Текст книги "Скиппи умирает"

Автор книги: Пол Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

– Кто-то же должен был что-то сделать, – ворчливо объясняет Деннис, как бы в ответ на осуждающие взгляды остальных. – Иначе бы он так до конца жизни сох по этой красотке.

– Интересно, говорит ли он ей мою коронную фразу? – Марио тянет шею, чтобы лучше видеть.

– Мне кажется, он вообще ничего не говорит. – Рупрехт задумчиво грызет большой палец.

– Совершенно неважно, что он ей скажет, – говорит Деннис. – Скиппи и эта девушка – из двух совершенно разных миров. Это все равно как если бы рыба пыталась познакомиться с супермоделью. Эта рыба могла бы сколько угодно стараться и отпускать лучшие на свете остроты – а что толку? Она все равно останется рыбой – с чешуей, хвостом и так далее.

– Тогда зачем же ты его толкнул к ней? – спрашивает Джефф.

– Чтобы вернуть его на землю, к реальности, – с сознанием собственной правоты заявляет Деннис. – Чем скорее он обнаружит истину, тем лучше. Знойные красотки вроде нее не станут крутить романы с худосочными сопляками вроде него. Не станут, и все тут! Так устроен мир.

Все задумчиво молчат, а потом Джефф говорит:

– Так обычно устроен мир. Но как знать, может быть, сегодня все иначе?

– А почему, скажи, сегодня все должно быть иначе, а, глупая ты задница?

– Потому что сейчас Хэллоуин. – Джефф поворачивается к Денису своей пластилиновой маской, изображающей трупное гниение, и принимается говорить своим любимым замогильным басом: – Это древнее празднество Самайн, когда ворота между нашим миром и Загробным царством открываются и потусторонняя нечисть беспрепятственно проникает на землю. Все законы теряют силу, и все становится не таким, как всегда…

– Не сомневаюсь, – говорит Деннис. – Только сегодня еще не Хэллоуин. Сегодня пятница, двадцать шестое октября.

Рупрехт, беззвучно захлебнувшись, смотрит на часы, а потом, не говоря ни слова, мчится к боковой двери и вылетает в коридор. Деннис, Марио и Джефф удивленно переглядываются. Они еще никогда в жизни не видели, чтобы Рупрехт так быстро бегал.

– М-м-м, – говорит Деннис задумчиво. – Кажется, я понимаю, что ты хотел сказать.

И они с усилившимся интересом принимаются вновь наблюдать за Скиппи.

Пока, как и можно было предсказать, дела идут плохо. Он врезался прямо в нее, наполовину расплескав ее напиток, и теперь она глядит на него со смесью ужаса и презрения, причем второе начинает побеждать первое с каждой секундой, пока он стоит перед ней, подергиваясь, моргая и не произнося ни слова. Но он никак не может придумать, что ей сказать! Вблизи она еще прекраснее, и всякий раз, как она на него смотрит, он чувствует, будто в него ударяет молния.

– М-м, извини, – наконец выдавливает он из себя.

– Ничего страшного, – говорит девушка с нескрываемой иронией.

Она уже делает шаг в сторону, хочет отойти от него. Он импульсивно преграждает ей путь.

– Дэниел, – выпаливает он. – Так меня зовут.

– Отлично, – отвечает девушка, а потом, видя, что он не трогается с места, с явной неохотой произносит: – Лори.

– Лори, – повторяет он, а потом, подергиваясь и моргая, снова впадает в молчание.

Где-то за кулисами его мозг мечется, силясь потушить вспыхнувший сразу повсюду пожар, и кричит ему: скажи что-нибудь еще! скажи что-нибудь еще!Но мозг не подсказывает ему, что именно нужно говорить, поэтому он раскрывает рот, понятия не имея о словах, которые оттуда сейчас вылетят, и вдруг слышит собственный голос:

– Тебе нравится… йетзи?

– Что такое “йетзи”? – Она произносит это слово тоном упреждающего презрения – такого жгучего, что могло бы прожечь даже металл.

Вид у девушки такой, как будто она вот-вот умрет от скуки.

– У тебя колес нет? – спрашивает она.

– У меня есть ингалятор от астмы, – быстро отвечает он. Девушка просто молча смотрит на него.

– М-м, – мычит он.

