Текст книги "Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?"
Автор книги: Патрисия Мойес
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)
ПАТРИСИЯ МОЙЕС
УБИЙСТВО ОТ-КУТЮР
КТО ПОДАРИЛ ЕЙ СМЕРТЬ?
УБИЙСТВО ОТ-КУТЮР
Глава 1
– Я не буду этого делать! – кричал Патрик Уолш. – Не буду! Это просто непристойно! Это чудовищно! Если вы выделите целый разворот на этот ужас, я уволюсь! Если ты хочешь, чтобы это было на весь разворот, то можешь меня рассчитать, это мое последнее слово.
Он подчеркнуто неуклюже стал расхаживать по комнате, запустив пятерню в копну седых, окружавших его красное лицо волос, как потрепанная меховая шапка.
– Это новый контур и новая длина, Патрик, – твердо произнесла Марджери Френч. Она откинула вуаль своей черной соломенной шляпки и, держа глянцевое фото на вытянутой руке, изучила его еще раз, прищурив глаза. – Я думаю, это произведет потрясающий эффект и станет основной темой статьи Хелен. Да, согласна, это не назовешь симпатичным…
– Симпатичным! – Патрик прекратил мерить шагами комнату и воздел огромные руки к небу. – Симпатичным! – взревел он еще раз. – Кто сказал, что мне нужны симпатичные картинки? Я хочу, чтобы изображение на фото имело хоть какую-то форму. Все. Неужели я многого прошу? – Неожиданно он зашептал с сильным ирландским акцентом: – Марджери, дорогая, ты красивая девочка и ты начальник, но пожалей хоть немного своего бедного старого художественного редактора. Я не могу отвести целый разворот на этот… сливовый пудинг на шпильках.
Повисло тяжелое молчание.
В соседнем кабинете Тереза Мэннерс устало улыбнулась:
– Дядюшка опять с ума сходит. С ним положительно невозможно работать. Видимо, нам придется просидеть тут всю ночь.
Она закурила и присела на край стола, болтая стройными ногами.
– Я точно просижу здесь всю ночь, – холодно ответила Хелен Пэнкгерст, – как всегда в таких ситуациях. – Я смогу приступить к своей части работы только после тебя. – Она громко высморкалась и надела огромные очки, украшенные стразами. – Освободи мой стол, Тереза. Ты сидишь на подписях к фотографиям.
Дверь, соединявшая два кабинета, открылась, и послышался сухой, лишенный эмоций голос:
– Мисс Мэннерс, не могли бы вы зайти на минутку к редактору?
– Разумеется, мисс Филд. – Тереза глубоко затянулась. – Ну что ж, в бой. – Она направилась в соседний кабинет.
– Тереза, дорогая, – Марджери Френч говорила любезно, но твердо, без малейшего напряжения, – Патрик не совсем доволен фотографиями коллекции Монье. Я хотела бы выслушать твое мнение…
Как только дверь за Терезой закрылась, Хелен Пэнкгерст посмотрела на часы. Половина одиннадцатого, и все еще ни одной готовой страницы. Внизу, на освещенной фонарями Мейфэр-стрит, швейцар ресторана «Оранжерея», прячась под огромным черным зонтом, ловил такси, человек в потрепанном коричневом пальто дрожал рядом с корзиной красных роз, таких редких в это время года. Под январским дождем дорога блестела как черный шелк.
Половина одиннадцатого. Впереди вся ночь. Свет в соседних домах был погашен, за исключением одного окна – напротив кабинета Хелен. Все остальные давно уже превратились из жилых домов в конторы, и последний секретарь, подняв воротник, чтобы защититься от дождя и зимнего ветра, ушел домой вскоре после шести. На всей улице только в высоком георгианском особняке, в котором располагалась редакция «Стиля», все еще кипела жизнь. Этой ночью должен был быть подготовлен к печати номер, посвященный парижским показам – событию, происходившему дважды в год. Сотрудники редакции до рассвета вкалывали, чтобы по всей Англии читатели могли в назначенное время насладиться фотографиями и рекомендациями, предоставленными самым авторитетным глянцевым журналом.
