Текст книги "Европа-45. Европа-Запад"

Автор книги: Павел Загребельный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

Немцы не знают, где партизаны, сколько их и какое у них оружие. Но стоит им заприметить на фоне неба фигуры этих трех, как поднимется стрельба. Сейчас она предупредит...

Но она и на этот раз не успела: трое стали спускаться с гребня вниз, к шоссе, к колонне. Что они, с ума сошли?

Дорис тоже пошла за ними, но не отважилась покинуть спасительную тьму скалистого взгорья и подойти к застывшим на шоссе машинам. Трое подошли к одной машине, к другой, остановились. О чем-то заговорили. Сначала по-итальянски, быстро, неразборчиво. Потом снова перешли на английский, и снова Дорис ничего не поняла. О чем они договариваются? Знает ли об этом Михаил? Откуда в колонне итальянцы и англичане?

Дорис не могла знать, что в это время возле бронированного «мерседеса» происходил такой разговор:

– Синьор Петаччи, я пришел,– сказал Роупер.

– Вы принесли обещанное? – спросил из машины Марчелло.

– Джентльмены всегда выполняют обязательства.

– В таком случае я тоже джентльмен.

– Письма у вас?

– Вот они,– и Марчелло подал портфель.

– Я должен убедиться, что это те письма, которые мне нужны.

– Сколько угодно. Фонарик есть? Могу зажечь свет.

– Не надо света. Я сейчас. Письма настоящие. Можете получить свой паспорт.

Марчелло замялся.

– Дело в том, что я не один.

– Как прикажете вас понимать?

– Письма помогла достать моя сестра Кларетта. Вы должны гарантировать безопасность и ей.

– Назовите ее своей женой.

– Но у меня и жена есть.

– Тогда выбирайте между женой и сестрой. У меня, к сожалению, нет времени на семейные церемонии.

– Но наш договор!

– Я его выполнил.

– Вы негодяй! Оставить на произвол судьбы мою сестру! Ее знала вся Италия! Я застрелю вас за оскорбление нашей семьи.

– Лучшее лекарство от гнева – ожидание. Это сказал ваш земляк, философ Сенека. Подождите до утра. Утром здесь будут союзники. Они помогут вам. Они спасут дуче и защитят вашу сестру. А сейчас позвольте оставить вас. Я должен спешить, если вы хотите дождаться здесь английских танков, а не партизан бригады имени Гарибальди. Ари-ведере, синьор Петаччи.

Роупер подозвал Клифтона и американца.

– Идем,– сказал он.– Все сделано. Хвала всевышнему!

– А генерал? – спросил Юджин.

– Оставляем его здесь.

– Не станете ли вы доказывать, что этот петушок в машине и есть генерал? – поинтересовался американец.

– Почти генерал.

– А эта худая, как протестантский пастор, папка и есть те документы?

– Да, это они.

– И цена им – пятьдесят тысяч долларов?

– Вы не ошиблись.

– Я никогда не отличался способностями ясновидца, но на этот раз мне кажется, что майор говорит неправду, попросту врет,– резко сказал Юджин.

– Здесь не место для дискуссий,– прикрикнул на него майор.– Вы забываете, что вокруг – немцы.

– Я забыл об этом уже тогда, когда оставил свой пост, бросил «панцерфауст» и подался на эту итальянскую Калифорнию за золотом. А теперь мне хотелось бы знать все-таки, что мы здесь делали? И кто этот тореадор в узеньких брючках? И что в этой папке? Клифтон Честер тоже хочет это знать. Верно, Клиф?

– Полагаю, что да,– буркнул англичанин.– Мы полезли в какую-то темную авантюру, не предупредив командира.

– Тысяча проклятий! – воскликнул Роупер.– Надоели вы мне со своим командиром! Можно подумать, что национальная гордость, престиж союзнических армий для вас пустые слова! Да знаете ли вы, что сегодня ночью решается одно из важнейших дел второй мировой войны?

– Интересно узнать какое,– усмехнулся Юджин.

– Второе по своему значению,– продолжал Роупер.– Первым будет арест Гитлера, а сегодня мы должны арестовать Муссолини. В этой колонне едет дуче Италии!

– Ого!..– удовлетворенно проговорил Юджин.– Это мне начинает нравиться. Но почему мы не арестовали его до сих пор?

