Текст книги "Земная оболочка"

Автор книги: Прайс Рейнолдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)

Рина подошла к Еве сзади и дотронулась до ее согнутой спины.

Кеннерли встал, приоткрыл окно и заложил его свернутой бумажкой. Впервые за много лет в комнату проник свежий воздух. Блант продолжала плакать, тихонько по-щенячьи подскуливая.

Доктор подошел к сестрам и снова взял руку мистера Кендала, нащупывая пульс. Пять секунд безмолвного ожидания, до единой пересчитанных Робом. Доктор кивнул Рине.

Рина крепче взяла Еву за талию и сказала: – Он увидел тебя.

Только тогда Ева разогнула спину. – Я знаю, – сказала она. И повернулась к сестре. Но Робу прекрасно видно было ее вдруг помолодевшее, строгое и в то же время одухотворенное лицо – оно так и светилось торжеством победы. Он хотел подойти к ней и не смог; она его и не заметила.

Ева сказала Рине: – Я хочу выйти на воздух, на одну минутку.

– Мы сейчас вернемся, – сказала Рина доктору и затем, обращаясь к Кеннерли: – Пока займись тут.

По-прежнему поддерживая за талию Еву, которая держалась вполне прямо и твердо, она повела ее по узенькому проходу к двери, не задерживаясь, не обменявшись ни с кем словом.

Роб проводил их взглядом.

К нему подошла мать Мин и тронула за левую руку, которой он сжимал высокую темную спинку кровати. Ее лицо, обычно круглое и расплывчатое, как тесто, отверделой осветилось внутренним светом – так подействовала на нее сцена, свидетельницей которой она была, и мысль о предстоящих ей обязанностях.

– Слава богу, что ты успел, – сказала она. – Мин непременно приедет.

– Да, успел, – сказал Роб и улыбнулся в ответ, ему не хотелось, чтобы другие видели, как воспринял он сам ту же сцену, разбередившую самую старую его рану. Затем он пошел к Блант и Кеннерли: больше идти все равно было некуда.

3

Придав телу надлежащее положение (омыть и одеть его должна была Ева) и сложив свой чемоданчик, доктор вышел во двор поискать сестер. Блант и мать Мин отправились на кухню, так что Роб и Кеннерли остались с покойником одни. Они обменялись рукопожатием и назвали друг друга по имени – это была их первая встреча наедине за много лет. – Я спешил изо всех сил, – сказал Роб.

– Ты вовремя успел, – сказал Кеннерли. – Он видел тебя.

– Едва ли, – сказал Роб.

– Едва ли это имеет какое-то значение, – сказал Кеннерли. Он отошел от окна и подошел к одноногому столику, стоявшему у кровати. На столе не было ничего, кроме керосиновой лампы, заткнутой бутылки с микстурой от кашля и гребенки. Он выдвинул ящик и достал из него золотые карманные часы. – Они мои, – сказал он. – Единственная моя вещь здесь.

Роб кивнул, как будто требовалось его разрешение.

– Он подарил их мне, когда я уезжал из дома, – я ведь сделал попытку уехать, по примеру твоей матери. Только нас обоих вернули. Подарил на перроне, пока мы дожидались поезда; сказал: «Если со мной что-нибудь случится в твое отсутствие, спроси их у мамы, скажи ей – моим всегдашним желанием было внушить тебе, что единственно важно в жизни только время и процесс убивания его». – Мне пришлось убить немало времени, прежде чем они попали ко мне, а? – Он взвесил их внушительную округлость на жесткой плоской ладони. И улыбнулся Робу.

– По-моему, у него был свой счет времени, – сказал Роб.

– Да, я это тоже замечал. – Кеннерли нажал на головку, и крышка часов отскочила: стрелки – как и все годы после второго удара отца – показывали половину седьмого. – Надо будет почистить их, – сказал он. Потом ковырнул ногтем небольшой паз и открыл заднюю крышку. Молча посмотрел и протянул часы Робу. – Кто это? – спросил он.

Роб подошел – под крышкой лежала старая фотография в половину почтовой марки. На ней мальчик лет четырех-пяти в ковбойской шляпе, с пестрым платком вокруг шеи, с легкой улыбкой на губах. Что-то кендаловское в чертах лица – но кто это? Брат деда, давно затерявшийся в штате Миссури? Сам Бедфорд? Из вежливости Роб спросил: – Может, ты?