Читатели, о которых идет речь, были бы весьма удивлены, стань они свидетелями лихорадочной активности, поскольку до сдачи этого номера в печать еще целых три недели. Они не могли, в отличие от Хелен, оценить усилия, вложенные в то, чтобы получить готовый шестнадцатистраничный раздел за две недели до его официального выхода. Вряд ли они могли знать, что эти великолепно напечатанные снимки, безупречные цветные вклейки и изысканные подписи «Стиля» – результат недель упорного труда. Забавно, подумала Хелен, что освещение самых важных событий в мире моды всегда оказывается результатом этих лихорадочных рабочих ночей, когда не остается времени на то, чтобы что-то исправить или просто обдумать как следует.
Только сегодня днем представители «Стиля» сидели на крошечных неудобных стульях и смотрели последний показ этого сезона. Только в шесть часов в последний раз щелкнул затвор фотоаппарата Майкла Хили, снимавшего невероятно худую Веронику Спенс, танцевавшую на верхней платформе Эйфелевой башни в державшемся в строжайшем секрете шифоновом вечернем платье от Монье. Только в девять измотанные Тереза и Майкл вышли из самолета в аэропорту Лондона в компании невозмутимой Рейчел Филд – личного секретаря главного редактора «Стиля». Только в половине одиннадцатого все еще влажные снимки Майкла попали из темной комнаты на стол художественного редактора журнала Патрика Уолша.
Сейчас половина двенадцатого, и в кабинете главного редактора, как всегда, бушуют горячие споры. Как всегда, сотрудники начинают говорить все громче и громче. Какие фотографии следует использовать и как их расположить? Что самое главное, чему следует уделить больше внимания? Какие тенденции можно счесть знаковыми, а какие – не более чем мимолетными в истории моды? Кто из молодых модельеров достоин упоминания в «Стиле»? Тереза Мэннерс – очаровательная, золотоволосая и полуграмотная выпускница одной из лучших английских частных школ – знала ответ на все эти вопросы, чувствуя течение модных тенденций кончиками своих изящных пальчиков, как художник чувствует цвет, а скульптор – форму и текстуру. Тереза знала все ответы, но не могла высказать их членораздельно. Патрик Уолш знал, как оформить страницу, чтобы она произвела наибольший эффект. Марджери Френч – главный редактор – отвечала за все. Они будут спорить еще несколько часов.
Пока они спорят, Хелен остается только сидеть и ждать. Когда страницы будут готовы, она сможет приняться за подписи к фотографиям, стараясь уместиться в отведенное Патриком место, привести в читабельный вид заметки Терезы о взглядах «Стиля» на введенный Монье силуэт в форме буквы Z и на будущее неровной линии подола. Потом из скрупулезно собранной Рейчел Филд информации Хелен узнает, что ткань сделана Гаридж, Родье или на камберлендских шелковых фабриках, а данная модель появится в универмагах «Хэрродс» или «Дебенхамс» в марте, и добавит это в свои комментарии. В итоге к семи утра она должна сделать так, чтобы лихорадочная и бестолковая активность этой ночи обрела свое завершение в аккуратно напечатанных подписях к фотографиям, проверенных и перепроверенных, снабженных четкими указаниями по верстке, и макет был готов к отправке в типографию. Это была тяжелая ночь, и Хелен благодарила судьбу за то, что такое случается только дважды в год.
Она еще раз высморкалась и налила себе чаю из старого красного термоса, который всегда приносила с собой в редакцию в такие ночи. К своему раздражению, она обнаружила, что там осталось всего полчашки. Она взяла трубку внутреннего телефона и набрала номер темной комнаты.
– На проводе, – прозвучало мрачно.
– Эрни, это мисс Пэнкгерст. Немедленно иди сюда, возьми мой термос и завари мне чаю. Немедленно.
– Мне надо снимок осветлить…
– Не обсуждается, – сердито сказала Хелен и с силой бросила трубку на рычаг. Она знала, что имеет репутацию фурии, но это ее не волновало. У этого были и свои преимущества. Разумеется, через пару минут Эрни забрал драгоценный сосуд в свой закуток в темной комнате, где стоял электрический чайник.
