Текст книги "Государева почта. Заутреня в Рапалло"

Автор книги: Савва Дангулов

43

Сергей был в отеле «Крийон» на исходе утра и невольно заставил американцев осечься на полуслове. Они смолкли, только жгли глазами полуразвернутый газетный лист, брошенный наотмашь на стол, не ровен час, запахнет гарью.

– По–моему, я пришел не вовремя? – произнес Цветов, слишком явно запнулся Буллит при появлении Сергея.

– Наоборот, именно вы сообщите предмету нашей беседы ясность, – мгновенно реагировал Буллит и, приоткрыв дверцу бара, осторожно извлек никелированный поднос с бутылкой бургундского. Не было бы Стеффенса, он, пожалуй, не возразил бы против ухода Цветова, сейчас было иное. – Наоборот, наоборот… не правда ли? – обратился он к Стеффенсу, которого смятение погнало к окну.

– Несомненно, – согласился Стеффенс и, повернувшись к Сергею, подмигнул ему.

– А если так, то разрешите спросить вас, какое из людских вероломств вы сочли бы за наихудшее? – произнес молодой американец и медленно наполнил бокалы. – Если хотите, по шекспировскому реестру – старик исследовал природу вероломства, как никто другой!..

– Значит, по Шекспиру?..

– Если хотите, по Шекспиру!.. – подтвердил Буллит.

Сергей взял с подноса свой бокал и прошел к двери, ведущей в соседнюю комнату, сейчас между ним и Буллитом было метров восемь.

– Отцеубийство… когда смерти предается самое изначальное, а поэтому и самое святое?

– Хуже! – был ответ молодого американца.

– Сыноубийство, когда обрекается на гибель сама плоть твоя?

– Хуже! – настоял Буллит и выпил бокал – видно, вино было холодным и утоляло жажду.

– Тогда что? Отступничество?

– Отступничество, но какое – от самого себя! – почти выкрикнул Буллит, он быстро подошел к столу, в длинном горлышке винной бутылки заклокотало вино. – Ты принял его за человека, а он вдруг взял и испарился, сделав вид, что не было ни его, ни его слова!.. – Только подумать: отступился от своего слова! – Знаете, Стеф, хочется дать им пощечину – с одного маху всем сразу! Да, да, всем сразу!.. Чтобы от этого удара впечаталась в щеку твоя пятерня, чтобы на веки веков щека стала белой… Именно одна красной, другая белой!.. Пусть до скончания дней своих носят на себе эту оплеуху, точно свидетельствуя всем, кто этого не знает: «Это за обман!.. Вот она, каинова печать лжи!.. Каково, а?.. – он присмирел на минутку, окинул всех щадящим взглядом. – Как человек в моем положении может протестовать? Был бы богобоязнен, заточил бы себя в монастырских стенах… Был бы министром, хлопнул бы дверью!.. Ну, разумеется, могу хлопнуть дверью и я, однако будет ли это услышано?.. Мало ли в этом мире мелких клерков, которые хлопают дверьми? А может, есть смысл все–таки хлопнуть дверью? Когда атташе Буллит облекается полномочиями посла, кто помнит, что он атташе?.. Хлопнуть и уйти!

Пусть молва идет за тобой вослед. Сколько будешь жить, столько пусть и следует за тобой! «Это какой же Буллит? Тот, от которого открестились? Как не знать, знаем!.. Можно сказать, классический пример отступничества, открывающий глаза на тех, кто отступился, и на тех, от кого отступились. Тут способны прозреть и слепые! – он взял со стола газету. – Вы видели этот номер «Матэн»? Вы ничего не знаете о выступлении Ллойд Джорджа? И вы ничего не знаете, что он сказал там о нашей миссии в Москву? Вы много потеряли!.. Все–таки я благодарен судьбе, что наша поездка в Москву состоялась…

– Она освобождает от иллюзий? – спросил Стеффенс, смеясь.

– А что вы думаете, Стеф? Освобождает!

– Значит, освобождает?.. Тогда скажите: что бы вы сделали, если бы разговор с нашим президентом и, пожалуй, Ллойд Джорджем состоялся? Сейчас состоялся?

– Я бы им сказал то, что сказал вам, Вильям…

– Да так ли?

– А вы сомневаетесь?

