Текст книги "Скиппи умирает"

Автор книги: Пол Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Ты идешь с ней, рука об руку, по обсаженному деревьями переулку. Над тобой, как медленные фейерверки, взрываются галактики. Рядом с тобой Лори поет – она поет песенку Бетани, Если б были “три желания” и сбывались бы мечты, Два из них я отдала бы – ведь мне нужен только ты, – голос у нее приятный и нежный, как у птички. Вы поворачиваете за угол, идете уже по другой улице, там еще тише и темней, чем на прежней, дома стоят, спрятавшись за заборами и плющом. Ты молчишь и слушаешь, как она поет, и пытаешься придумать, как сделать так, чтобы она не шла домой.

Скажи мне вот что, Дэниел, говорит она через некоторое время. Почему все парни такие козлы?

Ты задумываешься. Не знаю, отвечаешь ты.

Я не тебя имею в виду, говорит она. Ты-то не козел.

Спасибо, говоришь ты. Нет, правда.

Я серьезно, говорит она.

Ты останавливаешься у высоких изогнутых ворот. За решеткой виден свет между деревьями. Это мой дом, говорит она.

Хорошо, говоришь ты.

Я нормально выгляжу? – спрашивает она. Ну, у меня не такой вид, как будто…

Ты выглядишь прекрасно, говоришь ты.

Ты сможешь сам добраться домой?

Конечно.

Ладно. Она набирает код на домофоне, и ворота разъезжаются, чтобы впустить ее. Вышла луна, и все теперь серебряное, а потоки машин на шоссе, далеко отсюда, кажутся двумя струйками дыхания. Ты понятия не имеешь, как перескочить отсюда туда, где ты сможешь поцеловать ее, это как будто пропасть, над которой нет моста. Ну, тогда спокойной ночи, говорит она.

Спокойной ночи, отвечаешь ты пересохшим ртом. С каждой секундой пропасть становится все шире, а твое сердце падает все ниже, и ты медленно стряхиваешь с себя ее чары, и приближаешься к реальности: все кончилось, и скоро все, что было – ее рука в твоей руке, качели, парк, пончики, – все это уйдет в прошлое и…

а потом она целует тебя, ее руки обнимают тебя, ее губы оказываются мятными и мягкими. Ты так ошарашен, что вначале забываешь поцеловать ее в ответ. Ты обнимаешь ее за талию и вжимаешься губами в ее губы.

Ты когда-нибудь раньше целовал кого-нибудь? – спрашивает она.

Да, отвечаешь ты, хотя ты целовал только маму и разных тетушек, а так еще ни с кем ни разу не целовался, но это не важно, потому что она снова целует тебя, кончик ее языка описывает восьмерки вокруг кончика твоего языка, и все начинает вращаться – ты сам, и все небо, и вся Вселенная вместе с тобой, а когда она отрывается от тебя, то все продолжает плавать и всюду, куда ни глянешь, – звезды.

Ладно, говорит она опять.

Ладно, говоришь ты сквозь головокружение, улыбки и звезды. Сколько звезд – куда ни глянешь! Они отлетают от нее – вот в чем дело, они вылетают из нее, роясь, как дружелюбные серебристые шершни, – вот так они, наверное, и вылетали ниоткуда, когда произошел Большой взрыв. Спокойной ночи, Дэниел, говорит Лори, и ворота смыкаются за ней, как руки, загребают ее к себе.

Спокойной ночи, говоришь ты, не двигаясь с места, улыбаясь звездам, которые всюду

 
    звезды в ее волосах
 

 
                звезды в ее глазах
 

звезды

 
звезды
 

*

 
                *
 

 
      *
 

II
Самое сердце

Люди вроде нас – люди, которые верят в физику, – понимают, что существование границ между прошлым, настоящим и будущим – это всего-навсего стойкая и упрямая иллюзия.

Альберт Эйнштейн

На рассвете звонит телефон – это вкрадчивое электронное звяканье взрывает тишину спальни как бомба. Говард, который ждал этого всю ночь, даже не шевелится; решив отсрочить этот миг до последнего, он лежит с закрытыми глазами и слушает, как Хэлли недовольно ворчит, а потом шуршит простыней, чтобы выбраться из постели и дотянуться до комода.

