Текст книги "Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?"

Автор книги: Патрисия Мойес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Глава 7

Успокаивающая микстура доктора Мэссингем все же возымела на Долли эффект. Она вошла в комнату размашистым шагом и с весьма деловым видом села перед инспектором Сэндпортом, прикурила сигару и обратилась к спине Генри:

– Ну что ж, господин старший инспектор, теперь вы смело можете представить нас друг другу.

– Простите, что вы сказали? – Сэндпорт густо покраснел, и Генри пришлось повернуться лицом к присутствующим.

– Я полагаю, – Долли повела рукой с сигарой в сторону Сэндпорта, – этот маленький человечек ваш подчиненный? Я угадала? Он будет записывать наш разговор? У него три шариковые ручки и два блокнота – разве не для того?

– Я с радостью представлю вас, – быстро ответил Генри. – Мисс Ундервуд-Трип, это детектив-инспектор Сэнд-порт из управления по расследованию уголовных дел Хиндчерста. Он ведет это дело. Инспектор, это мисс Дороти Ундервуд-Трип, компаньонка покойной леди Бэллок.

Но Долли совершенно не интересовал Сэндпорт, и она снова обратилась к Генри:

– Что значит «ведет»? Что вы хотите этим сказать? Это дело ведете вы. Должны вести вы.

– Не совсем так, – поправил ее Генри. – По крайней мере на данной стадии. Я пока что сторонний наблюдатель. Инспектор задаст вам несколько вопросов, и я надеюсь, что вы сможете подробно на них ответить.

– Я буду отвечать на них так, как сочту нужным… на данной стадии, – ответила Долли. Она выпустила над головой инспектора несколько колечек дыма, едва сдержавшись, чтобы не выпустить хотя бы одно прямо ему в лицо, и подмигнула Генри.

Ошеломленный ее дерзостью, Сэндпорт стушевался.

– Значит, это вы мисс Дороти Ундервуд-Трип?

– А вы глухой? Мистер Тиббет только что представил нас.

– Ваш возраст, пожалуйста.

– Ну это уж не ваше собачье дело.

– Это простая формальность, мадам.

– Совершеннолетняя, – уклончиво ответила Долли.

– Я попросил бы вас уточнить, мадам.

– Ну хорошо. – И Долли снова подмигнула Генри. – Я на три года и четыре месяца моложе герцога Виндзора. Считайте сами.

– Оставим пока что «совершеннолетняя», мадам, – вздохнул Сэндпорт. – Следующий вопрос. Вы постоянно живете здесь, в этом доме, насколько мне известно?

– Жила здесь, – поправила Долли. – С 1902 года по нынешний день. Боюсь, ничего более по этому поводу сообщить не могу.

– Что вы хотите этим сказать? – осторожно осведомился инспектор, ожидая очередную ловушку.

Долли неопределенно пожала плечами:

– Меня нанимала леди Бэллок…

– Нанимала?

– Да, но в самом благородном смысле, как любую компаньонку для пожилой дамы. Тем не менее я действительно работала на нее. А теперь, когда моя работодательница мертва, я полагаю, не осталось никаких причин, почему я могла бы остаться жить в этом доме.

– А вы не можете допустить, что леди Бэллок успела позаботиться о вас в своем завещании? Ведь столько лет…

Долли горько рассмеялась:

– Бедняжка Крис. Что она могла завещать? Разве господин старший инспектор ничего не рассказал вам?

Сэндпорт бросил взгляд в сторону Генри, и тот поспешил пояснить:

– Мы не затрагивали данный аспект дела.

– А, понятно. Ну хорошо, тогда я все сама расскажу. У Крис своих денег никогда не было. Все богатства принадлежали Чарли – ее покойному мужу, а он перед смертью сумел завязать на этих денежках столько узелков, что развязать их не были в состоянии, как говорится, ни вся королевская конница, ни вся королевская рать. Кристэл владела этим домом, пока была жива. И еще неким капиталом, но тоже только пока оставалась жива. Каждая из девочек тоже получала небольшие деньги из общего капитала, к которому запрещалось даже притрагиваться. И снова все это имело силу, пока Кристэл была жива. Теперь она умерла, и все эти условия автоматически теряют силу. Капитал будет разделен между тремя сестрами поровну. – Долли улыбнулась, но улыбка ее получилась жестокой, даже кровожадной. – Так что, инспектор, вы сейчас находитесь под крышей вместе с тремя весьма богатыми дамами.

