Текст книги "Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?"

Автор книги: Патрисия Мойес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Но Генри ошибался. Фокс-Трот приготовил им еще пару сюрпризов.

Первый явился результатом, так сказать, «смены караула». Пока Генри звонил начальству, Эмми поспешила на кухню и сообщила миссис Биллинг, что они с мужем вечером отбывают в Лондон. Та выразила вежливое сожаление, но весь ее вид говорил о том, что она довольна.

– В таком случае, мадам, – с ходу включилась она, – надеюсь, вы не возражаете, если я сниму белье с вашей постели для стирки. Не могли бы вы быть столь любезны, чтобы передать белье в прачечную в Хиндчерсте, если это вам по пути. Они принимают только по понедельникам, так что иначе я пропущу целую неделю, а стирки накопилось много.

Эмми ничего не имела против. Было три часа дня. Она вышла в сад. И вдруг представила себе, как тяжелые комья земли с грохотом падают на крышку гроба Кристэл, а у могилы стоит группка людей: Суин Планкет, полный напускной скорби; Дэффодил с гримасой злости на красивом личике от того, что не удалось еще денек побыть с любовником; Эдвард Дюваль, все время посматривающий на часы и мечтающий поскорей убраться отсюда; Примроуз… Эмми казалось, что только Примроуз искренне скорбела о смерти матери.

Эти размышления прервал резкий крик миссис Биллинг, высунувшейся из окна на втором этаже:

– Мадам! Мадам!

Эмми подняла глаза:

– Да, миссис Биллинг! В чем дело?

– Извините, что беспокою вас, мадам, но я не могу найти грязное белье! Оно не там, где обычно! – В голосе миссис Биллинг сквозила укоризна.

– Ах, прошу прощения! – Эмми спустилась на грешную землю, в мир грязного белья. – Я не знала, куда его обычно складывают. Я вам сейчас покажу!

Эмми складывала простыни и наволочки на дно платяного шкафа в каждой из спален, намереваясь потом спросить Долли, что с ними делать дальше. Она одну за другой вытаскивала простыни и бросала их в кучу, собранную миссис Биллинг. Наконец она вспомнила о простынях, которые сняла с постели Долли, в спешке готовясь к прибытию миссис Биллинг. Простыни были в шкафу в комнате прислуги.

Присев, Эмми вытащила их из ящика – грязные и мятые.

– Вот и все, – сказала она. – Эти последние. Они были на…

Смешавшись, она умолкла. Когда она вытягивала простыни, над ними взвилось облачко белой пыли; дно ящика было присыпано тонким слоем белоснежного порошка.

Эмми вскочила на ноги.

– Эти простыни в стирку отправлять не станем, – твердо заявила она, обращаясь к миссис Биллинг.

– Это почему? Они же грязные.

– Оставьте их как есть. И не прикасайтесь к ним. Мне надо срочно разыскать мужа.

Сара Мэссингем, как назло, оказалась на вызовах. Генри не оставалось ничего другого, как попросить дежурную в регистратуре оставить ей записку. Растерявшейся и недовольно хмурившейся миссис Биллинг Тиббеты сказали, что задержатся в Фокс-Троте по крайней мере до завтра. Предложение Эмми самой вновь застелить постель было отвергнуто с напускной гримасой неодобрения: вот ведь люди, сами не знают, чего хотят, а все других попусту дергают. И все из-за каких-то грязных простыней…

Сара приехала только вечером, в начале шестого. Она буквально сгорала от любопытства. Аккуратно пересыпав немного порошка в конверт, она сказала:

– Я как можно быстрее отправлю это на анализ, однако уверена: это то же самое вещество. Гм, забавно, но я как-то упустила из виду кожную абсорбцию. Хотя… когда я осматривала Долли, она уже лежала на чистых простынях.

– Это я во всем виновата, – казнилась Эмми. – Я не заметила порошок, когда меняла постель.

– Хорошо, что вы заметили его на сей раз, – успокоила ее Сара. – Если бы эти простыни отправили в прачечную… Одно не дает мне покоя. Пакет ведь почти полный, так? Удивительно, что такое малое количество порошка произвело такой сильный эффект, даже если учесть, что человек постоянно имел дело с паратионом. – Она задумчиво наморщила лоб. – Если, конечно, Долли не страдала какой-нибудь кожной болезнью…

– «Дерматон»! – вдруг воскликнула Эмми.

