Текст книги "Скиппи умирает"

Автор книги: Пол Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

– Пончиков? – От этого слова зажигается синапс в мозгу у Джеффа, который в течение последних нескольких минут был занят подсчетом облаков, проплывающих за окном.

– Почему бы нет? Ну, или какие-то совершенно новые для нас формы…

– Например, форму банана, – предлагает Джефф, который вдруг почувствовал, что слегка проголодался.

– Или форму трассы для “Формулы-1” на “Силверстоне”? – добавляет Виктор.

– Возможно, – говорит Рупрехт, – все возможно.

– А может ли быть такая Вселенная, – вдруг осеняет Джеффа, – которая целиком состоит из пива?

– Ну, теоретически, думаю, да.

– А как же попасть из этойВселенной, – медленно говорит Джефф, – в ту, что состоит из одного пива?

– Вот это один из вопросов, которые мы надеемся разрешить, – важно сообщает ему Рупрехт. – В пятницу вечером профессор Тамаси проведет круглый стол в режиме онлайн, и там, в числе прочих, будет обсуждаться и этот вопрос.

– М-м-м. Постой, Рупрехт, а в пятницу вечером же дискотека!

– Дискотека? – рассеянно повторяет Рупрехт. – Да, точно, так оно и есть.

– В таком случае, чувствую, этому круглому столу в режиме онлайн придется как-нибудь обойтись без Марио, – кричит с кровати Марио. – Не знаю, как вы, парни, но лично я планирую закадрить кучу телок на этих танцах. Наверно, начну с какой-нибудь знойной красотки. С ней у меня будет просто секс, без всяких излишеств. Потом – “шестьдесят девять”. А потом – самая пора для тройнарика.

– Марио! – Деннис привстает. – Да с чего ты взял, что к тебе вообще хоть одна девушка близко подойдет? Я уж не говорю о пятнадцати девушках подряд.

Марио раздумывает, а потом с заговорщическим видом сообщает:

– У меня есть секретное оружие.

– Да ну?

– Вот те крест! – Он раскрывает свой бумажник. – Читайте и плачьте от зависти, ребята. Вот мой счастливый презик – он никогда не подводит.

Наступает тишина. Марио изящно прячет бумажник обратно в карман. Потом Деннис, прокашлявшись, спрашивает:

– Гм! Марио, а что такого особенно счастливого в этом твоем презике?

– Он никогда не подводит, – повторяет Марио, уже как бы обороняясь.

– Но… – Деннис, наморщив лоб, подносит пальцы к носу, – мне просто интересно: раз это твой счастливый презик, почему ты его до сих пор не использовал, а?

– Сколько он там у тебя лежит, Марио? – спрашивает Джефф.

– Три года, – отвечает Марио.

– Три года?

– И ты его до сих пор не использовал?

– Да, похоже, это несчастливый презик!

Марио несколько встревожен: его несокрушимая вера в удачу, которую должен приносить его счастливый презерватив, начинает давать трещины.

– А для презика-то какое несчастье оказалось – попасть к тебе в бумажник!

– Да, Марио, твой бумажник – это Алькатрас для презиков!

– Это настоящий Бермудский треугольник для презиков!

– Встречаются презики и рассказывают друг другу страшные истории про твой бумажник. “О, он угодил в бумажник к Марио Бьянки, и с тех пор его никто больше не видел!”

– Да, а вот прямо сейчас твой счастливый презик, наверное, насвистывает мелодию из “Великого побега” и роет подкоп из твоего бумажника при помощи пластиковой ложечки для кофе…

– Да что вы в этом понимаете! – накидывается на них Марио. – Ну вы, ботаники злосчастные! Вы только и думаете, что об этой глупой теории про множество измерений! Ну а я вот что вам скажу – про то, что будет происходить в этом измерении: в пятницу я перетрахаю бесчисленное количество телок. И это – я назову это теорией Марио – вы все сможете увидеть собственными глазами, это вам не какие-то там уравнения, в которых только педики разбираются! И не приходите ко мне на карачках, когда вас отошьют все девицы на танцах, не отбивайте моих телок – я там устрою настоящую секс-оргию!

