мы мигом, – отвечал Ерофей и крикнул мальчишкам: – Эй, босота, живо по хатам. Скажите, приихалы анархисты-коммунисты, на митинг зовуть. Та шоб живо!

Воробьиной стаей разлетелись мальчишки, вопя в десятки глоток:

– Мужики-и, живенько на митинг... хисты-комисты приихалы-ы.

Выходили со дворов мужики, старые, молодые, бородатые и без, тянулись ниточкой к Ерофеевскому двору послушать «хистов-комистов». Мелькали и цветастые платки женщин. Деревня любопытна, всякий приезжий ей интересен.

Махно счёл неудобным самому представляться, называть свою должность, поэтому велел Лютому:

– Исидор, открой митинг.

Взобравшись на тачанку, Лютый, откашлявшись, произнёс:

– Митинг считаю открытым, предоставляю слово председателю гуляйпольской группы анархистов-коммунистов Нестору Ивановичу Махно, нашему первому революционеру, всю жизнь положившему на борьбу с царским самодержавием и за это пострадавшему десятилетней каторгой. Пожалуйте, товарищ Махно.

– Товарищи крестьяне, мы приехали к вам, чтобы рассказать об анархистах, главных защитниках трудового народа. Все сословия сейчас создают свои партии, чтобы защитить свои интересы. Например, монархисты стоят за царя. Их цель вернуть царя к власти. Конституционные демократы, или, сокращённо, кадеты, хотят отдать власть капиталистам. Социал-демократы ратуют за демократическую республику. Как видите, все партии рвутся к власти. Только мы – анархисты, говорим, что любая власть – враг трудящихся.

Он красочно рисовал крестьянам картину такой благодати, когда не будет ни помещиков, ни полиции, ни тюрем; когда они станут полными хозяевами и земли и продуктов своего труда.

Махно видел, как оживились лица крестьян при упоминании о безвластье – вековечной затаённой мечте землепашца.

– Ото вы гарно растулмачили нам, товарищ Махно, за партии, – заговорил бородатый мужик. – Но коли не будет власти, кого ж тоди слухать?

– А вот вы здесь в вашем селе соберётесь, вот как сейчас примерно, выберете из своих самого мудрого человека, а лучше несколько. Вот этот совет, состоящий из вас же, и станет вашей властью.

– Значит, всё ж властью?

– Да, властью, но не той, наверху, которая правит, не считаясь с вашими интересами, а зачастую и не желает показываться вам, а той, которая не только правит, но и вместе с вами трудится на земле, ест из одного с вами котла, знает ваши нужды.

Вздыхали мужики, переглядывались многозначительно, словно примеряя друг друга к будущей власти. Трудно думали, пытались понять. Интересовались:

– Ну а ежели этот выборный заломит оглобли, вообразит о себе, начнёт выкомаривать.

– Прогоните и всё. У вас главная власть будет вот такой сбор, как сейчас например. Не угоден народу – пошёл вон. Царя вон выперли, а деревенского голову не управитесь что ли?

Так начался агитационный рейд Махно по деревням. Почти везде крестьяне благодарили товарища Нестора, что он не забыл о них, просветил. И желали анархо-коммунистам «добрых поспихов».

Понимая, сколь важны эти митинги для завоевания авторитета среди крестьян, Нестор сразу наказал своим сопровождающим:

– Не смейте ничего воровать или отбирать у крестьян, сильничать. Кого замечу, ей-ей застрелю.

Останавливаясь на ночлег в какой-либо деревне, располагаться старались в одном или двух соседних дворах, и Махно обязательно расплачивался с хозяевами за постой, еду и фураж для коней. Некоторые крестьяне отказывались:

– Что вы, товарищ Махно, спасибо, что уважали. Какие деньги?

Нестор не настаивал, но обязательно благодарил:

– В таком случае большое спасибо, товарищ, за стол и крышу.

В пути поучал своих спутников:

– Запомните, крестьяне уважение ценят выше денег. Это вам не город загребущий.

Более двух недель промотался Махно по деревням уезда, проводя митинги, беседуя с крестьянами, разъясняя им цели анархистов-коммунистов, отвечая, как умел, на вопросы. Спутники за глаза язвили по адресу своего начальника:

– Славненько справляет медовый месяц наш жених.

Но и по возвращении в Гуляйполе Нестору не удалось передохнуть. К ним в секцию явилась знаменитая Мария Никифорова в кожанке, папахе-кубанке набекрень, с револьвером в жёлтой кобуре, в сопровождении дюжих хлопцев.

– Здравствуй, товарищ Махно, – приветствовала она Нестора хрипловатым, но довольно приятным контральто. – Вот приехала к тебе со своими черногвардейцами. Слыхала, что-то вы тут закисаете.

– Не понял, Мария. Объясни.

– Ты, говорят, этих буржуев-мироедов уговариваешь, унижаешься перед ними.

– Осторожней на поворотах, – нахмурился Махно. – Если ты приехала в гости к товарищу, то и веди себя соответственно. А если оскорблять...

– Ну вот уже и в бутылку полез, – улыбнулась Никифорова и достала папироску и спички.

– У меня здесь не курят, – сказал сухо Нестор.

– Ну не курят так не курят, – согласилась Мария, пряча папиросу в портсигар. – Я ведь что к вам. Хочу митинг провести. Организуешь?

– Организую, – сразу переменил тон Нестор и повернулся к Лепетченко. – Саша, давайте с Исидором займитесь.

– А где собирать?

– Лучше в парке. Там и народу всегда много.

Лепетченко с Лютым ушли, Махно сказал:

– Ты свежий человек, Мария. Это даже хорошо, что выступишь, а то я тут всем глаза намозолил. Вот ездил по деревням, крестьян агитировал.

– Ну и как?

– Плохо, Мария. Они там ничего и не слышали об анархизме, ничего не знают.

– Ну и просветил? – улыбнулась Никифорова краем рта, и, хотя в тоне её слышалась ирония, Нестор стерпел.

– Представь себе, просветил как мог. И вот что подумал, нам нужны свои агитаторы и как можно больше. Но где их взять?

– А мне сдаётся, товарищ Махно, вот наш лучший агитатор, – похлопала Мария рукой по кобуре.

– Ну это с врагами, а крестьяне должны стать нашими союзниками, нашим оплотом.