– Что-что?

– Когда мы искали инсектицид, миссис Биллинг нашла лекарства, которыми, очевидно, пользовалась Долли. Среди них оказалась кожная мазь «Дерматон»… а вот и тюбик.

– Так вот почему она так густо накладывала на лицо крем-пудру, – протянул Генри.

– Именно поэтому она укрывалась до самого подбородка и не позволяла мне ни сменить постель, ни помыть ее, – добавила Эмми. – Она хотела, чтобы никто об этом не знал.

Сара Мэссингем согласно кивнула:

– В больнице я посмотрю ее историю болезни, хотя и так все сходится. Кто-то, кто знал, что Долли постоянно имеет дело с «Улетайкой», решил, что вполне достаточно подсыпать этого порошка ей в постель и накачать ее барбитуратами, чтобы вызвать у нее постоянную головную боль и довольно сильное недомогание. Этот кто-то не знал, что у Долли дерматит, который многократно усиливает токсический эффект при кожной абсорбции.

– Или же, наоборот, прекрасно знал и намеревался убить ее, – предположил Генри.

– Ну, это уже по вашей части, – улыбнулась Сара. – Я всего лишь медик. Так, мне надо бежать. Я обязательно позвоню.

– А когда, позвольте узнать, вы намерены поесть? – спросил Генри.

– Ну, перехвачу что-нибудь в больничной столовой. Неаппетитно, зато питательно. Да, и не забудьте понадежней запереть простыни – вдруг они понадобятся как вещественное доказательство.

– Вы просто ангел, только без крыльев, – умилился Генри.

– Вовсе нет. Просто любопытная дамочка, которой выпало стать врачом.

– Да, чуть не забыл, – добавил Генри, когда Сара уже сбегала по лестнице, – не забудьте выслать счет!

– Да уж не забуду! – Улыбка, взмах руки – и Сара исчезла.

Но Эмми замерла у самых ступеней, словно громом пораженная. После напряженных раздумий она вдруг воскликнула:

– Счета от врачей!

– Если идет расследование, их оплатит полиция, – пытался успокоить ее Генри. – Если же нет, то я, разумеется, не допущу, чтобы Сара работала…

– Нет-нет. Генри, я совсем не о том. Счета от врачей…

– Именно об этом я и…

– Да нет же! В библиотеке… стол лорда Бэллока. Там бумаги всякие… и счета от врачей!

Это был второй сюрприз, приготовленный для них Фокс-Тротом. Они ринулись в библиотеку, чуть не сбив с ног миссис Биллинг, величественно шествовавшую из кухни в столовую с подносом холодных закусок.

Тиббетам потребовалось совсем немного времени, чтобы отделить медицинские счета от прочих «архивов». Выяснилось, что в тридцатые годы лорд и леди Бэллок посещали некоего доктора Палмера, очевидно, терапевта, практиковавшего неподалеку от их дома на Баркман-сквер. Счета выставлялись и оплачивались раз в квартал. В них значились небольшие суммы за консультации и редкие посещения по поводу простуды, расстройства желудка и прочих типичных недомоганий. Три отдельных счета от гинеколога с Харли-стрит в объяснениях не нуждались. Однако в начале 1940 года появилось нечто новое. Леди Бэллок консультировалась у доктора Пауэрса-Томпсона, практиковавшего также на Харли-стрит и бравшего огромную по тем временам плату за посещение. В конце того же года Кристэл провела некоторое время в частной клинике в Вестморленде. После 1941 года какие-либо документы отсутствовали. Чарлз Кодуорти, заботливый хранитель счетов, по выражению Кристэл, «вознесся на небеса с помощью немецкой бомбы». Генри смог лишь переписать адреса и телефоны доктора Пауэрса-Томпсона и клиники в Вестморленде вкупе с датами посещений и пребывания.