Осень все набирает силу. Переулок, ведущий к школе, каждое утро засыпает свежий ворох желтых листьев, словно ночью тут побывали лесные духи; после школы бредешь обратно сквозь странные, но характерные для этой поры года сумерки – сквозь бледную тьму, призрачную и несуразную, в которой идущие впереди одноклассники, кажется, тают и вовсе лишаются существования. Однако всюду заявляет о себе зловещая тень Хэллоуина. Торговые центры ломятся от тыкв и скелетов; дома закутаны в паутину из ваты; в небе все чаще шипят и трещат запускаемые на пробу фейерверки. Даже учителя не в силах противостоять этим чарам. Уроки часто сбиваются с прямой колеи, привычная рутина медленно испаряется, и вот уже в конце недели строгие предписания, действующие в остальные дни семестра, кажутся не более реальными – или даже чуть-чуть менее реальными, чем флуоресцирующие привидения, сияющие в витринах по соседству с пончиковой “У Эда”…

Скиппи приходит в голову – хоть он и понимает, что это ерунда, ведь другие люди тоже ее видели, – что и сама Девушка с Фрисби может быть ненастоящей: может быть, и она просто эманация Хэллоуина, образ, сгустившийся из дыма и желаний, существующий лишь на другом конце трубы телескопа, – и если он попытается как-то приблизиться к ней, то она начисто исчезнет. И вот, хотя половиной души Скиппи отчаянно ждет пятницы, чувствует, что едва доживет до пятницы, – другая половина втайне надеется, что пятница никогда не наступит.

Однако время не знает подобных оговорок; и вот Скиппи просыпается в кромешной тьме последнего утра учебного семестра.

В последней четверти финальной тренировки команды пловцов тренер убирает разметку на дорожки и ставит сеть, чтобы ребята могли поиграть в водное поло. Мяч с гулкими хлопками взлетает в воздух; белые, золотистые и коричневые тела прыгают и плещутся, крики и гиканье ударяются и отскакивают от желтой крыши, пар клубится над водой, будто ядовитый газ над ядовито-голубым полем битвы. Скиппи плавает в стороне от общей суматохи. Можно тебя на минутку, Дэниел, зовет его тренер.

Он нагибается, и Скиппи подплывает к нему. Тренеру больно так наклоняться – это видно по тому, как он закатывает глаза.

Ты в последнее время много занятий пропустил.

Извините, тренер, я болел. У меня есть справка.

Справки – это очень хорошо, но тебе ведь придется как-то наверстывать упущенное. Соревнования всего через две недели после каникул, помнишь? Там будут выступать всякие хорошие школы. А у тебя в последнее время показатели не очень-то.

Да, тренер.

Мне правда очень хочется взять тебя в команду, Дэниел, но мне нужно будет увидеть заметные успехи, когда ты вернешься.

Хорошо, тренер.

Ты поедешь домой на каникулы?

Да.

Там есть хороший бассейн?.. Эй, ты куда опять, Раш?

Да, там есть бассейн, а еще я плаваю в море.

Понятно. Это хорошо. Что ж, постарайся как можно больше тренироваться во время каникул, договорились?

Договорились, тренер.

Вот и отлично. Тренер поджимает губы. Лицо у него морщинистое, а глаза прозрачно-голубые, будто бассейн, ожидающий, когда кто-нибудь в него нырнет. Дэниел, у тебя все в порядке? В последнее время у меня такое впечатление, что тебя что-то беспокоит.

Нет, тренер, ничего.

Ты уверен? Эта твоя… болезнь – она прошла?

Да, совершенно прошла.

Ладно. Глаза, не моргая, прощупывают его насквозь. Я просто хочу, чтобы ты знал: если тебя что-то тревожит, можешь приходить ко мне – и мы поговорим об этом. Для этого я к вам и приставлен. Можешь мне доверять, все останется между нами.

Спасибо, тренер.

Я же не какой-нибудь старикан. Я твой тренер. И я забочусь о своих мальчишках.

Я знаю, учитель. Но у меня все в порядке.

Хорошо. Ты хочешь поскорее увидеться с родителями, верно?

Конечно.

Как у них дела?

Отлично.

Как твоя мама?

Отлично.

