Текст книги "Европа-45. Европа-Запад"

Автор книги: Павел Загребельный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Жара была страшная. Швенда мучила жажда, духота теснила грудь, перед глазами мелькали черные горластые рты, фиолетовые лица, растрепанные головы. Говор, давка, теснота...

Мраморное здание почтамта в Неаполе было разбито бомбежкой, и Швенд не смог телеграфировать в Рим о своем прибытии. Он не мог разыскать ни такси, ни извозчика. Поехал, как говорят итальянцы, на коне святого Франциска: пошел пешком.

В порту что-то горело. Черный косматый дым поднимался к небу и смешивался с дымом Везувия. Швенд запутался в темных, грязных улочках Палонетти и долго выбирался из них, обходя груды битого камня, разломанной мебели, спотыкаясь о трупы убитых во время бомбардировки людей... И везде натыкался на детей.

Казалось, дети всего Неаполя, всей Италии высыпали на темные улочки Палонетти. Они были странно озабочены и не обращали никакого внимания на Швенда, на гудение самолетов, что кружили над городом, на пожары в порту и на вечный дым Везувия.

Дети искали в руинах игрушки. Швенд даже остановился, сделав для себя это неожиданное открытие.

Цветные тряпочки, медные украшения от старинных комодов, металлические шарики от семейных кроватей, на которых родились, спали и умирали целые поколения неаполитанцев, старые бутылки, разбитые зеркальца, порванные книжки с длинноносым Пиноккио, стеклянные шарики бус – все это стало игрушками.

У детей не было больше ничего. Им остались только стеклянные потрескавшиеся шарики. Матерей, которые носили бусы, не было. Не было ни бабушек, ни сестер.

Выли руины, пепелища, зола...

Широкая прямая улица Толедо привела его к молу Санта Лючия. В гротах Монте ди Дио неаполитанцы прятались от бомбежек. Люди переселились туда на постоянное жительство. Вся гора белела от белья, вывешенного сушиться, простынь, перин и подушек. Неаполь капитулировал перед морем, он вывесил тысячи белых флагов, распял их, как паруса, под которыми хотел плыть к свободе, к спасению от войны.

Когда Швенд увидел море, что-то изменилось в его лице, какой-то мглистый туман застлал глаза, короткий вздох вырвался из груди. Но это продолжалось неуловимую частицу секунды.

Он двинулся дальше, высокий, решительный, и его голубые глаза под густыми короткими бровями блестели сталью, а на челюстях натянулась кожа, крепкая, как на турецком барабане. Он совершал свою «прогулку».

Через два часа Швенда арестовала портовая итальянская полиция, заподозрив в шпионаже. В его карманах нашли итальянский паспорт на имя Джованни Вика и небольшую сумму итальянских и немецких денег. Паспорт свидетельствовал об итальянском происхождении Швенда, акцент выдавал иностранца. Швенда посадили в камеру, за решетку и не дали даже воды.

Вечером Швенд просунул сквозь щель двери пятидесятифунтовый банкнот и на английском языке попросил карабинера, стоявшего на страже, позвать начальника портовой полиции. Полицейский не знал английского языка, но достаточно хорошо знал цвет английских фунтов стерлингов. Сумма взятки и умение прятать деньги (полицейский присутствовал при обыске Швенда) свидетельствовали о том, что за дверью какая-то важная птица. Поэтому полицейский не раздумывая рассказал все начальнику.

Маленький, толстый, с жирной нижней губой, с черной щетиной в носу, начальник карабинеров вызвал брезгливую гримасу на холеном лице Швенда.

Он говорил на том ужасном неаполитанском диалекте, которого не понимают даже сами итальянцы, суетился, как официант дешевого ресторана, увидев состоятельного посетителя. Попросил Швенда сесть, а сам стоял и смотрел ему в рот.

– Я не Джованни Вика, – сказал Швенд, – и не немецкий шпион, за которого меня принимают ваши полицейские. Я майор английской разведки Норман Роупер.

Еле слышное «о!» вырвалось из уст начальника полиции.

– Вы сами понимаете, – продолжал Швенд, – что я не имел возможности держать при себе какие-нибудь документы, кроме итальянского паспорта. Единственным моим документом может быть вот это.