Иногда полезно поставить такой вопрос: а как бы действительно сложились эти встречи, если бы состоялись? Интерес к этим встречам нельзя назвать праздным. Если бы состоялись? Однако как быть с сообщением «Матэн», которое упомянул, воспылав гневом, Буллит? Можно сказать, что сообщение «Матэн» инспирировал Буллит, так оно отвечает его интересам. Можно сказать, что это сообщение появилось в парижской газете, чтобы вооружить Буллита в преддверии встречи с Вильсоном. Ах, если бы эта встреча состоялась! Если бы…

44

Здесь речь пойдет о встрече Буллита с Вильсоном, которой не было, но которая могла быть

Итак, дважды Хауз просил президента принять своего посланца, вернувшегося из Москвы, и дважды Вильсон просьбу полковника отклонил.

Но, странное дело, Буллит продолжал готовить себя к встрече, видел ее с той точностью деталей, какая была свойственна его воображению, представлял, и небезуспешно, как выстроится диалог.

Кажется, захоти сильно, и твое желание сбудется. А вдруг оно действительно сбылось бы?

Нет, многодневный спор с Клемансо еще продолжался, и неизвестно было, как он закончится. Клемансо стоял насмерть, грозя встать из–за стола переговоров, если Франция не получит Эльзаса. А туг еще Ллойд Джордж собрался в Лондон, дав понять, что не в его слабых силах продолжать спор с ретивым французом. Осуществи Ллойд Джордж эту угрозу, Вильсон сшибся бы с французохМ лоб в лоб. Пришлось инспирировать письмо британскому премьеру за всеми мыслимыми и немыслимыми подписями, умоляя его остаться. Сейчас, правда, все это позади, но нетрудно представить, сколько крови стоило, чтобы все образовалось. На сердце полегчало, но зато к обычной головной боли прибавился этакий тик левого века, который становится совершенно неприличным, когда президент неожиданно оказывается в поле яркого света. Тень стала убежищем, едва укрылся в одной тени, надо перебегать в другую – хоть и не виноват, а такое впечатление, что вся вина на тебе.

А тут еще этот Буллит, чьим присяжным поверенным стал с некоторого времени полковник, о господи!

– Ну, что вы от меня хотите, полковник? – произнес президент, быстро перебегая из одного темного угла в другой. – Вашими бы устами мед пить, мой милый Хауз!.. Ну какой он «мой Буллит»? Никакой он не мой! Вы его придумали, вы и принимайте!.. Приняли, и не однажды? Сколько? Уже трижды приняли? Не знал я, что у вас так много времени! Не знал, не знал!.. Коли приняли трижды, может, примете и в четвертый раз? Простите, но у меня уже затревожилось это мое веко и сердце… защемило… Ну что мне с вами делать? Бог с ним, пусть идет! В какое время удобно? Пляшет веко, так пляшет!.. Что вы сказали? Буллит? Опять Буллит? Пусть идет хоть сейчас… Не может сейчас? Тогда пусть звонит моим секретарям… Куда ему явиться? Ну не в посольстве же мне его принимать? Разве вы не знаете моего правила? Все приватные встречи только в отеле…

И действительно у отеля тут преимущество: тихо, если и телефонный звонок, то за толстой стеной… Секретари вышколены, они ловят эти звонки на лету. «Президент? Ну, полноте, взгляните на часы, сударь! Да разве в это время бывает президент в отеле? Идет конференция… Конференция! Не обещаю, не обещаю, дорогой Смит!.. Попробуйте позвонить!.. Попробуйте… Минутку, мистер Смит! Что вы сказали, господин президент? Хотите говорить со Смитом? Так я просил его позвонить позже. Хотите говорить сейчас? Хэлло, хэл–ло!.. Мистер Смит, вам необыкновенно повезло: президент вернулся к себе и готов говорить с вами!.. Да, он только что вошел, вам повезло, мистер Смит, редкая удача!.. Соединяю, мистер Смит! Соединяю!..»

Нет, у отеля действительно преимущество: можно отсечь телефонные звонки и создать иллюзию полного покоя, какому позавидуют патриархальные Жиронда и Шербур. Можно открыть окно в сад, который вот–вот зацветет, или перенести разговор в сад под крышей. Можно, наконец, подпалить сухие поленья в камине и дать огню развоеваться. Если же, упаси господи, надо все–таки пройти в соседнюю комнату и прочесть шифровку из Вашингтона, можно раскрыть дверцу книжного шкафа и великодушно пригласить обозреть библиотеку, питающую президента на сон грядущий, которую усердные секретари приволокли из–за океана.