– Вы полагаете, одна из них могла иметь мотив…

– Я ничего не полагаю. Я просто излагаю факты.

Сэндпорт прокашлялся.

– Думается мне, что вы отличный садовник, мисс Ундервуд-Трип.

– Так оно и есть.

– И при работе в оранжерее вам приходится использовать инсектициды. Меня интересует один, который называется «Улетайка»…

– Да хватит вам, в самом деле, – нетерпеливо перебила его Долли. – Перестаньте вилять. Вы ведь считаете, что Крис убита большой дозой этой самой «Улетайки», так?

– Я ничего подобного не говорил, мадам.

– А вам и не надо было это говорить. Так или иначе, ответ – да. Я использую это вещество и прекрасно сознаю, насколько оно опасно. Я надеваю толстые резиновые перчатки и оставляю все окна в оранжерее открытыми, когда работаю с этим препаратом. Никого к себе туда не пускаю, и в доме «Улетайку», разумеется, не храню.

– Никогда?

– Никогда, – твердо повторила Долли. И, чуточку помолчав, добавила: – Боже мой! Вы что же… Хотите сказать, кто-то обнаружил баллончик в доме?

– Я ничего такого…

– Нет, вы, конечно, этого не говорили, вы только задаете вопросы. Я все поняла. Продолжайте.

– Оранжерея запирается на ключ, насколько мне известно. У кого он хранится?

– У меня. – Долли вынула из кармана доисторической формы ключ и продемонстрировала его. – Вот он.

– Если вы не возражаете, мадам, я хотел бы позаимствовать этот ключ на некоторое время.

Долли несколько секунд сомневалась, потом кивнула:

– Хорошо, только будьте осторожны.

– Непременно, мадам. И вот еще что. Сколько баллонов с «Улетайкой» в оранжерее?

Долли ответила не задумываясь:

– Два. Один начатый, другой еще полный.

– Благодарю вас, мадам. – Сэндпорт сделал запись в блокноте. – Далее. Вы принимали подарки от приезжавших и прятали их в буфет на кухне, так?

Долли нахмурилась, вспоминая подробности.

– Я забрала ящик с шампанским у Чака и Дэффи, – подтвердила она. – Они приехали первыми утром. Две бутылки я поставила в холодильник, остальные – в буфет. Потом… да, я забрала розы у Пита внизу, в холле. Это было уже позже, перед тем как сесть за стол. Я поставила цветы в воду и принесла вазу в гостиную. Мне показалось, прятать их было бы слишком уж как-то по-детски. Но Крис в определенном смысле до последнего момента оставалась ребенком. С тех пор как… о чем я тут говорила? Ах да… Крис настояла на том, чтобы до вечера они были спрятаны, и я… мне помнится, именно Чак отнес их на кухню. Так? – И она вопросительно посмотрела на Генри, словно искала у него поддержки.

– Да, это был мистер Суошгеймер, – подтвердил тот.

– А что с тортом, мисс Ундервуд-Трип?

– Торт уже стоял в буфете, когда я спустилась вниз, чтобы начать приготовления к празднику. – Долли напряглась. Было видно, что она сильно нервничает. – Я понятия не имею, кто его туда спрятал. Может быть, Примроуз?

– Ну а ваш подарок леди Бэллок?

Как ни странно, Долли покраснела.

– Я положила его в буфет нынче утром.

– Можно спросить, что это было?

– Конечно. И я вам отвечу на этот вопрос, ибо вы сами легко узнаете обо всем, стоит лишь развернуть коробку. Там игра.

– Игра?

– Карточная игра. Крис очень любила всякие настольные игры. Я же говорила вам, она во многом оставалась ребенком.

– А что с коробкой конфет от мистера и миссис Тиббет?

– Я увидела эти конфеты, когда открыла буфет, чтобы начинать готовиться к торжеству.

Сэндпорт продолжал что-то записывать. Через несколько секунд он оторвал глаза от блокнота.

