Текст книги "Европа-45. Европа-Запад"

Автор книги: Павел Загребельный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)

Это была расшифрованная радиограмма, принесенная Клифтоном два часа тому назад. Телеграмма была лаконичная: «На траверсе Нордкапа «Тирпиц» торпедирован советской подводной лодкой. Отчаянно смелый маневр. Эскадра повернула назад и вошла в фиорд».

Клифтон взглянул на капитана. Тот тоже смотрел на своего ординардца, и по его глазам Честер понял, что Роупер видел, как он читал радиограмму.

– Вы что-то хотели сказать, сержант Честер? – спокойно спросил Роупер.

– Да, сэр. Я хотел... Я хотел только спросить, не надо ли мне отнести что-нибудь в радиорубку?

– Нет, не надо. Можете идти спать. Эта ночь будет у нас спокойная.

Клифтон стоял, не двигаясь с места.

– Вы что-то хотели еще, сержант Честер?

– Да, сэр. Я хотел только спросить: эскадра идет дальше?

– Эскадра возвращается на базу.

– А...– Клифтон хотел сказать: «А как же с этой радиограммой о «Тирпице»?» Но не сказал этого, у него получилось другое. – А я как раз хотел просить вас, чтобы меня отпустили на мой корабль.

– То есть?

– На «Меркурий», где я служил.

– Вы хотите этого?

– Да, сэр.

Честеру хотелось сказать еще: «Я хочу, чтобы вы отправили в адмиралтейство эту последнюю телеграмму»,– но он не отважился. Все-таки он был только сержант, а Роупер не слушался даже адмирала. Не годится сержанту давать указания офицерам его королевского величества.

– Поднимитесь на палубу к вахтенному офицеру,– спокойно проговорил Роупер,– и передайте ему приказ адмирала о том, чтобы вас немедленно перебросили на «Меркурий».

– Да, сэр.

– Выполняйте.

– Слушаю, сэр.

Они расстались, как и встретились: холодно, официально. Кратковременная служба Клифтона Честера у капитана английской разведки Нормана Роупера закончилась. Оставляя корабль, Клифтон еще надеялся, что капитан все-таки отправит эту телеграмму и из Уайтхолла придет приказ, чтобы эскадра сопровождала транспорты, однако надежды его были напрасны.

Под утро, если вообще можно говорить об утре в этих широтах, где в летние месяцы тянется нескончаемый полярный день,– под утро эскадра все-таки развернулась. С крейсера была передана коммодору конвоя светограмма, согласно которой транспорты должны были добираться до Мурманска без охраны, не вместе, а поодиночке, на свой страх и риск. Коммодор, забыв о британской сдержанности, ответил бранью, которую сигнальщик педантично передал на флагманский корабль. Настала вторая фаза жизни конвоя – фаза, которая должна была закончиться его смертью.

Беззащитные транспорты, чтобы отдалиться от района действий немецких подводных лодок, брали как можно выше, севернее, намереваясь обойти остров Медвежий – излюбленное место группировки фашистских пиратов,– забирались в высокие широты, где полярный день пламенел еще ярче, где он, казалось, был вечным, где солнце кружило по небу словно привязанное, не падая за горизонт и не уступая спасительной ночной темноте, которая укрыла бы британские корабли.

Моряки молили природу послать ночь, они проклинали этот вечный день, который не обещал им ни спасения, ни пощады. Брошенные на произвол судьбы своими военными кораблями, британские транспорты шли на верную смерть, но не отступали. Шли вперед, проклиная этот страшный полярный день, проклиная фашистов да еще своих братьев – военных моряков, которые ни в чем не были виноваты.

Все произошло так, как и должно было произойти. Сначала над районом, где рассыпались транспорты, закружил фашистский разведчик «кондор». Кружил спокойно, на недосягаемой высоте, с педантизмом палача вычисляя местонахождение каждого транспорта и сообщая данные своим базам.

Затем налетели другие «кондоры» – уже с бомбами, неуклюжие, но грозные. Они подожгли один танкер, и он долго полыхал страшным красным пламенем, не хотел тонуть, шел вперед, даже охваченный огнем, даже умирая.

