Текст книги "Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?"

Автор книги: Патрисия Мойес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

– Да, уверен.

– И никто из членов семьи или прислуги им не лечился?

– Леди Бэллок обходилась без прислуги, – улыбнулся Генри. – Приехавшие на торжество дочери и их мужья чувствовали себя вполне нормально. К тому же, как вы сказали, леди Бэллок пришлось бы самой иметь дело с лекарством…

– Да, разумеется. Если бы она делала кому-то укол…

– Думаю, это можно с уверенностью исключить, – заверил доктора Генри. – Насколько мне известно, леди Бэллок не заходила ни в одну из гостевых спален. Только Долли…

– Точно! Ее звали Долли, не Дотти. Вы хотите сказать, все эти годы она прожила рядом с Кристэл?

– Да. По завещанию ей отошли Фокс-Трот и кругленькая сумма, если она, конечно, не умрет прежде, чем вступит в права наследования.

– Не умрет?.. – Пауэрс-Томпсон в недоумении вскинул брови.

– По странному стечению обстоятельств, – пояснил Генри, – Долли Ундервуд-Трип в настоящее время находится в Хиндчерстской больнице, где она поправляется – по крайней мере мы очень на это надеемся – после отравления паратионом.

– Поразительно!

– Это более чем поразительно, – заметил Генри. – Очень смахивает на преступный умысел, хотя я пока не вижу четкой связи. Итак, вы исключаете аллергию на стрептомицин как причину смерти леди Бэллок?

– Прошу вас, не поймите меня превратно, – возразил Пауэрс-Томпсон. – Наоборот, все указывает на аллергическую реакцию, включая внезапный кожный зуд. Но пока вы мне не покажете, где находился антибиотик и каким образом она его приняла… да, я исключаю аллергию на стрептомицин.

– Хорошо, – согласился Генри, – по крайней мере хоть в одном вы меня убедили.

– Убедил? В чем, позвольте спросить?

– Видите ли, я уже начал верить в существование какого-то неизвестного науке восточного яда наподобие тех, что фигурируют в дешевом криминальном чтиве. И вот я слышу от вас, что с медицинской точки зрения вполне возможно отравить человека…

– Нет-нет, не отравить. Повышенная чувствительность или аллергия…

– Я хотел сказать, – поправился Генри, – можно совершить убийство так, чтобы при этом наличествовали все симптомы отравления без всякого яда. Когда ничего не обнаружено ни при вскрытии, ни при исследовании пищи и напитков…

Пауэрс-Томпсон улыбнулся и протестующее поднял руку:

– Минуточку, минуточку. Не так быстро. Я изложил вам то, что может произойти с человеком, обладающим достаточно редко встречающейся повышенной чувствительностью к стрептомицину, в том случае если он примет существенную дозу этого антибиотика. Что же до вашей гипотезы, она отдает скорее фантастикой. Убийца должен выбрать жертву из небольшой группы людей, подверженных этой чувствительности. Он должен знать историю болезни жертвы и удостовериться в том, что она страдает именно этой разновидностью аллергии. Однако не у всех лечившихся стрептомицином могут возникнуть подобные реакции, далеко не у всех. Это случается весьма редко. Поэтому мне думается, инспектор, вам не стоит видеть в случившемся серию необъяснимых убийств.

– В настоящий момент я ломаю голову только над одним, – ответил Генри.

– Если вы имеете в виду Кристэл Бэллок, это не могло быть убийством в силу причин, каковые я вам только что изложил. Несчастный случай из-за неосторожного обращения с антибиотиком также исключается, ибо его там попросту не было.

– Скорее всего вы правы. А жаль, такая стройная версия вырисовывалась!

– Ах, дорогой мой! – воскликнул Пауэрс-Томпсон. – Если бы все наши стройные версии выдерживали испытание критикой!.. Однако ничего не поделаешь… Мне искренне жаль, что я не смог вам помочь. А теперь, если вы не возражаете, прогуляемся по саду, а потом выпьем чаю.