– В тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, – ответил Кеннерли, – мама привезла мне эту шляпу в подарок из Роли, а старая миссис Брэдли несколько раз щелкнула меня – она к старости обзавелась большим фотографическим аппаратом. Я и забыл совсем.

– А он помнил, – сказал Роб.

Кеннерли больше не улыбался, но с довольным видом рассматривал фотографию, даже потрогал ее кончиком пальца. Мазок клея, державший фотографию, отстал от золота, и фотография медленно слетела вниз на коврик к ним под ноги. Роб нагнулся, чтобы поднять, но Кеннерли предупредил его. – Я сам, – сказал он. Поднял, положил обратно и защелкнул крышку. – Просто он держал ее там. Наверное, давно сам забыл. Должно быть, мама дала ему эту карточку на хранение. Понимаешь, я ведь не знал о ней. – Он осторожно положил часы в карман своего холщового пиджака. – Больше здесь нет ничего моего.

Роб спросил: – Можно тогда я возьму пистолет? – он указал на каминную доску.

– Спроси свою мать, – ответил Кеннерли. – Спроси Еву и Рину. Это все их.

– Он оставил завещание?

– Нет, просто высказал мне свои желания в начале прошлой весны. Дом и все, что в нем находится, отходит Еве и Рине, им же все деньги от продажи хлопка и кукурузы. Строевой лес мой и вся земля, за исключением старой кендаловской фермы. Он завещал ее тебе.

– Да, он и мне об этом говорил. Вернее, как-то раз сказал. Я и не думал, что он серьезно. Не думал, что запомнит.

– Запомнил. Он сказал мне, что тебе всегда хотелось иметь этот дом.

Роб улыбнулся: – Вот уж нет. Для меня этот пыльный ковер значит куда больше. (Он указал на половик, лежавший у них под ногами.) На что, спрашивается, мне дом, годный только на дрова, загаженный неграми, и все эти деревья?.. – Он успел многое повидать после их утреннего разговора с Грейнджером, пока они ехали прохладным лесом – теперь его собственностью, – отчего ему захотелось навсегда обосноваться в Ричмонде, а то и подальше.

Но Кеннерли ответил: – Ты б там время мог убивать. Он для того тебе его и оставил. Выдвори арендатора, подправь дом, перевези к весне Рейчел и займитесь с Грейнджером земледелием. Заодно и за матерью приглядишь. Она вправе рассчитывать на что-то лучшее после двадцати с лишним лет забот и страхов. И захочет, чтобы ты был поближе к ней.

– Вряд ли, – сказал Роб.

– Во всяком случае, ты будешь ей нужен.

Роб взглянул на своего деда – багровое, от натужного желания еще немного пожить, лицо побледнело, и в свои первые минуты вечного покоя он светился, как фарфоровая чашка при дневном свете. Кто бросит сейчас в него камень? Роб подумал, что он смог бы. – Допускаю, – сказал он. – Но она скоро поймет, что поздно спохватилась.

По лицу Кеннерли было видно, что он отлично смекнул, в чем суть этих слов, однако догадку быстро припрятал – на будущее. И не проронил ни слова. Повернулся от Роба к мертвому, уже холодному отцу и, не задержавшись ни на секунду, чтобы всмотреться в его черты, постараться запечатлеть их в памяти, нагнулся и поцеловал в высокий лоб. После чего вышел из комнаты.

До Роба донеслись слова Рины, встретившей его в коридоре. – Ева прилегла, – сказала она. – Она оденет его, как только соберется с силами. А ты возьми на себя все хлопоты по похоронам, извести всех.

– Еву это устраивает?

– Это ее распоряжение.

– В таком случае ладно. – И он пошел по направлению к кухне.

Рина спросила: – А где Роб?

Кеннерли остановился. – Только что был в комнате у отца, но, может, уже ушел. Он уже подумывает об отъезде. Вечный странник!

– Тише ты, – сказала Рина и двинулась к спальне.

Воспользовавшись последним моментом наедине с дедом, Роб тоже нагнулся к затвердевшему, как гипс, лицу и поцеловал холодные губы. Скорее всего, в знак благодарности – этот человек освободил его не смертью, а жизнью: двадцать пять лет держал на голодном пайке бедного ребенка, пока не выжил его из дому, не заставил искать утоления в другом месте и обрести таким образом свободу. Роб наконец-то увидел это.