Следующая волна нападения принесла «хейнкелей». Они сбросили торпеды. Три транспорта переломились пополам, один перевернулся, но и это было не все. Теперь пришла очередь торпедной атаки с подводных лодок, вызванных «кондором»,– они уже разворачивались вокруг транспортов, замыкая их в смертное кольцо.

А пока подводники готовились к атаке, налетели так называемые «штукасы», ревущие штурмовики «юнкерс-87»,– они падают почти на палубу корабля, сбрасывают тяжеленную бомбу и с ужасающим ревом проносятся дальше. «Штукасы» напали на «Меркурий», который до этого времени счастливо избегал вражеских атак. Шесть горбатых маленьких самолетов, двумя звеньями, по три машины в каждом, зашли с кормы, чтобы удачнее уложить бомбы вдоль корпуса судна, и понеслись на стройного красавца, сыпля на головы людей железные громы.

Однако люди не растерялись. Они палили по самолетам из чего только могли, били из зенитных пулеметов, из винтовок, из пистолетов. Тяжелое орудие, в расчете которого снова был Клифтон Честер, тоже ударило по фашистам один раз и другой; и, должно быть, это на его снаряд наткнулся в воздухе один из «штукасов». Снаряд начисто оторвал крыло самолета как раз в тот миг, когда штурмовик приближался к корме парохода. Со скрежетом, визгом, ревом промчавшись над палубой, сметая на своем пути все живое и мертвое, тяжелая машина врезалась в твердый настил на носу, как раз там, где были якорные гнезда.

Пилот знал, что гибнет. Спасти самолет или хоть собственную жизнь он уже не мог. И, наверно не желая гибнуть в одиночку, пилот решил последним усилием потопить корабль. Он успел отцепить тяжелую двухсотпятидесятикилограммовую бомбу, что висела под штурмовиком, как черная сытая свинья, но отцепил ее уже тогда, когда самолет коснулся палубы. Нос «Меркурия» содрогнулся от удара «штукаса», корабль даже осел немного вниз. Но, как только самолет, подскочив, как на трамплине, перелетел за борт, нос медленно стал подниматься – судно как раз преодолевало очередную волну,– и бомба, сброшенная фашистом, покатилась прямо к орудию Клифтона Честера.

Минул какой-то миг, осколок секунды. Где-то в металлическом чреве бомбы, наверно, работал механизм, который должен был вот-вот превратить две сотни килограммов взрывчатки в гром и пламя. Еще никто не успел ничего понять. Клифтон Честер машинально бросился к бомбе, упал на нее, забыв о смертельной опасности, и покатил страшную стальную сигару к борту. Пока она не взорвалась, надо было выбросить ее за борт. Иначе конец всему: и Клифтону, и его товарищам, и прекрасному «Меркурию». За борт, за борт!

Никто не успел прийти ему на помощь. Бомба докатилась до края палубы, приостановилась. Клифтон из последних сил подтолкнул ее, и она тяжело перевалилась за борт, увлекая за собою и Честера.

До воды бомба долетела раньше человека и утонула, так и не взорвавшись, а Клифтон остался на поверхности моря, поддерживаемый пробковым нагрудником. С «Меркурия» ему бросили индивидуальный плотик бальзового дерева – и это было все, что смогли для него сделать: на судно шла новая тройка «штукасов», и останавливаться, чтобы подобрать сержанта, значило, как говорят моряки, «пойти на грунт» всей командой, с Клифтоном в том числе.

«Меркурий» убегал от «штукасов», быстрый, прекрасный, закамуфлированный под цвет северных морей ломаными, косыми черно-белыми линиями на темно-голубом фоне. Бомбы рвались у него за кормой, и с каждым взрывом вода больно ударяла Честера. «Меркурий» уже, казалось, был вне опасности: «штукасы», сбросив свои бомбы, улетели на базу. Но вдруг на его пути появился новый враг, перед которым транспорт был безоружен.