У Хелен болела голова, и она подумала, что только ей могло повезти простудиться накануне этой нервной ночи. Она чувствовала себя намного старше своих тридцати четырех лет и мечтала о возможности прилечь. Вместо этого ей пришлось довольствоваться половиной чашки чаю и приняться за расшифровку неграмотных, но содержательных записей Терезы.
«Шляпы как суповые тарелки. Оч. важно. Цвета типа боя быков. Красиво, вроде как выходной у горничной. Ладно, контур в виде пельменя сойдет, но в общем-то это старая шляпа… старое доброе платье без пояса от Баленсиага, обрезанное по подолу садовыми ножницами…»
Все это производило очень яркое впечатление, и Хелен искренне сожалела о том, что не может напечатать все так, как есть. Но разумеется, это невозможно. Она принялась переводить с языка Терезы на язык «Стиля». «Круглые шляпы, плоские, как летающие тарелки… Цвета плаща тореро и черной испанской вуали, оттененные цветом яркого золота… ослепляющее сияние для смелых женщин… новое прочтение классики… облегающее платье-чехол в новом стиле уличной девчонки».
Она еще раз высморкалась и пожалела, что не захватила с собой аспирин. Была почти полночь.
В соседнем кабинете Тереза и Патрик стояли на коленях на темно-лиловом ковре, склонившись над разбросанными в беспорядке фотографиями и пробными верстками.
– Увеличить это! – гремел Патрик. – Увеличить и убить эту шляпу.
– Нет, – возразила Тереза. – Нет. Честно говоря, я не позволю убить шляпу.
– Девочка моя, что ты имеешь в виду?
– Это важно. – Тереза развела руками. – Без шляпы не о чем будет и говорить. В этом сезоне шляпы – самое важное.
– Ладно, – сердито ответил Патрик. – Ладно. Не будем обрезать шляпу. Пусть будет шляпа. Огромная уродливая шляпа на обе страницы. Придадим развороту немного характера. Обрежем снимок здесь.
Дверь в отдел Патрика тихо открылась, и вошел Майкл Хили. Он был невероятно высоким и худым и имел репутацию денди. Сейчас он снял пиджак, его светлые волосы были в беспорядке, а худое лицо выглядело изможденным.
Холодно и зло он сказал:
– Знаю, я всего лишь какой-то вшивый фотограф, но не хотите ли мне объяснить, какого черта вы двое делаете с этим снимком?
– Дорогой, мы хотим всего лишь слегка обрезать его, чтобы подчеркнуть шляпу.
– Смысл этой фотографии, – едко произнес Майкл, – в том, что линия платья проходит снизу вверх сквозь шляпу. Если вы хотите нарезать ее на кусочки, пожалуйста, но уберите с нее мое имя.
– Тише, Майкл. – Марджери Френч откинулась в своем крутящемся кресле за большим столом. Черная соломенная шляпа начала сдавливать ей виски, но снять ее было все равно что раздеться на людях. – Давай прямо. Тереза считает, что в этом сезоне шляпы особенно важны.
– Ну да.
– Патрик хочет отвести разворот под костюм от Диора.
– Этот чертов снимок…
– Патрик считает, что его ни в коем случае нельзя обрезать, и я с ним согласна.
– Спасибо, Марджери.
– Ладно. Тогда почему бы не отвести Диору разворот, оставить этот снимок как есть, а напротив разместить шляпу на всю страницу и пожертвовать шифоном Монье.
Повисло напряженное молчание.
– Что ты думаешь о шифоне Монье, Тереза?
Тереза заколебалась.
– Ничего особенного. Бальмен важнее. Я думаю, что можно и избавиться от него.
– Марджери, дорогая, ты гений! – Патрик встал и рявкнул. – Доналд!
Как кролик из шляпы, голова молодого человека появилась в дверном проеме.
– Забери все эти макеты и сожги их, ты, несчастный шотландец! – ревел Патрик, настроение которого заметно улучшилось. – А потом увеличь снимок «Диор», смонтируем кое-что…
Он скрылся в своем отделе. Марджери Френч улыбнулась, как юная девушка, можно было забыть, что ей почти шестьдесят и она женщина редкого ума и большого влияния в своей области.
