Текст книги "Двойной без сахара (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

Глава 50 «Мое ирландское счастье»

– Please make something special tonight honey pie I have a big surprise for you (Приготовь на вечер что-нибудь этакое медовый пирог у меня для тебя сюрприз)

Интересно, Шон когда-нибудь научится ставить в текстовых сообщениях знаки препинания? Как теперь понять, меня ли он назвал медовым пирожком или ему просто захотелось моего фирменного кексика на меду? Шон отключает телефон в Университете. Не уточнишь… Придется печь кекс. На всякий случай, чтобы не расстроить муженька после тяжелого рабочего дня.

Что за сюрприз? Только бы кролика не притащил. Или кошку – ему живности в квартире не хватает, хотя мы каждую пятницу до понедельника уезжаем к Мойре и Джеймс Джойс – и всю неделю пытаемся сбросить набранные за ее столом килограммы. Водить толком я так и не научилась, потому что машину мы оставляем возле дома Деклана – ив городе ходим пешком даже в дождь, на который я давно перестала обращать внимания. Как собственно и на количество продуктов в холодильнике. Главное, чтобы в шкафчике была овсянка…

Что же приготовить на ужин и желательно без похода в магазин? У меня на планшете неоконченная иллюстрация, с которой я не укладываюсь в обозначенный издательством срок. Первая книга с моими кроликами вышла в начале весны. На очереди кошечки и собачки…

Я вернулась к ноутбуку, чтобы погасить экран, и вспомнила, что так и не ответила на сообщение от девчонки, с которой мы вместе приехали в Калифорнию по «work&travel» уже, кажется, миллион лет назад… «Нет, это не муж. И он меня не обнимает. Он за меня держится. У него нога больная…»

Я перевела взгляд на часы – как не опоздать с ужином? Для начала закрыть бесполезный Вконтакте! Надо ж было промахнуться кнопкой и послать ссылку на статью про мою выставку вместо маминой лички на стену на всеобщее обозрение! Кому важно, тот и так узнает, что у меня все хорошо. Мисс Брукнэлл прислала поздравительное письмо еще до публикации фотографий с открытия. Я хотела сначала сухо поблагодарить, но потом попросила критики и получила длиннющий список того, что бы она подправила в моих работах. Теперь я отправляю Лиззи каждый рисунок – какое счастье, что мы обе счастливы в новых личных отношениях и потому оказались способны вернуться к прежнему общению «учитель-ученик».

Мое же учительство провалилось с треском. То есть к Рождеству я шарахнула папками с детскими работами по обеденному столу и сказала Шону, что завтра мой последний день в детской арт-студии.

– И что ты теперь будешь делать? – спросил Шон совершенно спокойно, будто заранее знал о моем решении.

– Рисовать! В Штатах говорят, что семья счастливая, только если жена в ней счастлива. Я на работе несчастна и денег эта работа тоже не приносит. Так что…

Шон отодвинул полупустую чашку и протянул ко мне руки – я вложила в его большие ладони дрожащие пальцы.

– А у нас говорят: хочешь, чтобы тебя похвалили – умри. Хочешь, чтобы поругали – женись.

– Шон, здесь нет твоей вины! Я сама согласилась на эту работу и честно отработала семестр, ни разу тебе не пожаловавшись на жизнь. А сейчас у меня на уме другое. Если я не смогу добиться успеха на новом поприще, я вернусь к преподаванию и покорно понесу свой крест.

– Что ты собираешься делать? – Шон повторил вопрос с возросшим недовольством.

– Это пока секрет.

Шон сжал мои пальцы:

– В семье не должно быть секретов.

– Тогда назови это сюрпризом и пожелай мне удачи.

– Я лучше промолчу. Я же ирландец!

