Текст книги "Скиппи умирает"
Автор книги: Пол Мюррей
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)
Сибрукский регбийно-футбольный клуб – отличное пристанище для бывших выпускников всех лет, тут можно и выпивать, и вести деловые переговоры, тут не мешают ни пьянчуги-грубияны, ни женщины, да и расположен он, как пограничный пост, в паре миль от школы: это достаточно близко, чтобы можно было вызвать оттуда Автоматора, если что-нибудь – если вдруг что-нибудь – пойдет вкривь на школьной дискотеке. И.о. директора не скрывал своего недовольства тем, что оставляет вечеринку на попечении двух новичков, точнее – одного новичка и Говарда. Поначалу Говард даже задумался: единственно ли их неопытность тревожит Грега? Или, быть может, тот уловил какой-то тайный трепет? Может быть, он заподозрил, что и сами надзиратели нуждаются в надзирателе?
Пока что у Грега мало оснований для беспокойства. Все разворачивается правильно, по сценарию. После головокружительного легкомыслия первого получаса ученики остановились на вполне управляемом, среднем уровне истерии. Что касается смотрителей дискотеки, то они едва ли словом друг с другом перемолвились. Мисс Макинтайр с самого начала сказала, что, раз их всего двое, самое разумное – это разделиться: а Говард как думает? Конечно, энергично согласился он, конечно. И с той минуты они работают в разных концах зала. Время от времени он замечает, как она проплывает за всей этой кутерьмой, и тогда она машет ему рукой, а он наскоро изображает улыбку, прежде чем она снова поплывет дальше – сияющим флагманским кораблем идущей в наступление армии красоты. А кроме этого – ничего, даже ни малейшего волнующего шепотка.
Слоняясь по залу, он спрашивает себя: а чего он, собственно, ожидал от сегодняшней ночи? До сих пор он притворялся, что вовсе ничего не ожидает; он вызвался на эту должность в состоянии какого-то преднамеренного транса, как бы старательно не замечая самого себя, отключив всякую способность к самокритике. И еще сегодня вечером, разговаривая с Хэлли, он отчасти совершенно искренне ворчал на скучное задание, которое на него взвалили. И только сейчас, когда стало предельно ясно, что ничего не произойдет, мысль об ожиданиях становится неминуемой и материализуется в виде уколов разочарования, и одновременно эти ожидания предстают в холодном свете дня абсурдными, фантастическими и наивными. Как же он мог позволить себе настолько потерять голову из-за пары каких-то игривых замечаний? Неужели он так легко готов был предать Хэлли? Да что же он за человек? Неужели он действительно этого хочет?
Аудиосистема играет песню Дэвида Боуи “Молодые американцы”, и Говард испытывает новый приступ боли – на этот раз у него острая тоска по дому – по тому дому, откуда он ушел меньше двух часов назад. Нет, он ничего такого не хочет. Он не собирается рушить свою жизнь из-за какого-то дешевого служебного романа. Сегодняшний вечер стал и тревожным звонком, и отсрочкой смертного приговора. Когда он вернется домой, то начнет наверстывать упущенное; а заодно он возблагодарит Бога за то, что не приблизился к Орели настолько, чтобы вконец запутаться.
Однако вначале он должен, ни на что не отвлекаясь, заняться своими надзирательскими обязанностями, хотя, если не считать многозначительного покашливания в сторону парочек, которые переходят к слишком пылким ласкам, делать особенно нечего – разве что прокладывать извилистый маршрут из одного конца зала в другой, играть роль лишнего человека, бесцельно потягивающего свой пунш – который, кстати, так же отвратителен, как тот, что подавали им на такой же дискотеке четырнадцать лет назад. Четырнадцать лет! – думает Говард. Половина жизни! Продолжая свой невидимый путь, он начинает развлекать себя тем, что накладывает на толпу образы и лица из собственного прошлого, словно он снова проходит по нему – призраком из будущего… Вот Том Рош, одетый гладиатором, еще целый и невредимый: не обращая внимания на девочек, которые порхают вокруг него как колибри, он разговаривает о регби с молодым Автоматором, который выполняет роль смотрителя вместе с Киппером Слэттери и Вялым Дином. Вот Фарли, на две головы выше всех остальных, в костюме Мистера Ти, в котором он выглядит еще худее, чем есть на самом деле, и Гвидо Ламанш с рукавами спортивной куртки, закатанными а-ля Крокет из “Полиции Майами”, – он отпускает остроты девицам, слегка разинувшим рты, будто фокусник, демонстрирующий карточные фокусы. А вот и сам Говард, одетый ковбоем: самый обыкновенный, наименее противоречивый костюм, какой он сумел придумать, хотя сейчас ему мерещится в нем предательский каламбур, придуманный роком (Говард-Пастух [23]23
Слова cowherd (тот, кто пасет коров) и coward (трус) звучат почти одинаково.