Заключительным аккордом вечера стал поздний телефонный звонок Сары Мэссингем. Состав белого порошка с простыней совпал с формулой порошка, привезенного Питом из Голландии; в больнице лечащий врач Долли подтвердил: у той хроническая экзема. На лице она не столь заметна, спина же поражена довольно сильно. Сара сказала ему, что небольшое количество этого средства случайно попало на постель.

– Случайно? – удивленно спросил Генри.

После некоторой паузы Сара ответила:

– При нынешних обстоятельствах я подумала, что лучше всего сказать именно так. Врач пришел в восторг.

– Вот как? Это почему же?

– Дело в том, что он места себе не находил и ломал голову, что же на самом деле случилось с Долли. Теперь все объяснимо, и он с легким сердцем отправился спать. Кстати, наша больная идет на поправку.

– Это хорошо. У нас тоже есть новости. – И Генри рассказал ей о найденных медицинских счетах. – Так что завтра мы уезжаем. Я оставлю вам наш лондонский адрес и телефон и обязательно дам вам знать, если мы соберемся куда-нибудь поехать.

– Куда, если не секрет?

– Допустим, в Париж, – не стал скрывать Генри. – Или в Лозанну. Или даже в Голландию.

Глава 16

Как выяснилось, частная клиника в Вестморленде давным-давно прекратила существование. В учреждении, куда Генри на следующий день позвонил из своей лондонской квартиры, ему безукоризненно поставленным голосом сказали, что он попал в пансион-усадьбу для благородных девиц. В конце концов Генри соединили с директрисой, которая царственным тоном объявила, что усадьба много лет назад действительно являлась частной клиникой.

– Это было задолго до того, как я заняла этот пост, – бархатным голосом проговорила дама, словно речь шла о времени Средневековья. – Если мне не изменяет память, во время войны клинику превратили в санаторий для выздоравливающих после ранений. Разумеется, для офицеров. В сорок пятом году военные отсюда съехали, и усадьбу выставили на продажу. Именно тогда мисс Берчингтон, наш первый директор, купила это владение и основала в нем пансион. Обратитесь в Медицинское управление министерства обороны – возможно, там вам смогут помочь, – добавила она энергично. В тоне ее сквозило намерение скрыть полную бессмысленность даваемого совета. Генри живо представил, какие поучительные сентенции она высказывает воспитанницам. Например: «Всегда говорите уверенно и однозначно: кто ясно мыслит, тот ясно излагает». – Боюсь, что мне придется закончить разговор, мистер… э-э-э… Я очень занята. Желаю вам удачи в ваших поисках. Всего наилучшего. – В трубке раздался характерный и однозначный щелчок, после чего связь прервалась.

Исчерпав все возможности, Генри в качестве «акта отчаяния» позвонил своему знакомому в министерстве обороны. Тот с явной неохотой согласился покопаться в архивах. Чуть позже, когда эта информация потеряла важность в раскрытии дела, знакомый сообщил Генри, что в 1942 году клинику действительно превратили в санаторий для рядового и сержантского состава. Что же касается самой клиники, то никаких документов не сохранилось. Наименование «усадьба» явилось, очевидно, плодом восторженного воображения мисс Берчингтон, поскольку здание представляло собой в высшей степени уродливую кирпичную постройку Викторианской эпохи. Именно так охарактеризовал его один из министерских чиновников, находившийся там после ранения, полученного в Италии. Поправлявший там здоровье рядовой и сержантский состав окрестил заведение «сучьим домом».

Доктор Пауэрс-Томпсон оказался фигурой неуловимой: практику он оставил еще в 1958 году. Помещения на Харли-стрит теперь занимал гинеколог, обзаведшийся также всеми мыслимыми разрешениями и лицензиями на аборты. Два его роскошных «роллс-ройса» были знакомы всякому, кто вращался в лондонских медицинских кругах. Этот добродушный, но чрезвычайно занятой мужчина средних лет, однако, выкроил время для разговора с Генри, после чего поручил одному из секретарей разыскать хоть какую-то информацию о своем предшественнике.

