Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

4. В подполье

С паспортом на имя учителя Шепеля Ивана Яковлевича Махно с великим трудом пробирался на родину.

В ночь на 3 июля он дошёл до деревни Рождественки, находившейся недалеко от Гуляйполя. Постучал в окно хаты знакомого крестьянина Клешни.

– Кто там? – послышался сонный голос.

– Открой, Захар, это я – Нестор.

В нижнем белье Клешня явился на пороге.

– О-о, Нестор Иванович, здравствуй!

– Тише, Захар, услышат соседи. Называй меня Иваном Яковлевичем. А если спросят: кто? Скажешь, мол, родич заезжал.

– Заходи, Нёс... Иван Яковлевич.

– Нет. В хату я не пойду, не хочу тебя и детей твоих подводить. Спрячь меня в какой сарай.

– Что ты, Иван Яковлевич, как вартовые или немцы налетают, в первую очередь по сараям и клуням шастают.

– А где ж тогда безопасней?

– Лучше на горище. Туда если заглянут, так всё равно не разглядят. Там и днём темно. Ляжешь за трубу и с фонарём не убачат.

Захар притащил какую-то дерюгу, тулупчик, проводил Нестора на чердак.

– Ото тут и лягай, а насчёт моих хлопцев не боись. Они хучь и невелики, но умеют держать язык за зубами. Не то что вартовым – соседям не проговорятся.

Потом, нащупав в темноте голову Нестора, приклонившись к уху, прошептал:

– В левом наружном углу в соломе крыши две бомбы схованы, а в правом – винтарь с патронами.

– Спасибо, Захар, – так же негромко поблагодарил Махно. – У меня тоже есть кое-что. Даст бог не понадобится.

Растревоженный встречей с земляком, Нестор долго не мог уснуть, хотя и чувствовал сильную усталость.

«Спать, спать», – уговаривал он себя и наконец, под пение третьих петухов, забылся.

Проснулся уже едва ли не в полдень. На чердаке было довольно светло; солнечный луч протискивался в щели вокруг печной трубы. Со двора доносись гомон игравших детей, квохтанье кур.

Осмотревшись, Нестор увидел стоявшую у него в изголовье крынку, глиняную кружку и калач, лежавший на ней. «Позаботился Захар, – подумал Махно. – А я и не услышал, когда он приходил. Этак во сне и вартовые повяжут, как курёнка».

В крынке оказался каймак, и Нестор, налив полную кружку, ел так, что за ушами трещало: «Ну вот, не то что московский кипяточек да сухари». Позавтракав, открыл чемодан, достал тетрадь, карандаш и начал писать письмо гуляйпольцам: «Товарищи, после двух с половиной месяцев моего скитания по революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания контрреволюционных армий с Украины, свержением власти гетмана Скоропадского и недопущением на его место никакой другой власти...»

Вдруг со стороны сарая, где кончался потолок хаты, послышался тихий стук лесенки, появился Клешня.

– Добрый день, Иван Яковлевич. Вже бачу и писаниной занялся.

– Здравствуй, Захар. Спасибо за завтрак. Вот пишу письмо в Гуляйполе, товарищам. Отнесёшь?

– А я пошлю старшего хлопчика, он мигом смотается. Самому мне нельзя.

– Почему?

– Ну як же, Иван Яковлевич, вы счас на моей ответственности. Не могу я со двора сойти.

– Хорошо. Я сейчас допишу. Подожди.

Захар присел на прогонное бревно крыши, стал ждать. Махно быстро окончил письмо, дописав в конце боевой призыв: «...Да здравствует Украинская социальная революция! Ваш Нестор Иванович Махно. 3 июля 1918 года».

Свернув записку, хотел надписать адрес, но передумал:

– Адресат писать не стану. А ну попадётся хлопчик. Пусть несёт к Лепетченкам. Запомнил?

– Ну а як же ж? Знаю я их.

– Иван и Саша, конечно, в бегах. Пусть передаст кому из братьев: Павлу, Дмитрию или Сергею. Если и их не окажется, то Марии. Пусть, если сможет, принесёт ответ.

Мальчик вернулся уже в темноте, и Нестору пришлось спуститься вниз, в хату, у огня прочесть ответы; их оказалось три.

– Ну шо там, Иван Яковлевич, пишуть? – спросил Захар.