– Дуче охраняют. Он едет в специально оборудованном бронеавтомобиле.

– Трахнуть бы туда из «панцерфауста»!

– Мы должны захватить дуче живым. Его будет судить трибунал союзников.

– За каким же чертом лезли мы в эту яму?

– Для разведки. Я взял вас себе в помощь – одного меня легко могли бы убить. И тогда некому было бы сообщить союзническому командованию о местопребывании Муссолини. Сейчас мне сказали, что Муссолини действительно здесь, в одном из бронеавтомобилей. В этой папке документы, которые были при нем. Мы должны немедленно добраться до городка Муссо, где встретимся с первыми машинами генерала Кларка. Только что по радио я узнал: танки союзников перешли По. Они спешат на север, к озеру Комо. Надо, чтобы Муссолини попал в наши руки, а не в руки коммунистов.

– Если все коммунисты такие ребята, как наш командир, я не вижу никакой разницы,– сказал Юджин.

– Речь идет о престиже. История зафиксирует факт: Муссолини арестовали англо-американские войска.

– Американо-английские,– поправил Юджин.

– Пусть так. Ваши фамилии прогремят на весь мир. Ну? Нас ждут первые «джипы» генерала Кларка. Вы со мной?

– Наверно,– сказал Юджин.– Как, Клиф?

– Как ты, так и я.

Роупер спешил. Он полез вверх первым. Теперь ему было все равно: пойдут с ним эти двое или останутся со своим отрядом. Лишь бы отделаться от них. Еще днем он искал таких ребят, страшно было сунуться в колонну без поддержки и охраны. А теперь Роупер спешил исчезнуть в темноте, снова превратиться в человека, которого не было.

Он не знал, что его ждет впереди. На гребень горы навстречу майору и запыхавшимся Юджину и Клифтону вышла из темноты Дорис.

– Юджин, Клифтон,– встревоженно спросила она,– где вы были? Что делали там, внизу? Почему бросили пост?

Роупер не предполагал встретить кого-нибудь из партизан, а тем более эту женщину, которая осталась в доме. На какой-то миг майор растерялся, замер. Все молчали.

– Ну? – настаивала Дорис.– Клифтон, почему ты молчишь? Юджин!

Майор Роупер протянул руку и отстранил женщину. Так отстраняют ветку, продвигаясь лесом. Он не рассчитал, что ветка больно хлестнет идущих сзади. Слова Дорис, как тонкий прут, стегнули по лицам Клифтона и Юджина.

– Клифтон и Юджин,– сурово промолвила она,– говорите правду. Где вы были? Что все это значит?

– Дело в том,– начал было Клифтон, но его перебил Роупер:

– Замолчите!

– Клифтон хотел сказать, что мы ходили в разведку,– спокойно сообщил Юджин.

– А почему вы прятались? Кто посылал вас в разведку?

– Я запрещаю вам разговаривать,– сказал из темноты Роупер.– Идите за мной.

– Я не позволю вам идти, пока не услышу ответ. Здесь творится какое-то преступление. Разве для того мы шли через всю Германию, умирали и снова оживали? Юджин, Клифтон!

– Дорис,– тихо сказал Юджин,– там, в колонне,– Муссолини. Его надо захватить живьем. Вот и все. И теперь мы побежали. Партизаны здесь ничего не поделают, нужны настоящие солдаты, американские солдаты! Мы побежали за ними.

– А партизаны не настоящие солдаты? – голос женщины дрожал от гнева.– Разве вы не настоящие солдаты?

– Сержант Честер, уберите эту женщину,– приказал Роупер.

– Что вы сказали? – переспросил американец.

– Я сказал, чтобы вы сделали в ее коже несколько дырок! – крикнул Роупер.

– Майор,– ласково проговорил Юджин,– только что я вспомнил одну вещь. Оказывается, я читал не только «Куроводство», но и библию. Там сказано «Остановись и перевяжи его раны». Зачем же заставлять нас делать противоположное!

– Сержант Честер,– повторил майор,– приказываю вам стрелять.

– Мы прошли с ней всю Германию, капитан,– хмуро ответил Клифтон.

– Майор!—закричал Роупер.– Тысяча проклятий! Здесь вам не Арктика. Стреляйте в эту бабу! Я приказываю! Именем правительства Великобритании! Именем короля!