[Закрыть]). Но нет, это прозвище было еще далеко впереди; ему было только четырнадцать лет и еще никакие нити судьбы ни к кому его не привязывали, или, во всяком случае, не просматривались; никто из них еще не знал, какой будет их жизнь, они думали, что будущее – это чистый лист, на котором можно написать все что хочешь.
От этих мыслей его пробуждает какой-то шум у основных дверей. Он стихает, как раз когда Говард проходит мимо, этот гул от отдельных ударов, слишком яростных и беспорядочных, чтобы их можно было назвать стуком: скорее это кто-то колотит, колошматит в дверь. Говард осматривается по сторонам. Похоже, кроме него, никто ничего не слышал: двери находятся по другую сторону от гардероба, а музыка внутри заглушает все, кроме самых громких, шумы снаружи. Но Говард его слышит, когда этот шум повторяется: это усиливающийся шквал колотящих и молотящих звуков, словно некая буйная, нечеловеческая сила отчаянно пытается вломиться в помещение.
Говард запер эти двери, согласно инструкции Автоматора, ровно в половине девятого. Другая дверь – в дальнем конце зала – ведет к уборным, к раздевалкам в цокольном этаже и к Пристройке; но все основные двери заперты, и сейчас войти в школу или выйти из нее можно только через эти двери, которые невозможно открыть снаружи – если, конечно, не взломать их.
Пока он стоит там, стук прекращается, но, после нескольких секунд колючей тишины, раздается один тяжелый удар. Небольшая пауза – и снова удар. На сей раз шум слышат и мальчишки с девчонками, стоящие поблизости; они тревожно смотрят на Говарда. У него голова идет кругом. Да кто же там? В его уме мгновенно проносятся самые разные мрачные мысли: банды грабителей, ненавидящих школу, явились терроризировать их под острием ножа, под дулом пистолета, решили устроить резню на Хэллоуин… Колотят все громче: двери трясутся, засов гремит. Хотя большинство все еще не понимают, откуда доносится этот шум, волнение уже просочилось на танцплощадку: все замирают, разговоры затихают. Что делать? Звонить Автоматору? Или в полицию? Нет времени. Сглотнув, Говард входит в темный гардероб и приближается к двери.
– Кто там? – выкрикивает он.
Он уже ожидает, что сейчас сквозь дерево с треском проломится топор, просунется щупальце или металлический коготь. Но ничего не происходит. А потом, когда Говард уже было успокоился, дерево вновь прогибается под очередным ударом. Говард, выругавшись, отскакивает назад, а потом открывает предохранительный замок и распахивает дверь.
Снаружи его ждет неистовая плотная тьма, как будто все пространство над землей оказалось захвачено зловещими грозовыми тучами. Закутавшись в эту темноту, изготовившись для нового удара, стоит одинокая фигура. Говард не может разглядеть, кто это; пошарив у себя за спиной, он находит выключатель и включает свет.
– Карл?
Он вглядывается в вычерненное лицо. Мальчишка одет в повседневную одежду – джинсы, рубашка, ботинки, – он лишь вымазал лицо сажей. Какой убогий костюм – и от этого еще более пугающий.
– Можно я войду? – спрашивает мальчишка.
У него мокрая одежда – наверное, шел сильный дождь. Он всматривается куда-то выше и ниже руки Говарда, которой тот, как бы обороняя свои позиции, перекрыл дверной проем.
– Карл, двери заперли полчаса назад. Сейчас я не могу никого больше впускать.