– Это все-таки стрептомицин, – настаивала Сара. – Иначе и быть не может.

– И тем не менее может, – ответила Эмми. – В доме стрептомицина не было.

– И все же это единственное объяснение, вытекающее из фактов. – Сара упорно не соглашалась сдавать позиции.

В понедельник около полудня Генри, Эмми и Сара нежились на солнце в крохотном садике на заднем дворе дома в Челси, где жили в одной из квартир Тиббеты. Они сидели за небольшим столиком, заваленным бумагами.

Днем раньше загорелый, излучающий здоровье доктор Тони Гриффитс вернулся из отпуска, проведенного в Италии. Сара рассказала, что он искренне огорчился, узнав о смерти леди Бэллок (в маленький частный отель на берегу моря британские газеты или не доходили, или же доктор не хотел их читать). Он без колебаний подтвердил: за всю его бытность семейным врачом он никогда не назначал стрептомицин ни Кристэл, ни Долли. Долли консультировалась у него по поводу дерматита, и он прописал ей смягчающую мазь. Кристэл же всегда отличалась завидным здоровьем. Гриффитс и знать не знал, что когда-то она болела туберкулезом.

По поводу спиритических сеансов Кристэл он высказался столь же открыто. Да, он о них знал. Нет, участия в них не принимал. Кристэл уговаривала его, но он каждый раз отказывался. Насколько ему известно, партнером Кристэл всегда выступала Долли. Он считал это вполне невинной забавой двух стареющих дам, своего рода блажью, не представлявшей опасности.

Как лечащий врач Долли, он навестил ее в больнице. Она уверенно шла на поправку, жизни ее ничто не угрожало, однако повидаться с ней разрешат лишь через несколько дней, причем Гриффитс особенно подчеркнул: визиты должны носить сугубо дружелюбный характер. Никаких вопросов, разговоров о смерти леди Бэллок, «Улетайке» и прочем, что могло бы нарушить ее душевное равновесие. Короче говоря, Долли все еще находилась почти что в одиночном заключении. Все это содержалось в письме Гриффитса к Генри, лежавшем на столе среди прочих бумаг.

К письму прилагалось заключение патологоанатома с пояснительной запиской, составленной по просьбе Генри. Все было яснее ясного. Во внутренних органах стрептомицин не искали. Даже если бы это и сделали, то столь малое количество аллергена, какое могло бы вызвать летальный исход, просто не смогли бы обнаружить. Патологоанатом соглашался с тем, что наиболее вероятной причиной смерти явилась острая и бурная аллергическая реакция, но вызвавший ее аллерген установить было невозможно. Сам факт, что Кристэл когда-то лечилась стрептомицином, не являлся достаточно веским основанием для того, чтобы заключить, что у нее развилась повышенная чувствительность к этому препарату. С тем же успехом аллергенами могли выступать цветочная пыльца, укус пчелы или осы, яичный белок, любые съедобные моллюски и много чего еще. Непреложным фактом оставалось то, что смерть наступила «в результате естественных причин».

– Итак, мы вернулись в исходную точку, – подытожила Эмми. – У Кристэл на что-то была аллергия, и она случайно столкнулась с этим веществом во время празднования дня рождения.

– Вовсе нет, – заупрямился Генри. – Мы принимаем как факт, что она не страдала аллергией ни на цветочную пыльцу, ни на яичный белок, ни на моллюсков, поскольку со всеми этими вещами она контактировала в нашем присутствии без каких-либо неприятностей. Пчелы или осы ее точно не кусали…

– Но есть масса вполне обыденных вещей! – не сдавалась Эмми. – Здесь написано: аллергию может вызывать все, что угодно.