Рина ничего не видела и ничего не слышала.

4

Она подошла к нему вплотную и взяла за руку – они до сих пор даже толком не поздоровались. – Не надо было мне вытаскивать тебя сюда, – сказала она. – Извини, пожалуйста. Я думала, он обрадуется тебе. Ничто больше его не трогало. С трех часов утра он никого не узнавал, ничего не видел.

Роб сказал: – Он узнал маму.

Рина внимательно посмотрела на отца. – Пусть она думает, что узнал, пусть себе думает. На самом деле это просто сокращение мышц в момент умирания. Разве ты никогда не видел, как умирают животные? Это ведь происходит не сразу.

– Где мама? – спросил Роб.

Рина указала на потолок. – Я отправила ее наверх. Через десять минут здесь начнется бедлам. Кейт Таррингтон уже трубит сбор… а я еще вчера испекла глазированный торт. До вечера поступит еще шесть таких же, сам знаешь. Я уже больше никогда не смогу есть его. Со дня маминой смерти не прикоснулась к грудинке. – Она потянула Роба за руку и, указав на дверь, прошептала: – Мне нужно сказать тебе пару слов, – быстро провела его по коридору в прежнюю гостиную, где уже двадцать лет стояла Евина кровать, и притворила за собой дверь. Когда они, ступая по потертому розовому ковру, дошли до середины комнаты, она сказала твердо, но очень тихо, почти шепотом: – Запомни одну вещь и не забывай ее ни на секунду, пока идет это представление. Ты – единственная надежда всей этой компании, и уж я присмотрю, чтобы ты получил законную долю всего, что принадлежало отцу, держись за свое руками и зубами. Не выпускай, хоть кровь из-под ногтей. – Она все крепче сжимала ему руку.

Роб кивнул, – она смотрела на него твердым, сосредоточенным, как у хищника, взглядом. Все же он спросил: – Надежда на что?

Она не поняла.

– Ты же сказала, что я – надежда. Так на что?

Рина надолго задумалась, даже опустила глаза. И вдруг поняла. – О господи, – сказала она, – надежда на отдых, вот на что, милый ты мой. – Глаза ее наполнились слезами. Она стояла, не поднимая их, и слезы капали, оставляя маленькие пятнышки на ковре.

Роб никогда такого не видел. Он постарался припомнить, когда последний раз видел слезы в стенах этого дома. Наверное, слезы все-таки проливались (и после его детских истерик), только он не мог вспомнить… или они тщательно скрывались, проглатывались за запертыми дверями? Как бы то ни было, сейчас они нашли выход – Рина и не пыталась сдерживать их. Заметив, что слезы иссякают, он сказал: – Ты отдохнешь. У тебя впереди целые годы отдыха. Сразу после похорон наступит покой, и надолго. Утешай себя этой мыслью. – Он взял ее за плечи, всей рукой ощущая их затаенную силу (не покрытые жиром мускулы, тонкая, но крепкая кость).

Она смогла заставить себя улыбнуться. – Я не об этом.

– Так скажи мне, о чем.

Сказать было очень трудно, пожалуй – несмотря на прекрасно подвешенный язык, – труднее, чем когда-либо за все прожитые сорок один год. Но она сознавала с предельной ясностью, что ей обязательно нужно (причем уже давно) сказать ему это; и хотя слезы высохли, наморщенный лоб и дрожащий подбородок выдавали ее героические усилия справиться с собой. – О том, что ни один человек в этом доме, ни один, проведший хотя бы ночь под его крышей, не получил от жизни того, что хотел. Вот я о чем. – Она не прибавила, однако, – поскольку сама ясного отчета себе в этом не отдавала, – что все сказанное относилось только к ней самой и все надежды возлагались на него только ею, что это она рассчитывает на его возвращение – духовное и физическое, хочет неустанно заботиться о нем и постоянно видеть его. Она и мысли не допускала – даже в глубинах, подсознания, что этому крепкому мальчику не под силу одному удовлетворить все чаяния их нескладной семьи.

Роб кивнул. – Но что же я могу сделать?

– Кеннерли сказал тебе о завещании?