Карл, похоже, не слышит его – он то тянет шею вверх, то нагибает голову, извивается и съеживается, пытаясь украдкой увидеть танцплощадку. Потом он вдруг снова переключает внимание на Говарда и говорит:
– Пожалуйста!
Очень странно слышать от него такое слово. Мгновение Говард колеблется. Как-никак, это же начало каникул, да и Автоматора здесь нет – кто увидит? Но с мальчишкой что-то явно не так, и Говарда это настораживает.
– Извини, – говорит он.
– Что? – Карл разжимает обе руки.
Кажется, он становится крупнее с каждой секундой, как будто принял какое-то волшебное питье из “Алисы в Стране чудес”. Говард невольно пятится.
– Ты знаешь правила, – говорит он.
Карл долго нависает над ним, таращась своими белыми глазами из черной маски. Говард без всякого выражения смотрит на него, не дыша в этом колком воздухе, готовясь в любой миг увернуться от кулака, который может метнуться в его сторону. Но этого не происходит; мальчишка наконец разворачивается и медленно спускается по ступенькам.
Тут же решимость Говарда сменяется чувством вины.
– Карл! – окликает он мальчишку. – На, возьми. – Говард протягивает ему зонтик, забытый отцом Грином под столом. – Вдруг опять дождь польет, – говорит он. Карл тупо смотрит на загнутую черную ручку, оказавшуюся у него под носом. – Не беспокойся, – добавляет зачем-то Говард, – вернешь после каникул. Я все объясню.
Мальчишка, не говоря ни слова, берет зонт. Говард провожает его взглядом – Карл шагает по скользкой от дождя улице, через интервалы света, отбрасываемого фонарями: целый ряд белых лун на фоне беззвездного неба. Потом, вздохнув, Говард закрывает дверь и запирает ее на засов.
Вернувшись в зал, он видит, что вечеринка все еще в самом разгаре. Он ловит на себе взгляд мисс Макинтайр – она стоит в углу, скрестив руки; он слабо улыбается в ответ, а потом поспешно удаляется с танцплощадки: диджей Уоллес Уиллис ставит мелодию для медленного танца – и дети, до этого скакавшие слитной дружелюбной массой, в один миг перестроились, разбившись на душевно обнявшиеся парочки, целующиеся на разные лады, в зависимости от опыта и страсти.
Укрывшись за стойкой с пуншем, Говард трет глаза и смотрит на часы. Осталось два часа. Вокруг него все те, кого не пригласили и кто сам не набрался храбрости никого пригласить на танец, заняты энергичной болтовней – лишь бы только не замечать грандиозного замедленного эротического действа, совершающегося на танцплощадке. Звучит композиция “Ю-Ty” “С тобой или без тебя” – и, слушая ее, Говард вдруг осознает, что именно эту самую песню он просидел здесь с точно таким же пуншем четырнадцать лет назад. Господи, ну и работенка! В последнее время и шагу нельзя ступить без того, чтобы не провалиться в люк, ведущий в его собственное прошлое!
Пять месяцев назад Говард побывал на встрече выпускников 93-го года, “10 лет спустя”, в этом же самом зале. Эта встреча, которой он долго боялся, оказалась на удивление приятной. Ужин из трех блюд, полный бар, жены и подруги оставлены дома до следующего дня, на который был намечен “Гольф-пикник для выпускников с супругами”; нелестные клички были преданы забвению, обиды и раздоры прошлых лет никто не ворошил. Всем хотелось предстать в выгодном свете, предъявить свое взрослое “я”, успешно вышедшее из подростковой куколки. Бывшие одноклассники совали Говарду свои визитные карточки, вынимали из бумажников и показывали фотографии детишек, помахивали руками с обручальными кольцами и трагикомически вздыхали. Каждое новое повторное знакомство демонстрировало истину столь же шокирующую, сколь и банальную: люди вырастают и становятся зубными врачами.