Все его тело будто стонет в агонии! Он не сдержался – ведь ингалятор у него прямо в руке! Теперь он смотрит себе на башмаки – от одного опять отваливается крылышко. Ему хочется провалиться сквозь землю – и тут его осеняет. Он запускает руку в колчан со Стрелами Света и…

– Вот что у меня есть, – чуть дыша, он протягивает ей трубочку.

– Что это? – спрашивает она без особого энтузиазма.

– Это… м-м, это таблетки от тошноты в дороге.

– От тошноты в дороге?

Скиппи молча кивает. Она пристально смотрит на него, как будто ждет, чтобы он завершил свою мысль.

– Но ты же никуда не едешь, – говорит она наконец.

– Нет, но…

Он хочет рассказать ей про эти таблетки – что они уносят тебя вдаль, хотя ты остаешься где и был; но не успевает он это сказать, как это кажется ему ужасно глупым, и он осекается, прогнувшись под тяжестью собственной глупости. Она права: он же никуда не едет. Он все испортил, навеки, и нет никакого способа как-то стереть это из ее памяти. Теперь ему хочется одного: чтобы все закончилось.

– Нет, – повторяет он.

Девушка хмурит лоб, как будто что-то подсчитывает в уме. А потом говорит:

– А что будет, если смешать таблетки от тошноты с ингалятором от астмы?

– Не знаю, – отвечает Скиппи.

Она смотрит куда-то поверх его плеча, и вдруг ее глаза застывают и расширяются. Скиппи оборачивается, чтобы тоже поглядеть в ту сторону, и видит, что главные двери отперты. Это странно: его часы показывают только 9:45.

– Все это страшно убого, – решает девушка. – Я ухожу отсюда.

Не успевает Скиппи ничего сказать, как она уже идет прочь – и каждый ее шаг ударяет кувалдой по его сердцу, разбивая его на крошечные кусочки. Потом она останавливается и – через плечо, таким тоном, каким разговаривают с бездомной собакой где-нибудь в парке, – осведомляется:

– Идешь со мной?

Скиппи почему-то начинает лопотать что-то о том, что нужно спрашивать разрешения, прежде чем куда-то выйти. Но она уже далеко, где-то в середине зала.

– Эй, подожди!

Он идет вслед за ней и догоняет ее, когда она уже входит в гардероб; оттуда они бок о бок выходят в ночную темноту.

– Ни хера себе, – говорит Деннис.

– Да, мощная штука этот Хэллоуин, – замечает Марио. – Может, этими сверхъестественными силами как раз и объясняются мои сегодняшние таинственные неудачи с дамами. Раз уж прирожденный неудачник вроде Скиппи сумел вот так запросто закадрить эту сексапильную курочку, – значит, творится действительно черт знает что.

Тем временем сквозь толпу проталкивается какая-то долговязая тень. Еще один провал: это тень, от которой все отшатываются. Она вращает глазами и скалит зубы, она хватает по пути всех девушек, срывает маски и буравит их взглядом, а потом отпихивает в сторону. Ей попадается на глаза девушка, которая, спотыкаясь, вся в слезах, идет в другом направлении; пышное платье соскальзывает с плеч, так что кажется, будто она пытается высвободиться из объятий огромной бело-розовой медузы. Тень устремляется к этой девушке, хватает ее за запястье и притягивает к себе.

– Где твоя подруга? – повелительно спрашивает тень. – Лори – где она?

Но плачущая девушка вместо ответа только разражается новыми рыданиями. Тень ругается и идет обратно, толкая всех направо и налево, хотя перед ней и так все расступаются.

Говард и мисс Макинтайр не возвращаются в спортзал после того, как песня заканчивается. Как только они выходят за дверь, их околдовывает вид ночной школы. В этой чернильной, скованной сном тишине знакомые школьные коридоры кажутся подземными помещениями какого-то мавзолея, где уже много веков не ступала нога человека; Говард невольно борется с искушением кричать, улюлюкать, скакать и шуметь, чтобы взорвать эту гулкую тишь. Каждый шаг словно обещает увести их в глубины неисследованной территории. Вскоре музыка становится лишь отдаленным невнятным шумом.

Наконец они входят в кабинет географии. У них над головами продолжает непрерывно бушевать гроза, словно они оказались в подбрюшье какой-то небесной транспортной развязки, где каждую секунду с грохотом сталкиваются бестелесные локомотивы.