– Алло… да, Грег… – Голос у нее хрипловатый со сна, как будто во рту листья. – Нет, все в порядке… да нет, я сейчас позову его…

Кровать скрипит – Хэлли снова легла рядом.

– Это тебя, – говорит она.

– Спасибо, – говорит он, принимая у нее телефон и отворачиваясь на бок. – Алло?

– Говард? – каркает ему прямо в ухо недовольный голос.

– Грег! – отзывается он таким тоном, словно приятно удивлен звонком.

– Говард, я хочу, чтобы вы были у меня в кабинете ровно через час.

– Хорошо, конечно, – улыбаясь, отвечает Говард, и продолжает улыбаться, когда связь отключается. – До встречи.

Он вылезает из постели и начинает одеваться, пытаясь сохранять такой вид, как будто не происходит ничего необычного. Хэлли приподнимается и, опираясь на локти, щурится от света:

– Ты что, уходишь?

В утреннем свете ее обнаженные груди похожи на серебристые яблоки – плоды из сказочной страны, уже ускользающие от него…

– Ну да, разве я не сказал? Я же обещал Грегу прийти поговорить о программе для этого его концерта.

– Но сегодня же суббота. – Она чешет нос. – И вообще, уже каникулы.

Говард с деревянным видом пожимает плечами:

– Ты сама знаешь, что он за человек. Все должно быть так, как ему хочется.

– Ладно, – зевает она и снова натягивает на себя простыню со стеганым одеялом, завладевая и его половиной. Ее голос тонет в гагачьем пуху: – По-моему, это хорошо, что ты стал больше участвовать в школьной жизни.

– Ну, тут уж назвался груздем – полезай в кузов, верно? – Говард застегивает пальто. – Я ненадолго. Прибереги для меня местечко.

Выходя за дверь, он подмигивает Хэлли – и вдруг сразу же осознает, что впервые за всю их совместную жизнь подмигнул ей.

Улицы выглядят зловеще пустынными, словно их нарочно расчистили, чтобы Говард мог доехать до цели быстрее. На школьной автостоянке припаркована одна-единственная машина – машина Грега; внутри здания пустые классы и коридоры кажутся всего лишь сложным фасадом, огромным, лабиринтообразным вестибюлем, ведущим в единственное обитаемое помещение. Поднимаясь по лестнице и слушая, каким гулким эхом отдается каждый его шаг, Говард ощущает себя злосчастным героем из греческого мифа, которого отправили сражаться с Минотавром.

Перед кабинетом директора, на скамье, которую еще прошлые поколения школьников прозвали “скамьей смертников”, Говард видит одинокую фигуру Брайана “Джикерса” Прендергаста, грызущего ногти. Вид у него такой заброшенный, как будто он просидел здесь уже целые века – как некий второстепенный персонаж легенды.

– Мистер Костиган у себя? – осведомляется Говард, показывая на дверь.

Но не успевает мальчик раскрыть рот, как из-за двери раздается зычный голос:

– Войдите, Говард.

Автоматор стоит, расставив ноги, почти в позе кулачного бойца, прямо посреди кабинета, как будто он приготовился решительно оборонять его от всех посетителей. На нем одежда, какую носят в выходные: светло-голубая рубашка, желтый свитер, наброшенный на плечи, бежевые просторные брюки и коричневые ботинки “Хаш паппиз”; смотрится это так же несообразно, как смотрелся бы Годзилла в тренировочных штанах.

– Боюсь, сейчас у него встреча. Можно, я передам ему ваше сообщение? – Труди, зажав телефон между плечом и щекой, наклоняется вписать еще одно имя в длинный список, лежащий на письменном столе. – Да… наверное, это кишечная инфекция… Спасибо, он перезвонит вам чуть позже…

– Черт бы их подрал, – ворчит Автоматор, расхаживая туда-сюда, почесывает подбородок, а потом, повысив голос, говорит: – Ну что, Говард, садитесь же, черт возьми.

