Текст книги "Двойной без сахара (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)
Глава 42 «Последняя ночь в Дублине»
– I Vale! Ojala que llueva cafe…
– Что он спел? – спросил Шон, проводив приятеля взглядом. Через открытую дверь кофейни мы видели, как Роберто отстегнул велосипед от столба и, махнув нам рукой, укатил.
– Он надеется, что пойдет кофейный дождь, а остальные слова я не поняла. У него жуткий барселонский акцент. Не для моих калифорнийских ушей, – попыталась я не смотреть ни на Шона, ни в телефон, где в Ютубе на паузе стояла запись с концерта группы Роберто и Сэма.
С Сэмом я еще не познакомилась, а Роберто произвел приятное впечатление. Чуть ниже Шона, до боли худой, с коротко подстриженной курчавой черной копной волос и яркими живыми глазами. Узнав, что я из Калифорнии и чуть говорю по-испански, он тут же перешел на родной язык, хотя только по внешности можно было угадать, что парень не местный. Мы встретились в кафе. Он сидел у дальней стены над пустой чашкой, и тут же подскочил, чтобы уступить мне место. Столиков на троих здесь не было, да и разнополых пар тоже не наблюдалось. Только в очереди за кофе стояла женщина явно за стаканчиком на вынос. Шон сделал заказ и вернулся к нам, сурово взглянув на Роберто, который, присев на спинке моего кресла, показывал мне запись из паба. Из-за громкоголосых молодых людей пришлось припасть к телефону ухом – музыку я с трудом, но расслышала, а песня была на гэльском. Красиво и, видимо, про любовь, судя по выражению глаз исполнителя и таинственной улыбке Роберто. За секунду до возвращения Шона он открыл мне секрет авторства сего музыкального шедевра.
– Почему не рассказал, что ко всему прочему пишешь песни? – спросила я, чтобы нарушить неловкую тишину, воцарившуюся над нашим столиком после ухода Роберто, словно мы схватили с соседнего диванчика по подушке и закусили ее.
– Просто мы с тобой еще мало знакомы, – выдал Шон через секунд двадцать привычный ответ.
– Так что еще мне предстоит узнать о тебе? – дополнила я вопрос, стараясь смягчить рвущиеся наружу грубые нотки, созвучные его ответу.
– Больше ничего не узнаешь, если улетишь завтра в Лондон.
Решил, значит, интриговать, за два часа дороги поняв, что решение мое окончательное и обжалованию не подлежит. Жаль, песня шикарная. Хотелось похвалить, но раз слова Роберто приняты в штыки, настаивать не буду. Ты у нас не пытаешься производить впечатление, потому что знаешь, что тебя похвалят другие, и будто случайно сводишь меня с этими людьми. Тонкая игра, да белые нитки следовало б сменить на изумрудные, чтобы не так в глаза бросались.
– Добавила в избранное, буду слушать на досуге. И знакомым советовать, – проговорила я, не выдержав его тяжелый взгляд. – О, спасибо… – сказала я уже мужчине, принесшему долгожданный кофе. С сердечками, черт его дери, и я не удержалась от комментария. Правда, произнесла почти шепотом: – Он полчаса сердечки рисовал?
– Когда люди приходят в кафе, они стремятся как можно дольше побыть на расстоянии вытянутой руки, смотря друг другу в глаза. Кофе – это не фаст-фуд, это общение, и именно поэтому сердечки на пенке рисуются так долго.
– Шон, уверена, на твоих лекциях студенты не засыпали. А я усну и с кофе, если ты будешь на все мои вопросы отмалчиваться.
– Ты сама попросила меня больше не говорить про Кару.
– Про нее можешь молчать. Говори про песню.
– Эта песня – моя попытка удержать Кару. Провальная. А песня, как ни странно, у публики уже столько лет пользуется популярностью. Наверное, потому что Роб великолепный гитарист, а гэльского никто не понимает.
– А, может, просто Кара – дура? – выдала я, коснувшись губами обжигающей сердечной пенки.
– Тогда не будь дурой ты.
Я уже дура, раз не в состоянии удержать язык за зубами. Шон Мур вывернет наизнанку любую мою фразу. Это его родной язык, а я не в состоянии объяснить по-английски элементарных вещей – я осталась с ним так надолго случайно, а не потому что меня послали ему небеса, как второй шанс. Шону просто надоело ждать чуда, и он ухватился за меня в надежде самостоятельно вырастить из гадкого утенка лебедя, но я умру в его клетке и дрожащими руками никогда не попаду ключом в замок – я не смогу обидеть его уходом, как не смогла когда-то Сильвия уйти от Эдварда, переломав столько жизней своей нерешительностью, враньем и молчанием. Мою жизнь в том числе. Но я не продолжу эту череду, не стану новой «карой» Шона.
– Я не понимаю гэльского, – попыталась отшутиться я и ткнула ложкой в принесенный задолго до кофе морковный торт. Такой огромный кусок мне не осилить. Наверное, он отрезан таким большим в надежде, что его съедят вдвоем. Нет, нет, нет… Никакой бариста, сколько бы сердечек ни вывел на пенке моего кофе, не заставит меня протянуть ко рту Шона ложку. У него в кармане ключ от пустой сейчас квартиры, которая в трех шагах отсюда. Как в дешевом кино или глупом подростковом романе. Нет и еще раз нет. Я не буду настолько дурой.