И все-таки никто из них не был слишком убедителен. Если тебе довелось видеть, как кто-то стреляет из носа горошинами или целых пятнадцать минут пыхтит и никак не может вспрыгнуть на гимнастического коня, то как-то трудно всерьез воспринимать этого человека как ведущего юриста ООН или управляющего хедж-фондом в частном банке, – не важно, сколько с тех пор утекло лет. Тогда – не меньше, чем сегодня, – Говарду казалось, что этот зал наполнен пародиями и подделками. И сам он тоже был поддельным типичным “мальчиком с плаката”: ведь он просто сменил роль – из одного из учеников превратился в одного из учителей, из ребенка – во взрослого, причем, как говорится, просто так вышло. Это всего лишь стало одним из событий в длинной и запутанной череде других событий, сам он не пережил никакого великого катарсиса или прозрения, никакой внутренней трансформации или эволюции, которая действительно помогла бы ему узнать нечто такое, чему стоит учить других; нет, все было так, будто просто вызвали к доске какого-то ученика из среднего ряда и попросили его заменить учителя, а между делом, заодно, ему нужно выплачивать ссуду за дом и изводить себя вопросом: жениться или не жениться.
Он глядит на море медленно плывущих в танце голов и пытается представить себе, как будут выглядеть его мальчишки через двадцать лет: редеющие волосы, пивные животики, фотографии детишек в бумажниках. Неужели все в этом мире играют в одну и ту же игру – пытаются выдавать себя за кого-то другого? Неужели мрачная правда заключается в том, что вся система состоит из отдельных элементов, ни один из которых не понимает, что он делает, и все они выходят из школы, чтобы дальше жить по трафаретам, заготовленным для них еще при рождении: банкир, доктор, управляющий гостиницы, торговый агент… Точно так же, как и сегодня, они распределяются в соответствии с невидимыми, уже предопределенными симметричными ролями: ботаники и качки, потаскушки и кобели…
– Где витаете? – слышит он женский голос прямо у себя в ухе.
Говард подпрыгивает. Ему улыбается мисс Макинтайр:
– Как вы тут?
– Прекрасно. – Он уже взял себя в руки. – Скучаю.
– А кто там стучал в дверь?
– Карл Каллен. Он хотел войти.
– Вы его не впустили?
– Он был не то пьян, не то под дурью. – Говард отвечает лаконично. – К тому же он сам знал, что в это время двери уже заперты.
– Я рада, что мне самой не пришлось с ним разговаривать, – говорит она, и в ее голосе, что бывало не часто, слышится уважение.
– Ну да… – Говард пожимает плечами. – А на вашем фронте что новенького?
– Я устроила облаву на женский туалет. – Она показывает два больших пакета, забитых звякающими бутылками. – Вы бы видели их личики!
– Вы их выгнали?
– Нет… Мне стало их жалко. Не повезло им. Я просто зашла в кабинку. – Она ставит пакеты на стол и просматривает этикетки. – Вы только поглядите! Я чувствую себя Элиотом Нессом [24]24
Элиот Несс (1903–1957) – американский спецагент, знаменитый своей работой в Чикаго во времена “сухого закона”.
[Закрыть]. – Она снова вскидывает голову. – Так о чем вы думали?
– Думал? – переспрашивает Говард, как будто ему не вполне знакомо это слово.
– Только что. Вы явно были мыслями где-то далеко.
– Я думал, почему это диджей крутит все эти старые песни.
– У вас был печальный вид, – говорит она. Потом кладет палец ему на грудь и смотрит на него, совсем как электрик – на гнездо из проводов. – Готова поспорить, – произносит она медленно, – что вы думали о танцах, на которые ходили, когда были так же юны, и удивлялись, куда утекло столько времени, и что сталось со всеми вашими тогдашними мечтами, и вообще – похожа ли ваша жизнь на ту, о какой вы когда-то мечтали.
Говард смеется:
– В самую точку!
– Вот и я о том же думаю, – говорит она с грустью. – Похоже, это неизбежно.
Она поворачивается в сторону зала, где под “Диких лошадей” “Роллинг Стоунз” почти неподвижно раскачиваются сдвоенные силуэты.
– Ну а у вас как прошла эта дискотека?
– В каком смысле?
– Говард, эта игра в ничего не понимающего дурачка уже не кажется такой очаровательной. Вы кого-нибудь закадрили? Вы танцевали медленный танец? Или стояли среди неудачников у стенки?
Говард хочет соврать ей, но потом решает сказать правду:
– Стоял среди неудачников.
– Как и я, – кивает она печально.