Говард послушно усаживается по другую сторону стола от Труди. Последовательное преображение кабинета, которое Говард застал здесь в прошлый раз, уже почти завершено: африканские стулья с высокими спинками сменили современные эргономичные офисные кресла, и теперь единственное напоминание о прежнем обитателе этого кабинета – аквариум возле двери, где продолжают безмятежно плавать разноцветные рыбки, равнодушные к переменам вокруг.

– Говард, налить вам чего-нибудь? – заботливо шепчет Труди. – Чая? Кофе? Сока?

– Черт возьми, Труди, не предлагай ему сока! У нас очень серьезный разговор!

– Хорошо, дорогой, – извиняющимся голосом говорит она, а потом берется за телефон, который опять звонит: – Алло, это кабинет исполняющего обязанности директора…

– Черт возьми, – повторяет Автоматор, как бы разгоняясь – совсем как бензопила, когда она разогревается, – а потом говорит уже громче: – Говард, какого дьявола? Я хочу сказать – ради бога, объясните: что случилось?

– Я… – начинает было Говард.

– За всю свою преподавательскую жизнь мне никогда – никогда – не доводилось наблюдать такое, что хоть близко напоминало бы картину, которая предстала моим глазам прошлой ночью. Ни разу в жизни. Черт возьми, черт! Я же поручил вам присматривать за ходом вечера! Разве я не снабдил вас четкими инструкциями? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, мне кажется, ни одна из этих инструкций не гласила, что разрешается превратить школьную вечеринку в римскую оргию. Или я не прав?

– Н-н…

– Совершенно верно, таких указаний не было! И что же? Теперь на нас обрушилась вот эта напасть. – Он указывает на телефон. – Мне все утро названивают родители учеников, и каждый желает знать, почему его малыш Джонни вернулся домой с официальной школьной вечеринки, за которой присматривали взрослые наставники, весь в блевотине и с еще более отвисшей челюстью, чем обычно! И что я должен им отвечать, Говард? “Видели бы вы своего отпрыска на полчаса раньше”? Черт побери, вы хоть представляете себе, в какое болото вы нас всех затащили, а? Ну скажите мне, что, черт возьми, там произошло?

– Я…

– Вы не знаете. Конечно, никто ничего не знает, это какой-то Бермудский треугольник! Ладно, Говард, я вот что вам скажу: кто-то же должен знать, а когда я все узнаю, то, поверьте мне, покатятся чьи-то головы. Потому что эти люди, – он снова показывает на телефон, – боже мой, если бы они только знали, что там происходило на самом деле…

Он хватается за волосы и снова рассеянно расхаживает туда-сюда, как робот, выряженный в одежду пастельных тонов, а потом, сделав глубокий вдох, останавливается прямо перед Говардом.

– Ладно, – говорит он. – Думаю, если мы будем просто кипятиться, нам это мало поможет. Я вовсе не собираюсь взваливать вину за все случившееся на вас одного. Я всего лишь пытаюсь найти какое-то объяснение. Итак, просто расскажите мне своими словами, что именно вы увидели прошлой ночью.

Он складывает руки крест-накрест и прислоняется к шкафу, и на лбу у него бешено подергивается жилка.

Двенадцать часов назад Говард лежал на спине на учительском столе в кабинете географии. Со стены ему улыбались счастливые шахтеры Рейнско-Рурской долины, и, глядя на них, проваливаясь головой в пустоту, уже отчасти засыпая, Говард представлял, что и сам свалился на дно шахты – или, может быть, он лежит в окопе, а они солдаты, вычернившие себе лица для ночного дозора… На нем лежала мисс Макинтайр, обвив его руками, рассыпав волосы по речной пойме его груди, и границы их тел казались пористыми, жидкими, размытыми. За окном бушевала буря; комнату то и дело озаряли вспышки молнии – такие быстрые, что иногда казалось, что они просто мерещатся; последние искорки оргазма бурлили в его крови, как крепленое вино. А потом – с резким вдохом – он ощутил, как ее тело напрягается, и не успел он спросить ее, в чем дело, он и сам ощутил тот же отчетливый холодок.