– Генри хочет сказать, – вступила в разговор Сара, – что леди Бэллок перед смертью не контактировала ни с чем для нее необычным или непривычным. Симптомы наверняка проявились бы в считанные секунды…

– Все это означает, – подхватил Генри, – что Эмми и я, не говоря уж о членах клана Кодуорти, своими глазами видели, как она приняла, если можно так выразиться, что-то такое, что стало причиной ее смерти.

– Шампанское, розы и торт, – продолжила Эмми. – Но все это вполне обычные вещи, и нам это доподлинно известно.

– А ведь там были и другие подарки, – вдруг вспомнил Генри.

– Что за подарки? – насторожилась Сара.

– Наша коробка конфет и настольная игра, которую подарила Долли. Их завернули в подарочную упаковку, и они лежали на столе прямо перед Кристэл. Если их посыпали стрептомицином…

– Что-то вы расфантазировались! – рассмеялась Сара. – Начнем с того, что стрептомицин – это жидкость…

– …побрызгали…

– Хорошо, фантазируйте дальше. Положим, кто-то раздобыл стрептомицин, который, смею вас уверить, не продается просто так, как минеральная вода. Затем им была пропитана упаковка одного из подарков. Никогда не поверю, чтобы никто этого не заметил.

– Жидкость могла быстро высохнуть, – возразил Генри.

– Прекрасно. Препарат остался бы на оберточной бумаге. Даже в этом случае он не причинил бы леди Бэллок ни малейшего вреда, пока она не взяла бы в руки одну из коробок. Вы же утверждаете, что она к ним не притрагивалась.

– Эдвард Дюваль – врач. – Генри упрямо стоял на своем. – Он мог иметь доступ к стрептомицину. Только он и Долли знали о давней болезни Кристэл и проводившемся лечении. А Дюваль намеренно солгал, сказав, что она не болела.

– Это потому, что Кристэл взяла с него слово молчать, – вполне резонно заметила Эмми. – В любом случае, дорогой мой Генри, доктор Дюваль никак не мог что-то там нахимичить в Фокс-Троте, потому что его даже не было в Англии. По дороге в аэропорт Примроуз забрала торт из кондитерской. Не хочешь же ты сказать, что Эдвард побывал там до нее, попросил взглянуть на торт и… В любом случае пробы-то взяли. И ничего не обнаружили, кроме марципана, бисквита и сахарной глазури с кремом.

– Если Дюваль знал о туберкулезе, – предположила Сара, – то весьма возможно, что об этом знала и его жена. А в финансовом плане она приобретала очень многое. – Она повернулась к Генри: – Вы думаете, что…

Тот задумчиво смотрел прямо перед собой. Потом вдруг улыбнулся и бодро произнес:

– Я думаю, нам нужно пропустить по бокальчику, прежде чем Эмми пойдет собирать чемоданы…

– Собирать чемоданы? Это еще зачем?

– А затем, – ответил Генри. – Мы едем в Швейцарию.

Глава 17

Тиббетам повезло – им удалось забронировать место на ночном автопароме, идущем из Дувра в Дюнкерк. В шесть утра их маленький, но быстрый седан уже мчался на юг по прямым, обсаженным с обеих сторон тополями дорогам северной Франции.

Оставив Париж далеко к западу, они ближе к полудню миновали промышленный север страны и проехали мимо живописных холмов по направлению к Реймсу. В Жуанвиле они пообедали в кафе на берегу Марны и скоро оказались среди перемежавшихся холмами густых лесов Верхней Соны. За Безансоном холмы стали выше, и вскоре машина запетляла по горным серпантинам. Уже начали сгущаться сумерки, когда Тиббеты добрались до Понтальера, а к швейцарской границе они подъехали уже затемно и не смогли насладиться восхитительным видом вековых хвойных лесов. Затем их путь лежал по окруженной лугами дороге на Валлорб, оттуда все выше в горы до Коссонье и, наконец, на перевал. Внизу лежало величественное Женевское озеро. В темной воде отражались сверкающие огни Лозанны и искусно расцвеченная гора Эвиан-ле-Бен.