– У нас есть десять минут, – заметила она. – Я, пожалуй, схожу в комнату отдыха и немного освежусь. Мисс Филд, позовите меня, если я кому-то понадоблюсь до того, как мистер Уолш вернется. – Она поднялась – прямая как струна, ни один стальной волосок не выбивается из прически. – Надеюсь, ты уже отправил Эрнеста домой, Майкл. Вся работа в фотолаборатории, должно быть, уже закончена.
– Он ушел минут десять назад, Марджери.
– Хорошо. Последнее время он выглядит усталым. – Марджери снова улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла несколько напряженной. Она покачнулась и была вынуждена опереться на стол. – Что ж, увидимся через десять минут.
Когда дверь за ее спиной закрылась, Майкл Хили произнес:
– Господи, я надеюсь, что с ней все в порядке. Я никогда бы не подумал, что…
Тереза зевнула и потянулась.
– Она тоже человек, дорогой, хотя многие считают, что это не так. Она устает, как все люди, но никогда этого не признает. В последнее время ей во многом приходится полагаться на Хелен. К сожалению.
Последовавшая за этим пауза была прервана громким стуком пишущей машинки, напомнившим Терезе и Майклу, что они не одни. Впрочем, можно понять, почему они забыли о присутствии в помещении еще одного человека. Рейчел Филд представляла собой идеал личного секретаря. Аккуратная, незаметная, пунктуальная, с тихим голосом и поразительной работоспособностью. Тереза знала, что младшие сотрудники считают мисс Филд тираном, но сама она никогда ничего подобного не замечала. Мисс Филд попросту не существовало до тех пор, пока у кого-то не находилось для нее поручения. Терезе никогда не приходило в голову, что только ее привилегированное положение в качестве редактора раздела моды защищало ее от стервозности Рейчел.
Что касается Рейчел, то она всегда смотрела на мисс Мэннерс с тщательно скрываемым неодобрением и раздражением. Мисс Френч – вот каким начальником можно гордиться – иногда, по мнению Рейчел, бывала слишком добра, но оставалась решительной, работоспособной и обладала должным уважением к папкам и каталогам. Но мисс Мэннерс… рассеянная, безответственная и испорченная – именно те эпитеты, которые Рейчел – разумеется, только наедине с собой – употребляла по отношению к ней. Если мисс Френч говорит, что у мисс Мэннерс чутье на тенденции моды, то так оно и есть. Сама она не могла понять всю суету, которую мисс Мэннерс и мистер Уолш устраивали вокруг фотографий и макетов. Послушать их, так они обсуждают что-то действительно важное. Рейчел считала, что мисс Френч слишком много им позволяет, мирясь с их бестолковостью. Подумать только, эта мисс Мэннерс и этот мистер Хили обсуждают мисс Френч за ее спиной в ее собственном кабинете… Рейчел с силой била по клавишам пишущей машинки, выражая неодобрение, которое не могла высказать вслух.
Майкл сказал:
– Ладно, если тебе нужна большая фотография этой шляпы от Полет, я сделаю еще один отпечаток. Этот слишком темный. – Он поднял фотографию с пола и изучил ее. – Господи, у этой девушки красивые кости, как у молодой Гоален[1]1
Барбара Гоален (1921–2002) – одна из первых британских супермоделей. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть]. Я бы неплохо с ней поработал.
– Не сомневаюсь. – В голосе Терезы слышалась легкая насмешка.
– Не в том смысле, дорогая, – ответил Майкл. Он поцеловал ее в золотистую макушку и, насвистывая, вышел из кабинета.
В художественном отделе он миновал Патрика Уолша и Доналда Маккея, запутавшихся в гирляндах нарезанных копий макетов и клейкой ленты.
– Надеюсь, ребята, вы не делаете ничего неприличного, – сурово сказал он.
– Иди к чертовой матери, – отозвался Патрик.
– Я там работаю не первый год, – беззаботно заметил Майкл и исчез в мягком красном сиянии фотолаборатории – своего собственного царства. На часах была половина первого.
Марджери Френч лежала на кушетке в комнате отдыха и пыталась не чувствовать себя старой, усталой и больной. Много лет – больше, чем ей хотелось бы думать, – она наслаждалась работой до поздней ночи. Вплоть до прошлого года она могла загонять младших сотрудников так, что они валились с ног, и с безмятежной улыбкой встретить новый рабочий день. Эта усталость пугала ее больше, чем ей хотелось бы признавать.