– Сэр,– держа автомат наизготовку, сказал Юджин,– к чему так много слов? Мой друг Клифтон не будет стрелять в эту женщину. Давайте поговорим о чем-нибудь еще.

– Ах, так!..

Юджин не успел выстрелить. Он упал от пули Роупера. В тот же миг рядом с ним в неуклюжей позе смерти лег и английский сержант Клифтон Честер. Так и лежали они на суровой, кремнистой итальянской земле, два красивых, отважных юноши, лежали далеко от своих домов, от родной земли.

Клифтон жил покорно и умер так же. Зато Юджин, сбитый с ног выстрелом, не сдавался, не хотел умирать. Он размахивал руками, хотел схватить свой автомат, который лежал где-то в камнях. Резкий, отчаянный стон-крик вырвался из мощной груди, однако его заглушил новый выстрел майора.

Третью пулю Роупер послал в Дорис. Он выстрелил не целясь. Женщина тяжело застонала, схватилась за живот и упала на колени. Потом боком, осторожно, в страшном молчании легла на землю.

Земля показалась Дорис мягкой, теплой и покачнулась медленно и мягко, как колыбель. Перед меркнущим взором небо задрожало мириадами золотых звезд. И прямо сквозь звезды в сторону, в неведомую черноту прыгнула высокая фигура. Майор Норман Роупер спешил.

Тихий и далекий, родной, как у Гейнца, голос спросил из-под звезд:

– Кто стрелял?

В голосе были тревога, страх, беспокойство.

– Кто там стонет?

Михаил нашел ее быстро, словно вокруг был светлый день. Нашел сразу, не ища, не шаря в темноте.

– Дорис, что с тобой? Почему ты здесь? Дорис!..

Ей так много надо было сказать ему, а сил не было. И она сказала только необходимое:

– Я умираю, Миша... Возьмите ребенка... Умоляю... Дитя... Внизу – Муссолини. Роупер – изменник. Клифтон– Юджин... Он их убил... И меня... Ах, добрый боже!..

Михаил припал к ней, слушал ее шепот, ждал ее слов, но она молчала. Начинались преждевременные роды. Новая жизнь не хотела смириться со смертью, и смерть отступила. Дорис еще жила. Она хотела жить до тех пор, пока не даст миру, земле, небу новую жизнь.

Михаил постелил на камнях шинели – свою и Питто, который прибежал вслед за командиром. Вдвоем с итальянцем они осторожно положили Дорис на шинели. Михаил быстро разрезал на женщине одежду.

– Найдите немедленно капитана Билла,– сказал Михаил.– Пусть привезет врача. И пусть следят за колонной. Чтоб ни один человек не ушел оттуда.

Он зажимал рукой рану Дорис. Он отдал бы сейчас всю свою кровь, только чтобы не чувствовать, как намокает под его ладонью теплая повязка. А женщина стонала тяжело, содрогалась от конвульсий, которые начинались где-то внизу живота.

Капитан Билл появился через несколько минут.

– Что случилось?

– Послали за врачом?

Голос Михаила был хриплый, словно чужой.

– Я приказал привезти,– капитан присел около Дорис.– Удалось вам узнать что-нибудь о колонне?

– Там, кажется, дуче.

– Святой Джованни! Не может быть!..

– Так сказала Дорис.

– Надо немедленно идти вниз и брать Муссолини.

– По-моему, немцы выдадут его сами. Поставьте им требования: они выдают нам дуче, мы пропускаем их в Швейцарию.

– Уже говорили с представителями. Предложили сложить оружие и убираться ко всем чертям.

– И что?

– Теперь они советуются со своим начальством. Не решаются. Думаю, согласятся.

– Они и дуче отдадут. Дуче нужен им как мертвому припарка. Надо его поискать. Мы тоже пойдем. Мало нас теперь. Вот... лежат.

– Кто их убил?

– Ваш радист. Майор Роупер. А в общем это тоже жертвы дуче.

– Заверяю вас, это его последние жертвы. Ну, пожелайте мне...

– От всего сердца.

И снова Михаил остался один с Дорис.

Акушерку нашли сразу. Синьора Грачиоли, которая знала все на свете, владела и этой профессией.