Но и в апартаментах отеля есть у президента комнаты с той или иной степенью приватности. Самая приватная комната с серебристыми обоями. Она невелика, но хороша по краскам и пропорциям. Вот, казалось бы, пропорции комнаты, что в них особенного и какое отношение они могут иметь к человеку, который случайно оказался здесь? Да–да, соотношение размеров одной стены и другой? Оказывается, человек это чувствует, подчас не очень осознавая, что причина особой прелести этой комнаты в ее складности. А если еще, как сейчас, хороши краски – серебряная парча с чуть лиловатым оттенком, – то комнате нет цены.

Столик пододвинут к окну и, кажется, повторяет пропорции комнаты. Крахмальная скатерть осторожно расцвечена бледно–желтыми узорами, чем–то схожими с водяными знаками на новенькой стофранковой бумажке.

Кофейный сервиз густо–синего фарфора хорошо смотрится на белой скатерти, как приятно контрастирует он и с лиловатым серебром обоев.

Даже легкая испарина, что обволокла стенки кофейника, не изменила чистоты сини – вот такой глубины синева может быть только у фарфора.

– Погодите, Буллит, сколько вам лет? – в грубоватой прямоте президента есть некая душевность. – Что вы зарделись, будто невеста на выданье?.. Я спрашиваю: сколько лет вам? Так это же неприлично мало!.. Ничего не скажешь, успел!.. Я в ваши годы?.. Куда мне до вас!.. Куда!..

Он берет кофейник и, придерживая его нарядную крышечку, принимается разливать кофе. Рука, держащая кофейник, напряглась, ногти большого и указательного пальцев побелели.

– Простите, что не сумел повидать вас раньше… Поверьте, нет ничего неодолимее амбиции старого человека, да к тому же если он еще мнит себя дипломатом! Схватились два старика не на жизнь, а на смерть!.. Мне говорят: нет ничего почетнее третейского судьи! Подумаешь, нужен мне этот почет!.. Не хочу я быть судьей, даже третейским! Нет, этот Клемансо амбициозен, как падишах! Скажу по секрету: и наш с вами Ллойд Джордж хорош! Самолюбив, простите меня, откровенно обидчив, не совладать!.. – он внимательно смотрит на Буллита, ему кажется, все необходимое, чтобы затравить разговор, он уже произнес, теперь очередь Буллита. – Не совладать, не совладать!..

Буллит открывает портфель, и на свободную поверхность стола ложится сегодняшняя «Матэн». Красный карандаш не пощадил первой полосы, отчеркнув корреспонденцию, стоящую во всю длину колонки справа.

– Извольте, господин президент…

Хозяин искоса смотрит на газету, смотрит не без боязни, он даже руки убрал со стола.

– Вы сильнее меня во французском, прочтите… Буллит читает. Его голос нарочито обыден. Если

факт таит в себе нечто громоподобное, он должен быть предан гласности именно таким тоном. Чем громче факт, тем будничнее, тише голос. Однако о чем поведала своим читателям «Матэн»? Истинно, удар грома посреди тишины первозданной. Лондонский корреспондент «Матэн» – собственный, разумеется, при Вестминстере – сообщает, что британский премьер, только что прибывший из Парижа, сегодня отвечал на вопросы депутатов. Премьера спросили, что он знает о миссии некоего Вильяма Буллита в Москву. Премьер ответил, что он ровным счетом ничего не знает о миссии некоего Вильяма Буллита в Москву. Так и сказал: ничего не знает. И это после того, как он напутствовал Буллита, отъезжавшего в Москву, а по возвращении миссии дал Буллиту завтрак, выслушав обстоятельный доклад главы миссии. Так и сказал: ничего не знает.

Буллит кладет газету на прежнее место. Он будто говорит: не верите, можете убедиться сами. Президент прикрывает ладонью левый глаз.

– Ах, это проклятое веко – пошло плясать!

Но, видно, и в таком положении газета слепит. Президент встает и идет к окну. Нет, Буллит в ходе разговора допустил оплошность, надо было весь огонь сместить на Ллойд Джорджа, оставив вне подозрений президента. Вне подозрений. Если быть точным, то президент виноват в такой же мере, как и британский премьер. Быть может, он виноват даже больше: в конце концов, миссия в Москву готовилась президентом, не случайно же весь ее состав был сформирован из американцев. Да и чем нынешняя позиция президента отличается от позиции Ллойд Джорджа? Снарядил миссию, а потом от нее отступился? Но не назовешь же президента отступником? Коли называть отступником, то уж Ллойд Джорджа, тем более что и президент не в восторге от премьера. Больше того, сам Ллойд Джордж дал повод – не американский же президент выступал в английском парламенте!