– Очень рады, что я появился, зовут в Гуляйполе.

– Они шо там, чи сказылысь? Вас же сразу схватят.

– А вот в этом письме, наоборот, не велят появляться пока. Слишком часто идут обыски.

– Ну вот это правильно советуют. Нельзя вам сейчас туда, Иван Яковлевич. Ни в коем случае.

– Ну, там посмотрим, – раздумчиво сказал Махно и, собрав письма, отправился на чердак.

На третьи сутки какой-то говор во дворе разбудил Нестора, он прислушался к обрывкам фраз и уловил сказанное Захаром: «Евдокия Матвеевна, идите в хату». «Господи, неужто мама?!»

Он пробрался к лестнице, спустился вниз и на выходе из сарая столкнулся с Захаром. Клешня шепнул тихо:

– Ваша мать, Иван Яковлевич.

– Я понял, Захар.

– Ступайте в хату, огня не вздувайте, а я пока посторожу во дворе.

Едва Нестор перешагнул порог, как оказался в объятиях матери.

– Сынок! Милый, – шептала она, прижимаясь сухими губами к его лицу.

Махно ощутил на лице слёзы матери:

– Что вы, мама? Зачем?

– Сынок, я так боюсь за тебя, – шептала старушка. – Я тут принесла хлеба, сала, яичек.

Они сели у стола, Евдокия Матвеевна всё старалась разглядеть лицо сына.

– Ты похудел, сынок.

– А от кого ты узнала, что я здесь?

– Маруся Лепетченко прибежала, рассказала о тебе. Они там получили твоё письмо, переписали его несколько раз и передали по дворам. Голова варты шум поднял. Кто-то пустил слух, что ты уже в Гуляйполе. Немцы переполошились, ищут тебя. Ох, боюсь я, милый. Здесь очень близко, уехал бы ты куда подальше.

– Куда, мама?

– Хошь бы в Терновку, там мой брат живёт, Исидор Передерий. Всё ж родной дядя тебе, да и далеко она, в 80 верстах.

– Ладно, мама. Расскажи хоть, как живёшь?

– Ой, сынок, – охнула Евдокия Матвеевна и опять залилась слезами. – Хату-то нашу сожгли, мне даже вынести ничего не дали.

Нестор поглаживал вздрагивающие плечи матери, бормотал утешительно:

– Ну ладно, ладно, мама. Что ж делать?

Но мать вдруг через подступившие рыдания вымолвила:

– А Емельяна-то, Емельяна, сынок... рас-с-стреляли. Прямо на глазах у жены и деток.

У Нестора оборвалось сердце: «Инвалида! Сволочи! Отца пятерых детей!» У него мгновенно пересохло во рту, он затряс мать за плечо:

– А Сава? А Гриша?

– Гриша бежал. Саву немцы взяли и хотели тоже расстрелять, но сказывают, мол, за него помещики просили, мол, из-за него брат Нестор всех нас пожжёт. Увезли Саву в Александровскую тюрьму.

– Правильно они говорили: буду жечь, обязательно буду жечь – и за Емельяна, и за Саву. Они у меня ещё поплачут, – бормотал Нестор, чувствуя, как по лицу его текли слёзы.

Они сидели, придавленные горем, мать тихо гладила руку сына, умоляла, всхлипывая:

– Сыночек, беги подальше, боюсь я за тебя. Ох, боюсь. Пережди где-нибудь, пересиди.

– Ладно, ладно, мама, – успокаивал он тихо, но думал супротивное: « Вот теперь-то я никуда не уйду. За братьев я с них вдвое, вдесятеро взыщу. Теперь они мне уже кровные враги».

Наплакавшись, мать и сын притихли, прижавшись друг к другу. Из горенки бесшумно явилась жена Захара, тихо взяла старушку за плечи.

– Идемо, Евдокия Матвеевна, я там вам постелила.

– Да, да, мама, ступай отдыхай, – поднялся Нестор.

Он вышел во двор, там на завалинке сидел Клешня. Увидев Махно, поднялся ему навстречу:

– Наговорились?

– Наговорились. Ты знал, что мамин дом сожгли, а Емельяна расстреляли?

– Знал.

– Почему же не сказал мне?

– Жалко вас было, Иван Яковлевич. Такой вестью и убить можно.