Рука тренера на его плече. Передай им от меня сердечный привет, ладно? Они должны гордиться тобой. Передай им это от меня. Он поднимается.

Хорошо, передам.

И не забудь – тренируйся изо всех сил! Я хочу, чтобы ты попал в этот автобус до Голуэя.

Ладно.

Но тренер уже отвернулся и уже свистит Сидхарте Найленду, который прыгает, размахивая плавками. А в мелководной части бассейна Дуэйн Греан кричит: мои шорты! мои шорты!

Пар густо клубится и плывет над водой. Но тебе кажется, что он ледяной на ощупь.

Мисс Ни Риайн, несмотря на свои далеко не молодые годы, странную коническую форму грудей и личико, которое – из-за тонального крема – кажется ирисочным, пользовалась в Сибруке славой красотки номер один и была предметом увлечения немалого числа учеников; разумеется, это кое-что говорит о природе самого влечения и его поразительной готовности работать с подручными материалами. Однако со времени появления мисс Макинтайр эта отдельно взятая иллюзия рассеялась, и теперь ирландский язык – всего-навсего очередной скучный урок, который нужно как-то отсиживать.

Впрочем, есть способы облегчить этот процесс. Посередине скучного ряда диалогов в Modh Coinníollach – печально знаменитом своей сложностью условном наклонении в гэльском языке – Кейси Эллингтон поднимает руку:

– Мисс?

– Да, Кейси?

– Я слышал от кого-то, будто Хэллоуин на самом деле зародился в Ирландии, – говорит Кейси, озадаченно наморщив лоб. – Неужели это правда? Не может быть!

Имя ученика, который первым обнаружил, что мисс Ни Риайн когда-то защитила диплом по ирландскому фольклору, предано забвению, но начатое им достохвальное дело живо по сей день. Если ловко направить разговор в нужное русло, то порой один умело заданный вопрос способен сожрать подчистую целый урок.

Кейси Эллингтон узнает, что Хэллоуин – это прямой потомок кельтского обряда Самайн. В старину Самайн, также известный как Feile Moingfhinne – Торжество Белой богини, – был одним из крупнейших празднеств. Он проводился в конце октября и знаменовал собой окончание пастушеского года и начало нового: это была заколдованная пора, когда раскрывались врата между этим миром и Потусторонним, и на земле принимались хозяйничать различные древние силы.

На этот раз руку тянет Митчелл Гоган:

– А что это за Потусторонний мир?

– Ирландский фольклор изобилует сказаниями о загадочном сверхъестественном народе ши, – рассказывает мисс Ни Риайн. – Ши населяли иной мир, который помещался там же, где и наш мир, только оставался невидимым для людей. Слово шиобычно переводят как феяили эльф, – тут все старательно подавляют хихиканье, чтобы отступление ни в коем случае не сделалось короче, – но у этих фей или эльфов не было ни симпатичных крылышек, ни розовых платьиц, они не порхали вокруг цветов. Нет, они превосходили ростом людей и славились своей жестокостью. Они ослепляли людей, крали новорожденных младенцев, заколдовывали целые стада так, что скотина переставала есть и умирала с голоду, – и все это просто ради забавы. Считалось дурным предзнаменованием даже упоминать о них вслух. Накануне Самайна все огни гасили, а все входы в могильники, где, согласно поверьям, они жили, оставлялись открытыми до утренних петушиных криков.

– Значит, они жили в могильниках? – спрашивает Невилл Неллиган, который уже сам не знает – он просто-напросто растягивает посторонний разговор или действительно заинтересован.

– Они жили в земляных укреплениях возле рек, под некоторыми деревьями, в подводных пещерах. А еще они жили в могильных курганах, которыми была усеяна вся земля. Изначально само слово шии относилось к этим курганам, которые были возведены в эпоху более древней цивилизации, за тысячи лет до кельтов. Позже люди думали, что такие курганы – это дворцы фей, которые связывают их мир с нашим. Появлялись народные сказания о людях, которые засыпали рядом с одним из таких могильников, а просыпались уже поэтами или рассказчиками или обнаруживали дверь в таком холме, пробирались внутрь и оказывались на пиру у подземных духов. Там обязательно звучала сладостная музыка арфы, подавались роскошные яства, прислуживали прекрасные девушки, – но на следующее утро человек просыпался снаружи холма, где уже не было и признака двери, а потом возвращался к себе в деревню и узнавал, что прошло уже сто лет, и все, кого он знал, давно умерли.