Тиббеты остановились в небольшой гостинице на берегу озера в городке Лютри, что в нескольких километрах от Лозанны. Часы показывали половину девятого, но усталость супругов словно испарилась, когда они сели за столик на веранде и принялись за огромное блюдо филе окуня в кляре, запивая его изумительным белым вином.

Со стороны – обычные британские туристы, наслаждающиеся заслуженным отпуском: сидящие на увитой плющом веранде с видом на озеро в ожерелье ярких огней. Генри, казалось, проникся романтической атмосферой с беспечностью и веселостью, которые почему-то испытывают все англичане, оказавшиеся к югу от Дижона. Но Эмми знала: это не увеселительная прогулка. Над Генри нависла реальная угроза отставки, о чем он ей рассказал еще на пароме. На карту поставлена его профессиональная репутация. И не важно, как бы звучала официальная формулировка. Куда более серьезную опасность представляли слухи и пересуды, которыми в клубах и злачных местах обменивались между собой «золотые перья» бульварной прессы. Из всех расследований, в каких он участвовал, это дело, которое, собственно, и делом-то не являлось, стало самым важным в карьере Генри.

Но вслух Эмми сказала совсем другое:

– Ты посмотри, какая красота… Почти как в «Лебедином озере»…

И, словно прочитав ее мысли, два величественных лебедя, заботливо охранявших выводок, грациозно поплыли вдаль по серебристой лунной дорожке. Казалось, Фокс-Трот с его кубистским фонтаном и стенами в ржавых пятнах находится на другой планете.

На следующее утро Тиббеты отправились нанести визит доктору и мадам Дюваль. Их адрес они нашли самым простым способом – заглянули в телефонный справочник.

Эмми откровенно нервничала и хотела только одного – чтобы это «посещение» как можно скорее закончилось. Войдя в синюю парадную дверь и поднявшись на шестой этаж, она с трудом подавила в себе желание снова нырнуть в лифт и предоставить Генри возможность выпутываться самому. Однако тот уже нажал на кнопку звонка, и через несколько секунд Примроуз открыла им дверь.

Несомненно, она очень удивилась появлению таких гостей, но Эмми издала внутренний вздох облегчения, увидев, что хозяйка дома не выглядела ни встревоженной, ни рассерженной. Единственное, что ее насторожило, – Примроуз казалась какой-то рассеянной. Она пригласила их войти, никак не отреагировав на объяснения Генри, что у них выдалось несколько свободных деньков и они решили совершить небольшое путешествие на автомобиле. Зато она живо поинтересовалась здоровьем Долли.

– Рад вам сообщить, она идет на поправку, – ответил Генри. – Врачи говорят, она выкарабкается.

Примроуз лишь пожала плечами.

– Она всегда была здорова как бык. Чтобы ее уморить, нужна бочка гербицида.

– Инсектицида, – поправил Генри.

– Это, наверное, одно и то же.

– Позвольте маленький вопрос, мадам Дюваль, – начал Генри. – Вы заходили в спальню мисс Ундервуд-Трип, чтобы попрощаться с ней, прежде чем все вы уехали в «роллс-ройсе»?

– Я? Разумеется, нет. Да и зачем? Мы с Эдвардом ехали только до Хиндчерста.

– Значит, вы вообще не заходили к ней в комнату?

– Конечно же, нет. А почему вы спрашиваете? – В голосе Примроуз послышались нервозность и раздражение.

– Вы знали, что Долли страдает дерматитом?

– Какие, однако, у вас странные вопросы, мистер Тиббет. А у нее и вправду дерматит?

– Да. Вы знали об этом?

– Разумеется, нет, – отрезала Примроуз, и ее губы сжались в упрямую тонкую ниточку.

Наступило неловкое молчание. Наконец Генри продолжил:

– Вам, безусловно, известно, что во время войны ваша мать болела туберкулезом?