– Может, ты и прав. Завтра найди маме попутную подводу, хватит ей ноги бить.

– Я могу и сам её увезти.

– Ни в коем случае. Может, за ней следят, и тебя загрести могут, а там и до меня доберутся. Возница должен быть совершенно посторонний, ничего не знающий. Аты послезавтра меня повезёшь.

– Куда?

– В Гуляйполе.

– Да вы что, Иван Яковлевич? Зачем на рожон лезти?

– Так я решил, Захар. И только. Да не вздумай маме об этом проговориться. Не пугай её.

5. На острие ножа

Выехали Клешня с Махно ночью, и едва не на полпути Нестор велел остановиться. Слез с воза.

– Езжай назад, Захар. Спасибо, тут я уже пешком доберусь.

– Подъехали хотя бы к околице.

– Нет, нет. При въезде наверняка либо вартовые, либо немецкий патруль дежурит. Нечего рисковать.

Махно свернул с дороги, затерялся меж копен. Клешня повернул назад. Тревожно было у него на душе. Сколько раз он пытался отговорить Нестора: «Не делать глупости, не соваться волку в пасть». Но тот заладил одно: «Надо. И только».

Нестор, сжимая в кармане рукоять пистолета, пробирался задами. Наконец, в одном месте перелез через изгородь, пошёл по тропинке между подсолнухами к избе. Он знал, что здесь живёт вдова не вернувшегося с германского фронта солдата и что ей он вполне может довериться.

Стучать в окно он не решился, могли услышать с улицы, тихо подёргал сеночную дверь. Раз, другой. Наконец послышался голос:

– Кто там?

– Мотя, это я. Открой.

– Кто?

– Открой, увидишь.

Женщина подняла деревянную закладку, приоткрыла дверь.

– Батюшки! – ахнула. – Нестор Иванович, – и сама же зажала себе ладонью рот. – Как же это вы? Разве ж можно? Вас ищут.

– Тихо, Мотя. Проводи меня в хату. Огонь не вздувай.

– Проходьте, проходьте, – засуетилась хозяйка. – Сидайте к столу. Сейчас я приготовлю чего поужинать. Чай, голодные?

Махно сел на лавку у окна, чтоб видеть двор. Мотя возилась у печки.

– У меня борщ, вечор варила. Ещё горячий.

– Борщ – это хорошо, давно не едал, – сказал Махно.

Она налила ему полную миску, положила ломоть хлеба.

– Исты на здоровьичко.

– Я буду есть, а ты рассказывай, – сказал Махно, беря ложку.

– Ой, Нестор Иванович, таке горе, таке горе, не знаю як и начать. У вас в семье...

– Я знаю уже, – осадил её Нестор. – Не будем бередиться, мама всё рассказала. Ты скажи, как народ: что делают, о чём думают, к чему готовятся.

– Народ дюже недовольный, Нестор Иванович...

– Мотя, зови меня Иваном Яковлевичем. У меня документ на это имя. Конечно, местные вартовые меня в лицо знают, а если немцы, так они-то меня не видели. Я для них Шепель. Учитель. Хорошо?

– Хорошо, Иван Яковлевич, я всё поняла. У нас и вартовые есть нездешние. Один приехал сюда с матерью и сестрёнкой. Наши парни раз поймали его и решили убить, а он взмолился, что де пошёл в вартовые, чтоб с голоду не умереть и мать с сестрёнкой прокормить. Ну наши сказали: будешь нам служить – будешь жить. Он согласился и слово держит, об облавах и обысках всегда предупреждает. Ну, наши узнали, что на его шее действительно мать-старуха и сестрёнка, подкинули ему куль муки, сала там, картошки. Он на седьмом небе, теперь служит не за страх, а за совесть.

– Это молодцы, что среди вартовых своего человека имеете. Как его звать-то?

– Микола Холявко. Если б не он, Лютого давно бы поймали.

– Лютый здесь? – обрадовался Махно.

– Здесь. Он теперь Петром стал.

– Вот это радость. Я Иваном, он Петром.

– А он не очень обрадуется, узнав, что вы здесь.

– Почему?

– Он со всеми переругался, кто хотел звать вас. Мы, говорит, не можем рисковать головой Нестора Ивановича, звать его рано. Вот подготовимся, вооружимся, сколотим отряд, тогда и позовём.