– Значит, не знает Вильяма Буллита, да? – спрашивает президент и, схватив газету со стола, бросает ее на диван. – Не знает, не видел, не разговаривал, да? Не было Вильяма Буллита в природе?.. – он смотрит на гостя, левое веко дернулось и замерло. – Ничего не скажешь, хорош старик Ллойд Джордж!.. – он все еще смотрит на Буллита. – Однако как это называется?

Гость вдруг улыбнулся.

– Хотите, скажу?

Президент смотрит по сторонам. «Чего он улыбнулся?» Он обводит комнату внимательным взглядом, вот–вот наклонится и заглянет под диван. «Нет, на самом деле, чего ради улыбнулся Буллит? Кажется, нет минуты трагичнее, а он повеселел?»

– Хотите, скажу, как это называется? – спрашивает Буллит.

– Ну, что ж… скажите…

Буллит вновь клацает замком на своем портфеле, и из портфеля выскальзывает лист машинописного текста. И не просто машинописного текста – стихи. Сказать, что это необычно, не все сказать. В кои веки президенту читали стихи? Но Буллит, кажется, намерен прочесть президенту именно стихи и разом ответить на все его вопросы, в том числе и на главный: как это называется? Он и позу принял, соответствующую чтению стихов, подняв глаза едва ли не к потолку. Кстати, президента это устраивает: нет нужды отводить взгляд и прикрывать ладонью левое веко, которое сейчас заплясало, может быть, больше, чем прежде. А Буллит читает, он уже читает:

 
Когда Фетиду выдавали за Пелея,
на свадебном пиру, в разгар веселья,
поднялся Аполлон и новобрачным предсказал
рожденье сына, славного героя.
На радость вам, его не тронет ни один недуг,
и жить он будет долго, молвил бог.
Фетида ликовала, слыша эти речи.
Слова искусного в знаменьях Аполлона
казались ей порукою надежной
за сына. И потом когда Ахилл мужал
и вся Фессалия красой его гордилась,
благословенье помнила Фетида…
 

В чтении Буллита никакого пафоса. Даже странно, он погасил в себе возраст и темперамент. Все страсти ушли, никакого пафоса. Не иначе, его образумило и умудрило все происходящее. Он читал, глядя на Вильсона, Единственная мысль владела сейчас Буллитом: понимает ли его президент? Если надо было что–то сказать Вильсону, то он говорил это сейчас. Все говорил. Оставалось только понять. Понимал его президент?

И Буллит читал, он продолжал читать:

 
Но вот однажды старцы к ней пришли с известием, что пал Ахилл под Троей. Пурпурные одежды на себе рвала Фетида и бросала наземь браслеты с кольцами, но вдруг, припомнив зарок тот давний, к старцам обратилась: где быть изволил мудрый Аполлон, поэт велеречивый в час застолья,
где пропадал он, о пророчестве забыв,
когда ее Ахилла в цвете лет убили?
И старцы молвили в ответ, что Аполлон
на поле боя к Трое сам явился
и заодно с троянцами убил Ахилла 1.
 

Президент лишился самого дыхания. «Что происходит? Нет, нет, что происходит?» – казалось, спрашивал себя президент. Не без труда он покачал головой. В той мере, в какой стихи могут заинтересовать президента, они увлекли его.

– Кто автор? – спросил президент, продолжая покачивать головой.

– Греческий поэт Константинос Кавафис, мой президент…

А как называются стихи?

– «Измена», мой президент…

– Значит, «Измена»? – президент вздохнул. – Эх, хорошо бы прочесть их Ллойд Джорджу!.. Как вы?

– Я готов, мой президент.

– На том и порешим, кстати, Ллойд Джордж уже в Париже, прочтите ему стихи. Небось старик давно не слушал хороших стихов, прочтите…

45

Здесь речь пойдет о второй встрече Буллита с Ллойд Джорджем, которёй не было, но которой ничто не мешало быть

Звонок Буллита к секретарю британского премьера вызвал у Ллойд Джорджа панику.