Говард, не веря своим ушам, всматривается в нее:
– Вы? Хотите меня убедить, что вас никто не хотел поцеловать?
– Ну что тут можно сказать… Да, я была классическим гадким утенком. – Она глядит в сторону. – И вам совсем не хочется наверстать упущенное время?
Говард вздрагивает:
– Как?
Она пожимает плечами, мотает головой в сторону толпы:
– Не знаю. Увезти домой одну из этих нимфеток. Им наверняка понравились бы дополнительные занятия с симпатичным преподом. Они так великолепны, правда? И до чего они тощие – господи, некоторые, наверно, целую неделю ничего не ели!
– Для меня они слишком юны.
– Возьмите сразу двух. Четырнадцать плюс четырнадцать – как раз двадцать восемь.
– У меня есть подруга, которая, скорее всего, будет против.
– Жаль, – говорит она двусмысленно.
Она замолкает и слушает музыку, предоставляя Говарду теряться в догадках: что это было?
– Вот отличная песня, – вдруг замечает она, а потом решительно спрашивает Говарда: – Хотите потанцевать?
Только каким-то чудом Говард умудряется не выронить из рук бумажный стаканчик с пуншем:
– Здесь? Сейчас? С вами?
Она поднимает бровь – ни дать ни взять девчонка-сорванец! У Говарда в душе поднимается целый вихрь из цыплячьих перышек.
– Нам нельзя, – запинаясь, выговаривает он, а потом торопливо добавляет: – Не то что мне не хочется… Но, сами понимаете – на глазах у детей все-таки…
– Тогда давайте ускользнем отсюда куда-нибудь! – шепчет она.
– Куда-нибудь? – переспрашивает он.
– Где никто нас не увидит. На пять минут. – Ее глаза сверкают, глядя на него, как два зеркальных шара.
– Но как же… разве Грег не велел… – Он машет в сторону ряженых подростков.
– Пять минут, Говард! Разве за это время может произойти что-то страшное? Только до конца этой песни, а она уже подходит к концу… мы просто выйдем в коридор… Ух, мы сделаем себе по “космополитену”!
Она видит на его лице выражение мучительных колебаний: он глядит на нее умоляюще – совсем как животное, которое просит избавить его от страданий, – и она берет его за руку.
– Вы это заслужили, Говард, – говорит она. – Вы обязаны станцевать хотя бы один медленный танец в своей жизни.
Свет горит тускло, и ему кажется, что вряд ли кто-нибудь заметит, как они выходят.
“Дикие лошади” сменяются песней REM“Все делают больно”, продлевая массовые поцелуи еще на три минуты. К темному углу, в котором парень в костюме участника гонок “Формула-1” присосался ко рту сексапильной секретарши, неровной походкой идет девушка в злополучном платье, похожем на распадающийся свадебный торт. Она дрожащим голосом зовет его:
– Титч!
“Формула-1” не обращает на нее внимания. Она нерешительно ждет, потом стучит его по спине:
– Титч!
Он отрывается от партнерши и раздраженно оглядывается. Сексапильная Секретарша смотрит волком на Свадебный Торт и вытирает рукавом влажный подбородок.
– Титч, нам надо поговорить, – заявляет Свадебный Торт.
А в другом месте девушка, наряженная гангстером 30-х годов, с нарисованными усами, подходит к сексапильной девушке-рядовому и Принцессе:
– Эй, Алисон? О боже! Извини, Джанин, сзади ты вылитая Алисон!
– Ничего страшного, Фиона! Кажется, Алисон где-то с Максом Брейди.
– Спасибо!
Гангстер 30-х годов идет дальше. Сексапильная Рядовая немедленно перестает улыбается и говорит Принцессе:
– Вот сучка! Это же надо – сзади я вылитая Алисон Камминс! Да у нее жопа в три раза больше моей!
– Фиона в этом прикиде похожа на лесбиянку, – замечает Принцесса.
– Тупица долбанутая – вот она кто, – говорит сексапильная Рядовая.