Примроуз уставилась на Генри долгим изумленным взглядом. Затем с трудом произнесла:

– Откуда вы это узнали?

– Я, если можно так выразиться, проявил интерес, – уклончиво ответил Генри. – Так вы знали об этом?

– Да. Мы с Эдвардом узнали… в конце концов.

– Что значит «в конце концов»?

– Ну… – Примроуз закурила сигарету и выпустила тонкую струйку дыма. – Я хочу сказать, ни он, ни я об этом не знали, пока мы были в Канаде, точнее, пока мы не вернулись оттуда. Эдвард рассказал мне об этом в сорок седьмом году – мы тогда уже были помолвлены, – потому что мамин врач обратился к нему с просьбой раздобыть какое-то редкое лекарство, которое в Англии нельзя было достать.

– И тем не менее, – возразил Генри, – доктор Дюваль сказал, что он незнаком с историей болезни вашей матери.

Примроуз мрачно улыбнулась.

– С него взяли клятву молчать. Он обязался скрывать это даже от меня, и мама так и не узнала, что мне все известно. Мои сестры не имели об этом ни малейшего представления. Бог знает зачем, но она из этого сделала такую тайну, хотя, с другой стороны, в некоторых вопросах она отличалась тщеславием и эгоизмом.

– Мне кажется, – предположил Генри, – ваш муж должен бы вспомнить об этой ее давней болезни, когда… когда она так странно и скоропостижно скончалась.

– А почему, собственно говоря? Эти два… обстоятельства никак между собой не связаны. Она же вылечилась много лет назад.

Генри решил не развивать эту тему, однако спросил:

– Когда в последний раз леди Бэллок приезжала к вам?

– Она никогда… – начала Примроуз, но на мгновение умолкла. – Нет, это не совсем так. Мама приезжала сюда всего один раз и пробыла здесь около двух часов. У нее в Женеве образовался долгий интервал между авиарейсами, и она заехала пообедать. С тех пор прошло лет десять. Встреча выдалась не из самых приятных.

– Не из приятных? Почему же?

– Видите ли… мама и Эдвард никогда особенно не ладили. Я уже не помню, по какому поводу они тогда поругались и кто первый начал, но сцепились они крепко. К счастью, у мамы хватило такта изобразить обморок, прежде чем дело могло дойти до рукоприкладства.

– Обморок? – с огромным интересом переспросил Генри. – В каком смысле – обморок?

– О, она вдруг заявила, что у нее кружится голова и ей надо пойти прилечь. Разумеется, она притворялась – ей нужен был предлог, чтобы положить конец разыгравшемуся скандалу. К тому же к нам зашли друзья, так что ситуация сложилась в высшей мере неприятная. После я сказала Эдварду, что он должен поблагодарить ее за такт и находчивость. Конечно же, он со мной не согласился.

– Он подумал, что ей и впрямь стало плохо, да?

Примроуз рассмеялась:

– Боже мой, да нет же! Он настаивал, что она прибегла к чисто женской уловке: если тебя побеждают в споре – хлопайся в обморок.

– Все это чрезвычайно интересно, мадам Дюваль. А вы, случайно, не помните, что ели в тот день?

– Дорогой мой, вот сами вы вспомните, что ели в какой-то там день лет десять назад? Что до меня, я не помню. Но раз уж об этом заговорили, я помню, что мы тогда пили.

– В самом деле? – Генри был донельзя заинтригован.

– Да, потому что из-за этого-то все и началось. Мы любим вино, а мама всегда предпочитала джин. Эдвард терпеть его не может, и в доме мы его не держим. Когда мама отказалась от вина, Эдвард просто дал ей стакан соку. В ответ она не на шутку разозлилась. – Примроуз посмотрела на Генри резким испытующим взглядом: – Зачем вы задаете мне все эти каверзные вопросы?