А Джордж англичанин, ему секреты не претят. Когда мы получили приглашение на день рождения Элайзы. я впала в ступор и долго не могла понять, какого RSVP ждут от нас Вилтоны, хотя понимала, что Шон ухватится за любую возможность лишний раз увидеться с сыном. Я написала новую картину – теперь с двумя кроликами – Венди Дарлинг и Питером Пеном – и преподнесла в подарок имениннице. Элайза обрадовалась, но моим настоящим поклонником стал ее отец. Мистер Вилтон не мог, как обещал, купить мою первую картину, потому что всех кроликов я им подарила. Он предложил мне продолжить кроличью серию и выставить картины в книжной лавке его приятеля, где их могут приобрести посетители.

Я работала два месяца в те несколько утренних часов, которые были у меня до начала работы, и заметала все следы. Боясь провала, я попросила Джорджа держать выставку в тайне не только от Шона, но даже от Кары. Я почти поругалась с Шоном, заявив, что лечу в Лондон посмотреть мюзикл и получить вдохновение, потому что дети в студии высасывают из меня все соки. Он требовал оставить богемные замашки, если хочу жить с ним. А я, пытаясь удержать сердце в груди, бросила ему в лицо, что он обещал принять меня такой, какая я есть. Он ушел спать на диван и утром я не нашла его дома, но не стала звонить и вызвала такси. Если выставка выгорит, Шон простит меня. Если критики разнесут мои работы, он пожалеет меня. Я не сомневалась в нем, и все равно плакала в самолете, проклиная свою неуверенность и дурацкую конспирацию. Зачем Джордж устроил официальное открытие? Неужели нельзя было просто повесить картины, как мы с ним договорились? На что мистер Вилтон заявил, что я ничерта не смыслю в бизнесе и попросил рисовать дальше, чтобы ему было, что продавать. Вернулась я через день и в дверях аэропорта Корка столкнулась с Шоном.

– Джордж позвонил мне…

Почему же мужики не в состоянии держать язык за зубами!

– Я хотела сама рассказать дома, – расстроилась я, приняв букет роз.

– Он позвонил мне еще до твоего отъезда. Я разозлился на то, что ты скрыла от меня свои работы. Я ведь до последнего надеялся, что ты позовешь меня с собой.

 – Шон… – Я отвернулась от его поцелуя. Мне было стыдно.

– Думаешь, я отпустил бы тебя в Лондон одну? Я знал, что тебя встречает Джордж.

– На мюзикл я бы никогда и не поехала. Прости меня, Шон. Когда-нибудь я научусь верить в себя.

– Научись верить в меня. Не надо мне ничего доказывать – ив горе, и в радости я не разочаруюсь в тебе.

И вот я снова не могла сказать о договоре с издательством. Рекламный ход Джорджа сработал. Может, конечно, Шон давно все знает и просто подыгрывает мне. Пусть лучше будет именно так, но Шон все же не выдал длинный язык мистера Вилтона, потому что на его лице отразилась гремучая смесь удивления и гордости, когда он распечатал сверток с первой книгой с моими иллюстрациями. Над второй я работала уже в открытую – между мужем и женой не может быть секретов.

Мы не дотянули до года. Я подпала под влияние Брета Фланагана и пошла учить ирландский гэльский для поддержания ирландской культуры – пока записалась только на один курс, потому что на большее после работы не оставалось времени. И Шон тут же напомнил, что не крутит романы со студентками и не позволит мне дискредитировать себя перед коллегами. Пришлось написать родителям, чтобы получали скорее шенген. Хотя, конечно, для вида я посопротивлялась, но все мои доводы, что стоит подождать до лета, разбились об его железный аргумент:

– Какого черта начинать учить ирландский, если ты не выходишь замуж за ирландца и не остаешься с ним в Ирландии? Только не начинай про культуру…

Наверное, надо было ответить, что я мечтаю перевести песню, которую он, к большой радости Роберто, написал к седьмому октября. Я не запустила в него подушкой, наверное, потому, что Шон исполнил ее без аккомпанемента гитары. Или потому что уткнулась в эту подушку и разревелась, как дура – как влюбленная дура. Я не поняла ничего, кроме своего имени, но мне и не нужен был перевод – мне достаточно было видеть выражение лица Шона. К девятому ноября я написала пастораль с фотографии – Шон, Джеймс и Старый Капитан. Писала я ее после работы прямо в детской студии, где и спрятала холст до дня икс. Сейчас он висит в гостиной и служит мне своеобразной арт-терапией – я никогда не стану претендовать на ту часть сердца, которая отдана Джеймсу Вилтону. А оставшееся мне я не отдам никому. Пока, во всяком случае.