Может быть, виновата хмурая погода, этот унылый ветер и костяной треск падающих листьев за окном, или, может быть, все перевозбуждены из-за близости долгожданной дискотеки, – но все эти истории обретают жутковатую осязаемость: их будто кожей чувствуешь – как вызывающий дрожь траурный туман, который стелется в воздухе.

– Но раз они жили в погребальных курганах, – говорит Джефф, будто не верит своим ушам, – значит, они были возвращенными из мертвых… вампирами, зомби?

– Боги, феи, духи – все они вперемешку населяли Потусторонний мир, – говорит учительница. – Возможно, первоначально легенды о феях возникали как истории о том, как мертвецы живут после смерти, как пируют в своих покоях. Или, возможно, это была попытка объяснить, что произошло с предыдущей, докельтской цивилизацией, которая давно исчезла. Но главное – это то, что в пору Самайна все эти странные существа, которые жили бок о бок с нами, но которых мы почти никогда не видели, ненадолго становились видимыми и свободно бродили по земле.

– А куда они потом делись? – спрашивает Винс Бейли.

– Куда кто делся?

– Ну, эти боги, или феи, или кто они такие были?

– Не знаю… – Очевидно, мисс Ни Риайн сама об этом не задумывалась.

– Может, на них метеорит упал, – живо вставляет Найелл Хенаген. – Как на динозавров!

–  Может быть, они все еще среди нас… – произносит зомбиподобный голос.

– Джефф, я тебе уже сто раз делала замечания за этот голос!

– Извините.

– Так или иначе, все это нисколько не помогает понять нам Modh Coinníollach.На чем мы остановились?

Мисс Ни Риайн снова переключает внимание на учебник – но в эту секунду как раз звенит звонок. Все, занятия кончились! Мальчишки вскакивают из-за парт; учительница грустно улыбается, поняв, что ее опять провели.

– Ну хорошо. Желаю вам приятно провести каникулы. И повеселиться сегодня на танцах.

– Счастливого Хэллоуина, мисс!

– Счастливого Хэллоуина!

– Счастливого Хэллоуина…

– Джефф, опять ты…

Она умолкает: Джефф уже выбежал из класса…

К четырем часам школа полностью опустела – если не считать небольшого стада, которое снует между кабинетом изобразительных искусств и спортзалом, перетаскивая выкрашенные в черный цвет сети, черепа из папье-маше и частично выпотрошенные тыквы с ножами, еще торчащими из боков. Или она только кажется опустевшей; за этой внешней пустотой стонет воздух, насыщенный ожиданием: тишина кричит, пространство дрожит, переполненное такими лихорадочными и яркими долгожданными фантазиями, что кажется, они вот-вот обретут плоть в этих обезлюдевших коридорах и холлах. Тем временем над старым каменным кампусом собираются хмурые серые тучи – тяжелые, гремящие собственной накопленной энергией.

А наверху, в Башне, хотя солнце еще не совсем зашло – и хотя, конечно же, для остального мира оно официально не заходит еще пять дней подряд, – Хэллоуин уже идет полным ходом. Комната отдыха для младших классов кишит привидениями в простынях, вампирами с пластмассовыми клыками, румяными Осамами Бен Ладенами и закутанными в мантии джедаями. Чудовище Франкенштейна рисует синяки и кровоподтеки на Викторе Хироу (мертвеце); две не до конца запеленатые мумии ссорятся из-за последнего рулона туалетной бумаги; Алый Первоцвет вместе с Зеленым Гоблином вынашивают планы купить выпивки по поддельным документам старшего брата Гоблина. То там, то сям пансионеры постарше, ожидающие, когда за ними заедут, чтобы увезти домой, поглядывают на это свысока и отпускают саркастические замечания. Но ребята их почти не слышат – они слишком увлечены своим делом и своими костюмами, в которых они чувствуют себя как дома.