– Мы сейчас быстренько выпьем, а потом вернемся туда, – говорит мисс Макинтайр.

Она ищет среди конфискованных бутылок в пакетах нужные ингредиенты (похоже, она всерьез говорила о “космополитенах”), а Говард, засунув руки в карманы, разглядывает картинки на стенах. Кабинет географии от пола до потолка увешан фотографиями, картами и иллюстрациями. Одна стена целиком отведена под аэрофотоснимки Земли: вот буйные цветные волны, которые оказываются – если прочитать текст под ними – облаками вокруг Эвереста, вот вид сверху на ледяные щиты Патагонии с радугой, вот сотни тысяч фламинго, летящих над озером в Кении, вот голубые капельки Мальдивских островов. На другой стене изображения счастливых сборщиков бананов в Южной Америке, счастливых шахтеров в Рейнско-Рурской долине, счастливых племен в тропических лесах соседствуют с диаграммами, иллюстрирующими темы “ОСНОВНЫЕ ПРЕДМЕТЫ ЭКСПОРТА ЕВРОПЫ”, “МИНЕРАЛЫ И ИХ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ”, “КОЛТАН – ПУТЬ ОТ КОНГО ДО ТВОЕГО ТЕЛЕФОНА!”. Этот кабинет – просто храм, посвященный гармоничному устройству мира: тут собран целый арсенал, описание множества фактов и процессов – природных, научных, сельскохозяйственных, экономических, причем все они мирно сосуществуют на этих стенах, тогда как человеческие результаты и побочные эффекты всех этих взаимодействий – принуждение, истязания, порабощение, с которыми связан каждый заработанный доллар, каждый шаг на пути к пресловутому прогрессу, – все это оставлено для его, Говардова, предмета – истории, этого темного двойника, кровавой тени географии.

– Мне очень нравятся эти вулканы, – говорит он, остановившись у изображений возле двери. – Сейчас мало где увидишь вулканы.

– Водка… клюквенный сок… черт, нужно еще что-то… – бормочет себе под нос мисс Макинтайр. – Я не расслышала – вы что-то сказали?

– Я просто вспомнил, что вы раньше говорили – про то, как Земля рождалась из столкновения всех этих могучих сил… Это правда: смотришь на все эти картинки – и понимаешь, что мы сейчас ходим по декорациям невероятного эпического фильма, съемки которого прекратились сто миллионов лет назад…

– “Куантро”! – выкрикивает она и снова зарывается в пакеты с бутылками. – “Куантро”, “Куантро”… а-а, да ну его к черту! – Она делает глоток из водочной бутылки, потом передает бутылку Говарду: – Выпейте тоже, это вас согреет.

– Ну, ваше здоровье, – говорит он.

Она игриво ударяет кулаком по донышку бутылки. Он делает глоток. Водка, обжигая все внутри, течет в желудок. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, он говорит:

– Теперь я совсем не слышу музыку.

– Мы вернемся туда через минуту, – говорит она, заскакивает на учительский стол и садится, скрестив ноги; оттуда она насмешливо смотрит на Говарда, будто бесенок с поганки. – Так, значит, вы тоскуете по палеозою – верно?

– Сейчас как-то уж слишком все спокойно. Никакого горообразования, все те же материки и океаны. Ну, изредка погибнут в землетрясении несколько тысяч человек – и нет катастрофы страшнее.

Она выслушивает это с лукавой улыбкой, как игрок, которому выпали сразу десятка, валет, дама, король и туз одной масти, хотя игра идет всего лишь на спички.

– Драматические события, возможно, еще впереди, – говорит она. – Вот это все, например. – И показывает на доску у себя за спиной, где написано мелом:

Глобальное потепление:

Обезлесение −> опустынивание

Исчезновение ареалов −> уменьшение биоразнообразия −> массовое вымирание

Повышение температуры −> засухи −> неурожаи

Таяние ледниковых покровов на полюсах −> подъем уровня мирового океана −> наводнения

Изменение курса Гольфстрима −> континентальное оледенение −> ледниковый период

– Ледниковый период! Да, для большинства людей это было бы катастрофой, правда? Или если Дублин, Лондон, Нью-Йорк вдруг окажутся под водой?

– Это верно, – соглашается Говард.