Он положил на стол две толстые пачки английских банкнот.

У начальника полиции зачесались руки от желания прикоснуться к деньгам, но он поборол искушение и спрятал руки за спину.

– Моей обязанностью, – спокойно продолжал Швенд, – был сбор информации, необходимой для занятия Неаполя войсками союзников. Может быть, синьор не ждет прихода союзнического флота?

– О, святая мадонна, кто теперь не ждет этого! – впервые нарушил молчание начальник полиции.

Он пробовал говорить по-английски, но это был язык американских гангстеров итальянского происхождения, а не величественная речь Шекспира.

Швенд милостиво усмехнулся.

– Синьор шеф будет, наверно, нашим другом, если он успел даже овладеть языком англосаксов.

И вашим помощником, – поспешно добавил начальник, – святая мадонна не даст мне соврать: я могу послужить союзникам. Я сведу вас с людьми, которые дадут исчерпывающую информацию обо всем, что будет интересовать господина майора.

Неаполитанцы оказались деловыми людьми. Швенд оставил в Неаполе двадцать тысяч фальшивых фунтов. Он пробыл там две недели. Зато вернулся в Рим с точными сведениями.

Муссолини спрятали на острове Святой Мадлены в архипелаге Бучинари, который затерялся где-то между Корсикой и Сардинией.

В Берлин полетела депеша. Кальтенбруннер немедленно прислал ответ. Звучал он странно: «Лично верю. Фюрер настроен скептически».

Оказалось, что, когда Гитлеру доложили, каким способом добыты сведения о местопребывании Муссолини, он затопал ногами и закричал, что не верит ни одному итальянцу. Даже тому, который видел дуче собственными глазами.

Гиммлер сразу же выдвинул свой план, назвав его «операцией Марс». Рейхсфюрер СС убедил Гитлера, что поиски таких сановных особ, как дуче, нельзя проводить с помощью тривиальных разведывательных методов, потому что выдающиеся люди пребывают под покровительством самого провидения. Поэтому в поисках должны принимать участие сверхъестественные силы. Гитлер тоже любил ссылаться на провидение, которое будто бы руководило всеми его делами и оберегало от врагов. Он с радостью одобрил предложение Гиммлера.

Так возникла сумасшедшая авантюра с «колдунами» на Ванзее.

Лавры Швенда перехватил какой-то неизвестный французик: по просьбе доктора Гйотля и по его подсказке он ткнул веретеном в тот же самый островок Святой Мадлены.

Отто Скорцени, утомленный долгим бездействием, получив из Берлина приказ проверить правдивость результатов «колдовства», переоделся пилотом и полетел на «хейнкеле-111» к архипелагу Бучинари. Во время перелета случилась авария, и Скорцени сделал вынужденную посадку на соседнем островке.

Итальянский офицер, ответственный за сохранение жизни Муссолини, заметив немецкий самолет, поднял тревогу. Когда на следующий день Скорцени во главе флотилии военных катеров налетел на порты Святой Мадлены, дуче там не было.

Снова привели в действие агентуру Швенда, снова посыпались направо и налево фальшивые фунты стерлингов.

История повторялась с удивительной точностью.

Подкупленные итальянцы информировали Швенда, что дуче спрятан в спортивном отеле на Кампо Императоре в горном массиве Гран-Сассо. Швенд побывал на месте и убедился, что на этот раз к Муссолини добраться еще сложнее. Единственным средством сообщения с отелем была воздушная канатная дорога, которую бдительно охраняли берсальеры^[27], те самые берсальеры, которыми так гордился когда-то дуче.

В Берлине снова не поверили в правдивость информации. Гиммлер, наверно, еще раз хотел крутнуть веретено на Ванзее.

Однако Скорцени решил действовать на собственный страх и риск. Он заявил, что не будет больше ждать. Доктор Гйотль не одобрял этого намерения. Он боялся опять потерять Муссолини. Но Скорцени, с которым успел поговорить доктор Вендинг, не послушался. Он сел в самолет и сфотографировал склоны Гран-Сассо. Из отеля заметили самолет. Снова, как на Мадлене, подняли тревогу, и комендант стражи немедленно уведомил о своих опасениях премьера Бадольо.