– Итак, впервые вы подошли к буфету, когда приехали супруги Суошгеймер, затем для того, чтобы положить туда свой подарок, и, наконец, чтобы начать приготовления к празднику. Все так?

– Да, все правильно.

– И вы больше там, в буфете, ничего не видели?

Долли взглянула на него озадаченно:

– Что-то еще? Ну, там стоят несколько старых тарелок и цветочных ваз…

– Нет, я имею в виду, не заметили ли вы там чего-нибудь необычного?

Внезапно на Долли накатил гнев.

– Если вы имеете в виду баллончик с «Улетайкой», то, разумеется, я там его не видела!

– Тогда получается, что те, кто говорит, будто видел инсектицид в буфете, мягко говоря, лукавят?

– Если вам интересно мое мнение, то, безусловно, да, – решительно произнесла Долли и прикурила еще одну сигару. Пальцы у нее заметно дрожали. – Если там и стоял баллончик с этой гадостью, то поставить его туда мог только тот, кто… кто хотел устроить мне неприятности. Кстати, инспектор, вы же не будете спорить, что из всех, кто сейчас в этом доме, у меня было меньше всего причин желать смерти Крис? Боже мой, неужели вы не понимаете… – Самообладание покинуло ее, растворилось, словно его и не было. – Неужели вы не видите… Крис была абсолютно всем для меня… Крис… и этот дом… что же теперь со мной будет? Что со мной станет? Куда мне теперь идти?..

Слезы Долли смутили инспектора, и Сэндпорт испытал великое облегчение, отпустив женщину в ее комнату. Генри проводил рыдающую Долли наверх и посоветовал принять лекарство, которое рекомендовала ей доктор Мэссингем.

Когда он вернулся, инспектор заканчивал делать заметки в блокноте. Он поднял голову и сочувственно произнес:

– Бедная женщина!

– Вам ее жалко?

– Конечно. Из всех обитателей дома – за исключением вас – она больше всех теряла и меньше всех приобретала от смерти леди Бэллок. И все знали, что «Улетайкой» пользуется она и несет за нее ответственность… – Он немного помолчал. – Я только что ходил в оранжерею. Там два баллончика, как она и говорила, один начатый, открытый, другой нетронутый.

– А я только что проверил баллон у себя в комнате, – сообщил Генри. – Стоит на месте.

– Вот видите, – вздохнул Сэндпорт. – Похоже на то, что кто-то хотел ее подставить, бросить на нее тень подозрения. Но если подумать, то этой «Улетайки» в мире куда больше, чем в этом доме. Могу даже предположить, что это средство весьма популярно и продается не только у нас в стране. Например, в Швейцарии. – Сэндпорт многозначительно помолчал, но Генри никак не отреагировал на его замечание. Сэндпорт постучал кончиком ручки по обложке блокнота. – Но в общем, вы допускаете такую версию, господин старший инспектор?

– Конечно, такая возможность не исключается.

– Тогда я предлагаю допросить мадам Дюваль.

Примроуз выглядела очень расстроенной. Ее и без того поблекшая красота блондинки теперь как будто совсем потускнела под серой вуалью волнений и слез.

Она объяснила, что ее муж намеревался приехать вместе с ней, но в самый последний момент ему объявили о внеочередной конференции, которую он никак не мог пропустить. А когда наступил этот «самый последний момент»? Ой… это, наверное, было… вчера после обеда. У Генри сложилось такое впечатление, что вчерашний день для Примроуз отстоял от сегодняшнего на десять тысяч лет и между ними образовалась непреодолимая пропасть. Она упорно терла свои чудесные голубые глаза, словно делала последнюю попытку прорваться сквозь пелену времени. Да… вчера днем… звонили из института иммунологии… они просили подготовить доклад на выходные… бедняжка Эдвард… ему так не хотелось заниматься этим докладом. Но у мужчины карьера должна всегда стоять на первом месте, верно же?..

Инспектор Сэндпорт что-то невнятно проворчал, что могло было бы сойти за согласие. Следующий его вопрос касался торта.

Примроуз едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Этот жуткий злосчастный торт… Лучше бы никогда в жизни и не видела его…

– Вы хотите сказать, мадам Дюваль, – вставил Сэндпорт, – что у вас есть причины полагать, что яд, предназначенный для вашей матери, содержался в марципановом домике?