Барабанный бой ударил им в уши сразу же, как только они выскочили из кабинета, еще продолжая застегивать пуговицы и молнии, и пока они, задыхаясь, бежали по пустынным переходам, он становился все громче с каждым шагом. У двери спортзала они обнаружили Уоллеса Уиллиса, дискотечного диджея, с размазанными по щекам слезами. Он дрожал с головы до пят и выглядел очень жалко, как будто провел три дня связанным в сточной канаве. “Они крутят не те песни”, – вот и все, что он смог выдавить из себя.

Они распахнули дверь спортзала, и их так оглушила музыка, что ненадолго подавила все остальные ощущения; но лишь ненадолго. А затем им открылся весь ужас происходящего.

На полу валялись брошенные маскарадные костюмы. Шлем викинга, бюстье с позолоченной оторочкой, пиратская глазная повязка, пара крыльев бабочки, а также более привычные предметы одежды – штаны, футболки, чулки и прочее нижнее белье, – все это было небрежно брошено на пол, под ноги тех, кто раньше все это носил, а сами владельцы одежды танцевали, обнимая обнаженных партнеров. Невидимые барьеры, разделявшие их с самого начала вечера, каким-то непостижимым образом рухнули. Готы смешались с “качками”, тупицы – с красотками, жеребцы – со шлюхами, увальни – с “беспризорниками”: все перемешались со всеми, стали неотличимы друг от друга, они поддерживали друг друга или валились на пол почти голыми кучами. Создавалось ощущение, будто зародыш тайного свидания Говарда и Орели в кабинете географии оказался подхвачен внутришкольным ветром и, будто в какой-нибудь кошмарной назидательной притче, занесен сюда, где, попав в атмосферу оранжереи, вымахал в трехметровое растение и как сорняк распространился повсюду, так что теперь, куда ни глянь, – они видели себя самих во множестве чудовищных, увеличенных отображений, и эти позы в ядовитом свете дискотечных ламп были напрочь лишены всего, кроме бездумной похоти.

– О боже, – застонала мисс Макинтайр таким голосом, в котором слышалось отвращение к самой себе; Говард попытался найти какие-то слова утешения, оправдания или объяснения, но так и не нашел их.

Они оба, как могли, пытались навести порядок. Но дети их просто не слушали. Это не было каким-то дерзким неподчинением; скорее казалось, что они находятся в состоянии эротического транса. Они просто смотрели отсутствующими глазами на Говарда, который махал пальцем у них перед носом, грозил им отчислением, полицией, письмами домой, – но, как только он отворачивался, они возобновляли прежние занятия, от которых он их оторвал.

– Все бесполезно! – прокричала мисс Макинтайр, уже готовая расплакаться.

– Ну а что же, что нам делать? – отвечал Говард, лихорадочно сматывая в рулон длинную ленту туалетной бумаги, на другом конце которой приапическая мумия тискала груди девушки, как будто спавшей стоя, над радужной тканью, некогда бывшей русалочьим хвостом, а теперь скомканной у ее ног. – Перестань сейчас же! – Он совал туалетную бумагу в руки мумии. – Вот – прикройся сию минуту, ради бога!

– Нам нужно вызвать Грега, – сказала мисс Макинтайр.

– Но ведь это безумие!

– Нам нужно… Убирайся прочь! – кричит она, отскакивая с воплем от протянутых лап загадочного розового кролика.

– Нет-нет, нельзя посвящать его во все… – умоляюще протестовал Говард, хотя уже можно было догадаться, что это неотвратимо.

Но все это были праздные размышления – потому что Автоматор уже стоял в дверях. Мгновение он не двигался с места и с каменным лицом глядел, как Деннис Хоуи – в расстегнутой рубашке, с галстуком, перекинутым через плечо – проходит мимо него, пошатываясь, размахивая руками и хрипло ревя: “Полюбуйтесь на свои рукава! Приведите в порядок свои тетради!”, а над его личным секретарем какой-то гангстер отбивал рэп:

 
Я отрублю тебе башку сука
И станцую на твоей могиле…
 

А затем он принялся за дело. Он шагнул на танцпол и, растаскивая попадавшиеся ему по пути парочки, просто хватая обоих за шкирки и буквально расшвыривая их в разные стороны, и.о. директора направился к настенному электрическому щиту с предохранителями – ну конечно! Как это Говард сам не додумался? Музыка резко оборвалась; секунду спустя включился верхний свет – и все, кроме самых несдержанных участников карнавального действа, замерли, заморгали и что-то неуверенно забормотали.