– Пришли фотку мужа, – получила я следующее сообщение от бывшей подружки.

– У меня в сети ничего нет. Извини.

Русская беспардонность! Фотография у меня есть только на рабочем столе в ноутбуке – мы на пороге университетской церкви. И в семейном альбоме мистера и миссис Шон Мур, копию которого я отдала родителям. В сети не должно быть ни одной фотографии. У меня муж профессор. Да и мне не стоит светиться, работодатели тоже проверяют профили соискателей в социальных сетях. Да и потом – все, кого действительно интересуют мои дела, спросят меня напрямую, а любители замочной скважины пусть идут лесом.

Родители смирились с отсутствием фотографий – на телефоне у меня лишь рабочие снимки. И вообще я жутко получаюсь на селфи – тип лица и уклад жизни не тот, чтобы светить его где ни попадя. Впрочем, живьем видеть Шона родители тоже не горели особым желанием. Языковой барьер давал о себе знать. Первая и последняя поездка в Питер закончилась отказом от любой русской еды, а я умоляла маму ограничиться картошкой и мясом. В крайнем случае – испечь блины. Но будущая теща решила, что раз не может с будущим зятем говорить, так будет его кормить – однако путь к сердцу Шона лежит не через желудок. Вернее, через него, но только если это шоколад. Кондитерские на Невском ему очень понравились – ради них Шон даже соглашался идти в музей, хотя я видела, что ничего прекрасно-туристического ему не надо. И из православных соборов он бежал, не успев зайти – ему нужна была скамья и тишина, и главное – уединение, которого в многомиллионном муравейнике он не находил. Единственным удавшимся вечером стало его собственное выступление. И мое – я не заметила, как заказала третий стакан «Харпа», но умудрилась не покраснеть под родительским взглядом.

– Свет, зачем тебе все это надо? Сколько можно находить себе непонятно кого? Сейчас-то зачем? Тебе понадобился еще один паспорт? – спросила меня мама почти что одними губами. В пабе было очень шумно, и скорее всего я прочитала вопрос в ее взгляде.

– Я не знаю, как сказать это по-русски. Но если ты не видишь ответ на моем лице, когда я рядом с Шоном, то перевод не поможет.

Я взяла полный стакан и отнесла его на сцену, чтобы поставить около стула, на котором сидел Шон. Осторожно, чтобы не толкнуть волынку. А потом вызвала родителям такси, а мы отправились смотреть, как разводят мосты.

– Мне стыдно, что я уснул на балете, – улыбнулся Шон, отнимая мои волосы у ночного ветра.

– Я тоже подремала, – соврала я, чтобы получить поцелуй.

Нет, я не расстроилась из-за того, что Шон не пришел в восторг от города на Неве. Я расстроилась из-за того, что заставила его торчать у родителей целых десять дней – он мыслями был в Корке, в университете и в нашей необустроенной квартире. Его внимания требовало столько незавершенных дел, а его заставляли смотреть «Лебединое озеро»… И в квартире родителей я видела его бегающий по стенам взгляд и готовилась закричать, как Мона – не смей здесь ничего трогать! Этот человек из другого мира, но и я не принадлежу больше миру своего детства – я тоже хочу поскорее повесить на крючок в новой кухне свой личный фартук, да и в доме покойной миссис Мур следует сделать хоть какую-то перестановку, чтобы с портретов не смотрели на меня слишком зло. Мне до безумия хочется почувствовать себя хоть где-то хозяйкой. Мне надоело быть в гостях. Столько лет это было моим перманентным состоянием.