Синьора Грачиоли привычно делала свое дело. Ей приходилось принимать детей от старых и молодых, от здоровых и от умирающих. Она была предусмотрительна и добра, эта итальянская женщина с бледным, бескровным лицом и руками, которые не знали дрожи. Она захватила с собой маленькие, словно кукольные, вещицы, которые сохранялись у нее еще с довоенных времен: пеленки из тонкого белого полотна, кружевные чепчики и розовые распашонки,– и теперь заворачивала в тонкое полотно крохотного человечка, который слабым голоском заявлял о своем появлении на свет. Ласково ворковала:

– Мое хорошенькое, мое ласковое, мое святое! Я знала, что будет девочка и что я одену ее в розовое. Я знала, уйдут от нас проклятый дуче и все тедеско, и снова на моих руках будешь лежать ты! И я буду слушать твой голосок и заворачивать тебя в пеленочки. И пусть твоя жизнь будет такою же мягкой и хорошей, как эти пеленочки, как чепчики и распашоночки, которые приготовила тебе старая Сильвана.

А Дорис умирала. Она так и не увидела своего дитяти, не знала о его появлении на свет, никого не видела и не узнавала.

На земле не стало еще одного человека. А другой человек, которого считали мертвым,– Юджин – вернулся к жизни и закричал.

Покой принадлежал мертвым. Живые требовали забот. Накрыв лицо Дорис, Михаил подбежал к Юджину. Американец хватался за грудь, хотел сорвать с себя одежду, пытался подняться.

– Успокойся, Юджин,– Михаил положил ладонь ему на лоб.– Слышишь, Юджин? Это я, Михаил... Слышишь?

– Он заплатит,– бормотал американец.– Он мне заплатит... заплатит...

– Да, он заплатит. За твои раны, за смерть Клифа и Дори. Он обязательно заплатит,– сказал Скиба.

СУД ИСТОРИИ

В голове колонны все еще шли переговоры эсэсовцев с партизанами. Вдоль колонны сновали эсэсовские офицеры, тихие голоса переговаривались о чем-то.

Марчелло Петаччи тоже суетился. Бегал от машины к машине, прислушивался. Он первый узнал о требовании партизан: немцы должны были сдать оружие и выдать Муссолини с его спутниками, только тогда их пропустят на север. Рано или поздно это должно было произойти. Безопасность Муссолини теперь не интересовала Марчелло. А сам он – испанский консул, неприкосновенное лицо. Он поедет дальше, как только освободится впереди дорога, а все остальное пусть проваливается в тартарары. Кларетту он повезет с собой. Зиту можно будет выбросить из машины.

Марчелло Петаччи был не только глуп, но и мстителен. Он помнил, с каким презрением относились к нему все эти аристократы и сановники, как цедили сквозь зубы слова, когда приходилось говорить с ним, с оборванцем, плебеем, парвеню Петаччи. Что же, посмотрит он сейчас на всех этих министров и аристократов, как поведут они себя, когда узнают, чего хотят партизаны! Марчелло пробрался к машине главнокомандующего уже не существующей фашистской гвардии Ренато Риччи. Картинно поклонился ему и сказал из темноты:

– Синьор команданте, партизаны знают, что в колонне дуче. Они хотят захватить его вместе с нами. Немцы, кажется, согласны купить этой ценой свою свободу.

Риччи молчал.

– Синьор команданте может убедиться, что я говорю правду,– не отходил от него Марчелло.– Спросите любого эсэсовца.

– Какой вестник, такие и вести,– буркнул Риччи.– Убирайся отсюда, пока я не дал по твоей бандитской морде!

Марчелло отступил в темноту. А вокруг Риччи сразу же собрались фашисты. Размахивали руками, кричали, хватались за оружие. Не позволять! Ни за какую цену не позволять отделить их от конвоя.

Все они во главе с Риччи отправились к начальнику колонны. Эсэсовец даже выслушать их не захотел.

– Если я откажу партизанам,– сказал он, – мои ребята сами проложат дорогу к своей свободе с помощью автоматов. Разумеется, автоматы будут направлены не против партизан, а против вас. Рекомендую не поднимать шума.

– Это измена! —крикнул Риччи.

– Мы вас не выдаем, но и не защищаем. Пусть партизаны сами ищут в колонне тех, кто им нужен. Если сумеете исчезнуть – ваше счастье. Нам все равно. Мы хотим поскорее выехать из Италии и попасть в нейтральную страну.

