Текст книги "Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?"
Автор книги: Патрисия Мойес
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)
Вскоре после этого она услышала шаги в коридоре. Она не слишком удивилась, увидев Олвен Пайпер.
Олвен крикнула:
– Доброй ночи, Хелен. Увидимся утром.
Та не ответила, погрузившись в описание обманчиво простого на вид маленького черного платья из смеси шелка и мохера (фабрика Ашера), которое можно будет купить в «Маршал и Снелгроу» в конце марта. Через некоторое время до нее донесся звук лифта, и она заключила, что Олвен, должно быть, наконец ушла домой.
Через несколько часов, когда впереди было еще много комментариев, Хелен обнаружила, что страстно желает выпить чаю, и снова отправилась на поиски термоса. Не отрываясь от стопки записей Терезы, которые держала в руке, она прошла по коридору в темную комнату, где на столе рядом с чайником стоял ее термос. Хелен взяла его и, вновь погрузившись в чтение записей, отнесла в кабинет. Оказавшись на месте, она налила себе кружку чаю.
Задумавшись, Хелен вставила в машинку новый лист и принялась печатать комментарий к очередному снимку. Секунду она обдумывала очередное слово, а затем, не отрывая глаз от листа, протянула руку за кружкой. Хелен жадно отхлебнула чаю. Часы показывали половину пятого.
* * *
Молодой курьер из «Пикториал принтерз лимитед» терял терпение. Погода выдалась отвратительной – пасмурно, накрапывал дождь, – а он в соответствии с указаниями ждал рядом с редакцией с семи часов. Сейчас было уже пятнадцать минут восьмого, а стеклянные двери оставались запертыми, а холл за ними – совершенно темным. Он еще раз нажал на кнопку звонка. Нельзя сказать, чтобы внутри никого не было – в одном из окон пятого этажа горел свет. Курьер был не только раздражен, но и озадачен: он работал со «Стилем» уже два года, и его сотрудники были единственными клиентами, отличающимися пунктуальностью. Более того, они вынуждены быть такими точными. Наборщики в Сайденхеме ждут, разгорится изрядный скандал, если макеты опоздают. «Восемь часов, не позже», – сказал главный наборщик, и курьер не представлял, как он успеет, учитывая утренние пробки.
– Чертова баба, наверное, заснула, – пробормотал он и задумался, что же ему делать дальше. Он знал, что Альф – швейцар – придет не раньше, чем без десяти восемь, чтобы впустить в здание веселую армию уборщиц, которые моют и подметают помещения до того, как в половине десятого придут работники редакции.
Курьер оставил мотоцикл на тротуаре, отошел подальше и резко свистнул. Впрочем, это всего лишь привлекло внимание уставшего и замерзшего полицейского, который подошел к нему и поинтересовался:
– В чем дело, приятель?
– Надо забрать кое-что срочное в семь ровно, а они все спят.
– Не надо ради этого будить весь квартал, – добродушно заметил полицейский. – Вот что. Там, за домом, есть телефонная будка. Позвони, они должны проснуться. Я присмотрю за твоим мотоциклом.
– Спасибо.
Молодой человек угрем скользнул в промозглую тьму. Вскоре полицейский услышал, как в здании надрывается телефон. Две минуты он звонил не переставая, а потом вернулся курьер.
– Сдается мне, там никого нет, – заметил полицейский.
– Должны быть. Свет горит. И мне надо кое-что забрать.
– Боюсь, ничем не могу помочь, сынок. – Судя по голосу, полицейскому было действительно жаль. – Подожди, пока появится кто-нибудь с ключом. – Он улыбнулся и зашагал в поисках преступлений.
Ожидание тянулось долго. В половине восьмого он позвонил в Сайденхем и выслушал трехэтажную ругань главного наборщика. Как будто это его вина. Без десяти, когда улица начала шевелиться, потягиваться и собирать бутылки с молоком, пришел Альф, жалуясь на погоду и ревматизм.