– Разумеется, нет, – строго оборвала его Примроуз. Голос ее прозвучал необычно ровно, словно и не было никаких волнений и слез. – Конечно, нет. Это только то, что говорят другие. И… ну… в общем… – Она снова сникла. – Есть определенный сорт… то есть, я хотела сказать, мистер Тиббет ведь пил из маминого бокала, потом нюхал розы, но только одна мама съела тот самый роковой кусочек марципана, поэтому… – Она спрятала очаровательный носик в крошечный носовой платок. – Боже мой, все это так ужасно…

С некоторым трудом Сэндпорту удалось убедить ее вернуться к фактам. Примроуз сообщила, что позвонила в кондитерскую «Бонне» еще на прошлой неделе… Кажется, в четверг… чтобы заказать торт. «Бонне» – достаточно известная фирма. Мама просто обожала их торты, поэтому Дювали привозили торт на каждый ее день рождения, это даже стало семейной традицией. Да, основа была всегда одна и та же – легкое рыхлое тесто со взбитыми белками и кремовыми прослойками и миндалем. Только оформление менялось из года в год.

– Вчера я сама забрала торт из магазина, перед тем как сесть на поезд до Женевы. Эдвард довез меня до кондитерской, а дальше поехал в свою больницу. Я забрала торт и взяла такси до вокзала. Добралась до Женевы, оттуда сразу в аэропорт. Никто не мог прикоснуться к торту во время моего путешествия. Я все время держала коробку на коленях… И в самолете тоже… Я еще волновалась, не испортится ли крем…

Когда в следующую секунду инспектор произнес роковое слово «Улетайка», это спровоцировало новый поток слез.

– Я раньше никогда не слышала о таком средстве… Теперь, конечно, я уже знаю, что это такое… все только и говорят что об этом препарате… Я и понятия не имею, можно ли его приобрести в Швейцарии… откуда мне это знать? У нас в доме есть пара цветочных ящиков за окнами, да у нас в каждом доме такие, но я никогда не применяла этот… Да, мне было известно, что Долли очень хорошо ухаживает за растениями, так было всегда… нет, я не знала, что у нее в оранжерее хранится это средство… Говорю вам, я уже несколько лет и близко не подходила к этой оранжерее… она меня просто не интересовала. Разве в этом есть что-то непозволительное?.. Ну, понимаете, вы так на меня смотрите, что я чувствую, будто все, что я говорю, звучит как-то странно… не знаю… вы словно выворачиваете все наизнанку, и я начинаю говорить что-то не то…

Из своего удобного уголка возле окна Генри с интересом слушал, как мадам Дюваль отвечает на неуклюжие, порой неуместные вопросы инспектора. Тем не менее он сейчас размышлял над тем, насколько искренним было горе этой женщины и насколько напускным и ненатуральным. Как бы там ни было, Примроуз продолжала всхлипывать в свой ненормально крохотный носовой платочек. Вскоре стало понятно, что на данном этапе от нее нельзя добиться никакой полезной информации. Сэндпорт разрешил ей уйти и осведомился, нужна ли ей его помощь. Примроуз отчаянно замотала головой и бросилась вверх по лестнице в свою комнату.

В противоположность сестре, Дэффодил Суошгеймер полностью контролировала свои слова и действия. Единственной эмоцией, которую смог определить Генри, была озлобленность. Даже не так, «озлобленность» – слишком громко сказано. Скорее, просто раздражение. Было видно, что ей не терпелось поскорей убраться домой.

Она уселась лицом к Сэндпорту, но, прежде чем тот успел раскрыть рот, заговорила:

– Послушайте, инспектор, давайте разберемся с этим делом как можно быстрее. Меня зовут Дэффодил Суошгеймер. Я младшая дочь леди Бэллок. Я понимаю, что после смерти матери я унаследую огромное количество денег. И это известно всем. Но дело в том, что в моем случае мне это совершенно безразлично. Мой муж миллионер, и денег у него во много раз больше. Сегодня утром мы прилетели в Париж, а ночным паромом вместе с машиной приплыли из Дюнкерка в Дувр. Вы успеваете записывать, или я говорю слишком быстро?