Тогда горстка фашистов решила умереть, защищая своего вождя. Их осталось мало, очень мало. Они поняли это, как только собрались около бронированной «лянчии». Отчаяние диктовало им единственное решение: умереть. И, подбадривая самих себя, все еще не веря, что настал конец, они топтались на шоссе и кричали:

– Умрем возле своего дуче!

А впереди в колонне уже мигали белые светлячки электрических фонариков: капитан Билл вместе с Пиппо Бенедетти и несколькими партизанами-итальянцами осматривали машины, искали дуче. Бойцы отряда «Сталинград» остались с «панцерфаустами» охранять шоссе. Капитан Билл не решился рисковать их жизнью еще и здесь. Итальянцы породили такую нечисть, как Муссолини, пусть сами и убирают ее.

Светя фонариками, итальянские партизаны шли от машины к машине, а навстречу им из середины колонны доносилось отчаянное: «Умрем возле своего дуче! Возле своего вождя!»

Можно было сразу пойти туда и убедиться, действительно ли эти господа хотят умереть возле своего дуче или же просто решили пошуметь. Но капитан Билл был достаточно опытным человеком.

– Мне кажется, эта компания подняла крик только для того, чтобы дать Муссолини возможность удрать,– сказал он.– Следите, чтобы вперед не проскользнула ни одна тень. Проверяй всех в машинах.

Он шарил белым щупальцем фонарика в кузове большого «вандерера». Четверо немецких офицеров-эсэсовцев, один летчик и водитель. Кажется, ничего подозрительного. Капитан махнул фонариком, чтобы идти дальше. Но его схватил за руку Пиппо.

– Капитан,– прошептал бывший берсальер,– посветите, пожалуйста, еще раз. Вон туда, в уголок.

Снова в белом пятне показалась голова в немецкой офицерской фуражке, блеснули быстрые, черные, холодные, как у гадюки, глаза, еще раз капитан Билл увидел синий офицерский плащ с поднятым воротником.

– Дуче!—крикнул Пиппо.– Клянусь моей мамой!

– Бенедетти! Вы уверены? – почти торжественно спросил капитан Билл.

Еще бы, он – и ошибся! Эти выпученные водянистые глаза, тяжелый, как гиря, подбородок, широкая верхняя губа, даже воротник точнехонько так был поднят у Муссолини в тот сентябрьский день в Гран-Сассо, когда его спасали эсэсовцы Отто Скорцени. Только тогда губы Муссолини были сложены в пренебрежительную, гордую усмешку, а сегодня трясутся. Вот он оказался наконец перед простыми итальянцами без эсэсовской охраны! Пусть дает ответ за все.

– Он! Это он!—повторил Пиппо.

Капитан Билл направил пистолет на человека в одежде немецкого офицера-летчика.

– Именем итальянского народа вы арестованы!

Муссолини молча вылез из машины. Эсэсовцы дали ему дорогу. Окруженный партизанами, дуче подошел к тому месту, где темнела «лянчия» и где фашисты все еще выкрикивали: «Умрем возле своего вождя!»

– Вы умрете возле пустого броневика,– засмеялся Пиппо Бенедетти.

– С нами дуче! – снова крикнул Риччи.

– Дуче здесь, его арестовал итальянский народ,– спокойно сказал капитан.– Предлагаю сдать оружие и не чинить напрасного сопротивления!

Кто-то из фашистов заглянул в броневик. Кроме водителя, там не было никого. Дуче исчез. Они хотели умереть возле пустой машины.

– Аль драко!^[52]—послышались выкрики.– Нас предали! Где дуче? Риччи, что это означает?

– Высылайте уполномоченного,– обернулся к фашистам капитан Билл.– Быстро! Иначе я прикажу открыть огонь.

Из темноты вышел Риччи. Голос у него был совсем слабый.

– Где дуче? Покажите мне его,– сказал он.

Его подвели к фигуре с поднятым воротником. Риччи невольно содрогнулся. Дуче, их дуче хотел скрыться переодетым, как авантюрист, как странствующий актер, как босяк Петаччи.

– Мой дуче!..– прошептал он.– Неужели это вы?..

– Вождь должен быть шарлатаном,– засмеялся капитан Билл.– Это, кажется, сказал Наполеон. А ваш дуче всегда мечтал переплюнуть французского императора.