– Нет, Мотя, я не могу ждать. Завтра же мне надо увидеться с людьми, с верными, надёжными. Кстати, предупреди и их, чтоб все звали меня Иваном Яковлевичем.

– Хорошо, Иван Яковлевич, с утра пошлю своих хлопцев.

– А как они? Надёжные?

– Мои-то орлы? Оба в отца. А ведь он ещё до войны в вашей анархистской группе состоял, не последним был.

– Помню я. А где соберём народ?

– Это я посоветуюсь с Харитиной. Уж она-то обрадуется, узнав, что вы в Гуляйполе.

Утром, посылая сыновей-погодков четырнадцати и пятнадцати лет, Мотя наказывала им:

– Первой позовите сюда Харитину.

Харитина примчалась с тяжёлой кошёлкой, с порога приветствовала радостно:

– Иван Яковлевич, наконец-то! Здравствуйте вам! – долго не отпускала руку Нестора, трясла её: – Вы не представляете, как я рада. Без вас ничего у нас не делается. Для начала вот, я для вас принесла.

Харитина грохнула кошёлку на стол. В ней оказались два нагана, немецкий манлихер и три бомбы. Всё было прикрыто сверху свежим луком и укропом.

– Спасибо, Харитина. Но нельзя так рисковать. А ну патруль.

– А шо? Я на базар несу лучок продавать.

– Если б взяли в руку твою кошёлку, по весу бы определили, что там за лучок.

– Так мне как хлопцы сказали, шо вы тут, я подумала: у него ж ничего нема. А у мэне цего добра.

– Харитина, ты сможешь собрать наших уцелевших?

– Когда?

– Немедленно, сейчас же.

– А куда?

– Это сама решай, только сразу предупреждай, чтоб моего имени вслух никто не произносил.

– А что, если у меня же? А? Моя хата в Песках в самом краю села.

– Добро, собирай к себе. И я сразу приду.

– Иван Яковлевич, но по улицам шляются вартовые.

– Мотя, у тебя Найдётся лишняя юбка, платок?

– Есть праздничная.

– И бритву, пожалуйста.

– Мужнина в сундуке лежит.

– Вот и всё. Побреюсь. Переоденусь. И все дела. Харитина, на всякий случай, чем чёрт не шутит, если накроют нас у тебя, найдётся ещё «це добро», чтоб отбиваться?

– О-о, Иван Яковлевич, у меня под полицей и пулемёт есть.

– Ну Харитина, ну молодчина.

– Вы только командуйте, а уж я для вас чёрту хвист одирву.

– Ступай. Через час я буду у тебя с Мотей. Да наказывай, чтоб кучей-то к тебе не шли, по одному чтоб тянулись.

– К этому нас уже немцы приучили. Можно и не говорить.

Нестор явился на Пески в сопровождении Моти, переодетый женщиной. Под кофтой у этой «бабёнки» было два пистолета, в кошёлке – две бомбы.

В избе Харитины собралось более двадцати человек. Сидели на лавках, табуретах и даже на кровати. Появление в таком наряде Нестора развеселило народ:

– О-о, Иван Яковлевич, вас хоть сейчас под венец.

– Така гарна дивчина и не замужем.

Нестор решил подыграть настроению, подкатив кокетливо глазки, пропищал жеманно:

– От женихов ну просто отбою нет. А я сердце своё отдам лишь голове варты.

В другое время можно б было и похохотать над таким представлением, но сейчас посмеялись сдержанно, негромко. Махно тут же, скинув на плечи платок, прошёл к столу, где его уже ожидало главное место. Начал негромко:

– Здравствуйте, дорогие товарищи земляки.

И тут же к нему потянулись руки мужиков.

– Здравствуй, дорогой Иван Яковлевич. Мы так рады видеть тебя живым и здоровым.

Пришлось Нестору всех обойти, всем пожать руки. А с Лютым и обнялись даже. Тот успел шепнуть Нестору:

– У меня есть план.

– Потом, Петя, потом. Ну что, товарищи, – начал Нестор. – Я рад, что у земляков моих боевой настрой. Сколько властей на нашу голову свалилось. Сгинула Центральная Рада, так явились немцы с гетманом Скоропадским. Ну, у этого и фамилия указывает ему дорогу – скоро пасть должен.