Он ответил: – Нет, не сказал. – Солгал он отчасти от лукавого ребяческого желания дать ей возможность первой сообщить ему новости, отчасти из хитрости, желая проверить, совпадут ли две разные версии.

Но Рина знала очень мало. – Спроси его, – сказала она. – Прошлой весной папа сообщил ему свою волю. Он знает ее назубок.

Робу стало стыдно. – Да он сказал мне – я получаю дом.

Рина задумалась. – То есть – этот дом? – Она указала на пол.

– Старый кендаловский.

Рина тряхнула головой и презрительно фыркнула. – Готовый, разложенный костер. Только спичку поднести.

Роб сказал: – Он любил ферму. И хотел, чтоб дом достался мне.

Это привело ее в негодование. Короткая вспышка радости и быстрое крушение всех надежд. – Смерти твоей он хотел – хотел, чтоб ты засел в глуши и умер там, последовав примеру людей, чьих имен ты даже не знаешь. И я ни о ком из них ничего не слыхала – об этих старых эгоистах Кендалах. Послушай меня… – Она взяла себя в руки. – Пожалуйста, послушай меня: поезжай туда сегодня же и упроси этого негра, чтобы он оставался сидеть на твоей ферме до конца своих дней и не приставал бы к тебе ни с чем, а ты будешь за него богу молиться. Упроси во что бы то ни стало, хоть на колени встань, хоть ноги ему мой.

Роб улыбнулся. – Успокойся. Я уже нашел себе место и с него не сдвинусь.

– В Ричмонде? – спросила она.

– В Ричмонде. Пока что. Мы решили быть счастливыми.

– Кто это мы?

– Я и Рейчел; ты ведь была на моей свадьбе – помнишь? – Он снова улыбнулся, снова взял ее за плечи.

Рина отстранилась, ласково, но твердо. – Я-то прекрасно помню. А ты вот помнишь, что я наговорила тебе в тот вечер?

– Да. Я это принял к сведению.

– Я сказала тебе, что жизнь, которую я провела здесь, которую провела здесь Ева, пуста и беспросветна.

– У нее хоть был дед.

– А у меня был, как я тебе сказала, – ты. В течение двадцати лет.

Роб сказал: – Так радоваться надо – умер-то только дед.

Рина издала смешок, обрывок звука – кровь, что ли, брызнула откуда-то? – Не в том дело, – сказала она. Пошла было к двери, но остановилась на обшарканном пороге и посмотрела прямо на него. – Скажи правду – дало это тебе хоть что-то?

– Что именно?

– Мои тогдашние увещевания – совет найти себе другую жизнь и крепко держаться за нее, ни за что не оставаться одному.

– Больше, чем что-либо другое много виденное, – ответил Роб. Он хотел сказать «слышанное», но он ведь видел жизнь Рины, жизнь всех остальных обитателей этого дома. Главное, видеть пришлось очень уж долго. Он решил, что слово сойдет.

– О господи! – сказала она. И заставила себя усмехнуться: – Наконец-то я испила чашу страданий до дна. – Она двинулась к двери.

Роб почувствовал, что так просто отпустить ее невозможно; сам не понимая, зачем ему понадобилось делиться с ней и откуда у него взялась уверенность, что она воспримет его сообщение как драгоценный дар, он сказал: – А у нас будет ребенок.

Рина не дрогнула. Она кивнула в знак благодарности и вышла.

5

К десяти вечера все разошлись, только Тори Брэдли еще сидел на веранде с Кеннерли и Евой (Рина, впервые на памяти остальных, извинилась и пошла спать в девять часов); Роб отправился на кухню, где кончала уборку Сильви, взял кусок торта и стакан молока и сел за большой стол, стоявший посередине, не в силах от усталости думать. Он медленно ел торт, а утомленная Сильви, покряхтывая, двигалась по кухне; время от времени она разражалась короткими тирадами, то ли обращаясь сама к себе, то ли в пространство. Роб не прислушивался.

Наконец она остановилась у раковины, уставилась издали на Роба, ожидая, чтобы он поднял глаза, и, не дождавшись, сказала: – Слушай, когда ж они наконец пойдут спать?

Роб взглянул на нее. Глаза, набрякшие от усталости, губы распущены. – Иди домой, – сказал он. – Ты и так бог знает сколько работы провернула.

– Она меня остаться попросила.

– Кто?