Секретарь вскоре вернулся с парой аккуратно напечатанных на тисненой бумаге страниц. Доктор Пауэрс-Томпсон специализировался на болезнях легких. При передаче практики он оставил адрес: Олд-Манс, селение Лангфлит, графство Сомерсет. Живет ли он там в настоящее время и жив ли вообще, секретарь не знал, поскольку переписка с доктором Пауэрс-Томпсоном прекратилась более десяти лет назад.

– Так я и думала! – торжествующе воскликнула Сара Мэссингем, когда Генри позвонил ей. – Разумеется, туберкулез. Я не хотела делать поспешных выводов, но, по вашим словам, все отмечали ее совершенно неистовую энергию и чрезвычайно худое телосложение…

– А также ее поездки в Швейцарию, – вставил Генри. – Я вам этого не рассказывал, но старина Планкет за обедом обмолвился, что она постоянно разъезжала по Европе, в частности наведывалась в Швейцарию. Возможно, не только в поисках развлечений.

– Так, погодите-ка минутку. – Сара, похоже, без энтузиазма отнеслась к предположению Генри. – Если вы хотите сказать, что она лечилась в горных санаториях, тут вы ошибаетесь. В такой санаторий нельзя приехать на пару недель – это вам не дом отдыха, где можно набрать сил перед очередным бурным светским сезоном. Люди проводят там долгие месяцы, если не годы, а иногда остаются и до конца дней своих. К тому же, насколько нам известно, до самого начала войны она не болела. Нет, по-моему, она приезжала в Швейцарию только как турист.

– Тогда как же она лечилась? Она ведь победила болезнь, не так ли?

– Вот это и есть самое интересное, – согласилась Сара. – Вам нужно разыскать этого Пауэрс-Томпсона.

– Ну, это легко, – ответил Генри. – У меня есть его адрес и телефон.

Но это оказалось вовсе не так легко, как предполагал Генри. На звонок ответил любезный пожилой джентльмен, представившийся полковником Уайкрофтом. Как оказалось, Генри разминулся с доктором лет на пять. Сам он, Уайкрофт, вместе с женой купил Олд-Манс у Пауэрс-Томпсона после смерти супруги доктора. Куда он переехал? Боюсь, что не смогу вам этого сказать, сэр. Полковник не имел ни малейшего понятия, где доктор может находиться в настоящее время.

– Прошу простить великодушно, сэр. Боюсь, что больше ничем не смогу вам помочь. Последний известный нам его адрес – это «Лэнгфлит-Армс».

Генри позвонил в «Лэнгфлит-Армс». В результате нескончаемо долгих переговоров, влетевших Генри в копеечку, нашли регистрационную книгу пятилетней давности. Доктор Пауэрс-Томпсон оставил адрес до востребования в Национальном консервативном клубе, Пэлл-Мэлл, Лондон. В клубе, в свою очередь, сообщили, что доктор Пауэрс-Томпсон более в клубе не состоит и последний его адрес – Олд-Манс, селение Лэнгфлит. Таким образом, круг замкнулся.

Почти отчаявшись, Генри ухватился за последнюю соломинку. Что-то там Примроуз такое говорила… Шансы, конечно, ничтожные, однако вдруг повезет…

Сначала он позвонил Планкету. К превеликому удивлению Генри, тот ответил на его вопрос.

– А вы разве не знали? Да, в Хиндчерстском крематории. Это недалеко от города по дороге на Петерсфилд.

«А я и не знал, что ее кремировали», – подумал Генри. Интересно, кто это все придумал. Впрочем, теперь это не так уж и важно, поскольку по результатам вскрытия в свидетельстве о смерти записано «естественные причины».

Итак, второй раз за неделю Генри и Эмми выехали из Лондона по объездной дороге на Кингстон, а затем по украшенной пышной зеленью и играющей яркими красками лета «доброй старой Англии» в сторону Хиндчерста. На сей раз они проехали поворот на Пламли-Грин, держась главной дороги, ведшей в Петерсфилд. И действительно, вскоре увидев знак, ворота из кованого железа и плавно уходящую вбок подъездную аллею, они убедились, что прибыли к Хиндчерстскому крематорию.