Кто-то из присутствующих хихикнул, но Нестор и не взглянул в ту сторону.

– ...И мы ему в этом должны помочь. Сегодня нам трудно в условиях немецкой оккупации формировать роту или батальон. Поэтому будем создавать группы из пяти или десяти человек. Они будут нападать на помещичьи усадьбы, на патрулей, на разъезды. Разоружать их и по возможности уничтожать. Сейчас по всей Украине создаются подпольные группы. Надо устроить так, чтоб у оккупантов земля горела под ногами. Не давать им ни покоя ни передышки.

Более двух часов шло тайное собрание. Махно рассказал о своей поездке в Россию, в Москву, о коммунарах, спасающихся под Царицыным.

Под конец постановили: создавать вооружённые группы, бить помещиков, вартовых и немцев, где только возможно. Предателей пока не трогать, судить после. Во всём слушаться Ивана Яковлевича беспрекословно.

Нестор понял, что его по-прежнему уважают и ценят и на него надеются. Это вдохновляло. Когда собрание стало расходиться, к нему подошёл Лютый.

– Ну что у тебя за план, Петя?

– Я предлагаю взорвать немецкий штаб.

– Хорошая идея. Как ты это себе представляешь?

– Вечером мы с вами идём гулять; вы, естественно, девицей, я – кавалером. У штаба один часовой, я его беру на себя. Снимаю. А вы бросаете в окно парочку бомб. Ну?

– А потом куда?

– А потом скатимся вниз к реке и бережком, бережком. Искать-то бомбистов будут на площади.

– Надо подумать, это не плохая мысль. Сегодня ночуем здесь, у Харитины. Обсудим.

Хозяйка поместила их в крохотной боковушке, прилепленной к кухне и не имевшей даже пола.

– Я здесь зимой кур держу. Здесь в чём удобство, в случае если, не дай бог, нагрянут вартовые, вот откроете окно, оно на петлях. И были таковы, только не забудьте прикрыть окно, чтоб те не догадались. Я вам тут положу на курятник перину, одеяло, подушки.

Ночью, лёжа на курятнике, они до мелочей обсудили план нападения на штаб и уснули вполне удовлетворённые: «Завтра мы покажем им кузькину мать». Нестор, узнав как это всё просто, удивлялся:

– Как это вы раньше не догадались?

– Господи, Иван Яковлевич, с кем делать-то? Мужик бомбу-то и кинуть как следует не сможет. Ещё, чего доброго, сам на ней и взорвётся. А вы всё ж специалист.

Ну что? Оправдание было вполне удовлетворительное: бомбу бросить тоже надо уметь. Утром их разбудил громкий крик со двора:

– А ну-ка, хозяйка, кажи, кто у тебя есть!

– Предали! – мигом вскочили Махно с Лютым и, едва вздев портки, кинулись к окну. Открыли его, вылезли в огород и, пригибаясь, кинулись на зады, в подсолнухи. Не сговариваясь, забились в лопухи, под плетень. Едва перевели дыхание, Лютый зашептал:

– Я же говорил, вам нельзя здесь появляться.

– Кто же мог предать?

– Шила в мешке не утаишь, – сказал Лютый и тут же выматерился: – Что, Петя?

– Я ж под подушкой бомбы оставил.

– Как же это ты, – укорил Нестор. – Ты ж Харитину подвёл. Если найдут, её же арестуют, а там допрос. Ай, Петя, как же ты? Впрочем, мы оба хороши, бежали, как зайцы, не подумавши, не сообразивши.

– Тише, Иван Яковлевич, шось гомонят во дворе.

Они прислушались, и тут от двора донёсся крик Харитины:

– Яки люди? Яки люди?! – кричала она. – Кто бачив?

Она явно рассчитывала, чтоб её слышали прячущиеся.

– То приходили до мэне добри люди с днём ангела проздравляли. Чарку выпивали. Хочь бы и вы прийшли и вам бы пиднесла. А то зьявляются чуть свет, смущают бедную удовицу. Ни-ни, теперь проихалы, хлопцы, не заробыли.

– Молодец Харитина, – сказал Нестор. – Не растерялась.

– Значит, успела спрятать бомбы.

Потом всё стихло, видимо, вартовые съехали со двора, и через некоторое время Харитина появилась в огороде.