Честер не видел врага. Узнал о его присутствии только тогда, когда возле левого борта «Меркурия» поднялось вверх несколько десятков тонн белой воды. Это была торпеда. Она угодила, казалось, в самую середину левого борта под ватерлинией, сделала огромную пробоину, и туда сразу же с неистовым грохотом ринулась вода. «Меркурий» чуть накренился на левый борт, но машины его работали так же четко, так же красиво резал волны гордый форштевень, так же уверенно поднималась над водой корма. Вторая торпеда ударила в судно с правого борта. Очевидно, здесь была не одна подводная лодка, караван окружала целая волчья стая. На этот раз пробоина в теле корабля оказалась огромной. Клифтон закрыл глаза, чтобы не видеть гибели своего «Меркурия». А когда открыл, увидел корабль, который так же гордо и уверенно мчался вперед. Машины работали полным ходом.

Но все же «Меркурий» тонул. Он умирал на бегу, хоть и мчался, рвался еще куда-то.

Через минуту он исчез. Море проглотило его бесследно, оно катило равнодушные волны над тем местом, где только что летел прекрасный, сказочный корабль. Море не оставило от «Меркурия» ничего. И Клифтон заплакал...

И будет так: этим же летом где-нибудь в Девоншире подъедет на велосипеде к маленькому домику паренек-письмоносец, постучит у калитки, крикнет: «Тетушка Перл, вам извещение из адмиралтейства!»

По всей Англии женщины в маленьких кирпичных домиках будут получать лаконичные извещения из адмиралтейства о том, что их сыновья погибли за короля и Британию. И не будут знать матери, где погибли их сыновья, на каких морях и кто повинен в их смерти.

А в «Лондон-газетте», наверно, сообщат о награждении капитана Нормана Роупера DSO^[18]или даже Виктория Кросс^[19], и Роупер будет гордо носить свой орден: ведь ни один человек на свете не узнает, что Роупер не герой, а преступник.

Единственный свидетель неотправленной телеграммы – сержант Клифтон Честер – уже никому не расскажет о том, что читал и слышал,– Роупер вовремя отправил его «на грунт» вместе с командой «Меркурия». Одна из тайн великой войны надежно упрятана в лучшем сейфе. Называется этот сейф – смерть.

Однако Клифтон Честер не умер. В тот суровый день, когда погибли его товарищи, когда тонули транспорты и танкеры, его подобрала немецкая подводная лодка – она плелась с поля неравного боя, ободранная и изувеченная. Еще раз Честер имел возможность убедиться в силе духа британских моряков, когда увидел исковерканные механизмы и измятую обшивку, которая лопнула в нескольких местах.

Но в тот день он был ко всему равнодушен. Равнодушен к тому, что его спасли фашисты, что пришлось стать к вспомогательной помпе и выкачивать воду, которая заполняла тесное нутро лодки. Он даже не подумал о том, что своим трудом, этим выкачиванием воды, в какой-то мере помогает спасению своих врагов. Он спасал не фашистов – спасал себя, чтобы выжить, уцелеть, вернуться домой в Англию и рассказать о поступке капитана Роупера, высказать все, что он не мог говорить на крейсере, находясь в железном плену военной дисциплины и субординации.

Он все вытерпел, все одолел. И страшную «Дорогу номер пятидесятый» в Северной Норвегии, где на каторжных работах умирали тысячи пленных, где зимой они пробивали многокилометровые автомобильные тоннели в снегу, жили в снегу, спали в нем, окутанные вечной чернотой полярной ночи, голодные, избитые, умирающие. И горечь неудачных побегов он испытал, когда рвался к границе нейтральной Швеции и все время натыкался на фашистские патрули. И мытарства в Дании, где он две недели сидел в какой-то дыре, боясь шевельнуться, надеясь дождаться какого-нибудь друга, а дождался опять-таки фашистов. И пересыльные лагеря, и лагеря каторжные, и штрафные команды...

Теперь он попал в этот лагерь уничтожения, где люди роются в земле, как кроты, и умирают, как мухи, изнуренные болезнями, голодом, холодом, замученные эсэсовцами.