– Некоторые ученые считают, что мы уже перешли черту, после которой возврат невозможен. По их подсчетам мир, который мы знаем, просуществует еще лет пятнадцать. А мы, возможно, окажемся самым последним поколением нашего биологического вида. – Она быстро произносит все это самым обычным разговорным тоном, как будто это просто запутанный длинный анекдот с несмешным концом, не предназначенный для юных ушей. – Ребята к этому очень серьезно относятся. Сдают в утиль банки из-под кока-колы, используют энергосберегающие электрические лампочки. Вчера они все писали письма китайскому послу. Китайское правительство собирается строить плотину в месте, находящемся под охраной ЮНЕСКО, угрожая разрушить дома миллионов людей, в том числе народа накси – а это один из последних народов в мире, где сохранился матриархат, – вы не знали, Говард? Ребята были так рассержены! Но большинству людей, похоже, все это совершенно безразлично.

– У них нет вас – той, которая бы их вдохновляла, – замечает Говард.

– Думаю, мы даже представить не в состоянии, что наш образ жизни когда-нибудь изменится, – продолжает она, не обращая внимания на его неуклюжую лесть. – Не говоря уж о том, что ему вообще настанет конец. Точно так же, как здесь мальчишки иногда делают глупости – ну, например, карабкаются на электрические столбы, прыгают на скейтбордах с трехметровых стен – просто потому, что не могут себе представить, что это такое – покалечиться. Им кажется, что можно так рисковать вечно. Так же и мы. Но ничто не длится вечно. Цивилизации приходит конец, всему приходит конец – вы же этому учите их на своих уроках истории, да?

Она произносит эти слова нежно, будто напевает колыбельную. Ее колено, обтянутое чулком, касается его бедра. Кажется, сам воздух искрится.

– История учит нас тому, что она ничему не учит, – вспоминает Говард.

– Это отнюдь не говорит в пользу учителей истории – правда? – шепчет она ему.

Стоя перед ней у доски, Говард вдруг сознает, что позади него сейчас пустые школьные парты и никто в целом мире не знает, где они сейчас.

– Так научите вы меня чему-нибудь, – подстрекает он ее. – Займитесь моим образованием.

Ее глаза блуждают по потолку: она делает вид, будто ищет там какую-то мысль; потом, подавшись вперед, она сообщает ему доверительным шепотом:

– Мне кажется, вы больше не влюблены в свою подругу.

Это болезненный укол, но Говард продолжает улыбаться:

– Значит, вы видите меня насквозь?

– Вас нетрудно раскусить, – говорит она, проводя кончиком пальца по его лицу. – У вас все здесь и так написано.

– А может быть, я тоже вижу вас насквозь, – парирует Говард.

– Вот как? И что же вы видите?

– Вижу, вы хотите, чтобы я вас поцеловал.

Она смущенно смеется и свешивает ноги со стола.

– Это не то, что вы видите, – говорит она.

Она уходит в дальний конец класса, оправляя платье. А потом дружелюбным, но безличным тоном, в точности как телеведущая, задающая очередной вопрос гостю, произносит:

– Расскажите, почему вы ушли с фондовой биржи, чтобы стать учителем. Вы внезапно ощутили потребность делать что-то осмысленное? Или погоня за богатством вас перестала привлекать?

Говард понимает, что это просто обруч, через который ему нужно проскочить; он допустил промах, и этот диалог, при всей его искусственности, – единственный возможный путь назад, к тому, что эти губы обещали ему еще несколько секунд назад. Он некоторое время молчит, обдумывает свою тактику, удерживает прежнюю позицию у стола, а потом отвечает таким же ровным, приятным тоном:

– Ну, скорее, это я перестал привлекать погоню за богатством.

– Погорели, – говорит она без всякого выражения.

Говард пожимает плечами. Он вдруг осознает, что все это до сих пор слишком чувствительно, чтобы просто иронизировать или слишком беспечно обсуждать.

– Такое случается, – говорит она. – Это тяжелая работа, она не всем подходит.

– Люди, которые лишились своих денег, были менее философски настроены.

– Поэтому вас и прозвали Говардом-Трусом?

– Нет.

– Значит, это как-то связано с тем, что произошло в карьере Долки? – Ее глаза, сощурившись, хищно смотрят на него. – С тем прыжком на эластичном тросе? Когда ваш друг покалечился?

Говард молча улыбается.