К их превеликому удивлению, «дом скорби» оказался очень красивым и производившим весьма приятное впечатление местом. Убранство было великолепным и представляло собой не «официальные» клумбы, а ухоженные лужайки, сверкавшие яркими цветами и пышным кустарником, которыми родственники увековечили память усопших вместо обычного холодного мрамора. Над лужайками печально склонялись в знак траура ветви деревьев. Строгую и вместе с тем изящную поминальную часовню украшали цветы, трубы же крематория скрывались за деревьями с пышными кронами, высаженными не стыдливой ширмой, а нарочито естественно, даже несколько хаотично. Возле часовни – крытая колоннада с букетами и венками в память о тех, кто недавно обрел здесь последний приют.

Центральную часть колоннады занимали цветы и венки с похорон леди Бэллок, и Генри и Эмми тотчас убедились: Примроуз нисколько не преувеличивала, говоря о том, что похоронный агент ожидал огромного наплыва соболезнующих. И вправду, их приношения Кристэл впечатляли. У Генри ушло немало времени, прежде чем он прочел все надписи на лентах и карточках. Там он увидел множество известных имен. Венки от сэра Безила, разумеется, а также от некоторых членов кабинета министров. Цветы от двух епископов и от адмирала, тайком вывезшего в свое время Кристэл в Средиземноморье, от многих известных актеров и актрис. Роскошный благоухающий венок от председателя и совета директоров «Кодуорти корпорейшн». Скромный букет фиалок с выведенной старческим почерком надписью на карточке: «Дорогой Кристэл с любовью от Дэйви и Губерта». Венки от дочерей Кристэл и их мужей, солидные, но не бросающиеся в глаза. И разумеется, множество венков и ваз с цветами от людей, чьи имена не значили для Генри ровным счетом ничего. Наконец, с трудом веря в свою удачу, Генри увидел то, что уже и не надеялся отыскать. Небольшой букет красных роз с карточкой, подписанной от руки: «Чарлз и Элизабет Пауэрс-Томпсон, «Яблоневый дом», селение Черистон, графство Кент».

С этого момента все оказалось очень легко. Генри позвонил Пауэрс-Томпсону, и тот сказал, что они с сестрой будут очень рады видеть старшего инспектора и миссис Тиббет у себя завтра днем. Смогут ли они остаться отобедать? Чудесно. Леди Бэллок? Да, он восхищался этой на редкость мужественной женщиной. Ее смерть очень его огорчила, и он, разумеется, посодействует всем, чем сможет. Можно ли спросить?.. Нет-нет, конечно же, нельзя. Все разговоры завтра…

– Итак, доезжаете до церкви в Черистоне, затем направо на Каштановую аллею, а оттуда первый поворот налево. Наш дом третий с правой стороны, пропустить его невозможно. – Голос доктора звучал бодро и энергично, несмотря на то что он давно разменял восьмой десяток.

На следующий день, в пятницу, Генри и Эмми благодаря обстоятельным инструкциям доктора без каких-либо приключений добрались до «Яблоневого дома» и вышли из машины в половине первого дня. Черистон представлял собой поистине пасторальный уголок, уютно расположившийся на склоне холма неподалеку от Кентербери, а «Яблоневый дом» полностью оправдывал свое название – ухоженное современное одноэтажное, выбеленное штукатуркой здание с красной черепичной крышей, едва заметное среди обступивших его высоких яблонь. Пожилой садовник в потертой фланелевой куртке и соломенной шляпе оказался доктором Пауэрс-Томпсоном.

Он тепло поприветствовал гостей и, проводив в дом, налил им по бокалу превосходного шерри. Тут же появилась его сестра, мисс Пауэрс-Томпсон, милая энергичная женщина лет шестидесяти пяти, чье на первый взгляд строгое лицо тотчас озарилось очаровательной улыбкой.

Потекла беседа. Выяснилось, что она, как и ее брат, посвятила себя медицине. Однако ее призванием стал уход за больными, и вершиной ее блистательной карьеры явилась должность главы патронажной службы в одной из известных на всю страну больниц. Генри с грустью подумал, что она по собственной воле лишила себя радостей семейной жизни, поскольку ее брат, будучи врачом, женился и создал семью, в то время как она выбрала профессию, которая практически исключала возможность замужества. Тем не менее мисс Пауэрс-Томпсон никоим образом не выглядела ни разочарованной, ни обделенной жизнью, и благодаря ее стараниям обед прошел в такой приятной и радушной атмосфере, что Эмми почти забыла о цели их поездки в Черистон.