– Вождь должен быть шарлатаном,– как эхо повторил Риччи.

Он еще раз взглянул на Муссолини, на его блестящую фуражку, на чужой плащ и решительно повернулся к капитану:

– Мы сдаемся.

– Отберите у них оружие и охраняйте,– приказал партизанам капитан Билл, продолжая вместе с Пиппо осмотр колонны.

Пиппо первым открыл дверцу «мерседеса», в котором сидели Петаччи.

– Ого,– довольно воскликнул он,– да здесь целая семейка! Синьоры, прошу вас! Только подтыкайте свои юбочки, а то на дворе мокровато.

– Как ты смеешь?! —крикнул Марчелло.

– Капитан,– позвал Бенедетти командира,– поговорите, пожалуйста, с этим крикуном.

Капитан Билл подошел и спросил, в чем дело. Марчелло закричал что-то по-испански.

– Говорите, пожалуйста, по-итальянски,– попросил капитан.– А еще лучше выйти вместе с вашими дамами из машины и дать нам возможность продолжать свою работу.

– Я испанский консул,– закричал Марчелло,– вы не имеете права мной командовать! Я требую, чтобы мне позволили проехать.

– Почему же вы не требовали этого раньше? – поинтересовался капитан Билл.– Не понимаю, для чего иностранному дипломату присоединяться к такой подозрительной компании.

– Какой там он консул! – шепнул Пиппо капитану.– Это сын Муссолини, Виктор! Посмотрите, какая у него морда! А одет как! Лакированные туфли! Снять их с него. Пусть ходит, как ходили мы все двадцать пять лет!

– Что за женщины с вами? – спросил капитан Билл.

– Моя жена и секретарь.

– Врет!—снова зашептал Пиппо.– Та, мордастая, наверно, дочка Муссолини, что была замужем за графом Чиано.

– Должен вас задержать,– сказал капитан Билл.– Законы военного времени требуют этого. После тщательной проверки мы вас освободим. Или...

Он развел руками. Петаччи оглянулся на женщин, взглянул на партизан, схватился за карман, где у него был пистолет, но не решился вытащить оружие. Он слез с сиденья, незаметно отошел на два шага и вдруг прыгнул в темноту. Аль драко, к черту все на свете! И сестру, и любовницу, и бронированный «мерседес», и даже паспорт испанского консула, что так и остался в руках у капитана партизан. Аль драко!

Но Марчелло недалеко убежал. Крепкая рука Пиппо Бенедетти схватила его сзади за полу смокинга, другая рука того же Пиппо заехала «консулу» в ухо, а потом спокойно забралась в карман узеньких «дипломатических» брючек и выволокла оттуда пистолет.

– Этого туда же, к министрам,– махнул рукой капитан.– Женщин повезем отдельно.

Арестованных фашистов вывели из колонны, посадили на грузовики и отвезли в магистрат городка Донго. Пока Муссолини и его свита располагались в четырехэтажном доме магистрата, на шоссе кипела работа: обезоруженные эсэсовцы сами расчищали завал, чтобы ехать дальше, чтоб удрать поскорее из страны, где они натворили столько зла.

У партизан не было времени возиться с ними: они охраняли Муссолини.

Капитан Билл связался по радио со штабом пятьдесят второй партизанской бригады имени Гарибальди.

Партизан бросили на охрану шоссе и магистрали. К вечеру двадцать седьмого апреля капитану доложили, что у городка Комо появились первые американские «джипы». Американцы кого-то искали. Кого именно, капитан Билл теперь знал наверняка: они хотели спасти Муссолини от народного суда.

Капитан взял Пиппо Бенедетти и еще двоих партизан и распорядился перевезти дуче в казармы карабинеров в соседнем с Донго селе Гермасино. В казармах уже сидел арестованный перед этим федеральный фашистский секретарь из Комо Порта. Партизаны расположились в одной комнате с Муссолини и Порта. Капитан Билл приказал принести туда ужин.

Дуче был хмурый, молчаливый, хотя в его мутных глазах все еще вспыхивала последняя свечка надежды.

Когда партизаны предложили ему вместе поужинать, дуче оживился. Он сам завел разговор о войне, о стратегии, стал приставать к капитану Биллу, чтобы тот согласился с ним,– ведь действительно итальянцы нерешительно вели эту войну и потому не выиграли ее.