– Не волнуйся, – ободряюще сказал он. – Я поднимусь наверх и посмотрю, в чем дело, а ты заходи, подожди в тепле. – Он повозился с ключом и распахнул дверь. – Через минуту вернусь, – сказал он, заходя в лифт.
На самом деле до того, как лифт вновь спустился в холл, прошло полторы минуты. Альф выскочил из него, как кролик из ловушки – весь дрожа и с посеревшим лицом, он схватил курьера за руку.
– Быстрее! Полиция! Врач! Быстрее! – кричал швейцар.
– В чем дело?
– Мисс… Мисс… Пэнкгерст… Что-то ужасное. Кажется, она умерла…
– А что с моим конвертом?
– К черту твой конверт! – Альф приходил в себя. – Найди полицейского, мальчик! Говорю тебе, она там мертвая.
Глава 2
Отель «Крийон»
Париж
Понедельник
Милая тетя Эмми!
Пара строчек о том, как невероятно потрясающе я провожу время. Но Господи, мне никогда не приходилось так вкалывать! Только подумать, что я когда-то думала, будто работа модели заключается только в том, чтобы стоять в красивых платьях. Мы весь день были на Эйфелевой башне (хорошо, что я не боюсь высоты), а прямо оттуда понеслись в студию, где сейчас ужасный беспорядок. Я так устала, что едва стою.
Но как все это здорово! И какую одежду я показываю! Ты даже себе не представляешь. Мне повезло больше, чем другим девочкам. Эти люди из «Стиля» такие милые. Мисс Мэннерс совсем не страшная, а Майкл Хили просто лапочка. Помнишь, как я боялась, когда узнала, что мне придется работать с ним? И мисс Филд была невероятно добра ко мне – она что-то вроде робота-секретаря – и сначала напугала меня до смерти, но она здорово умеет все организовывать – без нее мы бы не смогли вынести все эти вещи из салонов, иногда ей приходилось чуть ли не драться за них.
Знаешь, я видела самого Пьера Монье! И он сказал, что если я научусь ходить по подиуму, то он мог бы со мной поработать! Я чуть не умерла на месте!
Мне бы хотелось задержаться и посмотреть Париж, но мы летим домой завтра вечером, а в среду утром меня снова ждут в «Стиле» – нужны снимки для молодежного раздела с Бет Конноли на Хемпстед-Хит (или в студии, если будет дождь, надеюсь, что будет дождь) – и вечером повторная фотосессия с мисс Мэннерс.
Целую тебя, тетушка, и передай огромный привет дяде Генри. Можно зайти к вам, когда я вернусь?
Ронни.
P.S. Я думаю, что понравилась Майклу Хили. Он говорит, у меня кости, как у молодого жирафа.
Эмми Тиббет с улыбкой прочитала письмо. Она всегда с особенной теплотой относилась к своей крестнице – младшей дочери сестры – и с гордостью наблюдала за тем, как она превратилась из пухленькой школьницы в невероятную красавицу. На самом деле именно Эмми поддержала девушку, когда на свой семнадцатый день рождения та заявила, что безумно хочет стать моделью.
Старшая сестра Эмми – Джейн – вышла замуж за фермера по имени Билл Спенс. Они жили в тихой деревеньке в Девоншире, главным событием которой была ежегодная приходская ярмарка цветов. Естественно, родители Вероники были шокированы таким экзотическим желанием дочери и обратились к Эмми как к жительнице столицы и самой искушенной из их знакомых с просьбой «убедить девочку выбросить всю эту чушь из головы».
Этого Эмми делать не стала. Вместо этого она повела себя с максимально возможной практичностью.
– Послушай, Джейн, – сказала она, – Ронни никогда не станет великим ученым. Давай будем откровенны, у нее довольно посредственные способности. Что с ней будет дальше? Она закончит курсы секретарей, как миллион других девушек, и будет гнить в какой-нибудь скучной конторе, пока не выйдет замуж.