– Нет-нет, все в порядке, миссис Суошгеймер, – уважительно произнес Сэндпорт. Похоже, его сразила брошь Дэффодил, вся в изумрудах и бриллиантах, которая зловеще поблескивала в свете настольной лампы. За окнами становилось темно.

Дэффодил продолжила:

– На день рождения мамы мы привезли ящик шампанского. Кстати, на этот раз мы чуть было вовсе не забыли о нем. Я в самый последний момент вдруг вспомнила о вине и напомнила Чаку. Заказ доставили в Дувр, где мы его и забрали. Долли может подтвердить: ящик был запечатан, когда мы сюда приехали. Так что если вы считаете, что это мы начинили вино ядом, подумайте хорошенько еще раз.

– Я ничего подобного и не думал, миссис Суошгеймер. Я думаю, всем и без того понятно: шампанское тут ни при чем. Что касается бокала леди Бэллок – тут тоже никаких подозрений. Мистер Тиббет пил из него за пару секунд до того, как она умерла.

– Скажите мне вот что, – сухо заметила Дэффодил, взглянув в сторону Генри, – у вас так принято, чтобы при подобных допросах присутствовали посторонние? Я просто так спрашиваю…

Сэндпорт замялся. Вид у него был несчастный. Наконец он произнес:

– Нет, миссис Суошгеймер, такой практики у нас нет.

Дэффи удивленно вскинула брови:

– В таком случае…

– Вы просто спросили, и я ответил на ваш вопрос.

– Ну хорошо. – Дэффодил закурила сигарету. – Для меня это сущие пустяки, разумеется. Больше всего меня заботит вот что, инспектор. Дело в том, что я… мой муж и я… одним словом, завтра нам уже нужно быть в Париже. Мы никоим образом не можем здесь остаться, это даже не обсуждается. Надеюсь, вы понимаете?

– Конечно, я прекрасно понимаю, чтобы имеете в виду, миссис Суошгеймер, – кивнул Сэндпорт. – И искренне надеюсь на то, что… ну… – Он прокашлялся и сделал следующую попытку: – Получается, вы не собираетесь оставаться даже на похороны?

– Я – нет.

– Ага, понятно. Ну что ж, в таком случае надо подумать, что мы сможем для вас сделать. Но сейчас давайте вернемся к сегодняшнему утру. Если не ошибаюсь, шампанское в дом внесла мисс Ундервуд-Трип?

– Вы не ошибаетесь. Чак достал ящик из машины и оставил его в холле. Долли дотащила его до кухни, и больше я его не видела до начала вечеринки.

– Но вы и ваш супруг все же заходили на кухню для того, чтобы приготовить себе завтрак?

– Мы начали его готовить, но тут же явилась Долли, начала на нас ругаться и кричать, как всегда, и выставила нас вон из кухни.

– Скажите, а вы, случайно, не заметили на кухне баллончика с «Улетайкой»?

– Нет. А он там стоял? – Казалось, эта тема заинтриговала Дэффи. – Значит, вот почему Долли так торопилась выгнать нас из кухни. Наверное, она не хотела, чтобы мы его там заметили.

Сэндпорт погрустнел. Нахмурившись, он почему-то стал похож на сердитого фокстерьера.

– Так вы предполагаете, мисс Суошгеймер, что мисс Ундервуд-Трип…

– Если все сходится, почему бы нет? – небрежно бросила Дэффи. – Но мне, в общем, и в голову бы не пришло, что Долли задумала убрать мамочку. С какой стати? Ей было удобно с матерью, и она это прекрасно сознавала. Нет, я только хотела сказать, что здесь было строгое правило – никакой «Улетайки» в доме не должно быть никогда. И если она что-то недосмотрела и по собственной рассеянности оставила баллон в доме, ей, конечно, очень бы не хотелось, чтобы мама об этом узнала.

– Выходит, в семье буквально все знали про это средство?

– Конечно.

– И все же, – заметил Сэндпорт, – мадам Дюваль заявила, будто только сейчас впервые услышала о таком названии.

– Значит, она вам наврала, – хладнокровно отозвалась Дэффи.