Она была благодарна Хелен и Терезе. Бедняжка Хелен. Прекрасный ум, хорошее перо, но никакого чутья. Разумеется, нечасто чувство стиля и административные способности соединяются в одном человеке, как в случае Марджери Френч. Марджери была достаточно умна, чтобы это понимать без всякого самодовольства. Сейчас ее в первую очередь волновало, кто же станет ее наследником. Марджери обладала холодным умом и знала, что скоро ей придется уйти. Кто же займет ее место – Тереза или Хелен? Не зная деталей, можно решить, что из Терезы никогда не выйдет главного редактора. Она не умеет эффективно работать, у нее нет чувства такта, она безответственна и довольно ленива, но у нее есть качество, без которого «Стиль» не выживет, – она чувствует моду. Хелен – очевидный выбор, и совет директоров предпочел бы ее, но… Хелен не пришло бы в голову – инстинкт не подсказал бы ей, – что в этом сезоне писк моды – шляпы. Она бы сделала упор на неровную линию подола, которая, конечно, выглядит довольно эффектно, но Тереза поняла, что это всего лишь трюк, который заслуживает не больше чем упоминания и одной фотографии.
Кроме того, было еще кое-что. Марджери знала, что Хелен предана журналу и, можно не сомневаться, продолжит работать и под руководством Терезы, а Тереза, в свою очередь, достаточно ясно дала понять, что уйдет, если главным редактором сделают Хелен. Нет, придется передать бразды правления Терезе, несмотря на все ее недостатки. Марджери закрыла глаза и расслабилась, как ей советовал врач. В этот момент она поняла, что совсем близко раздается стук пишущей машинки.
Сон тут же слетел с нее. Это не могла быть мисс Филд – ее кабинет слишком далеко отсюда. Звук доносился из соседнего кабинета. Из кабинета Олвен. Марджери раздраженно встала, надела шляпу и вышла в коридор. Да, никаких сомнений. Из-под двери кабинета Олвен виден свет. Марджери распахнула дверь и вошла.
Олвен Пайпер, редактор статей, представляла собой странное зрелище. Она сидела за столом в платье непристойно оранжевого цвета, а весьма уродливое лицо украшали большие очки в роговой оправе. Она скинула вышитые туфли, и ее ноги выглядели абсолютно неэлегантно, а рядом, на полу, так же небрежно брошенная, валялась кашемировая шаль. Олвен даже не услышала, как открылась дверь. Когда Марджери резко окликнула ее, Олвен подняла глаза, такие затуманенные, будто только что проснулась.
– Олвен! – Шляпка Марджери слегка съехала набок. – Что ты тут делаешь в такой час?
Та выглядела растерянной.
– Простите, мисс Френч, я не хотела…
– Некоторым из нас приходится быть здесь из-за парижского номера, – сказала Марджери, – но я уверена, что у тебя не столько работы, что нужно приходить в редакцию после полуночи в таком необычном виде.
Олвен покраснела.
– Нет… разумеется, нет… Я… Я просто только что с премьеры «Люцифера». Знаете, это новая пьеса в «Ройал корт».
– Я знаю, – сухо ответила Марджери.
– Это так здорово. – Олвен сняла очки. Без них она видела довольно плохо, что придавало ей очаровательный отсутствующий вид. Она уже забыла о своем смущении и вся светилась энтузиазмом. – Это большое событие для английского театра, мисс Френч. Настоящий прорыв, он ознаменует возникновение новой школы. Самая важная постановка за последние двадцать лет. Я должна была прийти и записать все, пока впечатления еще свежи.
– Ты же не думаешь, что твой материал попадет в мартовский номер, правда?
– О нет, конечно. – Олвен не дрогнула. – Но я хотела попросить у вас побольше места в апрельском. Я хочу, чтобы Майкл сделал фото Джеймса Хартли во втором акте, с этим потрясающим гримом на лице, и еще я хочу…
– Место в апрельском номере уже распределено.