– Отлично! – проревел Автоматор у них над головами. – Всем встать в шеренгу вдоль стены сию же минуту!

Его слова возымели эффект не сразу, но каким-то еще тлеющим краешком сознания дети узнали его голос и начали мало-помалу повиноваться, устало спотыкаясь на ярком свету. Через пять минут они выстроились в ряд, а те, кто не в состоянии был держаться на ногах, встали на колени или уселись на корточки, и все уставились на Автоматора остекленевшими, несфокусированными глазами. Некоторое время он молчал и только смотрел на них, как будто от ярости не решался заговорить. Наконец он сказал:

– Я не знаю, что на вас всех сегодня нашло. Но в одном могу вас заверить точно: будут приняты меры. Серьезные меры! – Говард, стоявший по левую руку от него, внутренне съежился. – Сейчас… – тут Автоматор помахал своими часами, – …ровно двадцать два часа тридцать три минуты тридцать секунд. Через двадцать шесть с половиной минут, в двадцать три ноль-ноль, я открою эти двойные двери, и вы все отправитесь отсюда прямиком к своим родителям или опекунам. Никто из вас не должен ни словом упоминать о том, что здесь произошло. Если вам будут задавать вопросы, вы должны отвечать, что было весело, но сейчас вы очень устали и хотите лечь спать, спокойной ночи. Итак: что вы скажете дома?

– Веселусталиспоконочи… – жалобно бубнит зазомбированная толпа.

– Вот и хорошо. Через минуту я велю вам одеться. По моей команде вы, группами по десять человек, начиная с этого конца – с тебя, гигантский муравей, – будете по порядку выходить в центр зала, к своим костюмам. В том случае, если кто-то из вас не сможет найти свой…

Тут он умолк. Возле двери очень худенькая девушка, одетая только в шорты цвета хаки и оливково-серый лифчик, выскочила из строя, держась за живот.

– По моей команде, барышня, – отчеканил Автоматор.

Но девушка не обратила на него внимания: согнувшись пополам, она издала долгий болезненный стон. Послышалось громкое шарканье: это двести пар ног перемещались по полу, чтобы их владельцы смогли получше рассмотреть ее. Девушка деликатно прокашлялась, как будто собираясь сделать какое-то заявление, а потом – спустя мгновение, одновременно растянутое до бесконечности и фатально-неотвратимое – из ее рта хлынул неудержимый разноцветный поток.

–  Ииииииииииюуууууууу! – с отвращением воскликнули зомби.

– Прекратить! – скомандовал Автоматор.

Но девушка не в силах была прекратить рвоту, и зал немедленно наполнили едкие испарения желудочного сока, алкоголя и переслащенного фруктового пунша. Зомби, выстроенные в шеренгу, выпучили губы.

– Хорошо, давайте проветрим помещение, – поспешно сказал Автоматор. – Говард, откройте…

Но было слишком поздно. Вначале через некоторые интервалы, затем каждую секунду, потом слитно – с таким звуком, какого Говард не слышал никогда в жизни, – почти все двести подростков принялись блевать: бледные полуголые тела в различных корчащихся позах – и огромная, адская вонючая лужа, растекающаяся по всему полу…

– Столько блевотины! – вспоминает Автоматор, сидя теперь в безопасности у себя в кабинете.

– Да уж, – жалко поддакивает Говард.

Это ему пришлось потом отмывать пол от всей этой блевотины – он два часа гнул спину, а Автоматор мрачно и молча наблюдал за ним из другого конца спортзала. Другим свидетелем этой картины был единственный черный шарик под потолком. Мисс Макинтайр ушла домой – с пепельным лицом, без единого слова – вскоре после того, как отпустили детей; и когда часы пробили час ночи, Говарду пришлось в одиночестве садиться в машину и колесить запутанными кругами по темным пригородам еще в течение часа, чтобы Хэлли наверняка уже спала ко времени его возвращения. Потом он еще долго сидел на кухне перед так и не выпитым стаканом воды, распространяя вокруг себя запах дезинфицирующего средства, а обшитые панелями стены, одновременно знакомые и в то же время тайком переменившиеся, подмигивали ему, как сообщники, он же только опускал голову, словно не понимал: о чем это они?