– Итальянцы – люди порядочные,– ответил капитан.– Они не хотят ничьей смерти. Зачем им война?

– Вы сказали: ничьей смерти? – переспросил Муссолини.

– Кроме преступников. В особенности военных преступников.

– Кого вы называете военными преступниками?

– Вас в первую очередь.

– Я вел итальянский народ к победам. Святой Доминик, мне пришлось дожить до таких дней!.. Мне холодно. Прикажите принести коньяку.

В четырнадцать часов десять минут двадцать восьмого апреля в городок Донго прибыл из Милана начальник штаба пятьдесят второй партизанской бригады имени Гарибальди полковник Валерио, бывший миланский бухгалтер Вальтер Аудизио.

В одной из комнат магистратуры собрался партизанский суд: полковник Валерио, капитан Билл и Пиппо Бенедетти. Михаил Скиба от участия в заседании партизанского трибунала отказался.

– Это дело итальянцев,– сказал он,– и никто не имеет права вмешиваться, кроме самих итальянцев.

Сорок минут спустя по улицам деревни Гермасино маршировала небольшая группа людей. Впереди шел вооруженный ручным пулеметом Пиппо Бенедетти, за ним – Муссолини. Потом капитан Билл и Кларетта Петаччи. Полковник Валерио с пистолетом в руке замыкал группу. На мосту в конце улицы стоял автомобиль. Дуче и Кларетту посадили в машину и повезли на север, в направлении Донго. Дуче сидел молча. Кларетта в отчаянии хватала его за руки, падала ему на грудь.

У полуострова Тремеццо, покрытого буйной весенней растительностью, машина остановилась. Полковник Валерио приказал арестованным выходить. Их подвели к ограде парка. Кларетта сказала дуче:

– Доволен ты, что я с тобой до конца?

Муссолини молчал. Он сумасшедшими глазами смотрел на полковника Валерио. А тот достал из кармана – не оружие, нет! – белый лист, на котором именем итальянского народа, именем справедливости, именем истории было написано – дуче знал это слово – смерть!

Слова приговора падали – тяжелые и звонкие, словно выкованные из стали:

– «За муки Италии, за позор Италии, за убийство итальянских юношей, за насилия над народом, за то, что продал родину, за то, что бросил ее в войну, за преступления перед своим народом, перед человечеством, перед всем миром – смерть! »

Пулемет Пиппо Бенедетти дал очередь. Прозвучали два выстрела из пистолета капитана Билла – последние выстре-лы, которыми народ Италии расправлялся с войной.

Потом пришла грузовая машина, трупы положили в кузов и отвезли в Милан. В тот самый Милан, где зарождались четверть века тому назад фашистские отряды и откуда Муссолини отправился в свой «поход на Рим». Там, на площади Лорето, палача итальянского народа и его любовницу повесили за ноги, и люди приходили на площадь, приезжали туда со всей Италии, чтобы посмотреть на дуче в последний раз – посмотреть и плюнуть.

ПЕСНЯ

– Стой! Кто идет?

– Европа, 45. Подходили, садились.

– Стой! Кто идет?

– Европа, 45.

Европа весны тысяча девятьсот сорок пятого года возвращалась из далекого похода, садилась к солдатским кострам, шла по улицам разбитых бомбежками городов, миновала сожженные села, перебиралась через реки, на которых не осталось ни одного моста, молча склоняла голову перед тысячами и миллионами солдатских могил.

Европа. Хмурые кафедральные соборы над прозрачными реками и казенная бронза императорских памятников на площадях городов. Великие картины в холодных музеях и триумфальные арки, построенные для тех, кто пролил больше всех людской крови. Смех Рабле, слезы Достоевского, величие Толстого и молодчики в коричневых и черных рубашках, которые спускают предохранители пистолетов при слове «культура».

Европа снова возвращалась к цивилизации, к человеческой правде, к миру. Хватит ли у тебя, Европа, смелости и силы снова подняться на ноги, обновиться, омолодиться? Будешь ли помнить о миллионах убитых и изувеченных, не забудешь ли поклониться праху советских юношей, которые пришли с востока спасать тебя от фашизма и могилы которых разбросаны по твоим полям, лесам и горам?

– Стой! Кто идет?