– Значит, это вы должны были тогда прыгать, да? – Она отворачивается, а потом продолжает прежним сладким голосом телеведущей: – Обеспокоенный своей репутаций, вы не справились с работой в Лондоне и вернулись домой, решив, что станете вести достойную, но лишенную рисков жизнь. Вот как вы стали учителем истории. – Она прислоняется к двери, ее глаза посверкивают на него сквозь тени. – Здесь вы всегда знаете, чем все кончится, здесь вас не подстерегают неожиданности. Это все равно что расхаживать среди невероятных декораций для исторического фильма, который закончили снимать много лет назад.

У Говарда мелькает мысль: а вдруг она ненавидит его? Впрочем, это не кажется ему препятствием к тому, ради чего они здесь укрылись.

– Разным людям подходят разные работы, – говорит он дружелюбным тоном. – Вы ведь тоже когда-то хотели стать учителем.

– Да я кем только не хотела стать, – кивает она. – Но у меня никогда не было определенного призвания. А быть учителем нужно действительно сильно хотеть. Невозможно сильно хотеть быть, например, консультантом, потому что там много платят. Там тебе уже подсовывают готовую мотивацию. Так намного легче.

– И все-таки вы здесь.

Она смеется:

– Да, верно… Мне просто захотелось чего-то нового. Новизна очень стимулирует – вы не согласны?

Она сложила руки за спиной, а подбородок отвернула вбок. Говард приближается к ней, будто к темной пропасти; его движения кажутся автоматическими, как будто он – только выдуманный персонаж из книжки, которую он читает.

– Кажется, кто-то сказал, – продолжает она, – что испытывать скуку – непростительный грех?

– Говорить так – это и значит испытывать скуку.

– Какая разница? – говорит она и прислоняется головой к двери. – Мир такой огромный – столько всего можно увидеть, сделать… А для нас – тут, на Западе, где у людей больше денег, власти и свободы, чем когда-либо… – Она качает головой. – Скучать просто преступление. Это оскорбление для всех, у кого нет денег, власти и свободы. – Она снова смотрит на него. – Вам не кажется, что мы должны любой ценой бежать от скуки?

Эти последние слова произносятся прямо в губы Говарду, а остальная ее философия теряется у него во рту. Ее тело льнет к нему, он прижимает ее к доске, они плотно соприкасаются бедрами, и слова ПОТЕПЛЕНИЕ ОПУСТЫНИВАНИЕ НАВОДНЕНИЯ ВЫМИРАНИЕ становятся неразборчивыми, расплываются под ее спиной. Она покусывает его губы, ее руки скользят по его груди, обхватывают его плечи; из ее горла невольно вырывается хрип, неожиданно мужской, когда он быстро проводит рукой у нее между ног, а затем она пихает его назад, пока он не наталкивается на учительский стол. Говард забирается на стол, а она – на него. На улице непогода достигла апогея: ветер ревет, воет и бьется в окно, словно чудище, сбежавшее из палеозоя или исторического фильма; а когда запускается демонический механизм из движущихся рук, бедер и ртов, Говард – возможно, не совсем на уровне сознания, а где-то чуть ниже, чуть глубже – снова оказывается там, где он оказывался уже много дней и ночей: на краю выветренной стены карьера, в полукольце затененных лиц, и видит, как чья-то рука протягивает ему полоску бумаги, на которой написано его имя, будто весы, взвешивающие его душу…

http:/ /www.bbc.co.uk/science/goodmorningtomorrow.htm

Нам очень приятно, что профессор Хидео Тамаси сейчас на связи с нами, чтобы ответить на ваши вопросы о параллельных вселенных и о мире М-теории, который удивительнее любой фантастики…

Кристал: Вы много говорите о других измерениях, которые так малы, что мы не можем их видеть. Это просто не укладывается в голове.

Проф. Тамаси: Ты прав, Кристал, не укладывается. Высшие измерения противоречат интуиции, потому что наши мозги биологически запрограммированы так, чтобы воспринимать окружающий мир только в трех пространственных измерениях и еще в одном – временном. Однако этих четырех измерений пространства-времени недостаточно, чтобы объяснить сотворение и устройство Вселенной. Пускай мы их не видим, но эти высшие измерения, или гиперпространство, позволяют нам объяснить такие явления, которые иначе оставались бы загадкой. М-теория описывает движение мембран по этим измерениям; одни из них очень малы, как частицы, а другие очень велики, как вселенные. Таким образом, она дает нам возможность перебросить мост от субатомного мира к макромиру.