– Перед отъездом из Англии, – начал Генри, словно не слышал ее, – вы сказали мне, что ваш муж остался недоволен результатами экспертизы и намеревался начать нечто вроде собственного расследования…

– Ах, вы об этом… – рассеянно ответила Примроуз, словно думая о чем-то своем. – По-моему, он или раздумал, или потерял к этому интерес…

– В любом случае, – заявил Генри, – я не утратил интереса к правде, и потому хотел бы переговорить с доктором Дювалем.

– С Эдвардом? Но его нет.

– Я уже догадался об этом. Не могли бы вы мне сказать, в котором часу он вернется?

– Вы не поняли. Он не в Швейцарии.

– Так он на конференции, где должен был выступать?.. – спросила Эмми.

– Нет-нет. Тут совсем другое. Он… он в Париже. – Примроуз вдруг заговорила быстро и куда более твердым голосом: – В Париже он встречается с людьми из института иммунологии. Он мечтает о собственной лаборатории, где мог бы заняться своим исследовательским проектом, а для этого нужно финансирование. Я, право, не знаю, сколько он там пробудет.

– Какая жалость, – приуныл Генри (однако Эмми показалось, что она услышала в голосе мужа какие-то веселые нотки) и добавил: – Разумеется, это не мое дело, но мне кажется, что теперь, когда вы унаследовали часть денег своего отца, вы могли бы финансировать этот проект, если бы захотели.

На лицо Примроуз словно туча набежала. Во взгляде появилась отрешенная враждебность, какую Эмми приметила еще в Фокс-Троте. Примроуз встала и выпрямилась, расправив плечи.

– Я никогда, – твердо заявила она, – не дам Эдварду денег. Никогда.

На несколько мгновений Примроуз закрыла глаза, словно пытаясь избавиться от страшного видения. Открыв их, она торопливо проговорила:

– А теперь заранее простите меня, если покажусь вам негостеприимной, но я попрошу вас уйти. Я жду… не важно кого. Своего адвоката, если угодно.

– Разумеется, – ответил Генри. – Смерть вашей матери и завещание вашего отца, очевидно, вызывают массу юридических казусов.

– О да, именно так. Ну что ж, всего доброго, миссис Тиббет… старший инспектор… желаю вам приятно провести отпуск…

Прямо за углом дома, где жили Дювали, была почта. Оттуда Генри позвонил по второму номеру, значившемуся под записью «доктор Эдвард Дюваль», ему на работу. На другом конце провода томный женский голос ответил:

– Клиника «Дю Лак».

– Попросите доктора Дюваля, пожалуйста.

– Одну секунду, месье.

Последовали щелчки и жужжание, после чего энергичный женский голос произнес:

– Приемная доктора Дюваля. Нет, извините, месье, но доктор в отпуске… Его больных временно ведет доктор Ре. Позвольте узнать, кто звонит, месье… нет, не могу вам точно сказать, когда доктор Дюваль вернется… по-моему, он в Испании. Позвольте узнать, кто звонит…

Генри повесил трубку.

Кондитерская «Мейсон Бонне» представляла собой восхитительное воплощение швейцарской солидности и здорового консерватизма. Каждого входившего туда поражали отделанные панелями из мореного дуба стены и отполированные до зеркального блеска дверные ручки, светильники и прочие детали интерьера. Внутреннее убранство этого уважаемого заведения оставалось неизменным с начала века, и всюду царил дивный аромат сладостей, пряностей и кофе. За массивным прилавком красного дерева, плотно уставленным всевозможными изысками от крохотных пирожных до огромных тортов, находилось небольшое кафе, куда заходили увешанные драгоценностями дамы, чтобы выпить чашечку кофе, посплетничать и отведать бьющих по фигуре пирожных с заварным кремом. Генри и Эмми направились к столику, из-за которого только что встали две дамы в норковых пелеринах. Одна из них вела на поводке карликового пуделя в усыпанном бриллиантами ошейнике. Не успели Тиббеты расположиться на позолоченных стульях с парчовой обивкой, как к ним подошла пожилая официантка, и они заказали кофе.