Но вот последние лучи солнца тают, и воздух мгновенно дрожит – стягиваясь, сжимаясь, как будто ощутив холод. За окном по улице проносятся первые включенные автомобильные фары, а в отдалении, за теннисными кортами, помигивает целый караван других. Эльф и некто, похожий на карликового учителя естествознания, выходят из своей комнаты и стучатся в двери трех соседних комнат.

– Да? – Деннис приотворил дверь лишь на четверть.

– Ну как, ты готов?

– Я-то готов – я жду Найелла.

В коридоре показывается Марио – он идет, пощелкивая пальцами, в темно-коричневом кожаном пиджаке, в непроницаемо-черных очках, с блестящими от геля волосами.

– Ну что, жеребцы, не бьете копытом? Уже скоро начнется.

– Кем это ты нарядился – Фонзом? [20]20
  Фонз (Фонзи) – персонаж американского комедийного сериала 1970-х гг. “Счастливые дни”.


[Закрыть]

– Я изображаю знаменитого бабника Марио Бьянки, – говорит Марио, хлопнув пузырем жевательной резинки.

Деннис молча закатывает глаза.

– Господи, что это за запах такой? – Рупрехт прикрывает нос рукавом своего твидового пиджака.

– Это, друг мой, крем после бритья. Когда-нибудь, если ты начнешь бриться и перестанешь быть геем, ты тоже будешь им пользоваться.

– От тебя пахнет так, как будто тебя замариновали, – говорит Рупрехт.

Марио невозмутимо жует резинку и проводит рукой по напомаженным волосам.

– Ну так чего мы ждем?

– Найелла, – отвечает Деннис, который и сам все еще наполовину скрыт за дверью.

Марио переключает внимание на Скиппи: к его кроссовкам приделаны крошечные крылышки, а на охотничьей шляпе из крепированной бумаги красуется длинное крапчатое перо.

– Ты кто? Погоди, я сам угадаю… Ты, наверно, этот придурковатый эльф из твоей любимой дурацкой игры?

Скиппи трудился над этим костюмом три вечера подряд и в самом деле смотрится настоящим эльфом. Поверх взятого у Рупрехта зеленого вязаного жилета (одного из нескольких), который сел от стирки, он набросил колчан со светящимися палочками – Стрелами Света; Меч Песен из картона и фольги свисает с его пояса в ножнах, смастеренных из рукоятки от теннисной ракетки, вместе со скатанной в свиток картой Страны Надежд (эффект натурального пергамента: пропитать обычный лист бумаги крепким кофе, затем засунуть в духовку, разогретую до 200 градусов).

Наряд Рупрехта куда более прозаичен: штаны, галстук, очки в роговой оправе и коричневый твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, чересчур длинный и недостаточно широкий.

– Слушай, фон Дурень, тебе разве никто не объяснил, что сегодня все наряжаются в костюмы, а?

Рупрехт удивленно моргает.

– Я Хидео Тамаси, – отвечает он.

Марио глядит на него непонимающе.

– Заслуженный профессор физики в Стэнфорде! Который совершил революционный прорыв во всей области космологии! Возможно, крупнейший ученый со времен Эйнштейна!

– A-а, тот самый Хидео Тамаси, – соображает Марио.

Деннис качает головой:

– Вот что я вам скажу, Скиппи с Минетом: я даже не представлял, что вы могли бы выглядеть еще более по-идиотски, чем всегда. Но это что-то особенное.

– Ну а ты, Деннис? – спрашивает Скиппи. – Ты-то кем вырядился?

Не отвечая, Деннис выходит в коридор и делает оборот на 360 градусов в своем помятом темно-сером костюме. Из кармана рубашки торчит целая батарея перьевых ручек, а галстук заколот булавкой с символикой Сибрука.

– Не можешь угадать? Подожди, сейчас я подскажу… – Он обеими руками энергично трет себе лицо и волосы, а потом, растрепанный и раскрасневшийся, громогласно ревет: – Ну вы, разини, шевелитесь живее! Тут вам не детский сад! Стройными рядами – или вон отсюда! Или по-моему – или на помойку! – Его глаза бегают от одного лица к другому, а те между тем уже, похоже, начинают догадываться… – Ну, впрочем, маскарад еще не до конца готов… Точнее, это лишь половина маскарада, – сообщает он как-то загадочно, а потом, повернув голову, кричит в глубину комнаты: – Ну что ты там – готов?