– Мисс Ева.

– Где остаться?

– Где, где? Здесь, конечно. Разложу тюфяк и лягу, как только все угомонятся.

Роб решил, что старый порядок остается в силе – Грейси и Грейнджер обычно ночевали дома у Сильви, – и спросил: – А Грейнджер уже ушел к тебе?

– Будто не знаешь? – сказала Сильви.

– Я очень мало что знаю про здешние дела, – сказал он с улыбкой, однако не совсем в шутку.

– Он поехал на твоей машине встречать мисс Мин.

А Роб и забыл. Кейт Таррингтон спросила его в конце дня, нельзя ли, чтоб Грейнджер отвез ее на станцию, за шесть миль отсюда, встретить поезд из Роли (она позвонила Мин о случившемся, и, как ни странно, Мин решила приехать). Роб улыбнулся Сильви. – Наверное, отдохнуть захотела. (Когда школа закрылась на лето, Мин поступила на работу в библиотеку, в отдел генеалогии.)

Сильви тоже улыбнулась. – Отдохнуть, как же! Она готова шею свернуть, только б на тебя лишний раз полюбоваться.

– Тогда я замру, чтоб облегчить ей это дело.

Сильви рассмеялась, но сказала: – Если у тебя есть мозги в голове, беги отсюда бегом. Она еще тебя подцепит.

– Меня уже подцепили, – сказал Роб.

Сильви подумала. – Это мисс Рейчел, что ли?

Роб вгляделся ей в лицо, нет, никаких признаков насмешки. – Да, – сказал он.

Сильви взяла влажную тряпку и еще раз протерла край раковины. Сквозь эмалевую краску местами проступала ржавчина – все ее работа. Она осторожно расправила тряпку, повесила сушиться и сказала: – И чем это она тебя держит? – Лицо ее, несмотря на крайнюю усталость, по-прежнему оставалось непроницаемым.

Большую часть из того, что знал Роб о своем тело – о его мужании и возможностях, – он узнал от Сильви. Купанье в ванне, мокрая ладонь, веселый смех; обрывки сведений, которые она сообщала ему, как только Рина и Ева выходили за дверь, о своих ухажерах, о заглянувшем на огонек приятеле, который провел с ней всю предыдущую ночь, так, что она вконец умаялась. Вайсларс Харгров – Роб даже вспомнил его имя: низенький темный человечек, который, поджидая Сильви, вечно торчал у черного крыльца, – лет пятнадцать назад это было. Потом он исчез, как все ее ухажеры. Его выпускной вечер – ночь, мягкая постель Сильви, золотая рыбка Монетка в аквариуме, темнота, насыщенная опасностями, темная Флора над ним… Все так, но вот сегодня Роб не мог понять, что кроется за ее вопросом – благожелательное любопытство, попытка пошутить с усталости или поиск оружия, которое можно будет использовать против него? Он подумал и решил подковырнуть ее. – Причинным местом, – сказал он. – Понимаешь или объяснить?

Не вникнув в его слова, Сильви кивнула, когда же до нее дошло, она опустилась на табуретку у раковины и застыла. Роб допил молоко, вытер рот, а она все смотрела на него и думала о чем-то. Затем, встретившись с ним взглядом, спросила: – Это кто ж тебя научил?

– Ты про что?

– Что Рейчел…

– Кто чему меня научил?

Сильви сказала: – Гадости говорить. Я тебя этому не учила.

Роб сказал: – Извини меня!

Она прямо посмотрела ему в глаза. – Поздно.

Он подождал немного, потом огляделся по сторонам. – Торт еще остался?

– Сам доставай, – сказала она. – Только что ведь говорил, что я много работы провернула.

Роб сделал еще один заход. – Ну, пожалуйста, Сильви! Я умираю от усталости.

– А я уж померла, – сказала она. – Сиди и жди, пока твой негр привезет сюда Минни; пусть они вдвоем тебе прислуживают.

Ева спросила: – Что-нибудь произошло?

Оба обернулись. Она стояла в дверях, держась одной рукой за косяк.

Роб ответил: – Нет, мама. Просто решили передохнуть. Присоединяйся к нам. Здесь прохладнее.

Она быстро вошла в кухню и села.

Сильви встала. – Мисс Ева, есть хочешь?

Ева подумала. – Пожалуй, да.