Баста-Мув: А откуда берутся эти мембраны?

Проф. Тамаси: Хороший вопрос, Баста. Согласно М-теории, мультиверсум состоит из мембран-универсумов, которые плавают, как пузыри, в Ничто. Каждый такой пузырь выступает как отдельная квантовая флуктуация внутри этого Ничто. Так все время могут возникать новые универсумы – вселенные.

Стэнфорд-Баунд: Тамаси-сан, для меня великая честь говорить с вами. У меня такой вопрос: может ли человек попасть через гиперпространство в одну из этих ближайших вселенных?

Проф. Тамаси: Видите ли, Стэнфорд, уравнения Эйнштейна не исключают возможности перескочить в гиперпространство через пространственно-временной тоннель, чтобы попасть в другую Вселенную. Однако нынешние технологии не позволяют нам накопить достаточное количество энергии, чтобы открыть для себя такой тоннель.

Стэнфорд-Баунд: А как насчет уже существующих ворот – например, таких, как черные дыры?

Проф. Тамаси: Исходя из тех объяснений, которые у нас есть в настоящий момент для черных дыр, это, конечно, всего лишь теория. Самый короткий ответ будет такой: мы просто не знаем, возможно такое или нет. Быть может, они могли бы увести нас в другую Вселенную. А может быть, они увели бы нас к отдаленным краям нашей Вселенной или назад – в прошлое. Скорее всего, человек бы просто не пережил такого путешествия, а даже если бы и пережил, то у него возникли бы серьезные проблемы с возвращением назад.

Скиппи и Лори: А что будет, если принять одновременно ингалятор от астмы и таблетки от тошноты в дороге?

Вначале ничего особенного не происходит, а потом вдруг все начинает медленно приходить в движение: например, когда делаешь шаг вперед, то проходит очень много времени, прежде чем твоя нога касается земли, и кажется, будто можно и дальше подниматься так вверх, вверх, совсем как на Луне! Вот это прыжок! – кричишь ты. Лори идет за тобой, она смеется и смеется, все вдруг сделалось очень смешным – названия шоколадок, выставленных возле кассы в “Тексако”, человек с большим носом, который выгуливает собаку – тоже с большим носом, даже городская шпана, которая глазеет на ваши костюмы, как будто ты только что сошел с борта космического корабля, прилетел из будущего, до которого еще тысячи лет, и теперь бродишь всюду, рассматривая наконечники стрел и шерстистых мамонтов. Такое ощущение, что тебя окружает какое-то туманное силовое поле, оно и греет тебя, и смешит, и ты не можешь понять, от чего это – от таблеток, от ингалятора или от того, что она рядом с тобой? И вообще – неужели все это происходит на самом деле?

Ворота парка заперты, поэтому вы перепрыгиваете через забор и идете к озеру и сидите там на качелях, вы вдыхаете еще немного Рупрехтова венталина: это так странно – как будто чихаешь наизнанку! Потом ты раскачиваешь Лори на качелях, а потом она тебя, потому что, говорит она, иначе будет нечестно, а потом снова начинается дождь, и вы втискиваетесь оба на одни качели, укрывшись под одним зонтиком, – это черный зонтик, который кто-то выбросил, а ты нашел, в кустах, прямо у выхода из спортзала, я тебя не сдавливаю? спрашивает она, нет, все в порядке, говоришь ты. У Лори звонит телефон, она вынимает его и нажимает на кнопку “сброс”. Телефон умолкает, но немедленно звонит снова. Кто это? Да никто, говорит она и выключает телефон, а потом шарит в карманах и говорит: давай еще вот эти попробуем. А вокруг хлещет дождь хлщщщщщщщщ-хлщщщщщщщщ.

Что это?

Называются “Риталин”.

А для чего они?

Не знаю.