– Готов, – раздается голос Найелла, как будто сильно расстроенный.

– Внимание, джентльмены…

Дверь наконец распахивается, и Деннис, отвесив поклон, как инспектор манежа, отступает в сторону, а в середине комнаты показывается Найелл в чудовищном сарафане в цветочек, в светлом парике и на высоких каблуках. Под платье засунуты два больших шара (наверху) и подушка (в районе живота); на лицо Найелла старательно нанесен слой косметики ядовитых цветов.

Остальные не сразу понимают, насколько гениально задуман этот дуэт, потом наконец кто-то хихикает, а затем хихиканье быстро перерастает в хохот.

– Над чем смеетесь, шуты гороховые? – лает Деннис. – Смех – занятие для болванов! Пометь у себя, Труди… – Тут Найелл послушно лезет в сумочку и достает планшет для записей. – Ван Дорен – временное отстранение от занятий! Джастер – исключение! Этого итальяшку зажарить мне на пицце! Нет, погоди – закатать в рулет! Черт возьми, Труди, почему ты так чертовски медленно пишешь – ты, случайно, не беременна опять?

– Нет, господин, прошу прощения, господин, – фальцетом отвечает Найелл и съеживается.

– Хорошо, молодчина.

Деннис хлопает Найелла по спине, и у того из промежности падает мяч для регби, запеленатый в “фирменную сибрукскую” ткань – синюю с золотом.

– Если он узнает – ты покойник, – говорит Скиппи. – Считай, что ты мертвее мертвых.

– Джастер, когда я захочу услышать твое мнение, я попрошу тебя высказаться, – продолжает Деннис, а потом поворачивается к компании ряженых, которые собирались идти вниз, но тут притормозили и столпились вокруг двери: – Пригладить волосы! Причесать мозги! Повторяйте за мной! Доложите мне, если старик подаст голос! Ну что, ребята, готовы? Ученик Сибрука должен всегда быть готов. Готов работать. Готов играть. Готов слушать своих учителей – особенно же самого великого просветителя из всех, Иисуса. Как-то раз Иисус спросил меня: Грег, в чем твой секрет? А я ответил: Иисус, изучай свои конспекты! Ступай на уроки! Сбрей эту бороду! Заявляешься в первый день на работу одетый как хиппи – конечно тебя распнут, и не важно, кто твой папаша…

И вот таким манером фальшивый и.о. директора и его суррогатная жена выходят из комнаты и, оказавшись во главе процессии, ведут толпу вниз по лестнице, а вокруг них звенит смех остальных мальчишек; мнения разделяются примерно поровну: одни восхищаются их бравадой, другие весело предвкушают момент, когда их поймают с поличным.

– Подождите, я кое-что забыл…

Но никто не слышит, кавалькада уже сбежала вниз по винтовой лестнице. Вернувшись к себе в комнату, Скиппи переворачивает подушку и что-то ищет под ней.

Он уже много дней не принимал таблеток. Отчасти из-за того, что в последний раз, когда он их принимал, его стошнило на Кевина Вонга; но в основном все-таки из-за того, что он увидел ее,из-за того, что те чувства, которые нахлынули на него, прогнали прежние чувства – ну, может быть, не полностью их прогнали, но хотя бы загнали их в какие-то подвальные глубины, откуда уже не доносится их шепот и ворчание. Он по-прежнему волнуется – особенно сегодня, он так и не смог себя заставить ничего съесть, а всякий раз, как он думает о Девушке с Фрисби, а думает он о ней каждую секунду, его сердце бьется со скоростью триллион миль в час, – но это уже волнение совсем другого рода. Это не так, как бывает, когда все мгновения объединяются против него, перебрасывая его от одного мига до другого. Скорее, одно следует за другим, совсем как в рассказах, и воздух вокруг него кажется бурным, чистым и холодным, как будто он стоит под водопадом. Может ли быть такое явление, как счастливый ужас? Скиппи знает одно: ему совсем не хочется отгонять от себя это состояние. Впрочем, на всякий случай он кладет трубочку с таблетками в колчан, а потом бежит догонять остальных ребят, которые ручейком текут по узким, обшитым темными панелями коридорам Башни и выходят в школьный двор, где останавливаются и переводят дух…