Но когда премьер со своим кабинетом решил вопрос о переводе Муссолини на новое место, было уже поздно.

Скорцени с группой парашютистов высадился вблизи отеля, на горном лугу. Луг имел наклон в сорок пять градусов и не годился для высадки парашютистов. Самолеты, сбрасывая десант, не успевали поворачивать назад и врезались в массив горы. Три четверти машин разбились. Одного пулемета было бы достаточно, чтобы смести с луга всех парашютистов Скорцени, не дав им сделать ни одного выстрела.

Однако берсальеры не открыли огня. Объяснялось это тем, что накануне солдаты получили от неизвестного лица толстенькие пакеты. В пакетах были записки с просьбой не открывать огня по солдатам союзников, которые должны захватить дуче. Просьба подкреплялась круглой суммой английских фунтов. Такой пакетик вместе с другими получил и берсальер Пиппо Бенедетти. Он тоже поддался общечеловеческой слабости и не открыл огня, когда увидел, как на зеленый луг сыплются вооруженные до зубов люди, одетые в маскировочные халаты. А может, и правда поверил, что дуче хотят захватить союзники? Может быть, его погубила чрезмерная доверчивость, а не сребролюбие?

Что бы там ни было, но впоследствии Пиппо Бенедетти не раз жалел о том, что двенадцатого сентября сорок третьего года его автомат молчал.

Он жалел об этом уже тогда, когда его автомат, как и оружие всех других берсальеров, оказался в руках у немецких эсэсовцев; жалел, когда был взят вместе со своими товарищами под стражу и когда увидел дуче, который вышел из отеля гордый и самоуверенный, в черном пальто с поднятым воротником, в черной велюровой шляпе, в черных перчатках. Муссолини был пижоном. Об этом в Италии знали все. Журналиста, который отважился покритиковать галстук дуче, он приказал бросить в тюрьму. И вот даже здесь, арестованный, не зная, что с ним будет завтра, Муссолини прежде всего заботился о своей внешности и, должно быть, нарочно подобрал черные тона, чтобы подчеркнуть трагизм положения, в котором он находился до этого дня.

Дуче усмехался, как римский император во время триумфального въезда в столицу. Тяжелый подбородок его был выпячен. Гордость и самоуверенность смотрели из выпученных глаз. Даже нос дуче, подпорченный в двадцать шестом году пулей ирландки мисс Гибсон, торчал гордо и надменно. Муссолини шел, держа голову прямо, не глядя по сторонам, словно цирковой борец после победы над противником. Он оставлял эту арену битвы победителем.

Почтительно охватив дуче живой подковой, шагали сзади усмехающиеся эсэсовцы. Немецкий широкомордый капитан барон фон Берлепш, увешанный автоматными дисками, нес большой черный чемодан дуче. Другой чемодан нес камердинер Муссолини, лысый, приземистый человек, чем-то неуловимо похожий на дуче. Двухметровый Скорцени с биноклем на груди, с железным крестом первого класса на кармане ждал дуче неподалеку от дверей. Он замер в позе «смирно», задрал подбородок, вытянул толстую длинную шею, словно уже чувствовал на ней щекочущее прикосновение ленты рыцарского креста, которым наградит его Гитлер.

Пиппо Бенедетти чуть не заплакал, глядя на церемонию, одним из виновников которой был и он сам. В боковом кармане его серого френча лежала пачка фунтов стерлингов. За нее он продал Италию, продал собственную свою жизнь.

Коммерсант и финансист Швенд знал главную человеческую слабость. Знал и умел ею пользоваться. Он не жалел фунтов. «Великий дуче» стоил немцам пятьдесят тысяч фальшивых фунтов стерлингов. Правда, при необходимости Швенд мог бы заплатить и настоящими. Потому что дуче был нужен и ему лично.