Принцесса, Рядовая, Аквалангистка и Викторианская Дама, похожая на свадебный торт, знали, что опасно проносить сюда выпивку, и поэтому они выпили заранее: каждая по три “бризера” и по стопке водки – по правде говоря, никто так и не допил водку, кроме Викторианской Дамы, а потом она все норовила упасть по дороге сюда, и остальным девушкам пришлось чуть ли не на руках ее нести мимо этого противного старикашки-священника. И все равно Принцесса по-прежнему чувствует себя не в своей тарелке, а Рядовая – еще более неуютно. На автостоянке она приняла две таблетки, и теперь говорит очень быстро, очень громко и довольно бессмысленно.
– Похоже, Келли-Энн все-таки отловила Титча, – говорит Принцесса, глядя на сцену, которая разыгрывается в углу.
– О боже! Неужели она ему прямо сейчас расскажет? – говорит Аквалангистка.
– И на что она только рассчитывает? – говорит Рядовая. – Что он прекратит целоваться с Эммери Фокс, упадет перед ней на одно колено прямо здесь, в этом вонючем Сибрукском спортзале, и скажет: “Ах, Келли-Энн, пожалуйста, выходи за меня замуж!” Да – так, что ли?
– Он очень недурен собой, – замечает Принцесса.
– Да ничего в нем нет особенного, – отмахивается Рядовая. – Он же просто мальчишка, понимаешь?
Между девушками вклинивается силач с усиками с закрученными концами, в трико леопардовой расцветки и, улыбаясь, переводит взгляд с одной на другую. Они, в свой черед, глядят на него с выражением откровенной гадливости, как смотрят обычно, ну, скажем, на насильников. Силач удаляется – и уже не выглядит очень-то сильным.
– Господи, как меня достали эти вонючие мальчишки, – стонет Рядовая. – Мне нужен мужчина!
– Мне тоже, – говорит Принцесса.
– О боже! Лори, не смотри туда – но этот чертов тип, этот Робин Гуд, опять страшно на тебя пялится, – докладывает Аквалангистка.
– Господи, да чего ему нужно?
– Давай я подкачу к нему и скажу, чтобы перестал тебя напрягать.
– Не трать зря кислород!
– А что слышно от Прекрасного Принца? – спрашивает Рядовая.
У Принцессы вытягивается лицо.
– О, Лори… – Рядовая, как бы утешая подругу, кладет руку ей на плечо. – Не порти себе вечер из-за него. Выключи телефон и перестань о нем думать!
– Да я о нем и не думаю, – бормочет Принцесса, и волосы падают ей на лицо.
– Он бы хоть колеса принес, – говорит Рядовая. – Господи, какая же тут скучища! Сибрукские парни такие бесхребетные! – Она убирает руку, обхватывает сама себя обнаженными руками. – Ужасно трахаться хочется!
Посреди танцплощадки Найелла/Труди остановила по пути из уборной сногсшибательно красивая девушка, одетая Наташей Фатале – главным врагом Американского Лося Бульвинкля. Девушка интересуется, откуда он взял такую губную помаду. Найелл, обильно потея, не может решить, что же ей ответить. Сказать ей, что взял помаду у сестры и не знает, как она называется? Или выложить ей правду – что он влюбился в эту помаду в маленьком магазинчике в Сэндикоув-виллидж? Сногсшибательная девушка терпеливо ждет. Найелл чувствует, что одна из его грудей начинает неудержимо выползать из корсета.
Тем временем Деннис и Скиппи, попивая пунш, наблюдают за Рупрехтом, который каким-то образом вступил в беседу с девушкой.
– А кто он – парень из “Каратиста”? – Девушка пытается перекричать музыку.
– Он почетный профессор физики из Стэнфорда, – кричит ей в ответ Рупрехт.
Девушка совершенно не знает, что на это сказать; постояв некоторое время молча, она просто сдается и уходит. Рупрехт, который начал разговор только из-за того, что эта девушка, одетая пикантной официанткой, несла шоколадный торт (который оказался ненастоящим), видя, что диалог оборвался, возвращается к остальным – одновременно с Марио, который, судя по выражению лица, чем-то недоволен.
– Как успехи, Марио? – с невинным видом спрашивает Деннис.
– Пф! На хрен этих зеленых школьниц! – Марио презрительно отмахивается. – В Италии я предпочитаю встречаться с девушками из колледжа: им лет девятнадцать-двадцать, они хорошо знакомы с техникой секса. А эти девицы – зажатые и фригидные, они даже не знают, как себя вести.