Навалилась ночь, кромешно темная – луну и звезды заслонили грозовые тучи, которые, похоже, все еще продолжают прибывать на сцену; в воздухе застыл неподвижный дождь – он не падает, а висит, трепеща, и ждет, когда ты в него шагнешь. Но это еще не все. Из засыпанного листьями проулка, ведущего к пончиковой “У Эда”, с улицы, которая змеится мимо резиденции священников, подходя к задним воротам школы Сент-Бриджид, с той дороги у теннисного корта, которая подходит к главному входу, стекается множество костюмированных фигур, и среди этих ковбоев, чертей, пауков-великанов, регбистов, Джейсонов и Фредди, покойников, иллюстрирующих разные стадии трупного разложения, – среди них есть и костюмированные женские фигуры. На автостоянке – настоящее буйство обнаженных ног: поблескивая серебром, они высаживаются из “саабов”, “ауди” и внедорожников, а когда эти машины уезжают, обладательницы ног сбрасывают с плеч пальто, открывая не менее обнаженные руки, обнаженные талии и декольте – открытые настолько, насколько это позволяется приличиями.

Похоже, что девушки, в массе своей, пожертвовали творческим подходом в пользу редкой возможности одеться пофривольнее. Шаловливые медсестры вышагивают рядом с эксцентричными ковбойшами; пышнотелая Лара Крофт в ботфортах до бедер несет перламутровый хвост русалки, которая на один головокружительный миг кажется голой выше пояса – пока до тебя не доходит, что на ней трико телесного цвета; женщина-полицейский садомазохистского вида, порно-Клеопатра, четыре пошатывающиеся принцессы, идущие рука об руку на каблучках, подобающих принцессам, по ухабистому переулку; две Женщины-Кошки, уже выгибающие спины друг на друга, целое полчище Бетани в разных обличьях (наряды скопированы с различных видеозаписей), – и все они стекаются в одно место и пристраиваются к очереди, которая стоит на ступеньках, ведущих в спортзал, откуда доносится музыка и заманчиво блестят разноцветные огоньки…

Пансионеры, пытаясь все это рассмотреть, ненадолго останавливаются, словно не желая дальше идти: кажется, они очутились в земном раю, не покидая пределов своей школы, и теперь им страшно, что наваждение вот-вот рассеется, пьянящее видение растает в воздухе… Но потом все как один передумывают и спешат присоединиться к очереди.

На верхних ступеньках Автоматор отдает последние распоряжения Говарду-Трусу и мисс Макинтайр:

– Сейчас семь сорок пять. Я хочу, чтобы в восемь тридцать эти двери были заперты.После восьми тридцати ВХОД КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН – при любых обстоятельствах! До десяти тридцати вечера никто не должен покидать помещения без вашего разрешения. А если кто-то уходит, то ВОЗВРАЩАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО. Если кто-то будет вести себя вызывающе или неприлично – немедленно вызывайте их родителей. А если кто-нибудь, – тут он повышает голос, – будет иметь при себе или окажется под воздействием алкоголя или каких-либо наркотических веществ, он будет наказан немедленным отчислением до полного выяснения обстоятельств школьным комитетом.

Он бросает испепеляющий взгляд на вереницу скованных внезапным ужасом подростков, которые боятся шелохнуться и пикнуть, чтобы не дохнуть спиртным.

– Хорошо, – говорит и.о. директора.

Он уже опаздывает на свой благотворительный обед в Сибрукском клубе регбистов. Простившись со смотрителями вечера, он спускается по лестнице мимо очереди школьников, направляясь к парковке, и вдруг, уже пройдя несколько шагов от конца этого хвоста, останавливается. Почесав в голове, он оборачивается и медленно шагает назад, как будто и сам толком не знает зачем. Но вот он доходит до Денниса и Найелла.