Но у нее их полный карман. Ты глотаешь одну таблетку потом две потом три потом вроде ничего но твоя голова начинает делать вот так – фрррршшшш – всякий раз как ты ею крутишь как будто несешься на лыжах по снегу а когда моргаешь это каждый раз как будто такое долгое-долгое путешествие восемьдесят дней вокруг света всякий раз когда открываешь глаза будто оказываешься в каком-то новом месте только рядом с тобой Лори ты всякий раз улетаешь куда-то в космос а она все время возвращает тебя назад давай кататься наперегонки говорит она но трава же мокрая да какая разница ты скатываешься вниз с холма ты выигрываешь нет я выиграла говорит она ладно мы оба выиграли ты встаешь но твоя голова продолжает кружиться вы снимаете друг с друга травинки ее рука замирает в твоих волосах твоя рука замирает в ее волосах

а потом вы оба бежите, бежите и бежите, а потом оказываетесь “У Эда”, вы входите и покупаете пончики и кока-колу и садитесь за столик, друг напротив друга. Что же происходит? Происходит то, что Лори – самая прекрасная девушка на свете, самая прекрасная, какая только может быть, она прекраснее, чем самая прекрасная картина, прекраснее, чем океаны закаты дельфины ледники. Ты хочешь сказать ей об этом, но она уже старается подавить смех. Ты веришь в летающие тарелки? – спрашивает она. Верю, говоришь ты.

Потому что… одна такая… летающая тарелка… зависла… прямо… у тебя… над головой… и тут она бросает пончик тебе на голову а ты бросаешь его в нее она снова бросает его в тебя и вот уже вы бросаетесь в друг друга всеми остальными пончиками

О-о-о! они уже прилетели захватить Землю!

Сопротивление бесполезно!

а потом приходит тот китаец и поднимает крик и тут ты замечаешь что все на вас смотрят и что всюду разбросаны пончики но вот буря улеглась и появляются кусочки ясного неба, большие здоровенные дыры темно-синего цвета между облаками как будто кто-то срывает бумажную обертку с рождественского подарка а Лори говорит давай еще погуляем и вы идете по улице к шоссе. Мимо вас проносятся машины но свет их фар мелькает слишком быстро и не может осветить все фонари и все дома. Лори пытается рассказать тебе что-то про свою подругу но все время забывает на чем остановилась и опять начинает все сначала. Это лучшая ночь в твоей жизни. Вышибалы в черных пиджаках на входе в “Л-А Найтс” внимательно разглядывают удостоверения всех, кто хочет войти, и наклоняются поцеловать девушек со стройными ногами и в топах на тонких бретельках. Наверху облаков почти не осталось, ты замечаешь, как одна звездочка мигает как будто лично тебе, а когда видишь, что какая-нибудь звезда вдруг делается такой яркой – значит, это спутник и он установил твое местонахождение лучом своего отслеживающего устройства. Лори говорит, ну а что это за костюм у тебя такой, и ты начинаешь рассказывать ей о “Стране надежд”, о принцессе Надежде, о трех демонах, об Огненном Льде, о том, которого никогда не видно, и что ты – тот парень, Джед, который пытается найти волшебное оружие и спасти королевство.

А-а, вот оно что… говорит Лори. Тебе нравятся видеоигры? спрашиваешь ты. Нет, отвечает она. М-м-м, может, хватит уже об этом трепаться, ладно? А у тебя что за костюм? спрашиваешь ты ее. А, это мама купила для меня в Нью-Йорке. Это то платье, в котором Бетани выступала на церемонии “Грэмми”. Ого – ты хочешь сказать, что она была там в этом самом платье? Ты в нем выглядишь так… Эй, ну что? Ну, просто оно похоже на платье от Марка Джейкобса, которое стоит восемьсот долларов. А, ясно. Черт, Скиппи, не будь таким идиотом! Тебе нравится Бетани? – спрашивает она. Да, говоришь ты. Я ее обожаю, говорит Лори. Ты очень на нее похожа, говоришь ты. Правда? Лори приятно это слышать. Конечно, говоришь ты, хотя Бетани блондинка и вообще немножко лахудра, а Лори в пять миллионов раз красивее ее. Некоторые мои подружки говорят мне то же самое, говорит она. Но мама не разрешает мне осветлять волосы. А у тебя какие родители? Они всегда на твоей стороне? М-м. Откуда ни возьмись выскакивает Игра и кричит на тебя! Ну, иногда. Я не очень часто их вижу, я ведь пансионер. А, ясно. Это, наверно, жутко – все время приходится торчать в школе. А как ты там развлекаешься? Ну, там у меня есть приятель, Рупрехт. Ты начинаешь рассказывать ей про Рупрехта и его изобретения. Ей это нравится, ей кажется это забавным. Ну ладно, сумасшедший товарищ по комнате, странные видеоигры, загибает она пальцы… А ты чем-нибудь нормальным занимаешься? М-м. Так да или нет? Плаванием, вспоминаешь ты. Да? Ну да, и ты рассказываешь ей о вашей команде пловцов, о соревнованиях и о кубке, который ты выиграл. Ты выиграл кубок? – удивляется она. Да, на последних соревнованиях, а после каникул будут еще соревнования, в каком-то другом месте. Ну надо же, говорит она. Это так клево. Да, но я думаю бросить все это. А почему ты хочешь бросить? Ты пожимаешь плечами. Потому что я терпеть не могу это плавание. Вдруг ты замечаешь, что небо темно-синее, оно волнуется, плещет и струится, совсем как вода, – что это с ним такое? Погоди секунду, это ты, наркотик – ты быстро отворачиваешься от нее в сторону, чтобы она не видела. Но она ничего не видит, она вместо этого говорит: хотела бы я тоже уметь что-нибудь делать. Ты вытираешь щеки, а потом снова поворачиваешься к ней лицом. Зачем? Просто чтобы уметь что-то хорошо делать, говорит она, мне кажется, это так здорово. Ты думаешь, А зачем ей хотеть уметь что-то хорошо делать, раз она – это она? Когда она – самое совершенное существо на свете? Но вместо это ты говоришь: ты хорошо играешь в фрисби.