И она подробно, как только могла, описала события дня – про встречу четы Ван дер Ховен на вокзале, про обед, про то, как пришлось забирать из Хиндчерста Примроуз, и, наконец, про то, как началась вечеринка.

– Между этими событиями мы с Чаком время от времени возвращались в комнату ужасов, как шутливо здесь называются наши апартаменты, – добавила Дэффи, – и пили виски из стаканчиков, которые пришлось позаимствовать в ванной комнате. Ни я, ни мой супруг не выносим эти жуткие мамины коктейли. Вот, пожалуй, и все, что я могу вам поведать.

– Ну что ж, не смею вас более беспокоить, миссис Суошгеймер, – принял отчет Сэндпорт.

– Вы вообще не будете меня больше тревожить, да, инспектор? – Дэффи холодно улыбнулась. – Я сказала, утром мы уезжаем отсюда.

– Видите ли, миссис Суошгеймер, все не так просто, как вам могло показаться… Дело в том, что мы ожидаем результаты вскрытия, и пока они…

Дэффи встала.

– Мы уезжаем завтра утром, – повторила она. – Я оставлю вам наш парижский адрес. Если вы захотите остановить нас, вам придется нас арестовать. Надеюсь, я ясно сформулировала свои намерения?

Она снова улыбнулась, затушила сигарету и вышла из комнаты, оставив за собой шлейф дорогих духов. Их запах еще долго витал в воздухе.

– Как-то неловко вышло, – заметил Сэндпорт. – Ну хорошо, допустим, мистер Суошгеймер действительно весьма влиятельный человек. И мне не хотелось бы расстраивать его. И все же я не вижу возможности позволить им уехать.

– Оставьте эту женщину мне, – предложил Генри. – Я знаю, как надо вести себя с ней подобными.

Инспектор с облегчением выдохнул.

– Что ж, сэр, если бы вы смогли… это было бы просто здорово. Я был бы совершенно спокоен. Ну а теперь, я думаю, самое время поговорить с мистером Суошгеймером.

Допрос Чака оказался коротким и не добавил никаких полезных сведений. Никакой помощи полицейские от него не дождались, скорее наоборот. Мало того что он лишь повторил все уже сказанное Дэффодил, он еще пытался выразить такое уважение и почтение усопшей, что едва связывал слова одно с другим.

– Милая, дорогая моя леди Кристэл… Мамуля, так я ее называл… это была великая женщина, инспектор… украшение вашей старины, вашей родины… для меня оказалось такой честью быть с ней знакомым… более того, я стал членом ее благородной семьи… действительно… непоправимая утрата… для меня весьма почетно финансировать ее похороны… это большая привилегия… я сам, к сожалению, не смогу присутствовать при обряде… но я не пожалею никаких средств… все будет сделано так, как этого захотела бы она сама… – Чак говорил негромко, будто находился в кафедральном соборе. Сэндпорт поблагодарил его и закончил допрос.

Из всех дочерей леди Бэллок одна только Вайолет, казалось, искренне горевала об утрате. Она без конца плакала, под ее серыми глазами залегли темные круги. Генри почему-то пришло в голову, что Вайолет была словно самой природой создана для трагедий. Черты ее лица были красивы, поражала лишь мертвенно-бледная кожа, туго натянутая на череп. При обычных обстоятельствах она выглядела жалко и частенько чувствовала себя не в своей тарелке, но в трагической обстановке поражала внешним благородством. Гордо замкнувшись в своем горе, она походила на героиню Софокла. Немодная одежда и прическа, которая ей совершенно не шла, – все это сразу же забывалось, оказывалось не важным, второстепенным.

Она молча села и ждала теперь, когда Сэндпорт начнет допрос. Инспектор тоже, кажется, был тронут ее страданиями, ибо начало допроса получилось каким-то скомканным. Сэндпорт попытался выразить соболезнования несчастной даме. Вайолет склонила голову и чуть слышно прошептала:

– Благодарю вас.

– Я понимаю, вам очень тяжело говорить, миссис Ван дер Ховен, – продолжал Сэндпорт, словно и сам испытывал сейчас огромное личное горе, – но вы должны нас понять. Нам непременно нужно задать вам несколько вопросов. И вы должны ответить на них.

– Разумеется. Я все понимаю.