Лежа на нарах рядом со своими товарищами – чехом Франтишеком Сливкой и итальянцем Пиппо Бенедетти, Клифтон вспоминал тот день сорок второго года, тот длинный, нескончаемый северный день, который принес столько горя. Доживет ли он до возвращения в Англию? Расскажет ли о том, что знает?

МЕРТВЫЕ ХВАТАЮТ ЖИВОГО

В монотонном шуме высоких деревьев старого парка слышалось какое-то грозное предупреждение. Они шевелили голыми ветвями над головой майора Роупера, напоминали ему о тех бешеных ветрах, что разгуливают над морями, почти не касаясь этого маленького островка на Темзе, старого парка и двухэтажной виллы из красного кирпича. Норман Роупер поежился, словно от холода. Он подумал о том, что скоро, быть может, придется плыть в Африку, откуда готовилось вторжение союзников в Европу, плыть по неспокойному весеннему океану, рискуя быть потопленным немецкой торпедой или налететь на немецкую мину. Ах, эти русские! Оттянули бы они на себя еще и подводные лодки, как оттягивают львиную часть наземных вооруженных сил Гитлера. Тогда можно было бы спокойно комбинировать военные действия англичан, не рискуя понапрасну.

Роупер свернул с дорожки и направился к вилле, топча прошлогоднюю пожелтевшую траву на газонах.

В его кабинете на первом этаже горел камин. Не горел, а тлел, но и это была роскошь, если принять во внимание, что король получал по карточкам для отопления Букингемского дворца столько же угля и дров, сколько и он, майор Интеллидженс сервис Норман Роупер.

Сбросив в передней шинель и фуражку с морской кокардой, майор прошел в кабинет, подвинул к камину кресло и протянул к огню большие покрасневшие от холода руки.

Роупер представлял собой тот тип англичан, какой можно увидеть в популярных иллюстрациях к криминальным повестям Агаты Кристи: высокий, с мощными челюстями, с упрямым ртом и густыми короткими бровями. От бессонных ночей у майора под глазами залегла синева. Кончик большого хрящеватого носа утомленно свисал над черными про-алами ноздрей. Майору было сорок два года, но с виду он был старше.

Сорок два года... До последней минуты он отдал их на службу Британии, а Британия отплатила ему всего майорскими погонами, да и то лишь после той проклятой операции в Ледовитом океане.

Когда в сороковом году капитан Роупер поймал немецкого шпиона, который следил за британской военной комиссией, проверявшей французские порты, его даже не поблагодарили. А шпион был нахальный. Он прицепился к комиссии уже на лондонском вокзале Виктория, вместе с англичанами переплыл канал и даже сумел пообедать с ними за одним столиком в ресторане Шербура. И за такую птицу – ничего! Правда, тогда Роупер почти ничем не рисковал. Не то что в Арктике, где «Тирпиц» мог влепить стокилограммовый снаряд прямо в его каюту.

И вот после всего этого он лишь майор. А тот сопляк Мартин – подполковник. Все знают, что он купил свои две бронзовые короны на погоны за деньги, но все делают вид, что это им неизвестно, а Мартин еще и задирает нос, строит из себя начальника.

Челюсти на бледном лице Роупера задвигались. Сейчас он злился на весь мир, на самого себя, на жизнь и на судьбу. Почему одни должны умирать, мерзнуть, гибнуть в море, разбиваться в самолетах, а другие получать деньги, чины и ордена, сидеть у каминов, курить дорогие сигареты, попивать цейлонский чай и рассылать во все стороны инструкции о том, как лучше умереть? Правда, он тоже был однажды виновником многих смертей. Двадцать два транспорта погибли тогда в Северном океане. Он сам послал их в пекло, зная, что возврата оттуда нет. Но его убедили, что лучше пусть погибнут эти транспорты, чем первоклассные военные корабли. Адмиралтейству нужно было основание, зацепка, чтобы вернуть эскадру. Он дал такую зацепку. Он выполнил свой долг перед Англией, и пусть кто-нибудь скажет, что это не так. Он верил правительству и премьеру Черчиллю, как верят в бога и в короля.