– Я не понимаю, что случилось, Грег, – говорит он со всей искренностью, на какую способен. – Они вдруг, ни с того ни с сего… преобразились. Я не могу это объяснить. Я даже не знаю, может ли тут быть какое-то объяснение.

– Говард, объяснение всегда должно иметься. И в данном случае объяснение вот какое: в пунш что-то подмешали.

– Подмешали?

– Пунш изменил цвет – он стал синим, а это значит, что туда всыпали снотворное – похоже, типичные таблетки, какие подсыпают для изнасилования на свидании. – Автоматор задумчиво рассматривает ногти. – Результаты анализов еще не привезли из лаборатории, но, судя по симптомам – игнорирование обычных запретов и потеря двигательного контроля, а позже острая тошнота, – можно догадаться, что в ход было пущено большое количество бензодиазепина.

– Из лаборатории?..

– В дело впряглась парочка бывших выпускников, Говард. Саймон Стивенс, из выпуска восемьдесят пятого года, и Том Смит, из выпуска девяносто первого, – может быть, вы помните Смити, он года на два вас постарше, – головастый парень, но почему-то он так и не вырвался в первые ряды. Сегодня утром я поручил им расследовать это дело. Мне пришлось это сделать. Достаточно, чтобы хоть один из родителей просек, что именно тут произошло, – и нас затаскают по судам. А когда это случится, мы должны быть готовы.

Автоматор поворачивается на 180 градусов и опять принимается ходить по периметру кабинета, в задумчивости барабаня пальцем по нижней губе.

– Я разговаривал с парнем, которому было поручено разливать пунш, но, кажется, он сам не имеет к этому никакого отношения. Скорее всего, злоумышленник отвлек его, а в это время его сообщник подсыпал в чан свое зелье. Из-за дискотечных огней невозможно было заметить, что питье изменило цвет. Хотя, честно говоря, мне кажется, некоторые из этих детишек, если бы учуяли, что с пуншем что-то не так, сами бы выстроились в очередь за ним! Однако это не объясняет другого: почему в присутствии двух взрослых смотрителей ситуация дошла до такого беспредела?

Он резко разворачивается к Говарду и сверлит его своими глазами-буравчиками. Труди тоже смотрит на него своими ланьими глазами.

– Как это объяснить, Говард?

– Похоже, так просто… получилось, – отвечает Говард сдавленным голосом.

Автоматор некоторое время выжидает молча, а потом говорит:

– Когда Уоллес Уиллис вызвал меня, он сообщил, что вас и мисс Макинтайр, кажется, нет в зале.

– Ах да… то есть… – запинается Говард, а потом, как будто только что вспомнил об этом, – ну да, в какой-то момент мы с мисс Макинтайр ненадолго одновременно вышли из зала.

– Вот как?

– Да. Ненадолго.

– Угу. – Автоматор почесывает ухо, а потом снова принимается реветь: – Черт возьми, Говард, какого дьявола?! О чем вы думали? Правило номер один для воспитателя: никогда не оставлять детей без присмотра – ни на секунду! Я ведь специально говорил вам об этом: в зале непрерывно должен оставаться хотя бы один смотритель: черт возьми, вот и прямой повод для судебной тяжбы! Вопиющее пренебрежение своими обязанностями! Вопиющее! – У него снова вздулась и забилась жилка на виске – голубая, как татуировка.

– Я понимаю, – пресмыкающимся тоном мямлит Говард, – но, видите ли, получилось вот что. Орели – мисс Макинтайр – обнаружила в уборных большое количество алкоголя. Ей было слишком тяжело нести столько бутылок одной, а мы решили убрать их от греха подальше, и мы ненадолго удалились в кабинет географии – это показалось нам самым безопасным местом…

– И сколько же длилось это ваше “ненадолго”? Не можете ли уточнить?

Глаза Автоматора сверлят Говарда; Говард поднимает голову и смотрит в потолок, словно в поисках вдохновения.

– М-м… – Он плотно зажмуривается, потом приоткрывает один глаз. – Десять минут?