Возле вагончика канатной дороги, в котором Муссолини спустился в долину, Швенд оказался первым. Конечно, теперь это был не Швенд, а оберштурмбанфюрер СС доктор Вендинг. Он первый приветствовал дуче с освобождением. Приветствовал по-итальянски, избавляя Муссолини от необходимости отвечать на немецком языке, который дуче знал плоховато. Потом оберштурмбанфюрер Вендинг сделал так, что в машине, куда положили чемоданы Муссолини, не осталось никого, кроме него самого и водителя.

И в то время как Муссолини, окруженный своими «спасителями», катил к аэродрому, где ждал его самолет на Берлин, Швенд – Вендинг – Роупер лихорадочно шарил в чемоданах бывшего фашистского диктатора Италии. Муссолини обыскивали, как мелкого воришку.

Английских писем, написанных твердым решительным почерком, в черных чемоданах не было.

ОХОТА НА ЧЕЛОВЕКА

Юджин Вернер лежал в молодом дубняке на краю картофельного поля и пристально изучал одинокую ферму, которая прижалась к склону пригорка, словно искала затишья от ветра. В двух метрах от американца, обложившись ветками, притаился Клифтон Честер. Они лежали уже довольно долго – часа три или четыре, и за эти часы Честер не сказал своему товарищу ни слова.

Юджин нетерпеливо ерзал на месте. Чертов англичанин! Наверно, все-таки правду говорят, что можно год прожить с «томми» в одной комнате, и он не спросит тебя, женат ли ты, какова твоя профессия, откуда ты и как тебя зовут.

Выручили американца куры. Эти прекрасные существа были, оказывается, и в Германии! После долгого и утомительного лежания возле одинокой фермы (командир хотел к ночи зайти туда и попросить для отряда харчей) Юджин увидел вдруг – из-за сарайчика вышла беленькая курочка. Она шаркнула по траве одной лапой, потом другой, закрехтала, как крехтали куры и у него на ферме, и к ней сразу же присоединились несколько подружек. Вскоре их собралось двенадцать штук, все беленькие, чистенькие, аккуратные, как немки.

Одна курица отделилась от компании и опасливо приблизилась к засаде. Присмотревшись, Юджин увидел у нее на ноге жестяной номерок. Это его удивило. Нумеровать кур, когда их всего двенадцать и каждую можно распознать даже с закрытыми глазами! Конечно, немцы своим педантизмом прославились на весь мир. Но неужто правду говорили им в школе разведки, что в Германии каждая соломинка и травинка на учете? Тогда молодые американские ребята не очень-то верили своим инструкторам. Где же это видано, чтобы все в стране: хлеб, мясо, масло, карандаши, детские игрушки и даже – вершина абсурда! – иголки,– чтобы все это выдавалось по карточкам. Крестьяне, которые выкармливали свиней, держали по нескольку коров и полные дворы птицы, ничего не имели права взять для себя без карточек. Свинью нужно было отвезти на бойню, где бауэр^[28]получал за свое старание хвост, уши и ноги на студень. Остальное шло для фюрера. Мясо же крестьянин получал в магазине по карточкам. То же самое с молоком, яйцами, хлебом. Подоив коров, хозяйка сливала молоко в бидоны, выставляла их за ворота на специальные лавочки. Машина-молоковоз собирала бидоны и отвозила на приемный пункт. Яйцо из-под курицы, еще теплое, надо было нести на тот же пункт, где на каждую курицу заводили персональную карточку, словно на гангстера в федеральном бюро расследований.

Гитлер никому не давал свободно дышать. Он все подчинял войне. Вся страна жила для войны. Немцы только и знали, что затягивали пояса туже и туже. Удивительный народ! Юджин не мог понять подобной терпеливости, хоть у самого у него в жилах текла немецкая кровь. Даже когда на Гитлера устроили покушение генералы, немцы не пошли за ними. Генералов задушили как кроликов, а они, как и раньше, едят нечищеную картошку и несут на приемные пункты каждое яичко. И нумеруют несчастных курочек.

– Слышишь, Клифтон,– обратился Юджин к англичанину,– у меня в Висконсине была куриная ферма, до которой этим пронумерованным птичкам так же далеко, как нам с тобой до господа бога.

– Лучше помолчи,– нехотя откликнулся Честер.– А то застукают гестаповцы – сразу же окажешься около всевышнего.