Она, продолжая разыгрывать возмущённую хозяйку, двигалась, срывая на ходу сорняки, догадываясь, где могли прятаться её поночевщики. Остановилась у плетня, приложила руку козырьком, посмотрела вдаль, в поле, и не поворачивая головы, тихо спросила:

– Вы тут?

– Здесь, – отвечал Лютый. – Что там случилось, Харитина? Кто нас предал?

– Да никто не предавал. Просто вчера кто-то из вартовых видел, как от меня люди выходили. Вот и явились. Хорошо Холявко закричал: «Хозяйка, кажи кто у тебя!» Не Микола, накрыли б вас сонных в курятнике эти псы.

– А как же бомбы?

– Какие бомбы?

– Ну у нас под подушкой были.

– Микола, наверно, спрятал. Он сразу кинулся в боковушку. Потом вышел оттуда, доложил унтеру: « Ничего не обнаружено». А те пошарились ещё в горнице, на печке. Вижу, ничего не нашли, я и начала их срамить, такие-сякие, честную вдову позорите.

– Да мы уж это слышали.

– Сидите тут теперь до вечера, пойду приготовлю чего вам поесть.

– А как передашь?

– Да вот сюда принесу в корзинке, оставлю. А вы после возьмёте. Но чтоб до вечера носа не высовывали.

Часа через два Харитина пришла, поставила корзину у плетня, сказала негромко:

– Ваши бомбы Холявко под перину сховав, – и, напевая, пошла ко двору.

В корзине оказался пузатый обливной горшок, доверху наполненный варениками, там же была и баклага с водой.

За долгий летний день и выспались, и окончательно уговорились, как будут ликвидировать немецкий штаб. Едва зашло солнце, выбрались из лопухов и направились к хате.

Бомбы, забытые ими впопыхах под подушкой, были засунуты под перину.

– Вот видишь, как это важно иметь среди врагов своего человека, – сказал Нестор. – Ты его видел?

– Кого?

– Ну Холявку этого? Миколу?

– Вот те раз. Я его с хлопцами вербовал.

– Передай ему от меня благодарность.

Наряжаясь вновь девицей, Нестор сетовал:

– Конечно, было б лучше днём рвануть штаб, когда там офицерня. А сейчас что? Только разве дежурный с часовым.

– Ничего. Всё равно переполоху наделаем. Напомним им, где они находятся. Важно Качать, шоб народ нас почув.

Но когда Махно надел юбку, кофту и дамскую шляпку, возник вопрос: а куда же положить бомбы? Ну пистолет за пояс, под кофту. А бомбы? Карманов у юбки и кофты не оказалось. Сообразила Харитина, притащила маленькую сумочку.

– Ото таки барышни носят в Александровске, в них румяна та гроши ховают.

Кое-как втиснули В сумочку две бомбы, но закрыть её уже не смогли.

– A-а, ладно, – сказал Нестор. – Так даже лучше, расстёгивать не надо. Взял и кидай.

И вышла со двора под ручку парочка – парень и девица. Всё путём, парень почти на голову выше её. Направились к центру, к Соборной площади, куда обычно стекалась молодёжь.

Где-то впереди играла гармонь, слышался девичий смех, и чем ближе к центру, тем чаще стали попадаться патрули, обычно из двух солдат с винтовками. Немецких можно было не опасаться, солдаты никого не знали. Вот вартовские патрули были опасны. В варту – украинскую полицию – набирали, как правило, из местных, и среди них попадались особо рьяные служаки.

Но нашей парочке везло. Махно, вспомнив своё участие в самодеятельности, ещё до первой революции, вполне вошёл в роль девицы: вилял как и полагается задом, тоненько хихикал и вообще кокетничал, прижимаясь к своему кавалеру, тем более что между ними находилась дамская сумочка с бомбами и вес её надо было делить на двоих, чтоб со стороны она не казалась увесистой.

В штабе были освещены все окна, и к входу тянулись немецкие офицеры, некоторые с дамами. Слышался говор, из штаба доносилась музыка.

Нестор радостно сжал руку своему спутнику, шепнул:

– На ловца и зверь бежит. Ждём, когда все войдут.

Судя по всему, у немцев был какой-то праздник. На площади – патрули, у входа – часовой.

Чтобы не привлекать к себе внимания, они прошли к палисаднику одного из домов, сели на лавочку. Здесь и вартовский патруль, если явится – не опасен. Мало ли парочек милуется по тенистым местам.