Среди участников маскарада воцаряется гробовая тишина. Пригладив свой красный галстук, оправив свой темно-серый блейзер, Автоматор, сощурив глаза, пристально глядит на Денниса. Деннис, нарядившийся в точности так же, что-то нервно напевает себе под нос, уставившись на рептильную шею Макса Брейди, который стоит перед ним. Кое-кто из стоящих в очереди уже не выдерживает и хихикает. Всем, кто смотрит на них – а смотрят на них все до одного, – кажется, будто Автоматор глядится в ярмарочное зеркало. Он переводит взгляд на Найелла, а потом снова на Денниса. Он уже собирается что-то сказать, но передумывает; простояв так, в полном молчании, целую минуту, в упор разглядывая Денниса, который вот-вот расплачется, Автоматор наконец, пробурчав что-то, поворачивается и уходит по своим делам.

Все слушают, как замирают его шаги на парковке, как с лязгом открывается и потом захлопывается дверь его автомобиля, как заводится мотор; наконец, когда машина на большой скорости уносится в ночную тьму, наступает всеобщее бурное веселье.

– Вы все отчислены! – кричит и.о. директора Деннис Хоуи. – Хэллоуин запрещен! Созерцайте свои пупы! Воздержитесь от замечаний!

Найелл только трясет головой и молча благодарит Бога, которому он уже обещал никогда больше не слушать Денниса.

Двери открываются, и очередь быстро движется вперед. Но прежде чем начнется вечеринка, остается пройти через последнее испытание – через вестибюль спортзала, где за столом одиноко сидит отец Грин и собирает входную плату. Здесь, при бездушном и беспощадно ярком освещении, все они вновь выглядят детьми – как бы роскошны или причудливы ни были их наряды; школьники проходят мимо стола, бросая в ведерко свои помятые пятерки, а священник благодарит их безличным, подчеркнуто вежливым тоном, стойко отводя взгляд от святотатственных костюмов (а таких здесь подавляющее большинство), не говоря уж об акрах голой, покрытой пупырышками кожи, – и все же по участникам празднества пробегает какой-то холодок, словно их подвергают унижению, и они спешат как можно скорее…

– О, мистер Джастер!

Скиппи неохотно возвращается назад. В чем дело? Он что, не видел, что Скиппи положил деньги? Ресницы священника – длинные и, что удивительно, почти женские – взлетают кверху, открывая черные, как уголь, глаза.

– Кажется, вы теряете крылышко? – Он вытягивает узловатый палец.

Скиппи смотри вниз – действительно, от пятки одного из сапожек из драконьей кожи отстают перья. Он нагибается, быстро закрепляет их, а потом, пробормотав слова благодарности, спешит в зал.

Все остальные уже ушли; всюду темнота, и Скиппи едва ли не вечность блуждает наобум, пробираясь между ведьмами, мутантами, троллями и террористами, не в состоянии опознать никого из знакомых. Все свободное место завешано черными тканями, украшенными звездами, полумесяцами и таинственными рунами. Под потолком, будто неприкаянные души, парят черные воздушные шары, с карниза свисает веревочная черная паутина, из стен выбираются изувеченные манекены, а над будкой диджея, где Уоллес Уиллис – ведущий гитарист “Шэдоуфакса”, главной рок-группы Сибрукского колледжа – меняет пластинки, щерится редкозубая тыква, как будто правящая бал на этой вакханалии. Когда глаза Скиппи привыкают к темноте, ему удается опознать почти всех участников карнавала мужского пола. Вон тот Зевс с ватной бородой, в купальном халате, – это Одиссеас Антопопополус; активист ИРА в камуфляже и вязаном шлеме может быть только Муирисом де Балдрейтом. Но некоторые персонажи все еще остаются загадочными. Например, зловещая Смерть, прячущая лицо под капюшоном плаща, ростом не ниже метра девяноста, – кто это? Или вон тот розовый кролик, еще более зловещий, отплясывающий джитеррбаг рядом с Винсентом Бейли и Гектором О’Луни? А все эти девушки – неужели они те самые, которых он видит каждый день, когда они толпятся в “Тексако” в очереди за сигаретами или телефонными карточками? Неужели они все это время втайне и были вот этим? Если бы не выцветшая разметка баскетбольного корта на полу, единственный видимый признак прежнего материального воплощения этого зала, Скиппи бы решил, что по ошибке попал не туда…

Назад к карточке книги "Скиппи умирает"