– Но, мисс Френч, я говорила с Хартли после спектакля, и он обещал дать интервью о пьесе. Вы же знаете, что раньше он всегда отказывался давать какие-то комментарии по поводу своих ролей. Ежедневные газеты предлагали ему тысячи фунтов, и…
– Ты молодец, Олвен. Поздравляю тебя. – Марджери усилием воли заставила себя говорить мягко и дружелюбно. – Уверена, мы сможем найти место в апрельском номере. Но я все равно думаю, дорогая, что тебе следует пойти домой. Ты переутомишься.
– Нет, что вы. Я обожаю работать.
Марджери Френч посмотрела на юное серьезное лицо Олвен, на ее безнадежно безвкусное платье – уже испорченное чернильным пятном – и на ее квадратные ступни, освободившиеся от модных туфель. С некоторой болью она узнала в ней себя. Такой она была в двадцать два года – только окончив с отличием Кембридж, страстно погрузилась в полный вечных ценностей мир искусства… На дальней стене, в зеркале, ее собственное отражение безжалостно смеялось над ней. Седые с голубым оттенком волосы, безупречный стиль, корсет, шляпка в офисе.
– Мода – это тоже искусство, – произнесла она.
Олвен удивленно подняла глаза.
– Разумеется, мисс Френч, – вежливо сказала она.
Марджери сейчас не настолько доверяла себе, чтобы попробовать улыбнуться.
– Доброй ночи, дорогая, – попрощалась она и быстро направилась в свой собственный кабинет.
Половина второго. Напряжение исчезло, уступив место усталости. Медленно и печально доделывали последние макеты, и фотокопировальную машину на остаток ночи целомудренно накрыли чехлом.
Доналд Маккей вытер пот со лба и надел пиджак. Патрик Уолш сделал заслуженный глоток из фляжки с ирландским виски, которую всегда, втайне от остальных, держал в нижнем ящике стола, и принялся тихо насвистывать. У него выдался прекрасный вечер, полный громких, но беззлобных споров, которыми он наслаждался. Более того, он сумел одержать победу в большинстве из них.
Тереза Мэннерс напудрила изящный носик в комнате отдыха. Майкл Хили расчесал свои светлые волосы и с сожалением заметил, что гвоздика в его петлице завяла. Марджери Френч поправила черную соломенную шляпку и попросила Рейчел Филд вызвать ей такси. После этого, ощущая некоторую вину, она направилась в кабинет Хелен.
Та сидела за пишущей машинкой. Ее стол полностью скрывали горы бумаг и макетов страниц. Ее темные волосы были в беспорядке, а острый, довольно длинный нос блестел так же ярко, как стразы на оправе ее очков.
– Мне действительно совершенно не хочется оставлять тебя тут в одиночестве, Хелен, милая, – произнесла Марджери. – Может, мне задержаться и помочь тебе?
– Спасибо, Марджери, я в полном порядке, – ответила Хелен тем самым ледяным голосом, который ее секретари хорошо знали и боялись. – Когда все уйдут, я смогу наконец спокойно поработать.
Марджери поняла это именно так, как следовало – как констатацию факта, а не грубость.
– Хорошо. Но я настаиваю на том, чтобы завтра ты взяла выходной.
– Не могу, – возразила Хелен, – завтра должен быть готов план апрельского номера.
– Мы справимся и без тебя.
– Я предпочла бы быть здесь. Съезжу домой, позавтракаю, приму ванну и вернусь.
– Что ж… Смотри, как будешь себя чувствовать.
– Спасибо, Марджери. Доброй ночи.
– Доброй ночи, Хелен.
Марджери неохотно вернулась в свой кабинет. Хелен вставила в машинку новый лист бумаги и напечатала: «Опера нищих возвращается в город. Молли-карманница захватывает парки Парижа в самых изысканных лохмотьях, которых мир не видел с тех пор как…». Она нахмурилась, перевернула лист и начала снова: «Если верить Парижу, то этой весной наступает время лохмотьев и обносков. Беспризорницы и оборванки беззаботно прогуливаются по парижским подиумам и поражают зрителей взрывом ярких цветов…»
В этот момент приехал Годфри Горинг.