Откуда ты знаешь?

Все застывает – небо, машины – Ну, просто… мне кажется, ты должна хорошо играть, разве нет?

Мне нравится фрисби, кивает она. Но я мечтаю стать певицей – настоящей классной певицей. Может, тебе надо выступить в каком-нибудь шоу? – говоришь ты. У меня страх сцены, говорит она. Она скрещивает руки, смотрит вверх, на небо. Это было бы так здорово – делать что-то такое, чтобы чувствовать себя особенной. Ты замираешь, ты смотришь на нее с удивлением. А разве ты не чувствуешь себя особенной?

Теперь она снова глядит на тебя. Она улыбается. Нет, чаще всего я не чувствую себя особенной.

Твой мозг кричит тебе: черт возьми! ты должен ее поцеловать!!!

Наверно, мне пора домой, говорит она.

Проф. Тамаси: Вначале мы представляли себе одиннадцатое измерение как некое очень спокойное место, по которому эти мембраны, эти вселенные, тихо плывут, как облака по ясному летнему небу. И для нас оставалось загадкой, как подобный безмятежный сценарий мог привести к такому событию, как Большой взрыв. Но вот однажды я разговаривал по телефону со своим братом. Мы с ним вспоминали, как в детстве отец возил нас в гавань в Йокогаме. В ту пору мой брат очень увлекался кораблями, а там часто стояли американские эсминцы. Это были огромные корабли, высотой, наверное, шестьдесят метров, а длиной – в два или даже три городских квартала. Но однажды мы пришли в доки и увидели эсминец – корабль-разрушитель, – который сам оказался наполовину разрушен. Вся его передняя часть была полностью смята, совсем как у автомобиля, который на большой скорости врезался в телеграфный столб. Но что же могло нанести такие разрушения в открытом море? Мы спросили кого-то, и нам объяснили, что в этот корабль ударила волна – одна-единственная волна, которая взялась неизвестно откуда, обрушилась на нос судна и смяла все до самого капитанского мостика, причинив больше ущерба, чем могли бы сделать все корабельные орудия, даже если выстрелить из них одновременно. В море такие неуправляемые волны называются “белыми волнами”. И я задал себе вопрос: а что, если похожие белые волны существуют и в высших измерениях? Что, если одиннадцатое измерение вовсе никакое не тихое место, а, наоборот, очень бурное место, и целые вселенные проносятся по нему, как гигантские штормовые волны? Представьте себе, какой бы произошел катаклизм, если бы одна из этих вселенных – “белых волн” столкнулась с другой Вселенной. Я считаю, что Большой взрыв – это и есть последствие именно такого столкновения. Две мембраны, две Вселенные врезаются друг в друга; энергия, которая при этом высвобождается, – это и есть Большой взрыв, который порождает нашу Вселенную. К тому же такая модель снимает проблему единичности. Вселенные могут сталкиваться все время, производя бесконечное количество Больших взрывов.

Назад к карточке книги "Скиппи умирает"