– Я знаю, Эмми, но стать моделью…
– В этом нет ничего неприличного, кроме того, это тяжелая работа, – ответила Эмми со смеющимися глазами. – Ты уверена, что все еще не думаешь, что это значит – позировать обнаженной художникам с плохой репутацией?
Джейн покраснела.
– Ну, я так не думаю, но все равно… Это не очень подходящее занятие…
– Почему бы не позволить ей приехать в Лондон и поучиться? – предложила Эмми. – Нам с Генри некуда ее поселить, но мы найдем ей комнату поблизости и будем за ней присматривать. Если она не подходит для этой работы, то скоро поймет и выбросит из головы. Если она подходит, то ее ожидает интересная жизнь и куча денег.
– Ну… Если ты действительно так считаешь, Эмми…
Вот так и началась карьера Вероники Спенс. Понадобилось совсем немного времени для того, чтобы с уверенностью сказать – она подходила для работы моделью. Уже через полгода у нее было достаточно контрактов, а сейчас, в девятнадцать, она удостоена чести участвовать в парижских фотосессиях «Стиля». За последние полгода она переехала из своей комнатки на Сидни-стрит в хорошую квартиру на Виктория-Гроув, которую снимала вместе с другой моделью – девушкой по имени Нэнси Блейк, обладательницей иссиня-черных волос, самых больших зеленых глаз в Лондоне и выражения лица милого избалованного котенка.
Сама Вероника была вся цвета меда – золотые волосы, нежная кожа, которая, казалось, навсегда сохранила деревенский загар, и широко раскрытые светло-карие глаза. Она выглядела как идеальная соседская девчонка. Ее внешность напоминала о простой деревенской жизни, о запахе сена, жимолости и свежевыпеченного хлеба – и именно то, что искали фотографы.
Вероника стала известной после фотографии Паркинсона, на которой она стоит по колено в деревенском пруду в окружении уток и маленьких мальчиков. Разумеется, платье было безнадежно испорчено, но, учитывая, что фото позволило продать тысячи таких же, никто не возражал. Потом Генри Кларк по шею закопал ее в стог сена для своей знаменитой цветной рекламы новой линии декоративной косметики «Деревенский мед». Вернье сфотографировал ее в купальнике в бассейне на Долфин-сквер, а Дормер усадил в открытой двери вертолета в пятидесяти футах над башней Кентерберийского собора. В девятнадцать Вероника зарабатывала вдвое больше, чем ее выдающийся дядя – главный инспектор Генри Тиббет из Скотленд-Ярда.
Несмотря на все это, Вероника, к восторгу Эмми, осталась такой же простой и полной энтузиазма. Она никогда не забывала, что своей интересной жизнью обязана вмешательству Эмми, так что даже в безумной веренице парижских показов нашла время, чтобы написать письмо любимой тетушке.
Эмми еще раз перечитала письмо. Они возвращаются во вторник. Сегодня среда, так что Вероника, должно быть, уже дома. Наверное, следует позвонить ей чуть попозже и пригласить выпить чего-нибудь. Эту мысль, как сон, оборвал звонок телефона. Эмми тут же поняла, что это Вероника, и слегка удивилась тому, что девочка звонит в половине одиннадцатого утра – как раз в то время, когда ее работа в «Стиле» должна быть в самом разгаре.
Эмми знала, что это Вероника, но оказалась не готова к той вспышке эмоций, которая пронеслась по проводам и взорвалась в трубке у ее уха.
– Тетя Эмми! О Господи! Хорошо, что я до тебя дозвонилась! Случилось что-то ужасное! Действительно ужасное! Дядя Генри здесь, и все сходят с ума, и все это так ужасно, но жутко интересно, и ее только что унесли…
– О чем ты, Ронни?
– Ты разве не видела? Это уже в новостях, и тут везде полицейские и репортеры, и Дядюшка сходит с ума.
– Генри сходит с ума?
– Я не сказала, что он. Я сказала, Дядюшка.
– Вероника, постарайся говорить яснее. Откуда ты звонишь?