Годфри Горинг, генеральный директор и держатель контрольного пакета акций «Стиль пабликейшенс лимитед», был деловым, уверенным в себе мужчиной слегка за пятьдесят. Седой, представительный, он выглядел именно так, как должен выглядеть бизнесмен. Несколько лет назад, когда «Стиль» находился в сложном финансовом положении, он купил контрольный пакет акций. Все знали, что ему пришлось вложить много собственных средств, чтобы вытащить «Стиль» из болота и поставить на ноги.
Своим успехом Горинг был обязан в первую очередь тому, что никогда ни в чем не мешал своим сотрудникам. Он знал, что мода – это серьезный бизнес, гордился тем, что на него работают лучшие эксперты в этой области, и позволял им заниматься своим делом. Он терпел их странности и сложные характеры и не ограничивал их самые необычные идеи. Их успех или провал Горинг оценивал очень просто – по объему средств, потраченных на рекламу в «Стиле» лучшими фирмами, теми, вещи которых продаются дороже двадцати гиней. Сам Годфри всегда считал, что одежда – это только одежда, но ему никогда бы не пришло в голову сказать что-то подобное в присутствии Патрика или Терезы. Так же, как и признаться, что знаменитый вкус «Стиля» для него не священное достояние, а всего лишь способ делать деньги. Только если доход от рекламы начинал падать, он мог – крайне ненавязчиво – сделать замечание редакторам журнала.
К счастью, необходимость в этом возникала редко. Интерес общественности к хорошему вкусу и красивой жизни только усиливался, а именно это и продавал Годфри Горинг. Тем не менее без его мягкой, но уверенной руки журнал мог бы снова вернуться к тому нездоровому экономическому положению, в котором он его нашел. Из всех его подчиненных только Марджери Френч полностью это сознавала. Она, как часто замечал Горинг, была главным сокровищем журнала. Марджери обладала безупречным чувством стиля и интуицией, но при этом Горинг мог спокойно доверить ей все финансовые и административные вопросы, когда год назад уезжал в Америку, чтобы набраться опыта в области рекламы и издательского дела. Он относился к Марджери с большим уважением и симпатией.
Кроме этого, он не мог не оценить преданность делу, которая заставляла сотрудников редакции работать до столь позднего часа, и этим вечером ему захотелось их вознаградить. Только что за ужином в «Оранжерее» он весьма успешно обсудил дела с Хорасом Барри – владельцем компании «Барримода», купившим несколько страниц рекламы в ближайших номерах «Стиля». За кофе к ним присоединился Николас Найт – талантливый молодой дизайнер (по слухам, главный кандидат в Большую Десятку), салон которого, как, впрочем, и рабочие помещения, и квартира, находился над «Оранжереей» – в доме напротив редакции «Стиля».
В половине второго ресторан начал закрываться, и Годфри предложил своим спутникам заехать к нему на Бромптон-сквер, пропустить по стаканчику на сон грядущий. Выйдя на мокрый от дождя тротуар, он заметил, что в окнах редакции горит свет. Открылась парадная дверь здания, из которой появился Доналд Маккей. Он вздрогнул и поднял воротник пальто.
Горинг тут же узнал его и подошел ближе.
– Как там дела? – поинтересовался он.
– Хорошо, сэр. Мы как раз закончили. За исключением мисс Пэнкгерст, разумеется. Все прошло очень гладко, учитывая обстоятельства, – добавил он, слегка погрешив против истины.
– Хорошо-хорошо. Что ж, доброй ночи, Маккей.
Доналд поспешил домой, а Годфри вернулся к машине. В этот момент ему пришла в голову неожиданная идея предложить сотрудникам редакции, которые еще оставались наверху, присоединиться к его вечеринке. Большие стеклянные двери захлопнулись за Доналдом, но у Горинга был собственный ключ. Он открыл дверь и поднялся на пятый этаж.
Он не мог выбрать лучшего времени. Марджери, Тереза, Майкл и Патрик собрались в кабинете главного редактора, и Рейчел Филд сообщила, что свободных такси нет. Все обсуждали, не взять ли им машину напрокат. Горинг появился перед ними как deus ex machina[2]2
Бог из машины (лат.).
[Закрыть].