– И в науке они не соображают, – добавляет Рупрехт.
– Да еще эта музыка – что это за тормозное старье? Оно совершенно не подходит к моему стилю!
Марио не единственный, кого не устраивает такая музыка. В диджейской кабинке Уоллес Уиллис только что переключился с “Лед Зеппелин” на “Теперь все хорошо” и так углубился в классические переборы Пола Коссоффа, что поначалу не обращает внимания на сердитые голоса, доносящиеся откуда-то снизу: “Эй ты, босяк!”, “Эй, парень, ты чего это, не слышишь?” Наконец до него доходит, что эти голоса обращаются к нему, и он вглядывается поверх стенки кабины: там стоят двое мелких воинственного вида подростков в штанах размером чуть ли не с холодильник. Они как-то непонятно жестикулируют:
– Да-да, ниггер, мы к тебе обращаемся!
– Черт, ты что за музон тут крутишь, а?
Уоллес, который одет в старомодный матросский костюм и держит огромный леденец, снимает наушники.
– Что? – переспрашивает он.
– Ниггер, это дерьмо слушает мой папаша! – говорит один из подростков.
– Да, чувак, что это такое – “Сто величайших реклам джинсов” или что? – добавляет другой, размахивая у него перед носом пластмассовым пулеметом.
– Это бесплатный концерт, – сообщает он им.
– Эй, мне плевать, сколько тебе это стоило – пятьдесят вонючих долларов или больше, – давай поставь что-нибудь такое, басовое!
– Да, ублюдок, это тебе не какая-нибудь вечеринка на дне рождения твоей тетушки Мейбл, включи нам хип-хоп, собака!
– Заявки не принимаются, – отвечает Уоллес.
– Ты совершаешь ошибку, – предупреждает один из голосов.
– И.о. директора назначил диджеем меня, – строго отвечает Уоллес и снова надевает наушники.
Два рассерженных гангстера – оба, конечно, белые, как ни стараются изображать чернокожих – пялятся на него еще немного, а потом неожиданно исчезают.
Посреди следующей песни – “Не вешай трубку” Тото – звук вдруг вырубается. Толпа, потоптавшись на месте, застывает в замешательстве. На этот раз уже нельзя сказать, что виновата гроза, потому что проигрыватели включены и дискотечные огни по-прежнему мельтешат над замершими головами. Наверное, где-то отсоединился провод. Уоллес Уиллис ищет глазами взрослых помощников, но нигде не видит мистера Фаллона и мисс Макинтайр. Он отпирает низкую дверцу своей кабины, спускается вниз и нагибается, чтобы внимательнее рассмотреть клубок проводов на полу, но тут снова включается музыка. Все радостно визжат и опять пускаются в пляс. Но песня, которая звучит, – это совсем не та, которую ставил минуту назад Уоллес; больше того – этой песни вообще нет в его коллекции, составленной для вечеринки! Подождите, кричит он, перестаньте танцевать, это не та песня! Но, похоже, никто его не слышит: отбрасывая гангстерские тени, все слишком заняты тем, что трясутся как сумасшедшие под басовые звуки контрабандной песни…
Басовые. Только теперь до Уоллеса дошло, что случилось. Это не сбой в программировании, не повреждение, вызванное грозой, и провода тут ни при чем. Его аудиосистему похитили! Те парни в огромных штанах!
Я – ящик шампанского, а она свалилась с фургона; я убиваю потаскуху, как святой Георгий убил дракона…
Нагнувшись, он перебирает провода в надежде найти то место, где произошла подмена. Но здесь так темно, а скачущие на танцплощадке так разошлись, что Уоллес, после того как на него три или четыре раза случайно налетели, решает, что лучше разыскать учителей. Однако, даже обойдя по кругу весь зал, он не может их найти. Уоллес начинает тревожиться. Самозваная музыка оказывает странное действие на школьников – они кричат все громче, скачут все быстрее, танцуют все разнузданнее. Похоже, ситуация вот-вот выйдет из-под контроля. Где же учителя-смотрители? В голове мелькает страшная мысль: может быть, за их исчезновением тоже стоят те парни в широченных штанах? Он вспоминает, что у них на шее болтались “узи”: а вдруг теперь вся вечеринка оказалась в руках вооруженных гангстеров, любителей рэпа?