– Я хоть диверсант, мне можно бы остерегаться, а вот почему боишься ты? – американец сплюнул.– Ведь по Женевскому соглашению, если поймают беглого пленного, его наказывают дисциплинарно, сажают под арест на двадцать одни сутки.

– Конвенция,– пробормотал англичанин.– Ты не читал в газетах, что фашисты делают с пленными?

– Газеты,– засмеялся Юджин.– Ха! Кто же их читает? Кому интересно, о чем они пишут? Америка все равно выиграет войну, пиши не пиши.

– Пока она выиграет, ты успеешь тысячу раз умереть.

– У нас с тобой хитрый и осторожный командир, он не допустит гибели своих солдат.

– Плен страшнее смерти,– заметил англичанин.

– Ну, ну,– не поверил Юджин.– По Женевской конвенции пленным выдают по два новых мундира. Каждую неделю они получают из Америки посылку с продуктами. Шоколад, сгущенное молоко, галеты, консервы.

– По Женевской конвенции,– горько усмехнулся англичанин.– А что, если ты не получишь ни мундира, ни посылки?

– Рузвельт должен прислать. Если не пришлет, не выберем его больше в президенты. У нас демократия.

– Никакая демократия не освобождает от обязанности бороться с врагами.

– Да что ты ко мне прицепился? – рассердился Юджин.– Я хотел рассказать тебе о своей ферме, а ты: обязанность, враг, война... Можно подумать, что я дезертир. Хочешь, покажу тебе фотографию своего лучшего петуха? Чудо природы! Суперпетух! Такого не найдешь во всей Европе.

– У меня в Четэме осталась девушка,– задумчиво проговорил Клифтон.– Звали ее Айрис. Мы дали обещание друг другу на Новый год ночью смотреть на Большую Медведицу. Чтобы наши взгляды встретились там и чтобы ничто не мешало: ни война, ни бури, ни злые люди...

– Ты сентиментальный, как студентка колледжа,– сказал Юджин.– Если на полу провести мелом прямую линию и положить на нее курицу, дурочка уткнется в белую черту и будет лежать, словно привязанная. Если бы я мог бросить пост, я бы оставил тебя здесь, как курицу на меловой черте.

– Тише! – вдруг встрепенулся Клифтон.– Смотри!

По склону карабкались к ферме несколько человек. В мягких серых костюмах, с галстуками, в дорогих фетровых шляпах, они имели бы совсем приличный мирный вид, если бы у каждого в правой, вытянутой вперед руке не поблескивал пистолет. Сомневаться не приходилось, к ферме приближались гестаповцы. Что им там надо, кого они ищут, не знали ни Юджин, ни Клифтон. Они хотели кого-то накрыть неожиданно (потому, наверно, и оставили свою машину где-то далеко от фермы, чтобы не вызвать подозрений). Неужели француз завел их в западню? Три дня после переправы через Рейн он тащил партизан по горам и оврагам, обещая вывести к знакомой ферме, где можно будет отдохнуть и подкормиться. Француз клялся, что ферма расположена в лесу, в стороне от населенных пунктов, что там в течение года бывает только один гость, да и то хорошенькая женщина, племянница хозяйки. Он как-то заезжал туда со своей графиней напиться молока.

Ясное дело, болтовню француза все пропускали мимо ушей, но согласились отдохнуть день-два на мызе, тем более что она как раз лежала на избранном ими пути.

А теперь вот гестаповцы.

– Ты чеши к командиру, а я останусь здесь,– сказал Юджин.– Если что, можете не беспокоиться. Ни один из них не уйдет отсюда живым. Лети!

Клифтон отполз назад. Он прошелестел по кустам, как ящерица. Юджин проверил автомат и продолжал следить за действиями джентльменов в сером. Они окружали дом. Один побежал за угол, другой стал у боковой стены, как раз против Юджина, двое вошли внутрь.