Подав кофе, мисс Пауэрс-Томпсон вдруг сказала:

– Вы, очевидно, хотите поговорить с Чарлзом о Кристэл. Прошу меня покорнейше простить, но я должна вас оставить – в три часа у меня заседание приходского совета.

Когда она ушла, доктор Пауэрс-Томпсон произнес печальным голосом:

– Да, смерть Кристэл Бэллок стала настоящей трагедией. И главное, она скончалась так внезапно. Элизабет очень горевала, хотя они и не виделись долгие годы.

– Ваша сестра дружила с леди Бэллок? – изумленно спросил Генри.

– Да, именно так. Кристэл Мелтрейверс и Элизабет вместе учились в школе. Полная противоположность друг другу! Но как это ни странно, дружба непохожих людей зачастую оказывается очень крепкой и выдерживает испытание временем. Элизабет всегда стремилась служить людям, а Кристэл… весь мир знает о ее бурной молодости. Точнее сказать – знал. Полагаю, что бедняжка умерла, позабытая всеми на свете.

– Не совсем с вами согласен, – ответил Генри. – Вы бы видели все эти венки и цветы!

Пауэрс-Томпсон улыбнулся:

– Отрадно слышать. Знаете, иногда кажется: сейчас никого уже не помнят и не вспомнят. В любом случае, несмотря на то что каждая из них жила своей жизнью, Кристэл и Элизабет не теряли друг друга из виду и встречались, хотя и очень редко. Вот почему Кристэл обратилась к Элизабет за помощью, когда… – Пауэрс-Томпсон ненадолго умолк, набивая трубку. – Полагаю, вам известно, что она заразилась туберкулезом.

– Да, я пришел именно к такому выводу, – согласился Генри. – Однако, насколько я понимаю, она держала это в тайне.

– Совершенно верно. Кристэл не могла смириться с самой мыслью, что она чем-то больна. В ней же энергия просто била ключом. И вот в тот момент, когда все симптомы сделались слишком явными, она и обратилась к Элизабет. Та, естественно, направила Кристэл ко мне, поскольку я специализировался на заболеваниях легких. Это случилось… так-так… – Пауэрс-Томпсон нахмурился, напрягая память.

– В сороковом году, в марте, – подсказал Генри.

– Да, верно. А вы откуда об этом знаете?

– Лорд Бэллок аккуратно хранил все счета.

Пауэрс-Томпсон понимающе улыбнулся:

– Ну конечно же! Очевидно, именно так вы и нашли меня. Да, весной сорокового года. Шла война, так что и речи быть не могло о санаторном лечении в Швейцарии. Все, что я мог для нее сделать, – это направить ее в частную клинику, но она терпеть ее не могла. Она называла ее «сучьей что-то там такое». Боюсь, я и сам не припомню названия клиники. В любом случае пребывание там пошло ей на пользу, и как только почувствовала себя лучше, она сразу выписалась и вернулась в Фокс-Трот. Как вы правильно заметили, она не хотела никому рассказывать о болезни. Ее муж, конечно, все знал, плюс мы с Элизабет. Думаю, кроме нас четверых, в эту тайну был посвящен только один человек. Третья школьная подруга. Довольно странная дама по имени… как же ее звали?..

– Ундервуд-Трип, – снова подсказал Генри.

– Да! В своем кругу ее называли не то Дотти, не то Долли… Она отправилась в Фокс-Трот, чтобы ухаживать за Кристэл. Потом лорд Бэллок погиб во время бомбежки.

– Все верно, – подтвердил Генри. – А что произошло потом? Моя ниточка обрывается на этом месте.

Во взгляде Пауэрс-Томпсона мелькнула нерешительность.

– Прошу меня простить, – осторожно начал он, – но вы действительно инспектор уголовного розыска?

– Да.