Сильви занялась ее ужином – достала чистую синюю тарелку, Евину любимую, положила на нее куриную грудку, половину большого помидора, холодный картофельный салат, достала из духовки еще теплые булочки, разрезала их пополам и намазала маслом.

Прежде чем она успела поставить тарелку перед его матерью, Роб спросил: – Как ты? Будешь держаться?

Она подумала. – Когда?

Он решился: – Сейчас и в будущем?

– Похороны завтра в три – мы договорились насчет этого уже после того, как ты с веранды ушел. Думаю, что на это время меня вполне хватит. Ну а дальше… – Она замолчала и повернулась к Сильви. – Дальше посмотрим, верно, Сильви?

Сильви сказала: – А что еще делать. Чего тебе палить?

– Молоко у нас есть?

– Целое ведро.

– Налей мне стакан, пожалуйста.

Сильви подошла к леднику, налила в стакан густого молока и поставила его на стол перед Евой рядом с полной тарелкой. Ева поблагодарила ее и сказала: – Ты ведь не уйдешь домой?

– Я ж обещала, не беспокойся, – ответила Сильви, усаживаясь на табуретку.

Ева подцепила на вилку листик салата, с трудом проглотила и, обратись к Робу, сказала: – Если ты обо мне волновался, можешь успокоиться. Я просто устала. Умереть я не умру, не сомневайся. – Она пригубила молоко. – А вот как жить буду, то есть что буду делать, этого я тебе сказать не могу.

– Приезжай в Ричмонд, – сказал Роб и дотронулся до ее холодной руки, – приезжай к нам с Рейчел.

Ева помолчала. – Может, и приеду, – сказала она.

– Поехали вместе в воскресенье. Зачем тебе оставаться здесь? Рина и Сильви покараулят крепость, пока ты переведешь дух – правда, Сильви?

– Конечно. И Рину с собой забери. Я здесь одна управлюсь.

Ева внимательно посмотрела на него. – Не торопи меня, – сказала она. – Здесь я могу дышать – пока что, по крайней мере, могла. А в другом месте, глядишь, и задохнусь.

– Там буду я, – сказал Роб.

– Я считала, что ты в любом случае вернешься сюда.

– О нет, – ответил Роб. – Кто это тебе сказал?

– Папа, прошлым летом. После того как вы с Рейчел уехали, он сообщил мне, что ты выразил желание получить старый кендаловский дом, и он тогда же решил оставить его тебе.

– Не совсем так, – сказал Роб, – это была его затея.

– Но ты ведь обещал ему, – сказала она.

Он забыл о своем обещании, забыл, что солгал тогда, чтобы успокоить старика. Неужели мать знает? – Что обещал? – спросил он.

Она все знала. – Переехать туда, привести дом в порядок и взять на себя заботу обо мне.

Впервые с детства Роб ощутил леденящий страх (он не был трусом и давно уже не ставил этого себе в заслугу – не трус так не трус, что тут особенного!). «Вот оно! Дождался!» – подумал он.

Не успел он еще собраться с мыслями, не успел решить, – нужно ли ему еще внимание матери, не опоздала ли она с этим? – как вмешалась Сильви. – Помогай ему бог! – пробормотала она себе под нос, но получилось, будто сказала во весь голос.

Ева посмотрела ему в глаза и вдруг расхохоталась.

Сильви за ней – тоном выше.

Робу удалось состроить улыбку, но она получилась бледная и натянутая.

Ева прожевала кусочек булочки, проглотила и, все еще улыбаясь, спросила: – А чем уж так хорош Ричмонд?

Ему захотелось ударить ее. Горячее желание причинить боль поднялось откуда-то из глубины. Он попытался охладить его, но не справился с собой и выпалил: – Главным образом тем, что тебя там нет.

Евина улыбка стала шире, обозначилась резче. Она на глазах стремительно молодела – такой он помнил ее с самого раннего детства, когда она порой в растерянности склонялась над ним, у него ища ответа и помощи. Но сказала она: – Это правда, меня там нет. И никогда не будет, так что можешь спать спокойно.

Сильви дважды прищелкнула языком. – Срам какой! – сказала она неизвестно в чей адрес, понимая, что обоим наплевать.

Роб сказал: – Извини! День такой трудный. Я ужасно устал, мне не до разговоров.