– Ну и где же доктор Дюваль? – спросила Эмми.

– Возможно, в Париже.

– Но в клинике сказали…

– Скорее всего, – предположил Генри, – он не хочет, чтобы в клинике знали о его научном проекте и вообще о том, что он задумал. Что ты на это скажешь?

Эмми задумалась.

– Ты знаешь, – наконец произнесла она, – сначала поведение Примроуз показалось мне странным. Она выглядела чем-то расстроенной и…

– Напуганной?

– Нет-нет, – покачала головой Эмми, – не напуганной. Скорее рассеянной… и в то же время обозленной, что ли. Но отнюдь не на нас. А вот когда она заговорила о муже, я вдруг все поняла.

– Что – все?

– Что он ее бросил, – спокойно ответила Эмми.

– Что-что?!

– А ты разве не то же самое подумал?

– Нет, до подобных ужасов я как-то не додумался, – признался Генри. – Мне показалось, она импровизировала на ходу по поводу того, где может быть Эдвард.

– И тем не менее вся эта история о каком-то там институте в Париже выглядела весьма правдоподобно.

– Конечно. Скорее всего доктор Дюваль и правда недавно ездил туда. Ты не обратила внимания, что когда Примроуз начала излагать эту свою легенду, в ней упоминалось множество всяких деталей?

– Итак, – заключила Эмми, – ты думаешь, что она знает, где ее муж, но просто молчит об этом.

– Я так думал, – возразил Генри. – Однако ты выдвинула еще одну версию. Я очень верю в женское чутье, – добавил он с улыбкой. – Так ты полагаешь, Эдвард Дюваль бросил жену?

Эмми энергично закивала, поскольку увлеченно жевала шоколадно-миндальное пирожное, которые бессовестные хозяева кондитерской выставили на столы «за счет заведения», нисколько не заботясь о талиях посетителей и особенно посетительниц.

– Мне кажется, – ответила она, покончив с пирожным, – что он терпеливо ждал все эти годы, пока Примроуз получит наследство, чтобы раздобыть денег на свой исследовательский центр или что-то там еще. А теперь, когда леди Бэллок умерла, а жена заявила, что не даст ему ни цента, его терпение лопнуло и он, так сказать, отчалил. Ты думаешь, почему она ждала адвоката?

– Чтобы обсудить развод?

– Представить себе не могу, чтобы Примроуз прельщала подобная перспектива, – призналась Эмми. – Я абсолютно уверена, что она ставит последние точки над i, чтобы никто на свете не смог завладеть ее деньгами. – Немного помолчав, она добавила: – Бедный Эдвард.

– Что значит «бедный Эдвард»?

– Ну… если… – нерешительно проговорила она, – если он и имел какое-то отношение к смерти Кристэл, то от этого он ничего не выиграл.

– А ты думаешь, он как-то в этом замешан?

Эмми энергично взмахнула рукой:

– Слушай, по-моему, сыщик ты, а не я.

Их разговор был прерван появлением официантки, принесшей на изящном подносе две чашки кофе. Показав на пустую тарелку для пирожных, Генри укоризненно заметил:

– Вот видите, моя жена не смогла устоять перед вашими шедеврами.

Официантка расплылась в улыбке.

– Все дамы просто обожают нашу продукцию, – проворковала она и отпустила Эмми дежурный казенный комплимент: – Мадам очень повезло, что ей не приходится волноваться о своей фигуре. Не то что некоторым. Вчера сюда зашла одна американка – очень пышной комплекции, смею заметить, – так она уговорила целое блюдо пирожных, а затем заказала огромный торт, чтобы увезти с собой в Вашингтон. Разумеется, наши торты славятся на весь мир.

– Сущая правда, – согласился Генри. – Буквально на прошлой неделе мы лакомились одним из них в Англии.