Потекли минуты томительного ожидания. Время тянулось нестерпимо медленно. Оно воплотилось для Юджина в плюгавом человечке, одетом в серый костюм, в человечке, который стоял за углом дома возле кучи соломы и поворачивал ухо то в одну сторону, то в другую, словно звукоуловитель. У американца зачесались руки. Он сощурился и попробовал прицелиться в человечка. Посадил его на мушку и проглотил слюну: она мешала дышать. На самой вершине мушки, расставив ноги, висел бледный ушастый человечек с игрушечным пистолетом в судорожно согнутой руке. Американец чувствовал, что не удержится. В школе разведки его учили – цель никогда не следует спускать с мушки. Поймал на вершину черного треугольника – бей!

Но выстрела не последовало. Юджин отдернул палец от спускового крючка. Из чердачного окна прямо на голову ушастому прыгнуло что-то длинное и гибкое, словно леопард. Когда это «что-то» упало на кучу соломы, а потом вскочило и понеслось к лесу – как раз к тому месту, где лежал американец,– Юджин увидел, что это молодой немецкий унтер, увешанный орденами и оружием, словно на параде. Правда, мундир на унтер-офицере имел не совсем парадный вид, но этой детали Юджин не успел заметить.

В окне показалась голова одного из тех гестаповцев, что вошли в дом. Взглянув вниз и, наверное, решив, что прыгать небезопасно, он крикнул ушастому:

– Держи!

Тот сразу же допустил ошибку. По всем правилам военного искусства ему следовало упасть на землю или стать на колено и палить по беглецу с близкого расстояния. Но ушастый не упал и не стал на колено, а побежал за длинноногим унтером. Это было все равно что пустить таксу вдогонку за борзой! Гестаповец сразу же запутался в картофельной ботве, тогда как унтер, перескакивая одним махом через десять кустов, подбегал уже к Юджину.

Все произошло так быстро, что американец не успел даже решить, как ему вести себя. Беглец приближался, погоня тоже наседала.

На помощь ушастому вывернулся из-за дома еще один гестаповец, такой же длинный, как унтер-офицер; потом из дома выскочил один из тех двоих, что делали обыск. Не слезал лишь тот – на чердаке. Сверху ему было хорошо видно «поле боя», и он корректировал действия.

Словно назло, Клифтон замешкался. Уведомил ли он отряд? На этих англичан никогда нельзя положиться. Юджин решил, что надо вмешаться. Все равно те типы начнут шарить по кустам и откроют его убежище. И тогда от них не отцепишься. Надо бить, пока не поздно.

Но нужный момент он упустил. Когда Юджин еще только собирался выстрелить, сзади него треснул короткий выстрел и гестаповец-корректировщик полетел вниз головой на кучу навоза. Юджин мысленно похвалил стрелка. Во-первых, метко, во-вторых, разумно: те, что путаются в картошке, не удерут и так, а тот, на чердаке, мог спрятаться.

Не раздумывая, Юджин приник к автомату и уложил ушастого. Унтер пронесся мимо него, как дикий кабан, ничего не видя на своем пути. Он, наверно, не слышал и выстрела. Два уцелевших гестаповца бросились назад. Юджин пустил им вслед длинную очередь, но промазал. Он оглянулся, надеясь, что его ошибку исправит неизвестный стрелок. К нему подбежал Михаил.

– Бей! – кричал он.– Бей, они убегут!

– А унтер? – растерянно спросил американец.– Что с ним?

– Его задержат ребята. Бей тех!

Михаил полоснул по гестаповцам, которые катились уже по склону пригорка. Юджин тоже пустил очередь, однако без заметного успеха. Гестаповцы скрылись. Михаил и Юджин, пренебрегая опасностью, побежали вниз. Они еще успели увидеть «вандерер», который, стреляя дымом, рванул наутек. Юджин дал вслед машине короткую очередь, целясь в скаты, но Михаил придержал его за руку.

– Все равно упустили. Они теперь и без колес удерут. Надо двигать отсюда и нам.

– Отдохнули!..– американец свистнул.– Попили молочка!..

– Ничего не поделаешь.

В заросшей высокими буйными деревьями впадине они застали товарищей. В центре кружка недоверчиво озирался немецкий унтер-офицер.

– Ну, рассказывайте,– обратился к нему Михаил.– Кто вы, что с вами, почему вас преследуют?

– А кто вы? – настороженно спросил унтер.