Роупер гордился своими соотечественниками. Разве есть еще где-нибудь на свете нация, которой свойствен такой оптимизм! Еще в сороковом году, когда война только лишь разгоралась, когда никто не знал, чем все это кончится, англичане дискутировали о будущем мире. Социальные реформы интересовали их больше, чем оборона.

При Марбл-Арч в Гайд-парке спикер, одетый в черное, говорил, обращаясь к прохожим, каждый день одно и то же: «Не ищите наших врагов там, где их нет. Британское правительство интернировало несколько сот человек лишь за то, что они немецкого происхождения, однако «пятая колонна» не сидит за проволокой лагерей. Она продолжает командовать в своих конторах при Банк-плейс и Ломбард-стрит. На ночь она ездит в машинах в Оксфорд, оставляя нас на растерзание гитлеровским бомбам. «Пятая колонна» гитлеризма – это наши банкиры и наши капиталисты. Они стремятся сговориться с Гитлером, они хотят мира с компромиссом».

На второй день рождества 1940 года немцы совершили налет на незащищенный Лондон. Они сбросили тысячи «сандвичей» – зажигательных и осколочных (чтобы не дать тушить пожары) бомб. Тогда сгорел исторический дом лондонской ратуши «Гвидхолл» и начисто было разрушено Сити с его банками и конторами.

Роупер был тогда доволен: все увидели, что тот краснобай в Гайд-парке молол чепуху. Разве могли английские банкиры сговариваться с фашистами? Если так рассуждать, то можно договориться до того, что и он, майор Роупер, действовал в Ледовитом океане заодно с гитлеровцами. Но это же глупости! Всякий здравомыслящий человек поймет, что рисковать дорогим ради не слишком дорогого не стоит. Военная эскадра, которую мог разгромить тогда «Тирпиц», разумеется же, была в десятки и сотни раз дороже старых транспортов, груженных свиной тушенкой и мазутом. Адмиралтейство правильно решило, отозвав эскадру, а он, Роупер, до конца выполнил свой воинский долг, помогая адмиралтейству в этой ответственной операции. Моралисты могут осуждать его. Станут вопить о безнравственности, о неэтичности, будут приписывать ему все смертные грехи, напыщенно вопрошая: как он мог покинуть в чужом холодном море своих соотечественников, как мог спокойно плыть домой, зная, что позади умирают британцы,– и так далее. Что ж, война есть война... На войне есть только приказ и есть его выполнение или невыполнение. Этично действует тот, кто исполняет свой долг.

Зазвонил телефон, прерывая раздумье Роупера. Майор снял трубку, немного помолчал со свойственной людям его профессии подозрительностью, затем негромко промолвил: «Вас слушают». Это была прекрасная форма телефонного обращения, ни к чему не обязывающая, неопределенная форма: «Вас слушают». Кто слушает, с охотой или без, как слушает – внимательно или просто повинуясь требовательному звонку,– ни на один из этих вопросов нельзя было отыскать ответа в равнодушных словах «вас слушают».

Говорил подполковник Мартин, непосредственный начальник майора Роупера. Его не обескуражило холодное «вас слушают» Роупера, он не стал, как обычно, ершиться и показывать свое служебное превосходство, он был мил и любезен, как никогда.

– Роупер,– кричал Мартин в трубку, заставляя майора морщиться от его резкого голоса,– Роупер, у меня сегодня свободный вечер, не хотите составить мне компанию в Чарлтон Джуниор Клабе?

– Если вам угодно,– начал было Роупер, но Мартин, неузнаваемо приветливый, отбросивший всю свою спесь Мартин, не дал ему договорить и закричал еще пронзительнее и бесшабашнее:

– Бросьте, Роупер! Свободный вечер – это свободный вечер. Мы можем обойтись без своих чинов, забыть войну, забыть нудную работу и превратиться наконец в нормальных людей. Вы согласны? Отвечайте!

– Если вам угодно...

– Вы неисправимы, Роупер! И все-таки я вас жду. Посылаю за вами катер. На набережной вас ждет моя машина. Полчаса, чтобы переодеться, вам хватит?