 Время отсчитывала не кукушка, а дятел. Я металась между планшетом и кухней, иногда даже не снимая фартук. Ну почему сегодня? Мог бы с вечера спросить, есть ли у меня время на готовку? Я приняла бы за сюрприз приглашение в паб среди недели и желательно до девяти вечера, пока у них открыта кухня. Но с некоторых пор мы выбирались лишь в «Оливер Планкетт», когда там играл Деклан. И Шон на вистле… Это стало его музыкальной йогой для снятия стресса, а я предпочитала пиво… Правда, до дома доходила всегда сама.

Наконец я постелила на крохотный столик салфетку, поставила тарелки и решила принять душ, чтобы хоть наполовину заново родиться. Платье я надела лондонское. Оно символизировало собой полное воссоединение с Шоном. Оставалось достать свечи, чтобы сделать вечер по-настоящему необычным. Еще на их огне можно отогреть руки. Всякий раз, когда я начинала в доме кутаться в кофту при включенном отоплении, Шон предлагал перебраться в кампус Тринити Колледжа, где в общежитиях греются у обогревателя, потому что здания представляют собой архитектурную ценность и в них нельзя прокладывать трубы – и ванная там тоже одна на всех – и студентов, и профессоров, которым приходится в банном халате стоять в общей очереди. Но от этих шуток не становилось теплее – я только два лета провела в Ирландии и потому не готова была раздеваться даже в жаркие дни.

Все, я успела! В запасе целых десять минут, чтобы сесть и закрыть глаза. Я даже зевнула и увидела пустую руку. Где кольцо? Когда и где я сняла его – для работы или для готовки? Поиски в кухне не дали результатов. В ванной я тоже кольца не обнаружила. На рабочем столе? Под диванными подушками? Под горой эскизов…

– Здесь солдаты Кромвеля побывали? – Я даже не услышала, как Шон открыл и затворил дверь. – Или у тебя просто плохое настроение?

Я вылезла из-за спинки дивана и одернула платье.

– Я кольцо искала.

– Успешно?

Он ведь видел ответ на моем лице, а я на его – злорадную ухмылку. Шон поднял диванную подушку, чтобы бросить на нее сумку.

– Тогда и я сниму.

Он с трудом скрутил свое с пальца и направился к окну. У меня сердце остановилось – неужто выбросит? Но тут же выдохнула – у обоих едет после работы крыша, но, кажется, у меня сильнее. Шон положил кольцо в вазу с яблоками. Я поспешила забрать его оттуда, а то ведь не найдет потом, и… Наткнулась на свое кольцо. Оно лежало ровнехонько в его.

– Не мог сказать словами без пантомимы?! – бросила я ему в спину. Он уже снял пиджак и пошел повесить его в шкаф. – Я тоже устаю! И потому ничерта не помню!

– И даже про ужин? – послышалось из спальни.

– А у тебя насморк? Ты запахов не чувствуешь? – выкрикнула я, хотя в крохотной квартирке можно было оглохнуть и от шепота.

Шон вернулся в рубашке, но уже без галстука и с расстегнутыми верхними пуговицами.

– Я чувствую, что мне не особо рады. Вместо того, чтобы громить квартиру больше, чем ты уже сделала со своими книгами, могла бы не снимать кольца вообще.

– Оно мне мешает!

– Настолько, что ты не вспоминала о нем целых три дня?!

– Неправда!

– Правда! Я нашел его на полу и положил в яблоки.

– Почему ты мне не сказал?

– Все ждал, что ты спросишь: милый, ты не видел моего кольца?

– Твой сарказм ни к чему… – Я швырнула кольцо обратно в вазочку.

– Ни к чему хорошему не приведет. Если отношения определяются наличием на пальце кольца, то грош цена таким отношениям. Я не думала, что тебе это настолько принципиально, – добавила я, поняв, что дальше дверного проема Шон не пойдет. – Извини. Надеюсь, я все еще имею право узнать про сюрприз?