– Ну хорошо… Как я знаю, вы и ваш супруг привезли огромный букет роз вашей матери.

– Да. – Голос Вайолет был едва слышен. – Две дюжины цветков сорта «баккара». Мы привозим их каждый год. Она очень их любит… то есть любила.

– Ваш муж профессионал в деле выращивания цветов?

– Да. Мы живем в Алсмере. Это самый крупный центр разведения цветов в Голландии.

– Итак… – Казалось, Сэндпорт стушевался и несколько секунд примерялся, как лучше задать следующий вопрос. Наконец заговорил: – Простите меня за то, что я сейчас произнесу, миссис Ван дер Ховен, но я могу высказать предположение, что вы знакомы с различными инсектицидами, какие принято использовать в оранжереях.

Вайолет отрицательно покачала головой:

– Не совсем так. Пит у меня настоящий эксперт. Что касается меня, я практически никогда не захожу в оранжереи.

– Вам знакомо средство «Улетайка»?

– Я слышала о таком. Долли использует его здесь, и мама всегда беспокоится о том… беспокоилась, чтобы оно не попало каким-нибудь образом в дом. Она никогда не позволяла заносить его в помещение. Пит, конечно же, не притрагивался к нему.

– Нет? Вы хотите сказать, он его не использует?

– Никогда не использовал. Он говорит, это слишком опасно.

– Но какие-то инсектициды он должен применять?

– Да, конечно. Но только не те, которые содержат паратион.

– Выходит, что привезенные вами розы никогда не опрыскивались этим или подобным ему средством…

Вайолет чуть не задохнулась от ужаса:

– Что вы такое говорите! Конечно, нет! Надеюсь, вы не думаете, что…

– Нет, разумеется, нет, мадам. Мы просто обязаны спросить вас об этом. Пустая формальность, если начистоту.

– Тогда вам должно быть известно, что маму отравили именно паратионсодержащими инсектицидами, – совершенно спокойно ответила Вайолет. Генри подумал, что сейчас в ней говорит голос того, чьи самые невероятные страхи оправдались, но подтверждение этого является теперь чуть ли не облегчением.

Сэндпорт прокашлялся.

– Ну… строго говоря, мадам, не совсем так. Мы пока что ничего такого не можем утверждать со стопроцентной уверенностью. Но все указывает на то. Поэтому пока что мы имеем право лишь на предположения. Отчет патологоанатома прояснит случившееся и ответит нам на вопрос, правы мы или нет.

– Я все понимаю. – Вайолет чуть склонила голову – августейшая особа, дающая свое королевское согласие. – В таком случае я, конечно же, расскажу вам все, что мне известно. Пит – мой супруг – особенно берег эти розы и ухаживал за ними с исключительной осторожностью и заботой. Он очень любит мою мать, и его всякий раз охватывает чувство гордости, когда он привозит сюда лучшие экземпляры. Голландцы очень гордятся своим занятием и плодами своих трудов, разумеется. – Эти слова многое говорили о характере Вайолет, которая немного воспрянула духом, и ее речь не прозвучала высокомерно. – Он срезал цветы вчера вечером и сам упаковал их в одну из наших специальных коробок, обеспечивающих вентиляцию. Такую тару мы используем при экспорте цветов во все страны мира.

– Вы путешествовали вечерним паромом из Хука в Харидж?

– Да. Мы приехали в Хиндчерст примерно без четверти час. Дэффи и Чак встретили нас, потому что мамин «бентли» сломался и был не на ходу. Долли, как я хорошо помню, сразу же выхватила коробку у Пита из рук, едва мы вошли в дом. Впрочем, она всегда так делает. Потом она снова внесла их в гостиную, но уже в вазе, однако мама заставила ее убрать их. У нее имеется… имелся такой предрассудок, будто подарки нельзя показывать до начала вечеринки. Бедная мамочка! – Вайолет помолчала. – Она верила в судьбу, понимаете ли.

– Да. Все это так печально. Значит, вы больше эти розы не видели?

– Нет, только когда… когда мама умерла. – Голос Вайолет хотя и звучал хладнокровно, но был сейчас едва слышен.

– Все ясно, мадам. Итак… вы приехали сюда как раз перед обедом и сели за стол вместе со всей семьей. Чем вы занимались потом?