Ева сказала: – Некоторые десятилетиями устают, однако язык не распускают, – все еще с улыбкой на лице.

Тогда улыбнулся и он. – Я воспитываю в себе это качество. Вот этим и хорош Ричмонд – я кое-чему учусь там.

– Например? – сказала Ева.

– Нисколько с детства не изменился, – сказала Сильви, – такой же дурак.

Роб сказал: – Тому, чему меня не научили в детстве. Любить свою жену, надеяться, что у меня будут дети. Тому, что…

Лицо Евы потемнело и нахмурилось. Она положила руку ему на запястье. – Может, прекратим? – Она даже побледнела от негодования.

Сильви спросила: – Чего прекратим?

Роб молча ждал.

Евин гнев ушел в слова. Она сидела потерянная, пристыженная, чувствуя, что надо объясниться, и не зная, как начать. – Я хотела сказать, что устала. Устала больше, чем думала. Знаешь, Сильви, ровно двадцать лет я живу уставшая.

– Будто я не знаю. – Сильви встала, чтобы убрать тарелку.

Ева посмотрела на Роба. Ее рука так и лежала на его руке, и она легонько похлопала по ней; волосики светлее, чем у нее на руках – краска, разбавленная Форрестом. – Но это отнюдь не значит, что я вправе заставлять отдыхать кого-то еще.

Он подождал – пусть почувствует, что ее извинение принято, – затем высвободил запястье и прикрыл ее руку, исчезнувшую под его ладонью. – Ты совершенно права. Отнюдь не значит. – Он посмотрел ей прямо в сухие глаза, которые напряженно старались удержать его. «Впервые в жизни, – подумал он, – она мне правится и только».

– Это вы кому-нибудь другому расскажите, – сказала Сильви. – А ну выметайтесь – дайте мне хвост протянуть.

Все трое рассмеялись.

6

Роб сидел один на веранде и ждал Грейнджера. Ева прямо из кухни ушла спать; он сказал ей, что посидит немного с дедом, а потом и сам ляжет. У кровати покойника горела керосиновая лампа, давая много тепла и мало света (мистер Кендал так и не позволил провести в свою комнату электричество); Роб постоял с минуту рядом с застывшим стеариново-бледным дедом, которого утром, пока он окончательно не окоченел, переодела, убрала и причесала его мать. Он всегда знал, что с покойником следует попрощаться; этого, казалось, ожидала от него даже голова, высоко подпертая валиком – тем самым, с которого он в течение двадцати лет управлял и этим домом, и жизнями людей, обитавших в нем. Но не моей жизнью, сказал себе Роб. Он не испытывал ничего, даже облегчения от того, что этого человека больше нет, – что уж там говорить о ненависти или торжестве, хотя эти чувства были бы оправданы и вполне заслужены. Он крепко стиснул кулаки, раз и еще раз, вонзая ногти в мякоть ладони, надеясь вызвать в себе боль или радость утраты. Ничего! Старик с мирным лицом в парадном черном костюме спокойно лежал на кровати, на которой проспал всю жизнь. Роб еще больше привернул фитиль, оставив едва заметный огонек – всенощное бдение, – и вышел на веранду. Он уселся в старую зеленую качалку, где провел столько бездумных часов, примостившись на коленях у Рины, которая, покачиваясь, почесывала длинными пальцами его коротко стриженную горячую головенку.

Стало прохладнее – шло к одиннадцати, – и опять он чуть было себя не укачал, как вдруг из-за дома показались светящиеся фары, и машина въехала во двор – Грейнджер. Нужно встретить его, сказать, чтобы он не ходил в кухню, где уже расстелила свой тюфяк Сильви.

Это были Грейнджер и Мин. Она ждала около машины, пока он не подошел совсем близко, и сказала: – Сейчас позднее, чем я думала, Роб. Прошу прощенья. Мама сошла у нашего дома, а я попросила Грейнджера довезти меня до вас – мне хотелось повидать твою маму.

– Она уже легла.

– Как она, Роб? Ничего?

– Думаю, что ничего, – ответил он. – Никто еще не знает, а я меньше всех. Для меня она вообще загадка.

– Ну уж не говори, – сказала Мин.

Роб рассмеялся. – Сразу же возражать. Я думал, ты достаточно выросла, чтоб отделаться от этой привычки.