– А ты уже про него узнала. Разве тебя не удивил тот факт, что ты сумела приготовить ужин?

Я не сумела ничего ответить, не в силах отвести глаз от абсолютно серьезного лица Шона.

– Странная шутка, – попыталась я отшутиться полушепотом.

– Я не шучу. Мне осточертело приходить вот в такой дом, – он сделал рукой произвольный полукруг. А стараться и не стоило: он успел ткнуть и на диванные подушки на полу, и на стопки эскизной бумаги, и, черт возьми, огрызок яблока – брала вслепую и потому не заметила кольцо. Да, чистотой квартира не сияла.

– Я завтра все уберу, обещаю.

– Завтра ты идешь на свой несчастный курс. На него у тебя есть время, а провести со мной лишний час – много чести!

– Шон, я сдам проект и станет легче.

– Ты возьмешь новый! Может, у Джорджа и были благие намерения, но в итоге он разрушил мою семью.

Кажется, кто-то переработал. Похоже, у него был тяжелый день и досталось мне. Великовозрастные дети хуже моих маленьких учеников. Как бы не перестать улыбаться в ответ.

– Шон, давай ужинать. Я старалась…

– Знаешь, я тоже стараюсь на работе, только я перестал понимать ради чего… У тебя своя жизнь, у меня своя. Где точки соприкосновения? Только общая кровать? В которую мы приходим в разное время.

Чего же его понесло сегодня?

– Шон, ты не лекцию читаешь! Говори прямо, что ты хочешь.

– Я хочу семью, а ты хочешь книжки, вот и весь ответ.

– Шон, у нас семья…

– У нас общая фамилия, но у нас не семья. И ты прекрасно знаешь это. Ты выгоняешь меня каждое утро и злишься, что я прихожу слишком рано. Ты променяла меня на своих кроликов. Как я должен себя чувствовать?

 – Шон, у тебя температура? Чего ты несешь? Я тебе ж ни слова не сказала, когда ты добавил еще один курс.

– Да ты рада была б, если бы я добавил три! – теперь закричал он.

– Тебя это более чем устраивает! Но, прости, больше окон в расписании нет. Но я могу играть в пабе чаще, чем два раза в месяц, раз я тебе настолько не нужен!

Попала вожжа под хвост! Но как же трудно держать уши закрытыми!

– Шон, я скоро все закончу. И будет по-старому…

– Вот именно, все по-старому! – Господи, где я опять ошиблась с выбором слова? Лучше б перешла на гэльский, там я знаю всего три слова, не ошибешься! – А я хочу по-новому! Я не для того на тебе женился, чтобы постоянно видеть твою спину!

– Хватит! – Да, моему терпению пришел конец! – Три дня я с тобой, даже без телефона! Совесть надо иметь! Для этого четыре дня я пашу, как проклятая, и ты смеешь предъявлять мне претензии?!

– Для этого! – передразнил меня Шон. – Для этого тебе не надо пахать, как проклятой. У женщины в семье иное предназначение. Увы, природа избрала для этого вас. Потому мужчинам ничего не остается, как зарабатывать деньги, и я с этим справляюсь на данный момент. Я разрешил тебе заниматься рисунком для удовольствия. Не смей только говорить, что ты делаешь это, потому что тебе жрать нечего. И вот удовольствие от работы ты поставила выше желания быть мне женой! Странно ждать от меня одобрения подобного выбора, не находишь?

– Я нахожу, что ты несешь чушь! Не смей говорить, что ты не накормлен и у тебя утром нет чистой рубашки! Я и подумать не могла, что изысканный ужин для тебя важнее книги, на которой указана твоя фамилия. Знаешь, дорогой, огласи весь список недовольства мной… Пожалуйста.

Увы, Шон не поймет шутки. Мы выросли на разных фильмах. Да и шутками тут, похоже, больше не пахнет…

– Без проблем, – Шон так и не отошел от дверного косяка. – Возьми у меня в сумке синюю папку. Там полный список. Почитаешь, если у тебя будет свободная минутка. Если это вообще тебе интересно.