– Господи, опять этот Буллит?.. – переполошился премьер. – И чего он от меня хочет?.. В Лондоне только и было разговоров: Буллит и Буллит!.. Приехал в Париж – опять Буллит!.. Кстати, мой ответ в Вестминстере на вопрос этого старого кляузника тори французы напечатали? Да–да, о миссии Буллита в Москву… напечатали? Что вы сказали? Все газеты и на первых полосах? Нет, тогда я его не приму!.. Много чести! Не

¹ Перевод с греческого С. Ильинской.

приму, не приму! – волнение приходило к премьеру, когда он решал задачу, и удерживалось в нем, пока решение совершалось, как только узел развязывался, наступало успокоение. Но теперь было все наоборот. – А может быть, мне все–таки принять Буллита? Ну какой я ему дуэлянт? Бросить в меня бомбу? Такие, как Буллит, бомб не бросают! Кинуться с кулаками? – ему даже стало весело. – Не похоже, не похоже!..

Он достал расческу, расчесал кудри, привычным движением взбил их, грива получилась почти львиная.

– Скажите ему, пусть приходит! Да поскорее!.. Он сказал «поскорее», и в этом был даже вызов. Явился Буллит – тише воды, ниже травы. Вот ведь

незадача: виноват Лойд Джордж, а Буллит прятал глаза.

– Нет, вы мне объясните, что же произошло? – начал премьер воинственно. – Мы условились, что решение вопроса передается президенту, а я как бы устраняюсь и не предаю вопрос гласности… Так ведь? Нет, вы скажите, так мы условились?

– Так, наверно.

– Вот я всюду и отрицал… Категорически!.. «Никого не знаю, ничего не ведаю!» А что мне оставалось делать? Президент взял все дело в свои руки! Нет, нет, вы скажите, взял?

– Взял, наверно.

– Вот я и говорил: «Буллит? Это какой Буллит? Не знаю! Миссия Буллита в Москву? А откуда мне знать? Не знаю, не знаю!» Что мне оставалось делать? Нет, скажите, что бы вьг сделали на моем месте, а? – он извлек расческу и с еще большим усердием принялся расчесывать шевелюру и ее охорашивать. Потом расческа была спрятана и в ход пошли розовые подушечки его ладоней. С проворностью завидной они коснулись волос на висках, на затылке, у темечка, где–то примяв, где–то распушив. Он и в самом деле стал похож на льва. Он знал, что сейчас похож на льва, и заметно приосанился. Выражение будничности, которое изобразилось на его лице в начале беседы, будто ветром сдуло, тем более что оно его решительно не устраивало. – Президент Штатов, президент Штатов! Как же это он так? Нет, скажите, как? – он пошел по комнате, его грива в такт шагу вздымалась. – Да и Хауз этот ваш хорош!.. Кто подал мысль о вашей поездке? Он! Кто вам предложил отправиться в Москву? Он, конечно. Кто, наконец, автор документа, которым вы уполномочивались на переговоры? Он, разумеется! Он главный коновод, и с него спрос. Не с меня – с него! Хорош полковник!..

А Буллит смотрел, как он вышагивает по комнате, дав своей воздушной шевелюре воспарить и мягко опасть, думал: «Вот я тебе сейчас врежу! Так врежу, что ты начнешь усыхать на глазах! Весь усыхать вместе со своей шевелюрой… Только приготовься принять этот удар да не расшиби драгоценного затылка!»

– Что же вы молчите, дорогой Буллит?.. Или этот вопрос для вас в такой мере деликатен, что вы молчание предпочли открытому слову? Нет, персона президента неприкасаема, но Хауз, Хауз!.. Ему–то надо дать понять, что его роль тут своеобычна, а?.. Нет, скажите все–таки, какое имя у этого поступка, если перевести на язык презренной прозы?

А Буллит смотрел, как, накаляясь, его лицо становится густо–бордовым, сизым, белым и ярко–пунцовым, думал: «Вот я скажу сейчас, а ты понимай как знаешь! Дай мне только сказать, а там ты уже работай, если, разумеется, тебе это по силам, твоему уму, твоей способности постигать».

– Нет, Хауз тут не на высоте! Подвел Хауз… Кстати, какое имя у всего этого?

Буллит расстегивает портфель.

– А вот какое имя!..

Он читает знаменитого грека и в самом деле видит, как усыхает Ллойд Джордж вместе со своей прической, как из него выпаривается все, что способно выпариться, и вместо пышнотелого британского премьера остается что–то невесомое.

 
…И старцы молвили в ответ, что Аполлон на поле боя к Трое сам явился и заодно с троянцами убил…
 

На какой–то миг премьер немеет, потом произносит воодушевленно:

– Так ему… Хаузу!