– Из «Стиля», разумеется. То есть не совсем, из телефонной будки за углом. Дядя Генри сказал, что я могу идти и…
– Генри? Господи, что Генри-то делает в «Стиле»?
– Ну разумеется, он здесь. А как же?
– В каком смысле?
– Потому что ее убили.
– Кого убили?
– Ну на самом деле я не знаю…
– Ронни!
– Я хотела сказать, что на самом деле я ее не знаю. То есть не знала. Мисс Пэнкгерст. Она была второй после мисс Френч – главного редактора. Говорят, что ее отравили, и мне кажется, что Дядюшка знает что-то, что не хочет говорить дяде Генри. То есть он, конечно, не знает, что это дядя Генри.
– Думаю, – сказала Эмили, – что тебе лучше всего сесть в такси и приехать сюда. У меня такое чувство, будто я схожу с ума.
– Думаешь, я говорю непонятно? – спросила Вероника. – Ты этого просто не видела. Я буду через десять минут.
Главный инспектор Генри Тиббет прибыл в редакцию «Стиля» около девяти. На улице к этому времени уже успела собраться толпа зевак и несколько приятных и терпеливых молодых констеблей сейчас пытались убедить их разойтись. За исключением этого все выглядело довольно спокойно. Генри прошел в холл XVIII века, где обнаружил стоящего на страже внушительного вида сержанта.
– Рад вас видеть сэр, – сказал он так, будто это было правдой, – у нас будут проблемы, поверьте мне.
– Что вы имеете в виду?
– Женщины, – пояснил сержант, – истерики. Модели и иже с ними.
– Не вижу ни одной, – заметил Генри. – Куда вы их дели?
– Они еще не приехали, слава Богу. Тут только группа уборщиц и швейцар, который и обнаружил тело.
– Тогда почему вы так уверены?
– Вы знаете, что это за место, сэр? – Сержант мрачнел с каждой секундой. – Это модный журнал. Чертов курятник.
– Когда приходят сотрудники? – поинтересовался Генри.
– Теоретически в половине десятого, – ответил сержант, – но если верить швейцару, сегодня многие придут позже.
– Почему?
– Прошлой ночью они работали допоздна, насколько я… – Со стороны входной двери послышался шум, Генри обернулся и увидел, как внушительных габаритов констебль борется с молодым человеком в кожаной куртке. Сержант вздохнул. – Видите? – сказал он Генри, а затем, повернувшись к молодому человеку, бросил: – Я десять раз уже сказал, чтобы вы уходили!
– Мой конверт! – закричал молодой человек. – Вы не понимаете! Я должен получить мой конверт! Это Париж!
– Где Париж?
– В конверте, разумеется. Мы должны были сдаться в набор в восемь!
– Псих, – флегматично заметил сержант. – И это только начало.
– Подождите, – вмешался Генри. – Я правильно понимаю, что вы ждете каких-то отчетов из Парижа, которые следовало сдать в печать в восемь часов?
Перед молодым человеком, казалось, забрезжила надежда.
– Вы не можете их достать, сэр? Это чертовски срочно, правда.
– Здесь случилось серьезное происшествие, – сказал Генри, – погиб человек. Вам лучше всего позвонить в типографию и сказать, что произошла задержка. А потом подождите здесь. Я сделаю все, что смогу.
– Спасибо, сэр. Вы его ни с чем не спутаете. Он должен быть в кабинете редактора, а на нем надпись «“Пикториал принтерз” – отдать курьеру». И если бы вы только смогли добыть его поскорее, сэр…
Его мольбы все еще звучали в холле, когда Генри и сержант вошли в лифт.
– А теперь, – сказал Генри, – введите меня в курс дела.
Рядом с большим и представительным сержантом он выглядел маленьким и незначительным – неприметный человек за сорок со светло-русыми волосами, большими голубыми глазами, тихим голосом и застенчивой манерой держаться, – но его внешность была обманчиво простой в том же смысле, как и маленькие черные платья от Монье. Сержант хорошо знал, что должен дать точный и полный отчет, и тщательно подбирал слова.