Автоматор по-прежнему не сводит с него глаз:

– Десять минут?

Из-под воротника Говарда начинает струиться холодный пот.

– Ну, приблизительно я бы так оценил.

Стальные глаза сужаются – а затем отворачиваются.

– Примерно то же самое сказала Орели – верно, Труди?

Труди пролистывает папку в обложке из манильского картона:

– Вот что у меня здесь записано: “конфисковала алкоголь из женского туалета, отнесла в кабинет географии, отлучилась на десять-двенадцать минут”.

– Хотя, похоже, и вы, и Орели немножко переборщили с оценкой времени: мы с Труди сами прошли это расстояние, глядя на часы. Так вот: человеку, идущему со средней скоростью, понадобится четыре минуты, чтобы дойти от спортзала до кабинета географии, и еще четыре – обратно. Итого – восемь, – замечает Автоматор.

И эта информация, и мысль о том, что ложь мисс Макинтайр так удачно подтвердила его ложь, напрочь улетучиваются от одного упоминания ее имени.

– Она здесь была? Орели? Я хочу сказать – мисс Макинтайр?

– Первым делом, рано утром. – Автоматор важно покачивает головой. – Вся эта история просто потрясла ее. Она же работала в инвестиционном банке, она не привыкла к такому разнузданному разврату.

Говард на миг окунается в видения прошлой ночи: разнузданная, обнаженная Орели – по ту сторону последних двенадцати бурных часов. И хотя у него все внутри сжимается от стыда, он одновременно мечтает шагнуть через эти часы обратно, к ней.

– Ну хорошо, допустим, десять минут, – продолжает Автоматор. – Какое бы средство ни использовал наш злоумышленник, ему, должно быть, понадобилась чертова пропасть – чтобы оно подействовало так быстро! Просто чертова пропасть. – Он поворачивается к Говарду, который смотрит на него, разводя руками с видом беспомощного слабоумия. – Ладно, на этот вопрос нам ответят ребята из лаборатории. Куда важнее узнать: кто за этим стоит? – Он берет со стола пресс-папье величиной приблизительно с хоккейную шайбу, смутно напоминающее какое-то оружие. – Полагаю, мы оба знаем ответ на этот вопрос. На всей этой истории – отпечатки пальцев Джастера.

– Джастера? – Говард резко пробуждается от своих мечтаний об Орели. – Вы имеете в виду Дэниела Джастера?

– Вы чертовски правы – я имею в виду его, этого Слиппи, или Скиппи, или как он там еще себя кличет.

– Но почему… Я хочу сказать – какое он имеет отношение к этому?

– Ну в самом деле, Говард, неужели нужно вам все это раскладывать по полочкам? Поглядите в глаза фактам. Неделю назад этот парнишка, вразрез со всеми правилами поведения на занятиях, блюет на уроке французского. А вскоре обычная школьная дискотека превращается в кутеж с массовой рвотой. Связь, по-моему, неоспоримая.

Может быть, это и так, но мозг Говарда отказывается в это верить.

– Нет, Грег, я не могу представить себе, чтобы Джастер подсыпал таблетки в пунш, – говорит он. – Я думаю, он на такое просто не способен.

– Ладно, Говард. Лично мне сам факт рвоты кажется неопровержимой уликой против него. Но я не хочу, чтобы вы выступали здесь адвокатом дьявола. Видит бог, нам не нужно, чтобы родители Джастера тащили нас в суд за облыжные обвинения. Но сами посудите. Прошлой ночью Джастер явился на дискотеку. Отец Грин точно помнит, что он приходил. Но когда я выстроил ребят в шеренгу возле стенки – кого, угадайте, там не оказалось? Угадайте, Говард, кто уже успел выскользнуть? – Он подбрасывает пресс-папье на ладони, а потом продолжает театральным голосом: – Но, возможно, я спешу с выводами. Возможно, он просто решил пораньше лечь спать. Возможно, он подошел к вам и попросил у вас особого разрешения удалиться с вечеринки. Было такое, Говард? Вам ведь было поручено следить за дверьми. Вы помните: он просил у вас особого разрешения уйти?