– Увы! – сказала Мин. Она обернулась к Грейнджеру, который стоял поодаль, сливаясь с темнотой, ожидая дальнейших распоряжений. – Спасибо, Грейнджер, Я дойду до дома пешком. Сейчас уже не так жарко.

Роб сказал: – Одну минутку, Мин! Грейнджер, Сильви спит в кухне. Мама просила ее остаться. Она предложила тебе переночевать у нее дома, говорит, что постель чистая и ты можешь ею воспользоваться. Поезжай на машине – только запри ее потом – и будь здесь и семь часов: завтра у нас много дел.

Грейнджер ничего не ответил.

– Что-нибудь случилось? – спросил Роб.

Грейнджер двинул плечом. – Мне нужно поговорить с тобой, – сказал он и повернулся, чтобы идти.

Роб сказал: – Мин, я провожу тебя домой, подожди секунду.

Мин сказала: – Буду благодарна. – Потом она ступила на подножку и присела на крыло машины, не обращая внимания на пыль.

Роб последовал за Грейнджером, который остановился у живой изгороди, куда не достигал слабый свет лампочки, горевшей на заднем крыльце. Подошел к нему почти вплотную и спросил: – Ты, наверное, устал не меньше моего?

Грейнджер ответил: – Нет, я не устал.

– Тебе, может, денег нужно?

– Что? Нет, не нужно.

Роб сказал: – Ну, тогда увидимся в семь утра.

Грейнджер сократил расстояние между ними еще на шаг. Чистый крепкий запах, похожий на запах хорошо просушенного сена, огораживал его, как стеной. – Ты разговаривал с мисс Рейчел?

– Часа три назад. Мне казалось, я тебе сказал.

– Нет, не говорил. А я ведь ждал.

– Она приедет завтра двенадцатичасовым поездом. Можешь ее встретить.

– Мисс Рейчел… – сказал Грейнджер. – Значит, приедет одна мисс Рейчел?

Тут Роб вспомнил. – Насколько я знаю. По крайней мере, в восемь часов вечера она была еще в одиночестве.

– О Грейси ни слуха ни духа?

– Грейнджер, я не спросил, но она бы сама сказала.

Томительное мгновение Грейнджер стоял на месте, потом отступил, словно волной отброшенный безразличием, которое так и рвалось из Роба. – А может, и не сказала бы, – проговорил он, – если она так же много думает об этом, как ты.

Роб сказал: – Нет, она не такая. Она лучше меня. Я ж тебе говорил, что очень устал, и причины ты знаешь.

Грейнджер кивнул: – Слыхал.

Роб молчал, надеясь, что злости Грейнджера надолго не хватит. И внимательно вглядывался в его лицо – возможно, он ослышался или чего-то не понял; возможно, Грейнджер вовсе не собирается уходить от него, предварительно высказав ему все, что о нем думает, припомнив все, что слышал и чему был свидетелем. Но хотя Грейнджер стоял лицом к дому и к свету, прочесть выражение его лица Роб не смог – зеркало, упорно отказывающееся что-либо отражать. И тогда он сказал то, с чего по всей справедливости следовало начать: – Я попрошу у тебя прощения, Грейнджер.

– Сейчас или когда? – справился Грейнджер.

– Сейчас. Прямо сию минуту. – И прибавил про себя: «Я спас свою жизнь». Он подразумевал душевное равновесие, возможность жить с собой в мире – и тут он был прав.

Понял это и Грейнджер. У него хватило такта не поблагодарить Роба, не обмолвиться и словом об этой минуте, которую ни один из них не забудет до конца своей жизни. Он сказал лишь: – Заеду за тобой утром, как обещал, – затем снова сделал шаг к Робу и прибавил уже шепотом, со смешком в голосе: – Ты мисс Минни прямо домой веди, не задерживайся.

Роб ответил: – Таково мое намерение.

– Она не прочь бы задержаться.

Роб сказал: – Успокойся, – и ткнул его слегка в живот кончиками крепких прямых пальцев.

Грейнджер сказал бы наверное: «Уже успокоился!» – слова навертывались ему на язык, не будь у него в жизни осложнений, уладить которые было не в силах Роба. Вместо этого он сказал: – Постараюсь.

Роб повернулся и пошел назад, Грейнджер за ним.

Мин поднялась им навстречу.