– Меня вызвал, – начал он, – констебль Хатчинс, дежуривший на этом участке. Это было в семь пятьдесят пять. По всей видимости, наш приятель с парижским конвертом выбежал из здания и едва не сбил констебля с ног. Хатчинс уже говорил с ним – в пятнадцать минут восьмого, – когда парень пытался разбудить всех в здании, чтобы добраться до своего драгоценного конверта. Очевидно, что женщина, которая должна была ему его отдать, все это время лежала наверху мертвой. Он даже пошел и позвонил, пока Хатчинс стоял тут у дверей и присматривал за его мотоциклом, но, разумеется, безрезультатно. В любом случае, по всей видимости, швейцар Альфред Сэмсон пришел, как всегда, без десяти восемь и поднялся наверх, чтобы посмотреть, что случилось. Он нашел ее мертвой. Отравление цианидом, тут никаких сомнений. Доктор сейчас наверху с ней, но я помню то дело в прошлом году – это точно цианид. Очень неприятное зрелище.
– Кто она? Или, точнее, кем она была?
Сержант заглянул в свой блокнот.
– Мисс Хелен Пэнкгерст, заместитель главного редактора, – сказал он. – Это все, что мне удалось вытянуть из Сэмсона до того, как начали собираться уборщицы. Я не позволил им подняться наверх, разумеется. Все они сейчас в приемной, если вы хотите с ними поговорить, разумеется.
– Хорошо. Что еще вы сделали?
– Позвонил главному редактору – некой мисс Марджери Френч. Швейцар дал мне ее номер. Она скоро подъедет. Я решил, что так будет лучше всего.
– Очень разумно, – отозвался Генри. – Есть информация о ближайших родственниках?
– Пока нет. Думаю, мисс Френч должна знать. Я счел за лучшее не трогать ее сумочку и все остальное до вашего прихода.
Лифт плавно остановился на пятом этаже. Генри вышел из него и осмотрелся.
Дом XVIII века, в котором располагалась редакция «Стиля», изо всех сил пытался сохранить свой прежний вид. На первом этаже очаровательный холл оказался зажат между стеклянными входными дверями и освещенной неоновым светом бухгалтерией. Здесь, на пятом этаже, в редакции внешний вид поддерживался в передней части здания, выходящей на Эрл-стрит и «Оранжерею».
Генри обнаружил, что стоит на темно-лиловом ковре, в коридоре, с большим вкусом облицованном полированным деревом теплого золотистого цвета. Прямо перед ним были две двери, украшенные резьбой, сочетающейся с облицовкой коридора. На обеих дверях виднелись скромные таблички в позолоченных рамках. На правой значилось «Мисс Хелен Пэнкгерст, заместитель главного редактора», на второй – «Мисс Тереза Мэннерс, редактор раздела моды». В конце коридора, там, где он сворачивал под прямым углом, виднелась такая же дверь с табличкой, гласившей: «Мисс Марджери Френч, главный редактор». Дверь напротив нее, справа от Генри, была оформлена проще, деревянная табличка на ней прямо и коротко заявляла – «Мода».
Даже стоя у лифта, Генри мог видеть, что там лиловый ковер и заканчивается, уступая место простому бетонному полу и выбеленным стенам. За кабинетом главного редактора простое и функциональное объявление, снабженное стрелкой, гласило: «Студия сюда». Под ним, на другом листе картона, было написано с некоторым ехидством: «Художественный отдел. Входить строго-настрого запрещено, какой бы у вас ни был повод». На двери с табличкой «Мода» висело еще два объявления, прикрепленных клейкой лентой: «Курьерам и моделям на подгонку вещей сюда» и «Входите без стука. Если постучите, вас все равно никто не услышит».
Сержант откашлялся и произнес, как будто извиняясь:
– Она там, сэр. В своем кабинете.
– Расскажите мне, – попросил Генри, – об этой ночной работе. Полагаю, она имела к ней отношение.