– Это же для благотворительности! – громко кричит Уоллес.
Но никто его не слышит. Представив себе обоих несчастных учителей, связанных где-то в шкафу, он спешит к черному ходу, продираясь через множество корчащихся тел, которые еще минуту назад принадлежали щуплым глупышам-второклассникам, а сейчас, как бы купаясь в свете совсем нового цвета, кажутся совершенно незнакомыми…
Кучке мальчишек удалось поймать несколько черных шаров, похожих на заблудшие души, они развязали им пупки и всосали их содержимое; теперь они подпевают, перекрывая басовые звуки рэпа, голосами, скрипучими от гелия, словно хор гангстеров-крыс. Один из них – полковник Килгор, с короткой сигарой в зубах, со щеками, вымазанными дегтем, – лезет в свой маскарадный костюм и вытаскивает телефон; нажав кнопку, он видит текст сообщения:
Впусти меня
Распихивая танцующих своим пулеметом, он направляется к главным дверям…
У нее жопота, /А у меня широта,/ Мы связаны не-рас-тор-жи-мо, как жирная еда и сердечный приступ…
Танцпол вибрирует от низких звуков; та застоявшаяся, чужеродная энергия, что до этого кипела лишь где-то по краям, теперь стекается отовсюду, заполняет все пространство, как невидимый газ.
– Эй, Скипфорд! Гляди – твоя девчонка осталась одна!
– Ее подружку стало тошнить, она убежала, ступай же поговори с ней! Эй, она смотрит на нас! Эй, привет! Давай сюда, к нам… А? Ты что?
– Что ты делаешь, черт возьми?
– А в чем дело? Ты же хочешь с ней поговорить, верно? Ты хочешь с ней поговорить или нет?
– Ну да, только не прямо сию секунду…
– Скиппи, если ты хочешь с ней поговорить, могу подарить тебе свою ключевую фразу: сто процентов успеха и надежная гарантия от провала. Я несколько месяцев разрабатывал эту формулу лично для себя, для своих нужд, но с тобой поделюсь, потому что ты мой друг, и уж лучше эта знойная телочка достанется тебе, чем Карлу, который столько раз плевал мне в тарелку, что и не сосчитать. Ну вот, слушай: когда я вижу пташку, которую мне хочется закадрить, я подхожу к ней и говорю: извини, детка, но ты топчешь мой член!
Озадаченные взгляды.
– Объясняю: потому что у меня такой длинный член, что он вылезает из штанов и волочится по полу.
Молчание. Потом кто-то говорит:
– Скиппи, а теперь я дам тебе один совет: никогда, никогда не делай ничего, что советует тебе Марио. Никогда!
– Да, Скиппи, просто подойди к ней и скажи: привет. Этого достаточно.
– Ладно, я немножко подожду, и потом…
– Сделай это сейчас – ее подружки могут вернуться в любую минуту.
– Да, а не то кто-нибудь другой к ней подвалит.
– Меня, кажется, тошнит…
– Это настоящая любовь, – насмешливо говорит Джефф.
– Давай, Скип, – Карла же здесь нет!
– Джастер, я как исполняющий обязанности директора приказываю тебе подойти к этой девушке и познакомиться с ней, – командует Деннис. – Больше того… Эй, куда это он? Эй! Она в другой стороне!
Рупрехт плетется вслед за другом.
– Что случилось?
– Скажи им – пусть отстанут. Я не хочу с ней сейчас говорить.
– Но почему?
– Мне нехорошо. Я задыхаюсь.
– М-м-м. – Рупрехт поглаживает подбородок. Пускай он никогда сам не был влюблен, зато он хорошо знает, что такое задыхаться. – Может, тебе вот это поможет.
И он что-то кладет ему в руку. Скиппи смотрит на это что-то и успевает опознать синюю трубочку с Рупрехтовым ингалятором от астмы, и в этот самый момент Деннис, подкравшись сзади, толкает его обеими руками с такой силой, что Скиппи летит прямо на Девушку с Фрисби.