Я даже рот открыла. Но мысли не воплощались в слова. Может, к обоюдному счастью. У моего профессора, похоже, окончательно снесло крышу. А мы еще и год не состоим в официальном браке.

– Очень интересно!

Боже, у меня еще никогда так не дрожали руки. Иджит! Я вытащила папку, раскрыла ее и замерла – в ней лежал лист с логотипом Стэнфордского университета.

– Что это? – я была не в состоянии прочесть размещенный под ним текст.

– Весенний семестр я учу калифорнийских студентов истории традиционной музыки в качестве приглашенного профессора, – донеслись до меня из дверного проема тихие слова. – Посмотри, что под ним.

Я с трудом разлепила листы короткими ногтями. Распечатка билетов на январь.

– Надеюсь, норвежцы не разобьют волынку, – в голос Шона вернулись задорные нотки. – Погостим у Вилтонов немного после дня рождения, потому что я пропущу летнюю встречу с Джеймсом.

Я отбросила папку.

– У тебя это письмо на руках больше месяца. Почему ты молчал?!

– Во-первых, мою жену мои успехи не интересуют, а во-вторых, письмо пришло после овуляции. Смысла не имело показывать его.

– Что?

Да отлепись ты уже от стены, иджит!

– Я выполнил условие. Теперь дело за тобой.

– Какое условие?

Я так тоже заработаю седые виски!

– Ты сказала, что отказываешься рожать в Ирландии, в Англии, в России. Только в Штатах. В январе как раз пойдет пятый месяц. Самое безопасное время для перелетов. И я даже успею вернуться в Корк на осенний семестр. Я все просчитал.

Я нашла диванную подушку. Правда ту, что лежала на полу.

– Я ведь не это имела в виду… Шон, – я подняла глаза на застрявшую в дверном проеме статую. – Ты для этого меняешь дворец на стэнфордские конюшни?

– Да, для этого. Я хочу ребенка. Я хочу двух детей, но не обещаю, что во второй раз будет Калифорния. Я посылал запросы в столько разных мест. И я не надеялся, что мне ответят из Стэнфорда. Хотя понятно, только дети богатеньких родителей могут позволить себе учить никому не нужные вещи.

Я посчитала месяцы. Времени впритык…

– А если с первого раза не получится?

– Лана, ты совсем не веришь в своего мужа? Хоть что-то в жизни у меня должно получиться с первого раза?

Я попыталась встать, но не смогла. Колени дрожали, да и не только они.

– А я могу проводить экскурсии по их музею. Я и в творчестве Родена разбираюсь. Я не зря в России училась… Правда, это по воскресеньям, но ты можешь играть в это время в футбол…

– Лана…

Но я уже не могла остановиться.

– А еще в Стэнфорде на родах могут присутствовать студенты. Я уверена, что ты не сумеешь отказать коллегам.

– Откажу, не переживай. Только это тебя волнует?

– Нет. я встать не могу. Дай мне руку, пожалуйста. Мы же не будем делать ребенка на полу.

Шон подтянул меня вверх.

– У меня жена приготовила замечательный ужин. Я безумно голодный. Я так нервничал сегодня, что совершенно не мог есть в обед.

– Наверное, готовил всю эту речь, иджит! – Я ударила его в плечо. И достаточно ощутимо. – Я временами тебя ненавижу.

– Мне просто нравится, когда ты злишься. Ты такая красивая сейчас… Что мне хочется опять одеть тебе на палец кольцо.

 Шон нагнулся к вазочке, и мы вновь обменялись кольцами.

– А теперь вы можете поцеловать невесту, – пробубнил он гнусаво.

Однако я решила пожалеть его второе плечо и сомкнула руки на его шее, давя в себе желание придушить. Надо учиться терпению. Оно мне ох как пригодится с детьми Шона Мура, если они унаследуют хотя бы половину упрямства отца. Это мое ирландское счастье!

КОНЕЦ