– Европа, 45.

Возвращались, сходились к своему командиру все побратимы-партизаны: чех Сливка, поляк Дулькевич, француз Риго, итальянец Бенедетти. Уже отвезли раненого Юджина. Куда-то уехал капитан Вилл. Прогудела на север, в Швейцарию, немецкая колонна, а машины, которую послал капитан Билл за кормилицей, все не было. Дети не рождались больше ни в Польше, ни во всей Европе. Их было еще меньше, чем счастья.

И это дитя, что шевелится на теплых руках синьоры Грачиоли, еще, наверно, долго будет голодным. Голодным, как Европа сорок пятого года.

Девочка не могла заснуть. Она вскрикивала, нервная лихорадка трясла ее маленькое худенькое тельце. Она кричала и стонала, словно умирая.

Михаил подошел к синьоре Грачиоли, протянул руки. Итальянка наклонила голову. Она верила этим рукам. Сама мать, она хотела, чтобы крепкие мужские руки, что так долго носили оружие, держали теперь и впредь только маленьких детей. И она бережно передала девочку Михаилу. Девочка была маленькая, мягкая и легкая, как бумажный цветок. Михаил наклонился и поцеловал ее в личико, в маленькое, невидимое в темноте личико.

Франтишек Сливка подошел и сел рядом. Сел, опершись плечом о плечо Михаила, молчаливый и торжественный, как все в эту страшную и радостную ночь. Вдруг он запел. Голос у него был тихий, маленький, как и он сам. Но теплый и ласковый, как душа чеха. Франтишек Сливка пел на родном языке. Два голоса были в его песне: грустный – материнский, и суровый, но утешающий – отцовский. Никто не понимал слов. Но и без того все знали, что эта песня над засыпающим немецким ребенком – песня про всех детей мира, над которыми гремят бомбы, отцы и матери которых умирают, оставляя малышей на произвол судьбы. Это была суровая и страшная песня.

Потом песня сломалась где-то посредине и полилась бодро и спокойно. Франтишек пел о том, как простирает сон свои пушистые ковры и как плавают в них дети, словно в теплом море.

– Гаей-гаей,– пел чех.

– Люлю-люли,– вторил ему Михаил.

– Люляй же, люляй,– отзывался из темноты Генрих Дулькевич.

– Нинна-нанна,– покачивался в такт песне Пиппо Бенедетти.

– О, фер додо,– вздыхал француз.

Дитя спало. Ночь дрожала над горами, над озером Комо, над Италией, над всем миром. А завтра настанет день. И пусть он будет полон счастья, любви и радости...

Милый, добрый Франтишек! Ты наконец написал ту песню, о которой мечтал. Правда, хотел ты написать ее для чешских, русских, украинских, польских, английских, американских, французских детей, а петь пришлось над дитятей немецким. Что же! Значит, щедрая у тебя душа, значит, переступил ты межу войны, разъединяющую людей, и увидел за нею тот ясный мир, в котором будут жить наши дети.

Авторизованный перевод с украинского В. Дудинцева

 ЕВРОПА – ЗАПАД

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ

– О-о-эй!

Они проснулись от этого крика все вместе, будто от подземного толчка.

– О-о-эй!

Крик вычертил над горами тревожную параболу. Его траектория была крутая и куцая – не простиралась дальше партизанских тайников. Партизаны заметались в своих при-дорожных укрытиях. Хватались за оружие. Кутались в шинели от предутреннего холода. Парабола крика часового еще колебалась над ними, но они уже вслушивались в иной звук.

Проснулись и горы. Они грохотали железом, полнились стальным клекотом моторов, сотрясались от тяжелых безостановочных ударов металла, их корежило от неимоверного рева, дикий гул выплясывал на узких извилинах шоссе, швыряя на острые ребра придорожных скал куски разодранной тишины.

– Танки! – вскричал Михаил Скиба.– Дьявол меня побери, если это не танки. И мы сейчас узнаем, чьи они: фашистские или союзнические.

Как они могли спать так долго? И почему часовой, бессонный партизанский часовой, не разбудил их раньше? Разве не слышал этого ужасающего грохота? А теперь танки были уже совсем рядом. Казалось: еще один поворот шоссе – и они вырвутся сюда, к реке, и размечут эту кучку людей, не успевших подготовиться к отпору.