– Нет, – признает Говард.

– Значит, мы уже поймали его на нарушении одного из правил, а именно: он ушел с вечеринки, не уведомив смотрителя. Ну а что помешало бы ему нарушить еще какое-нибудь правило? Нарушить их все? Все ясно как день, Говард. Ясно как день.

То, что у Автоматора уже имеется наготове козел отпущения, виновный во вчерашнем разгроме, кажется Говарду хорошим известием; и все же в этой версии как-то не сходятся концы с концами. Он силится выстроить свои мысли в каком-то порядке, противясь сокрушительному стыду и похмелью, которое утягивает его куда-то вниз, как мощный психический дренаж, – и тут он вспоминает:

– Грег, вчера вечером в спортивный зал пытался проникнуть Карл Каллен. Он стучался в главные двери около девяти часов вечера. Он показался мне… перевозбужденным.

– И вы впустили его?

– Нет. Он опоздал, и я отослал его домой.

– Тогда не понимаю, Говард, какое отношение это может иметь к тому, что происходило потом, раз вы не впустили его.

– Да, ну а что, если он не пошел домой? Что, если он… Ну понимаете, решил отомстить – проникнуть туда тайком и… сделать вот это?

Автоматор долго стоит, уставившись в пол. Труди смотрит на него, замерев в ручкой над листком бумаги, дожидаясь, когда он снова заговорит.

– В какое время, говорите, вы отослали Карла домой?

– Около девяти.

– А в какой время вы ушли в кабинет географии?

– Ну, может быть… в половине десятого.

– Прикинем, успел бы он за это время вернуться домой, нагрузиться колесами и опять прийти в школу, – рассуждает Автоматор. – Да, успел бы. Но это означало бы предположить, что он заранее знал, что вы предпримете небольшую вылазку и покинете спортзал, – а этого он не знал. Даже если бы зелье у него с самого начала было с собой, то стал бы он слоняться вокруг школы еще полчаса в ожидании удобного случая проникнуть внутрь? Полчаса? Под проливным дождем? Этот мальчишка хулиган, но он не мазохист. Нет, мне кажется, это дело рук кого-то, кто все время находился внутри. Кого-то, кто все время наблюдал за вами и ждал удобной минуты. Ему нужно-то было всего ничего – несколько секунд, и готово дело. Как только вы вышли – он подбежал к чану. А может быть, еще до того, как вы вышли. Так или иначе – он бросает туда колеса, а потом смывается домой, на волю.

– Но ведь нет никаких доказательств, что это сделал Джастер, – возражает Говард, хотя и видит, что спорить бесполезно. – Ну, я хочу сказать, что с таким же успехом это мог бы сделать любой другой, кто там находился. Разве не так?

– Да, разумеется, это мог сделать любой. Это могли сделать злые гномы. Это мог сделать Лунный Человечек. Однако все имеющиеся факты указывают на этого мальчишку, Джастера.

– Но почему…

– Вот именно, Говард! Почему? Вот тут-то мы и подходим к самой сути. – Он стучит себя перьевой ручкой по зубам. – Вы заметили в нем какие-нибудь перемены, когда беседовали с ним?

– Ну… э-э…

– Вы же с ним беседовали?

– Да, конечно…

– Ну и? Что-нибудь выяснилось? Вы разобрались, что у него за проблемы?

Говард лихорадочно роется в памяти, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь подробность того разговора со Скиппи, но он не в состоянии припомнить ни единого слова мальчика; он помнит только, как мисс Макинтайр касалась его руки, помнит запах ее духов, помнит ее дразнящую улыбку.

– Ну, э-э… В целом мне показалось, что это совершенно нормальный паренек…

– Может быть, лучше вы повторите мне дословно, что он вам говорил?.. Труди, ты записываешь?

– Да, Грег. – Рука Труди выжидательно замерла над блокнотом.

– М-м-м… – Говард мучительно морщит лоб. – Ну, дело в том, что у нас была не совсем официальная беседа, скорее так, непринужденный разговор… Я просто дал ему понять, что, так сказать, дверь для него отперта. Что в будущем, если у него возникнут какие-то проблемы, он может…

Назад к карточке книги "Скиппи умирает"