– Тогда… правильно ли я понимаю, что смерть Кристэл сопряжена с… чем-то необычным, странным? Газеты писали, она скоропостижно скончалась в результате болезни… и тело кремировали, да? Не хочу показаться чересчур любопытным, но…

– Мне кажется, – ответил Генри, – вы самый тактичный и нелюбопытный человек из всех, кого мне доводилось встречать, доктор. Ответ на ваш вопрос весьма прост. Скорее всего леди Бэллок умерла от острого отравления. Я это точно знаю – в момент ее смерти я находился в Фокс-Троте. Но вскрытие не обнаружило ни малейших следов яда, и врачи констатировали смерть «от естественных причин». Я этим не удовлетворен, как не удовлетворен и местный врач, прибывший на вызов, однако наше положение не позволяло нам вступать в открытый конфликт с судмедэкспертом. Должен подчеркнуть: в Фокс-Троте я пребывал как частное лицо и не возглавлял расследования причин смерти леди Бэллок. Сейчас я пытаюсь установить, что за яд убил ее. Если это не яд, тогда отчего она умерла. Но все это я делаю не совсем официально. – Он взглянул на Пауэрс-Томпсона. В его глазах читалось нечто большее, чем просто интерес. Генри продолжил: – Полагаю, причиной ее смерти стал не туберкулез. Она ведь вылечилась, верно?

– Да, вылечилась.

– Полностью?

– Полностью.

– Как? Чудом?

– Чудо, – ответил Пауэрс-Томпсон, – это то, как она пережила войну. Просто твердое решение и желание выжить – другого объяснения я не вижу. Плюс почти материнская забота этой Дотти, или Долли, да еще тот факт, что в Фокс-Троте очень чистый воздух. Как бы то ни было, но Кристэл Бэллок дожила до сорок пятого года, когда Ваксман выделил культуру стрептомицина. Самые первые опыты доказали, что появился чудо-препарат для лечения туберкулеза. Вскоре его стали производить в промышленных масштабах, и в сорок шестом году началось повсеместное лечение больных. Здесь о стрептомицине, конечно же, все слышали, но достать его было невозможно. Чуть позже, в сорок седьмом, мне все же удалось его раздобыть – очевидно, одним из первых в нашей стране.

– Как? – тут же спросил Генри, хотя, похоже, уже знал ответ, и продолжил: – Через Швейцарию? Через клинику в Лозанне? Через молодого врача, обрученного с дочерью леди Бэллок?

Пауэрс-Томпсон рассмеялся, откинувшись на спинку стула:

– Право же, не понимаю, зачем вы приложили столько усилий, молодой человек, чтобы встретиться со мной. Вы знаете столько же, сколько и я, а уж память у вас… Напомните мне имя этого швейцарского врача, поскольку я наверняка позабыл его – все-таки двадцать лет прошло. Кажется, Элизабет все же встречалась с Кристэл, однако…

– Его зовут Эдвард Дюваль.

– Уверен, вы не ошиблись, хотя это имя для меня ровным счетом ничего не значит. Так вот, я заполучил стрептомицин и начал им лечить леди Бэллок. И этот препарат действительно совершил чудо. Кристэл полностью исцелилась. – Он ненадолго умолк. – Разумеется, теперь его не используют так широко, как раньше.

– А почему, если он действительно творит чудеса? – вступила в разговор Эмми.

Доктор Пауэрс-Томпсон вздохнул, грустно улыбнувшись:

– В нынешние времена все мы, я хочу сказать – ученые и медики, очень дерзко обращаемся с матерью-природой. Мы раскрываем ее тайны и ставим их себе на службу с пугающим безрассудством. Однако природа по-своему мстит нам, и каждое научное открытие влечет за собой весьма опасные последствия. К сожалению, они проявляются только после очередного «прорыва». И это, увы, неизбежно.

– Вы имеете в виду побочные эффекты? – спросил Генри.

– И не только. Снижение эффективности препаратов, появление новых штаммов бактерий, нечувствительных к лекарствам, и даже мутации микроорганизмов. Что касается стрептомицина, туберкулез действительно вылечивался как по волшебству, но для этого приходилось использовать его в огромных дозах. Побочные эффекты проявлялись не сразу и в большинстве случаев по окончании лечения: потеря слуха, нарушения мозгового кровообращения, наконец, аллергия на сам препарат…

– Аллергия? – Генри подался вперед.