Наконец цепочка спешащих на праздник офицеров иссякла, и Нестор сказал негромко:

– Пора, Петя, помни, если часовой не подпустит близко – стреляй.

– Я постараюсь без шума.

Они поднялись и, так же держась под ручку, направились к штабу. Чем ближе они подходили, тем всё спокойнее и хладнокровнее становился Махно, сам себе дивясь: «Главное, не промахнуться. Эва по таким-то окнам и дурак попадёт».

Переждав, пока отдалится очередной патруль, они разделились: Лютый пошёл к входу, где стоял часовой, а Махно – ближе к окнам, нащупывая в сумочке бомбу.

Лютого остановил раздавшийся сзади тревожный возглас:

– Петя, назад!

Он обернулся. Нестор требовательно махал рукой, подзывая его. Когда Лютый подошёл, Махно схватил его под руку, потянул в сторону, в темноту.

– В чём дело?

– Петя, нельзя взрывать.

– Почему?

– Там дети. Понимаешь, дети сидят на окнах.

– Ну и что?

– Как что? Ты идиот, что ли?

Увлекая своего «кавалера» всё дальше и дальше от штаба, Нестор шептал ему:

– Ты представляешь завтра реакцию общества: революционеры убили детей? От нас и крестьяне отшатнутся.

– Да, конечно, вы, пожалуй, правы.

– Рванём завтра. Не будут же и завтра у них танцы.

Вернулись назад, и Харитина, не раздумывая, поддержала Нестора:

– Вы совершенно правы, Иван Яковлевич. Никуда цей штаб не денется. Токо всё ж мало вдвоём на такое дело идти. Надо ещё двух-трёх хлопцев пристегнуть.

– Пожалуй, не помешает, – согласился Нестор.

На следующий день Харитина привела трёх парней. Одного из них, так же как и Нестора, обрядили в девушку. Каждый имел по пистолету и бомбе.

Теперь в нескольких шагах за главной «парочкой» шли два парня, ведя посерёдке свою «девицу». Но на этот раз им не суждено было дойти до площади. В одном из переулков перед ними, словно из-под земли, вырос патруль варты. Сам голова варты Нечипоренко шёл во главе его.

– А ну стой! – скомандовал он. – Кто такие?

Махно мгновенно выхватил пистолет, рявкнул:

– Руки вверх!

Лютый последовал его примеру, не отстали и парни.

Патрульные (их было двое) мгновенно подняли руки, как и их начальник.

– Хлопцы, вы что? – сказал он. – Знаете, кто я?

– Заткнись, – приказал Нестор. – Тебя и повесим в первую очередь. Бери его, ребята, тащи к толстой ветле.

Нестора тронул за локоть Лютый, потянул в сторону. Парни снимали с патрульных винтовки, разоружали и голову.

– Иван Яковлевич, – зашептал Лютый. – Тот что справа – Халявко.

– Микола?

– Нуда.

– Чёрт подери, что же делать?

– Голову повесим, его отпустим, варта сразу смекнёт: с чего бы это?

– Придётся всех отпускать, иначе выдадим парня. Но что-то ж надо сделать?

– Можно надавать голове по мусалу, вроде для острастки. А потом, мы же их разоружили.

Махно подошёл, парни, разоружив всех, держали их под пистолетом. Нестор спросил голову:

– Дети у тебя есть?

– Есть, – просипел тот. – Двое.

– Детей сиротить не хочется. Но на будущее учти, голова, будешь хватать наших да пороть, повесим. Ей-ей, повесим на суку.

– Да разве я наших, – лепетал, не веря ещё в освобождение, голова, – ...да никогда. Я всегда по-человечески... с сочувствием... только шоб порядок, а так, я рази смею...

– В таком случае на первый раз отпускаем, ступайте, а оружие нам сгодится. Ну!

Голова вместе с патрульными пошёл прочь, а потом послышалось, как быстро затопали сапоги.

– Побегли, – заметил один парень. – Ох, зря отпустили, Иван Яковлевич. Помяните моё слово, сейчас весь гарнизон на ноги подымут. Треба тикать.

– М-да. Со штабом опять сорвалось, – вздохнул Махно. – И он – Нечипоренко признал меня. Мажем пятки, братцы.