Роупер положил трубку телефона, недовольно поежился. Выскочка Мартин считал работу разведчиков нудной. Пожалуй, он считал ее и грязной для своих аристократических ручек. Хотя если правду молвить, то и в его аристократизм Роупер не очень-то верил. Ну что аристократичного в такой плебейской фамилии, как Мартин? Мартинов в Англии столько же, сколько Ивановых в России, Мюллеров в Германии или Ковальских в Польше.

И он еще смеет с таким пренебрежением говорить об их работе, о работе разведчиков, британских разведчиков – глаз и ушей Британии! Ведь в человеческом обществе нет такого второго учреждения, где было бы столько сотрудников, для которых существует одна вечная путеводная звезда: возвышенные, святые идеалы, патриотизм и постоянная готовность к самопожертвованию, к безымянным подвигам. Взять хотя бы его, Роупера. Иррациональные комплексы, неудовлетворенные инстинкты, жажда приключений и денег, так часто приписываемые работникам разведки,– все это ему в высшей степени чуждо. Чувство патриотизма – вот чем он руководствуется всегда и везде. Ибо он солдат и британец прежде всего, что бы там ни говорили эти болтуны из Гайд-парка, что бы ни думали о нем сомнительные аристократы типа Мартина.

Однако Мартин в тот вечер был настолько обворожителен, что и Роупер размяк и сидел за столиком в Чарлтон Джуниор Клабе напротив своего шефа совсем иной, чем час назад у себя в кабинете. Теперь он был просто вежливый джентльмен в черной паре – потягивал из бокала испанский херес, сдержанно улыбался на остроты облаченного во фрак Мартина, краснел, когда тот отпускал комплименты по его адресу. Он попробовал даже возражать, когда Мартин, увлекшись, начал расписывать достоинства майора Роупера.

– Дружище Роупер,– говорил Мартин,– я всегда замечал, что вы относитесь ко мне несколько настороженно, даже недоверчиво. И я всегда искал случая, чтобы доказать вам, что вы ошибаетесь, ибо я люблю вас, как брата, и ценю ваши способности, если хотите, выше своих собственных, хотя обо мне довольно-таки неплохого мнения в тех кругах, которые мы оба с вами ценим. Вы можете и сейчас объяснить эти мои слова действием хереса или еще чего-нибудь более крепкого, но завтра утром я смогу вам доказать, что слова мои – не пустой звук.

Мартин говорил и говорил... Роупер, никогда не любивший болтунов, сегодня терпеливо выслушивал все объяснения Мартина в любви; чуял какую-то перемену в своей собственной военной судьбе. А он ничего сейчас так не жаждал, как перемен. Пусть даже Африка. Пусть работа среди египтян или суданцев, пусть риск, отчаянные акции, невероятная дерзость под самым носом у врага, лишь бы доказать, что он прежде всего солдат, что тогда, в Северном океане, он действовал честно, выполнял приказ.

На прощание Мартин, загадочно улыбаясь, сказал Роуперу:

– Завтра утром я позвоню вам. Предполагается небольшая прогулка. Моя машина будет ждать вас на том самом месте, что и сегодня.

Когда на следующее утро Роупер сошел с катера и, закрываясь воротником шинели от брызг холодного дождя, подошел к черной закрытой машине, дверцу открыл ему не шофер Мартина, а сам подполковник.

– Сегодня я превращаюсь в вашего личного шофера, Роупер,– улыбаясь, промолвил подполковник.– Как спалось?

– Хорошо,– буркнул Роупер, удивление которого все возрастало.

– Что снилось?

– Представьте себе: собака.

– Любопытно!

– Мой постоянный сон! Как только началась война, начался и этот сон. Каждую ночь снится, что огромная рыжая собака перегрызает мне горло. Это до того неприятно, что я, как увижу ее во сне, сразу же просыпаюсь, чтобы не дать ей возможности ухватить меня за горло.

– Что же,– рассмеялся Мартин,– вы поступаете как истый разведчик. На Востоке существует такая поговорка: «Прежде чем твой враг перегрызет тебе горло, перегрызи ты ему». Что-то в этом роде.

– Этот сон символичен,– хмуро проговорил Роупер.– Очевидно, собака – это фашизм.