– Мне удалось выяснить не так уж много, – признался сержант, – вам придется спросить мисс Френч. Швейцар сказал, что они работали над каким-то специальным выпуском, посвященным парижской моде. Он не знает, кто именно тут оставался, но говорит, что обычно это те, кого он называет большими шишками. По всей видимости, эта бедная девушка как раз все и писала, так что она всегда оставалась тут на всю ночь и утром вручала конверт нашему юному другу внизу. Остальные, должно быть, ушли домой раньше. Это все, что я могу вам сказать.
– Что ж, ясно, – произнес Генри. – Теперь давайте взглянем на нее.
Он открыл дверь кабинета Хелен и вошел внутрь.
Существует мало вещей, которые привлекают внимание больше, чем труп посреди небольшой комнаты. Тем не менее, когда Генри вошел внутрь, первое впечатление на него произвела не сама Хелен, а невероятный беспорядок, царивший в кабинете. Достаточно было бы одних столов – оба, принадлежавший Хелен и, по всей видимости, ее секретарю, были полностью погребены под лавиной бумаг, как будто кто-то рылся в стеллаже и разбросал все, что в нем лежало, по кабинету, как опавшие с деревьев лепестки цветов. Но еще больший беспорядок царил под столом Хелен, где пол был усеян белыми и розовыми предметами женского белья, переплетениями нейлоновых чулок, а также усыпан разбросанными блузками, свитерами, расческами и бусами. Все это, по всей видимости, изверглось из недр чемодана, который сейчас стоял пустым посреди этого хаоса. Коробка с пудрой раскрылась, и вся комната была покрыта розовой пылью, в воздухе стоял тяжелый, удушающий запах, который источала разбитая бутылка духов с парижской наклейкой. Царившие жара и духота сделали и без того тяжелые духи совершенно невыносимыми. Генри слегка замутило.
Посреди всего этого беспорядка Хелен Пэнкгерст лежала на столе, опустив голову на пишущую машинку. Несмотря на искаженные черты лица, Генри понял, что женщина обладала впечатляющей внешностью. Ее темные волосы были уложены искусным парикмахером, а стройную фигуру не скрывала серая юбка простого кроя и пушистый белый свитер, придавая ту элегантность, которая отмечала всех сотрудников «Стиля». Ее туфли на тонких каблуках были сшиты из темно-серой замши, мягкой, как перчатка, одну из них Хелен скинула в агонии, и теперь она лежала под столом рядом с серой сумочкой. На столе лежали очки в украшенной стразами оправе, одна из линз была разбита. Пальцы левой руки Хелен все еще лежали на клавишах, а в правой она сжимала ручку разбитой бело-голубой керамической кружки, из которой на розовато-лиловый ковер с коротким ворсом пролился чай. Старый красный термос стоял на краю стола.
– Воняет тут, правда? – заметил сержант. – Сдается мне, что док был счастлив отсюда убраться. Думаю, он ждет вас в соседнем кабинете.
Генри кивнул с отсутствующим видом. Он смотрел на руки мертвой женщины. Они контрастировали со всем ее обликом – хорошей формы, но крепкие, с короткими ненакрашенными ногтями. Руки, привыкшие к работе. Генри заметил, что она не носила колец на левой руке, но на безымянном пальце правой виднелось тонкое золотое кольцо с сентиментальным узором из двух переплетенных сердец. Безделушка, которую во времена королевы Виктории можно было купить за несколько шиллингов и которая сейчас продается в антикварных магазинах по завышенной цене.
Генри переключил свое внимание на машинку. Ее клавиши покрывала тонкая пленка розоватой пудры. На все еще зажатом в ней листе было напечатано: «Чернильно-синие розы, разбросанные по белому, оттенка мела, шелковому муслину придают особую драматичность…». Здесь текст обрывался. Генри стало ясно, что молодому человеку внизу придется долго ждать вестей из Парижа. Он очень осторожно вытащил пробку из термоса, предварительно обернув ее носовым платком, несмотря на то что на ней виднелись следы порошка для снятия отпечатков пальцев. Он понюхал остатки чая и не был удивлен, когда почувствовал сильный запах горького миндаля.