– Трудно сказать. Короче всего будет: партизаны. Партизанский отряд «Сталинград».

– Сталинград! – воскликнул унтер.– Черт побери!..

Он засмеялся от радости, что знает хоть эти русские слова. Он научился им на Восточном фронте, на страшном Восточном фронте, который стал проклятьем для немцев.

– Сталинград – это очень хорошо,– сказал унтер,– я был под Сталинградом. Спасся в лазарете. Потом в Белоруссии, в Литве. Из Литвы удрал. Дезертир. Зовут Гейнц Корн. Прятался здесь у жениной тетки вместе с женой. Она поехала домой, чтобы отвезти мотоцикл, который мы брали на время. Тут гестаповцы, наверно, и схватили ее, а потом добрались и до меня.

– Пойдешь к нам в отряд? – спросил Михаил.

– А можно?

– Думаю, что да. Как по-вашему, товарищи?

Никто не отозвался. Американец разглядывал Корна. Ему впервые пришлось стоять так близко от настоящего вооруженного немца. Пусть он и дезертир, но все же солдат, не зря ему понацепили столько крестов и медалей. Как раз с такими ребятами Гитлер и промаршировал по всей Европе. Хорошо, что их остановили русские. Ишь ты, и этот знает Сталинград. Хорошее словечко! Командир толково придумал – назвать отряд именно так.

Пан Дулькевич прятал глаза. У него не было особых оснований целоваться с немцами. Пусть они хоть сто раз дезертиры. Тот фашист, что заманил их в западню с подхорунжим Марчиньским, тоже имел весьма и весьма мирный вид. Как это он пел: «Немецкий лес, немецкий лес, такого нет нигде на свете...» А потом? Сорок три минуты– и ни секунды больше! Может, папа римский виноват в унижении пана Дулькевича, а не эти типы с большой дороги?

Итальянец, чех и англичанин, которых всего лишь несколько дней тому назад расстреливали соотечественники Гейнца Корна, тоже не спешили с принятием в свое общество жилистого немца.

Один лишь мосье Риго равнодушно хлестал себя веткой по штанине, которая до сих пор еще сохраняла отглаженный рубчик. Гейнц Корн невольно засмотрелся на этот рубчик. Он припомнил станцию Шештокай и фельдфебеля Арнульфа Финка в отглаженных штанах. Неужели и здесь могут быть пижоны?

– Друзья,– нарушил короткое молчание Михаил,– я понимаю ваши чувства. Месяц назад я тоже, наверно, не отважился бы подать руку немецкому солдату, хоть и такому, который порвал с фашизмом. Этот месяц меня многому научил. В немецких лесах, далеко от линии фронта, собрались мы, группа людей самых разных национальностей. У всех нас разные языки, разные взгляды на жизнь, разные вкусы. Но зато общая цель: бороться против фашизма, против войны. Гейнц Корн не хочет войны. И его хотят за это убить. Разве после этого мы не имеем права назвать Гейнца Корна своим товарищем? Разве он не имеет права идти вместе с нами?

– Вы говорите, как министр пропаганды,– саркастически усмехнулся пан Дулькевич.

– Вы хотите возразить, пан майор? – быстро спросил Михаил.

– Пусть скажут свое мнение другие,– уклонился от прямого ответа поляк.– Генрих Дулькевич – либерал и выше всего ставит свободу собственной мысли.

– Пан Дулькевич крутит там, где надо сказать прямо: этот парень наш, и пусть он идет туда, куда идем мы! – решительно проговорил американец.

– Мистер Честер, вы? – спросил Михаил.

– У нас военный отряд – голосование здесь ни к чему,– сказал тот.

– Господин Сливка?

– Пусть идет с нами.

– Синьор Бенедетти?

– Если бы знала об этом моя мама, она бы умерла.

– Мосье Риго, вы все еще воздерживаетесь?

– Война длинная, у меня есть время.

– Тогда позвольте приказать. Господин Корн, заберите у убитых оружие и документы. Если ваша родственница может помочь нам продуктами, будем весьма благодарны. Юджин, ты поможешь унтеру. Через полчаса отправляемся. Мосье Риго, вы и дальше остаетесь нашим проводником?