– Никогда не замечал у вас стремления к символике, Роупер,– искусно маневрируя среди потока машин, сказал Мартин.– Мне всегда казалось, что для вашего образа действий более характерна, как бы сказать, прямолинейность. Что-то в этом роде.

– Думаю, что вы можете разрешить своему подчиненному не быть слишком прямолинейным хотя бы во сне? – улыбнулся Роупер.

В столь трудное время даже наши сны принадлежат королю и Британии! – Голос Мартина стал непривычно торжественным.

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Роупер.

– К сожалению, дальше я пойти не могу. Через полчаса вы узнаете большее, а я не узнаю ничего.

– Куда мы едем? – только теперь поинтересовался Роупер.

– Так как мы уже почти у цели, то я открою вам эту тайну, не являющуюся для вас, как для лондонца, тайной: мы держим путь в Чекерс. Там вас ждут.

– Меня?

– Да. Я только ваш шофер. Не больше. Можете представить, какое вы DP^[20] если у вас шофер – подполковник.

– Я никогда не жаждал быть важным лицом,– не подхватывая шутки Мартина, сказал Роупер.

– Но почему же? Ди Пи – это звучит совсем не плохо!

– Положение всегда обязывает. У важных лиц слишком много забот. А когда у человека много забот, он начинает слишком суетиться, и тогда невольно теряешь к нему уважение.

– То есть вы хотите сказать, что предпочитаете людей одной идеи, одного дела?

– Хотя бы.

– Тогда я рад, что выбрал именно вас, Роупер.

– Выбрали? Для чего? Куда?

– Сейчас узнаете.

Машина остановилась напротив калитки небольшого садика, окружавшего одну из вилл Чекерса. Сквозь голые ветви деревьев можно было довольно отчетливо рассмотреть двухэтажный кирпичный особняк, обыкновенный особняк, каких в Англии тысячи, ничем не примечательное строение, на которое в иное время Роупер просто не обратил бы ни малейшего внимания.

– Идите, Роупер,– сказал мягко Мартин.– Идите, я подъеду за вами, как только вы освободитесь. Здесь моя власть над вами кончается. Боюсь, навсегда. И не только власть, но даже превосходство. Да хранит вас бог, Роупер!

Это уже было нечто новое в манере поведения Мартина. Роупер забеспокоился. Он подошел к калитке, попробовал открыть ее, но она оказалась запертой. В саду и возле виллы не было ни души. У Роупера от волнения вспотели ладони.

Он начинал догадываться, что здесь, в этом банальном особняке, сейчас решится его, Роупера, судьба. Почему здесь? Почему не в привычной служебной обстановке, не в кабинетах управления, не среди известных ему по службе людей?

Пошарив взглядом по омытой дождями калитке, Роупер нашел кнопку звонка, нажал ее костлявым пальцем. Звонок не разбудил тишины, мирно дремавшей в мокрых деревьях вокруг молчаливого особняка. Пустовали дорожки в садике. Ни одна тень не мелькнула в окнах. Роупер хотел было позвонить снова, как вдруг увидел, что по боковой аллее спешит к калитке хромой инвалид, старый ветеран, пожалуй еще викторианской эпохи, своеобразный музейный экспонат, с той только разницей, что облачен он был не в старомодный мундир, а в американский непромокаемый плащ.

Инвалид молча отворил калитку и провел майора через сад. У подъезда он, не говоря ни слова, показал Роуперу рукой, куда надо идти, и исчез.

Роупер вошел в темноватую переднюю, сбросил шинель, фуражку, пригладил волосы и нерешительно постучал в тяжелую дверь, ведущую в глубь виллы. Никакого ответа. Он нажал на дверь – она легко открылась. Сделал шаг через порог и очутился в большом продолговатом холле, стены которого были увешаны картинами кисти старых мастеров. Видимо, у Мартина все же были какие-то связи с аристократами, если он привез его, Роупера, в такой поистине аристократический особняк, где картин – как в старом замке, принадлежащем богатой фамилии.