– Ну что ж, – сказал он, – это не оставляет сомнений в том, что именно произошло – цианид в термосе с чаем. Разумеется, чай еще предстоит отправить на анализ, но я и так чувствую запах. – Он вернул пробку на место. – Фотографы и эксперты собрали необходимую информацию?
– Да, сэр.
– Тогда можете унести бедную девочку, но не трогайте больше ничего. Я пойду поговорю с доктором.
– Он там, сэр. В кабинете главного редактора. – Сержант кивнул на дверь между кабинетами.
– Хорошо. Кстати, когда сотрудники начнут появляться, не разрешайте им подниматься наверх. Не думаю, что мы можем вот так остановить работу редакции, но я хочу сначала как следует здесь осмотреться. И скажите тому несчастному молодому человеку, что ему сильно повезет, если он получит свой конверт сегодня.
– Хорошо, сэр, – ответил сержант с некоторым удовлетворением.
Генри прошел в соседний кабинет и поразился контрасту, производимому помещениями. Этот кабинет был намного больше, не загроможден предметами и представлял собой красивое просторное помещение с недавно окрашенными лимонно-желтыми стенами и темно-фиолетовым ковром на полу. Вся обстановка состояла из огромного стола со столешницей, покрытой кожей, еще одного – поменьше, деревянного, на котором стояла зачехленная пишущая машинка, и нескольких кресел. Шкафчики для бумаг были и здесь, но не бросались в глаза. Что притягивало взгляд, так это одна из ранних литографий Пикассо над столом, набросок костюма, сделанный Бераром, оправленный в рамку (на нем художник оставил дарственную надпись «A ma chere amie, Margery»[3]3
Моей дорогой подруге Марджери (фр.).
[Закрыть]), и карикатура Форена. Все остальное было идеально чистым, аккуратным и создавало исключительно рабочую обстановку, вплоть до свежезаточенных карандашей и стройного ряда разноцветных шариковых ручек. Эта комната представляла собой идеальный кабинет главного редактора, но выдавала то, что ее владельцем была женщина. И женщина со вкусом.
Полицейский врач сидел за большим столом. Это был большой печальный мужчина с лицом озадаченного бладхаунда.
– А, это вы, – поприветствовал он Генри с мрачным удивлением, так, будто тот был последним человеком, которого врач ожидал увидеть. – Хорошо, я бы хотел побыстрее покончить с этим. У меня еще работа.
– Каков вердикт?
– Отравление цианидом, разумеется. Я думал, даже вы это заметите. Скорее всего его подсыпали в чай.
– Да, я в этом почти уверен. Не понимаю, почему она не почувствовала запаха. Я почти готов склониться к мысли, что это самоубийство.
Доктор медленно покачал огромной головой:
– Самоубийство или нет, это ваше дело. Единственное, что я могу сказать, так это то, что она была простужена, сильный насморк. Я сильно сомневаюсь в том, что она могла почувствовать запах или вкус и, думаю, у нее был жар. Не могу назвать другой причины, по которой она бы еще могла включить этот обогреватель.
– Что насчет времени смерти?
– Я пока еще, как вы понимаете, не успел сделать вскрытие. Где-то между тремя и шестью часами, я бы сказал. Могу я ее забрать?
– Сержант уже занимается этим.
– Хорошо. Увидимся.
Меланхоличное выражение лица доктора слегка изменилось, что можно было счесть улыбкой, мужчина поднялся и направился к двери. Прежде чем он успел ее открыть, кто-то уверенно постучал с другой стороны. Доктор вопросительно взглянул на Генри. Тот кивнул. Он открыл дверь и увидел сержанта.
– Простите, что беспокою вас, сэр, – сказал он, – но мисс Марджери Френч здесь.
– Пора бежать, увидимся… – пробормотал доктор и скрылся с неожиданной быстротой.
– Я поговорю с ней сейчас же, – произнес Генри. – Скажите ей, чтобы она поднималась.