– В Англии? Как интересно! – Близился полдень, и посетителей становилось все меньше, так что официантка не спешила.

– Это был особенный торт, – заметил Генри. – Юбилейный.

Официантка просияла:

– Это тот, что заказывала мадам Дюваль? Для своей матушки, госпожи герцогини?

– Тот самый, – ответил Генри. Он счел неэтичным оповещать какую-то официантку обо всех титулах Кристэл. – Полагаю, вы каждый год выпекаете для нее такой торт?

– Совершенно верно, месье. Наш шеф-кондитер очень этим гордится. В этом году я сама упаковала торт и донесла его до такси мадам Дюваль. Она очень торопилась в аэропорт.

– Торт удался на славу, – добавила Эмми.

– Благодарю вас, мадам.

– Думаю, доктору Дювалю он тоже очень понравился, – заметил Генри то ли утвердительно, то ли вопросительно.

Официантка посмотрела на него с неподдельным удивлением:

– Доктор Дюваль? Мадам сказала, что он не сможет присутствовать на торжестве…

– Именно так, но когда он зашел, чтобы взглянуть на торт…

От удивления не осталось и следа – оно сменилось твердой уверенностью.

– Он не заходил, месье. Точно вам говорю.

– Возможно, вы в тот день не работали.

– Нет-нет, месье. Мне это точно известно, потому что в тот день у нас случились… произошла маленькая неприятность. Один из кондитеров заболел, и все очень волновались, будет ли торт готов к назначенному времени. Когда приехала мадам Дюваль, я пошла на кухню и увидела, как сам шеф-кондитер заканчивал украшать его глазурью, так что мы успели, как говорится, тютелька в тютельку. Нет-нет, больше никто не видел торт, пока его не привезли в Англию. Надеюсь, госпоже герцогине он понравился?

Генри вздохнул с облегчением, когда официантку позвали к другому столику, избавив тем самым его от необходимости отвечать на вопрос. Когда она ушла, он спросил Эмми:

– Так ты по-прежнему считаешь Эдварда Дюваля главным злодеем?

– Это же очевидно, разве нет? Он врач. Он знал, что в свое время Кристэл лечилась стрептомицином. Теперь нам известно, что ей стало плохо именно тогда, когда она единственный раз в жизни побывала у Дювалей. Разумеется, ему представился случай дать ей минимальную дозу, чтобы установить, есть ли у нее аллергия на стрептомицин. Ведь так говорил доктор Пауэрс-Томпсон? Как видишь, все сходится.

– В том-то и дело, что нет, – вздохнул Генри.

– А что не сходится?

– Во-первых, совершенно ясно, что он не мог, как ты выражаешься, «нахимичить» с тортом, поскольку лабораторные исследования выявили бы там наличие стрептомицина.

– Он же врач. Он мог привезти антибиотик с собой и… ах вот оно что. Его же не было на торжестве.

– Вот именно.

– А если тут замешана еще и Примроуз?..

– Помимо того что я считаю эту версию очень маловероятной, – ответил Генри, – Примроуз вряд ли бы выдала себя, рассказав нам об обмороке Кристэл. Это еще одно слабое звено в цепи обвинений против Дюваля. Если бы он действительно установил, что у Кристэл аллергия на стрептомицин, зачем ему ждать десять лет, чтобы убить ее?

– И все же я считаю его главным подозреваемым, – заявила Эмми.

– Слишком уж все банально, – задумчиво произнес Генри. – Признаться, я много бы дал, чтобы знать, где он сейчас. Ну ладно, давай действовать методом исключения.

– Это как?

– Во-первых, наведем справки в Парижском институте иммунологии. Здесь нам уже делать нечего, а мне бы еще хотелось побеседовать с четой Суошгеймер.

Итак, с чувством сожаления и разочарования Генри и Эмми уложили чемоданы и попрощались с улыбчивой хозяйкой гостиницы, пообещав вернуться, как только смогут. И маленький их седан покатил в Париж.