Однако и это слово неспособно воодушевить его.

– Как там он сказал об Аполлоне? Поэт велеречивый? Не в бровь, а в глаз – Хауз, конечно, Хауз!..

На том и сошлись: Хауз.

Буллит сказал, что он идет к Хаузу, и просил Стеффенса быть с ним.

Стеффенс обратил внимание на то, что Буллит был в заметно приподнятом, больше того, торжественном настроении, в каком он не находился, по крайней мере, после приезда в Париж.

Костюм Буллита соответствовал его состоянию вполне, такое впечатление, что его ожидал июльский прием в Елисейском дворце или, по крайней мере, встреча британской королевской четы на Северном вокзале французской столицы: черная пара, крахмальный пластрон, галстук, скрепленный брошью. Не хватало цилиндра и перчаток, но и они, казалось, могли отыскаться в гардеробе Буллита, если бы на то была его воля.

Стеффенс в своей вельветовой куртке с легкомысленным бантом не знал, с какого боку пристроиться к Буллиту, чтобы не выглядеть дико. Спасала, как обычно, ирония.

– Да не назначены ли вы послом при абиссинском дворе, дорогой шеф? – спросил Стеффенс, приметив в руках Буллита конверт с тисненым гербом. Стопку таких конвертов американец брал с собой в Москву и, как помнит Стеффенс, расходовал экономно.

– Не угадали, все наоборот, – ответствовал Буллит.

Стеффенс не без печали смотрел на «шефа» – с некоторого времени в Буллите поселилась этакая недоступность. Значит, все наоборот? Однако что могло быть противоположным престижной должности посла при абиссинском монархе?

Хауз выразил удивление виду Буллита не меньше Стеффенса.

Погодите, такое впечатление, что вы принесли прошение об отставке, не так ли? – решительно шагнул навстречу Буллиту полковник.

Казалось, Буллит смутился, его храбрость, которую он так осторожно нес сюда, испарилась начисто.

– А вы откуда знаете? – спросил Буллит.

– Мне сказал об этом весь ваш вид, – произнес Хауз и упер улыбающиеся глаза в Стеффенса. «Однако не молодец ли я, милый Стеф, а?.. – говорили его глаза. – Взглянул на него и разом все понял!» – Значит, принесли прошение об отставке? – повторил свой вопрос Хауз и рассмеялся.

– Принес, разумеется, – подтвердил молодой американец, овладевая собой, и положил конверт с тисненым гербом перед полковником.

– Не могу сказать, чтобы это было для меня неожиданно, – произнес Хауз, отводя клапан конверта и извлекая сложенный вчетверо лист с машинописным текстом. – Да верный ли адрес у прошения?

– Верный, разумеется, – мигом ответствовал Буллит – не иначе, этот тур диалога был им подготовлен. – Я ездил в Москву по указанию президента…

Впервые полковник перестал улыбаться.

– Ну, что ж… президента так президента, – он задумался, не скрывая хмари, столь неожиданно полонившей его. – А не полагаете ли вы, что ваше прошение будет воспринято президентом как шаг… не лояльный?

– Нет, не полагаю, – ответил Буллит, и эта реплика Хауза, определенно, была предусмотрена Буллитом.

– И президент будет вынужден отвести вашу просьбу всеми имеющимися в его распоряжении средствами… Вас не останавливает и это?

– Нет, разумеется, – ответствовал Буллит, помедлив.

Хауз встал, дав понять, что Буллит тоже может подняться – разговор себя почти исчерпал.

– То, что я сейчас вам скажу, я мог бы вам не говорить, если бы не питал надежды… – Хауз опустил глаза.

– Да, пожалуйста.

Но Хауз молчал, не в силах поднять тяжелых глаз на Буллита.

– Не думаете ли вы, что президент может понять ваше поведение превратно?.. Ну, например…

– Например?

– Например, что вы решили поставить на красную лошадь, обдуманно решили поставить на красную лошадь.

– Не думаю, что столь необычная мысль может прийти в голову президента…

– Поверьте, может прийти…

Хауз протянул Буллиту руку – разговор действительно исчерпал себя.

– Президент не любит, когда в его доме хлопают дверью. Буллит… – в голосе Хауза прозвучала едва не угроза. – Понятно?

Но Буллит, казалось, закусил удила.

– Понятно, разумеется, – скосив глаза, Буллит увидел, что на лице полковника был след откровенной печали.