Но – черт возьми! – какое отношение ко всему этому: к аристократии, к роскошным виллам и дорогим картинам – имеет он, майор Роупер?! С какой стати Мартин решил вводить его в свой круг, да еще таким таинственно-загадочным образом?

В двери, что была перед ним, колыхнулась тяжелая портьера, из-за нее показался высокий толстый мужчина с моложавым, румяным, как у жителя гор, лицом и седыми, взбитыми в невысокий кок реденькими волосами на массивном черепе. Мужчина был одет в полевую форму британской королевской гвардии. На левом рукаве его мундира было нашито изображение глаза – символ неусыпной бдительности, витой зеленый шнур аксельбанта встречался у кармана френча с целым семейством разнокалиберных брелоков, довольно странно выглядевших на военном мундире. Взглянув на погоны вошедшего и увидев, что это полковник, Роупер поспешно щелкнул каблуками и почтительно вытянулся перед старшим по чину.

– Рад с вами познакомиться,– быстро подходя к Роуперу густым басом промолвил полковник.– Виски?

Был десятый час утра, время, когда ни один англичанин виски не пьет. Однако Роупер не отважился отказаться.

Полковник подошел к невысокому столику, сел в кресло, показав Роуперу на кресло напротив, пододвинул к себе высокую бутылку и стакан. Налил в стакан прозрачной жидкости, добавил из сифона, стоявшего тут же, содовой и подвинул бутылку майору. Роупер поспешно проделал те же операции, что и полковник.

– За короля,– сказал полковник.

– За короля,– эхом отозвался майор.

– Курите? – спросил полковник, доставая из кожаной шкатулки, лежавшей на столике, длинную гавану и снова запирая шкатулку маленьким ключиком, который висел у него среди брелоков.

– Сигареты,– сказал Роупер, поняв, что претендовать на гавану после того, как у тебя перед носом замкнули шкатулку, было бы дерзостью и унижением.

– В вашем возрасте я тоже отдавал предпочтение сигаретам,– прокряхтел полковник.

В комнату вбежал черный пудель. Он сел неподалеку от полковника и выжидающе посмотрел на него. Полковник поднялся, взял с другого, совсем крошечного столика в углу тарелочку с едой и поставил ее перед пуделем.

«Я попал в совершенно изысканное общество,– мысленно посмеялся над собой Роупер,– картины, сигары, собаки...»

– Собака всегда должна получать еду из рук своего хозяина. Не так ли? – обратился к Роуперу полковник.

Майор почтительно наклонил голову.

– Мне вас хорошо рекомендовали, мистер Роупер,– помолчав немного, сказал полковник.

– Рад слышать это, сэр.

– Рекомендовали как великолепного, находчивого разведчика и прекрасного британца.

Рекомендовать Роупера мог, конечно же, Мартин.

– Я всегда готов доказать это, сэр,– ответил Роупер полковнику.

– Благодарю вас. Мне сказали, что вы хорошо знаете немецкий язык?

– Да, сэр.

– А также французский?

– Да, сэр.

– Итальянский тоже?

– Да, сэр.

– Зачем одному человеку так много языков? – засмеялся полковник.

– Я достаточно тщательно готовился к профессии разведчика.

– Мне нравятся такие люди,– пробормотал полковник.

– Благодарю, сэр.

– Я хотел бы дать вам одно поручение.

– С радостью выполню его, сэр.

– Пусть вас не смущает моя форма... э-э...

– Подполковник Мартин предупредил меня, чтобы я ничему не удивлялся.

– Это великолепно: ничему не удивляться! Вас не удивит, если я скажу, что лично вами заинтересовалось одно очень важное лицо?

– Ди Пи? – невольно вырвалось у Роупера.

– Ви Ди Пи^[21],– поправил его полковник.– Вы даже не можете представить, насколько это серьезно.

– Я стараюсь представить,– сказал Роупер, краснея.

– Ваши действия тогда, в Северном океане, ваша решительность в те минуты – такие вещи не забываются, мой дорогой майор,– почти сентиментально проговорил полковник.– Только исключительные люди способны на это. Когда мертвые хватают живого, нужно быть железным человеком, чтобы идти вперед и не оглядываться на них. Не так ли?