– Да, и многое другое. Не слишком большая цена за излечение от туберкулеза, скажете вы. Но к счастью, разработаны более эффективные средства. От стрептомицина не отказались, но его применяют в малых дозах и в сочетаниях с другими лекарствами. Сегодня ни один врач не назначит таких доз, какими Кристэл Бэллок вылечилась в сорок седьмом году.

– Вы упомянули об аллергии… – Генри попытался перевести разговор в нужное ему русло.

– Ах да. Это один из побочных эффектов, который трудно выявить, поскольку он может проявиться через несколько лет после лечения. К тому же аллергия на стрептомицин встречается куда реже, чем на другие средства.

– А эти побочные эффекты наблюдались у леди Бэллок?

На лице доктора отразилось искреннее удивление.

– Нет-нет. По крайней мере я их не заметил. К превеликому счастью, у Кристэл лечение прошло без осложнений. Разумеется, гораздо позже у нее могла развиться повышенная чувствительность к препарату, но проверить это можно было одним-единственным способом.

– Каким же?

– Например, через несколько лет дать ей дозу стрептомицина. При развитии чувствительности даже ничтожного количества достаточно… Однако ни один врач не станет использовать препарат, не ознакомившись с историей болезни больного. Узнав, что в прошлом его лечили сильными дозами, он начнет с минимально допустимой. При появлении малейших побочных эффектов он назначит другое лечение. – Пауэрс-Томпсон на мгновение умолк, затем спросил: – Вы говорили, в момент смерти Кристэл были там?

– Да, мы с Эмми были в поместье Фокс-Трот.

– И все симптомы указывали на яд, но при вскрытии ничего не обнаружилось?

– Именно так.

– У вас есть соображения насчет использования какого-то конкретного яда?

– Да, – ответил Генри. – Все выглядело как отравление инсектицидом, содержащим паратион, тем более что в доме нашли несколько банок этого вещества. Но при вскрытии не нашли ни малейших его следов.

Пауэрс-Томпсон задумался.

– Пожалуйста, опишите мне все симптомы, и как можно подробнее.

Генри и Эмми с максимальной точностью изложили все обстоятельства смерти Кристэл. Когда они закончили рассказ, воцарилось долгое молчание. Наконец доктор Пауэрс-Томпсон пробормотал:

– Нет, боюсь, все не так.

– Что не так?

– Мне показалось, я раскрыл дело за вас, но это невозможно…

– Что именно?

– Исходя из всего сказанного вами, а также из моих знаний истории болезни леди Бэллок я бы заключил, что в результате лечения стрептомицином у нее развилась повышенная чувствительность к нему, и ее внезапная смерть явилась результатом принятия некоей дозы этого антибиотика. Все сходится: симптомы анафилактического шока, очень похожие на отравление паратионом, отсутствие каких-либо ядов при вскрытии…

– А также отсутствие стрептомицина, – добавил Генри.

– Из этого как раз ничего не следует. Во-первых, стрептомицин очень быстро нейтрализуется. Через двадцать четыре часа после укола вы не обнаружите ни малейших его следов.

– Но вскрытие произвели через пять-шесть часов после смерти, – возразил Генри.

– В таком случае следы препарата могли обнаружить в моче, если бы его там искали.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что стрептомицин вовсе не яд и у патологоанатома не было ни малейших причин брать на него пробы. Нет-нет, совсем не обязательно, чтобы его могли обнаружить в тканях тела или в выделениях. Итак, по вашим словам, Кристэл перед смертью съела кусок праздничного торта и пригубила шампанское.

– Она еще понюхала розы, – прибавил Генри.

Доктор не обратил на это внимания.

– Пробы торта и вина брали для анализа?

– Разумеется. И ничего в них не нашли.

– Стрептомицин мог вполне оказаться там. В любом случае бурная и скоротечная реакция, подобная описанной вами, могла произойти, только если незадолго до застолья ей сделали укол стрептомицина или по крайней мере если бы она набирала его из ампулы в шприц. Вы уверены, что этого препарата в доме не было?