– Мои дорогие усердные сотрудники, – начал он, – вы все должны немедленно поехать со мной на Бромптон-сквер. Мы выпьем шампанского, а потом Баркер развезет вас всех по домам. Не спорьте.
Он быстро окинул взглядом комнату и пересчитал присутствующих. Барри и Найт уже уехали. Это значит, что кроме него поедет, один, два, три, четыре, пять человек… Пять? Он пересчитал снова и обнаружил, к своему стыду, что, как всегда, не заметил мисс Филд.
– Мисс Филд, вы тоже. Вы ведь, разумеется, поедете с нами? Я знаю, как много значит для вас этот номер, наша скромная героиня.
– Большое спасибо, мистер Горинг, но не думаю, что мне стоит. Мне нужно домой. И в любом случае я приехала сюда прямо из аэропорта, мой чемодан до сих пор со мной, и это…
– …проблемка, – закончила Тереза. – Мы с Майклом тоже приехали с чемоданами. Я совсем про них забыла. Они в фотолаборатории, да, дорогой?
Годфри Горинг нахмурился.
– Я не думаю, что в машине есть место для багажа, – сказал он. – Багажник забит корзинками для собак и прочим хламом, который жена вынудила меня купить. Почему бы вам не оставить чемоданы здесь и не вернуться за ними завтра? Да, так будет лучше всего. Ну что ж, идемте. Вы тоже, мисс Филд. Я настаиваю. Я решительно настаиваю.
Через пару минут все шестеро без малейших неудобств разместились в темно-сером «бентли», который урчал мотором у парадного входа. Годфри мягко тронулся с места, и машина заскользила по мокрым блестящим улицам – но не раньше, чем успел осчастливить цветочника, купив у него по взвинченной цене три последних букета роз, которые вручил Марджери, Терезе и Рейчел.
В «Оранжерее» усталые официанты закрывали ставни и подсчитывали чаевые. Олвен Пайпер посмотрела на часы и, к своему удивлению, обнаружила, что они показывают десять минут третьего. Она достала толстый словарь, проверила значения слов «лапидарный» и «неотеризм» и обрадовалась, что использовала их правильно. Театральному критику нелегко подобрать слова, не истрепавшиеся от частого употребления.
В другом конце коридора Хелен Пэнкгерст закончила введение к разделу, посвященному парижским показам. Она услышала голос Годфри Горинга и была очень благодарна ему и остальным за то, что они ушли и оставили ее в покое. Хелен начала писать комментарий к фотографии: «Роже Леблан – дом Монье – взял отрез темно-лилового шелка (фабрика Гаридж), добавил блеска крошечных бриллиантов (от Картье) и взбил их в невесомую пену шляпки…»
Она шмыгнула носом, высморкалась и неожиданно поняла, что ей очень холодно, несмотря на центральное отопление. Хелен встала и включила электрический обогреватель. По дороге она споткнулась обо что-то и, к своему раздражению, обнаружила, что это чемодан – потрепанный, но из хорошей кожи – с потускневшими золотыми буквами «Р.Ф.» на крышке. Одна из защелок раскрылась, и на свет выглянул кусочек оберточной бумаги. Хелен сочла своим долгом попытаться его закрыть, но открылась вторая защелка, крышка распахнулась, и часть вещей оказалась на полу. Чемодан был набит битком, а у Хелен не было ни времени, ни сил на то, чтобы его закрыть. Она оставила все как есть и вернулась к невесомой пене шляпки.
Через некоторое время, задумавшись над очередным синонимом к слову «белый», Хелен вспомнила, что Эрни так и не принес ей термос, и направилась в фотолабораторию. Когда она зашла в кладовку, ее внимание привлекли два чемодана под раковиной, казавшиеся здесь неуместными. Один был из хорошей свиной кожи и помечен инициалами «М.Х.», другой – из белой кожи с большой розовой биркой, которая гласила «Тереза Мэннерс, “Крийон”, Париж». Хелен заколебалась. Она предполагала, что в одном из этих чемоданов находилось что-то, до чего ей особенно хотелось добраться. Она быстро попыталась открыть нужный чемодан. Он оказался не заперт. Она открыла его, нашла нужную вещь, закрыла его и, позабыв о термосе, вернулась в свой кабинет.