– Я поднялась в комнату разобрать вещи. Пит пошел в сад. Разобравшись с багажом, я спустилась, и мы вместе пошли погулять в лес. Вернулись мы часов в пять, и успели как раз вовремя. Умылись, переоделись…

– А вы знали, мадам, что ваш муж провел достаточное количество времени в оранжерее сегодня днем? – резко и очень быстро проговорил Сэндпорт.

Однако Вайолет будто и не почувствовала перемены в его голосе.

– Вполне возможно. Теперь я вспомнила, когда вы мне это сказали. Да, я вернулась в дом первая после прогулки. Пит задержался на пустоши, рассматривая кусты вереска. Вполне вероятно, что потом он зашел в оранжерею, чтобы поговорить с Долли. Он восхищается этой женщиной. Он не раз говорил мне, какой она чудесный специалист и как ловко в одиночку справляется с таким огромным садом.

Пит Ван дер Ховен, очевидно, больше всего беспокоился о супруге. Вайолет идеализировала мать, и он искренне попытался объяснить это Сэндпорту на ломаном английском. Она очень огорчена. Нет, не до истерики, конечно, но, может быть, даже слишком спокойно восприняла потерю. Он боится, что она может в любую минуту сломаться. И еще ему хочется поскорей вернуть ее домой, в Голландию. Он уже планировал отъезд и был морально готов к поездке.

С трудом инспектору удалось вернуться к допросу и к насущным делам. Пит с пренебрежением подтвердил, что никогда не позволил бы себе пользоваться ни «Улетайкой», ни какими-либо другими пестицидами, содержащими паратион. Он знал, что Долли применяла их, и мог понять ее. Такие аэрозоли считаются очень эффективными и действуют моментально.

– Мисс Долли должна отсекать крючки.

– Что-что? – нахмурился Сэндпорт.

– Срезать уголки, – пояснил Генри.

Пит просиял:

– Да-да, все правильно, просто у меня с английским не все в порядке. Я обсуждал именно это с мисс Долли сегодня. Эта ваша «Улетайка» очень опасна. Я говорю ей, а она говорит мне, что в доме ее никогда не бывает, она ее туда не заносит. Только в оранжерее. Я говорю ей, чтобы она берегла себя тоже. Она очень много времени проводит в оранжерее. Она засмеялась, когда я так сказал.

– Так вы видели баллон «Улетайки» в оранжерее, верно?

– Да, я видел жестянку – эту баночку, или как вы там ее называете. Потом я пошел к своей Вайолет. Она так счастлива быть в Англии и вместе со своей милой мамой. А вот теперь…

Пит опять принялся рассуждать о супруге, и остановить его смог только Сэндпорт, когда разрешил ему вернуться к комнату – комнату Дали, – чтобы быть рядом с супругой. Он ушел, едва волоча ноги, хотя было видно, как ему хотелось убыстрить шаг.

Скорее для соблюдения формальностей Сэндпорт задал несколько вопросов и Эмми. После того как закончил делать записи в блокноте, он откинулся на спинку стула и обратился к Генри:

– Ну кажется, все, господин старший инспектор. Больше я пока что ничего сделать не могу. Только завтра, когда мы получим отчеты. Но, принимая во внимание, что леди была убита оральным способом, так сказать, приняв внутрь дозу «Улетайки», и я думаю, что вы поддерживаете эту версию, основным предметом для подозрений остается торт.

– Если говорить о предположениях, – осторожно начал Генри, – то я согласен с таким заключением. Хотя…

– Мадам Дюваль, – продолжил Сэндпорт, – забрала торт из магазина. Ее муж даже не видел его. Коробку никто не открывал, пока торт не оказался здесь. Наиболее разумной версией будет следующая. «Улетайку» ввели в марципановый домик после того, как торт попал в буфет на кухне. Мисс Долли вполне могла сделать это. Миссис Ван дер Ховен тоже имела такую возможность, пока ее супруг оставался в оранжерее. И еще, простите меня, вы или ваша жена тоже могли, – закончил он и неловко рассмеялся.

– А как насчет супругов Суошгеймер? – осведомился Генри.

– Полагаю, их можно даже не учитывать.

– Но в течение дня…