– Наверно, нет.

– Пойдем по компасу. До завтра спрячемся в горах. Потом выйдем к заводу шарикоподшипников. Надеюсь, вы сдержите свое обещание, мосье Риго?

– Я покажу вам завод,– француз хлестнул прутиком.– Покажу и посмотрю, что из этого получится.

«СИЛЬНЫЙ И МУЖЕСТВЕННЫЙ»

Среди прочих объявлений в «Кельнише рундшау» Рольфу Финку бросилось в глаза одно: «Страх перед бомбардировками вызывает в организме спазматические явления, опасные для здоровья. Только коньяки нашей фирмы устраняют это болезненное состояние».

– Идиоты! – буркнул Финк, откладывая газету.

Он только что вышел из ванны и теперь растирал свое посиневшее тело твердым, как терка, полотенцем. Привычка читать газеты после ванны появилась у Финка недавно. Раньше он вообще не заглядывал в них, а газетчиков считал пустобрехами и шантрапой. Теперь приходилось перечитывать ежедневные выпуски: новостей было много, они наплывали с пугающей, катастрофической быстротой. После покушения на фюрера в армии начались повальные перемещения генералов. Меняли командующих армиями, командиров дивизий, бригад и полков. Изменения коснулись даже СС. В газетах пестрели все новые и новые имена группенфюреров, о которых Финку никогда не приходилось слышать. А на фронтах происходило что-то невероятное. Союзники, правда, топтались в Италии уже второй год, то же самое они, наверно, собирались делать и во Франции, зато русские перли безостановочно. Не надо было дразнить русского медведя. Пусть бы отсыпался себе за Волгой в сибирской тайге. Теперь он вылез из берлоги, и остановить его будет очень трудно. Фюрер все еще обещает новое оружие. Самолеты-снаряды разрушают Лондон, ракетные фаустпатроны бьют русские танки, немецкий «голиаф», управляемый по радио, ползает по укрепленным позициям врага, наводит на солдат ужас. И все же фюрер обещает новое, еще более ужасное оружие. Сейчас, как никогда, ему нужны новые преданные солдаты. Такие солдаты, как он, Рольф Финк. Нужно вырваться из этой кельнской ямы и попасть в Берлин, в Берхтесгаден, в Оберзальцберг. У него в прошлом немалые заслуги.

А этот сопляк Арнульф скулит в своих письмах, чтобы старший брат взял его к себе. На Восточном фронте, видите ли, нет больше трофеев. Его команда там не нужна. Просит поговорить с группенфюрером Кюммелем, которому чем-то услужил. Если это так, то Рольф и сам не прочь воспользоваться протекцией барона фон Кюммеля. У барона колоссальные связи в ставке. Он формирует в Голландии корпус специального назначения, который подчиняется непосредственно фюреру. Кстати, там как раз работают иностранцы из лагерей Финка. Надо проинструктировать лагерь, навестить Кюммеля. Повод достаточный. Рольф посмотрел в зеркало. Он любил рассматривать свой профиль. Тонкий, длинный, как стручок, нос, по мнению Рольфа, делал его похожим на знаменитого итальянского поэта Данте.

Потом Финк подошел к телефону. Его соединили со знакомым сотрудником гестапо.

– Скажи, Ред, как у вас с тем унтером? Что? Арестовали его жену? А где он сам? Уложил наших агентов? Идиоты! Шофер видел двоих вооруженных людей? Он был так напуган, что мог увидеть не двоих, а двадцать два унтера сразу! А знаешь, Ред, что этот унтер охотится за мной? Да, да. За два дня до операции на Эйфеле он напал на меня в лесу и чуть было не убил. Только благодаря моему мужеству... Что ты говоришь? Невероятно? Как он мог за день оказаться возле Изерлона? Ты просто наивен, Ред. Я не узнаю тебя. При современных способах передвижения каждый немец за день может проехать на другой конец фатерланда. Не знаешь, что делать дальше? Выпустить жену. Пусть она сидит дома и ждет мужа. Рано или поздно он появится, и тогда накрывайте. Я лично заинтересован. Лично. Ну, хайль!