– Выпей уже кофе и съешь наконец торт. В пять часов музеи закроются! Здесь до Дублинии пятнадцать минут бодрым шагом. Давай хоть ее посмотреть успеем, а?
– А что там? – почти перебила я в страхе, что Шон уже научился читать мои мысли.
– Викинги. Их мы любим, в отличие от англичан. Наверное, потому что в каждом из нас течет их кровь. Викинги ирландских женщин любили, раз променяли на них родину и разбой, а англичане только насиловали, а их детей приносили потом в жертву в своих дьявольских сектах. Одна, кстати, находится неподалеку – это был закрытый английский клуб в подвале церкви, который носил название «Ад», легко догадаться почему.
– Ты на всех лекциях страшилки рассказывал?
– Ты хочешь узнать Дублин или меня? Я не интересен даже самому себе. Я даже не способен стать знаменитым алкоголиком, как Волосатый Лимон, хотя умею пить и совсем не умею бриться, и давно бросил офисную работу…
– Чего замолчал?
– Жду, когда ты поделишься тортом.
Черт бы побрал вас, профессор! И я протянула ему кусочек тортика на ложке, стараясь держать руку в монументальной неподвижности.
– Лимоном его прозвали за желтый цвет лица. В конце жизни печень у бедняги не выдержала обильных возлияний. И все равно он сохранил радушный вид и развлекал случайных прохожих. Его знал каждый дублинец, но когда пропойца умер, никто не смог назвать его настоящего имени, так и похоронили с двумя буквами на могильном камне – «Эйч» и «Эл» вместо «Волосатого Лимона». И паб назвали в его честь, а в мою не назовут ничего, когда я сопьюсь окончательно, – и Шон отхлебнул кофе.
Чего мистер Мур добивается? Жалости? Он пожалел меня, и теперь я обязана ответить ему взаимностью? Взаимной жалостью! Я могла бы ответить ему восхищением – за игру на волынке, за песню, за… Да просто за то, что он поставил меня выше семьи, заткнул уши на вопли Моны и прыгнул в машину… Да, великолепный набор, чтобы екнуло сердце. Но не у меня. Минутная слабость может обернуться катастрофой, которой поделилась со мной Сильвия. Ей хотя бы было восемнадцать! А я на десять лет старше и уже знаю, как плохо может быть в постели с мужчиной, даже если ты благодарна ему за паспорт. А тут я даже не буду знать, за что благодарить… Нет, Шон, нет…
– Лучше пиши песни, – и тут я пожалела, что не в силах на английском обыграть русские «не пей, а пой», потому речь Шона прекрасна, а моя до безумия бедна, как и мысли. Мысль в голове осталась лишь одна – как уйти, не ранив Шона больше, чем я уже нечаянно ранила.
– Я не умею играть на гитаре. Роб тогда только приехал, ему и восемнадцати, кажется, не было, а какая у него уже была сильная гитара, испанская школа… Он научил меня паре аккордов, они и составили мелодию. Слова я специально писал на ирландском, чтобы Каре сложно было придраться к рифмам, а она в это время уже придиралась ко всему. За пару недель до ее дня рождения я проснулся с сознанием того, что в мою любовь больше не верят, она утонула в быте и вечной нехватке денег. Какой подарок я бы ни купил, Кара отругает меня за лишние траты, и я решил написать песню. Одолжил у Роба гитару на один день и разбудил Кару музыкой. Она швырнула в меня подушкой и сказала, что хотя бы в этот день, один раз в году, она хотела выспаться. Потом разревелась и крикнула, что терпеть не может гэльский. И заодно то, что у меня нет голоса, чтобы петь баллады… Через неделю она собрала вещи и ушла. И я отдал песню Робу, когда тот попросил написать что-то для него. Периодически он снова просит, но я больше ничего не пишу. Только переписываю чужие песни, чужие чувства и завидую чужому счастью. Наверное, проклятье фейри все же существует.
– Пойдем лучше к викингам! – вскочила я и уже стоя допила последнюю каплю кофе.
Шон тут же поднялся, точно ждал от меня приглашения и нес бред от безысходности, чтобы его ускорить. Я тоже спешила уйти с этих улиц. В Корке дневная чистота резко контрастировала с массовой обветшалостью зданий. В Дублине к ней добавилась грязь и торговые развалы со всякой китайской всячиной, сделавшие проход по узкому тротуару невозможным. Мы пошли по проезжей части, уступая иногда дорогу одинокой машине или пустому экипажу, и я пару раз чуть не вляпалась в оставленные лошадьми кучи – целые и размазанные по асфальту колесами.
Меня мутило от вони, слишком крепкого кофе и близости плеча Шона. Он держал меня за руку и тянул вперед, заставляя практиковаться в спортивной ходьбе, и мы довольно быстро выбрались в центральный район с офисами, спрятанными в старых зданиях. Улицы стали шире, хотя и остались пустынными, словно были предназначены для романтических прогулок. Наконец впереди показалась серая церковь – вернее две, соединенные аркой-переходом. В левом крыле располагался музей викингов. Мы долго стояли на светофоре. Наверное, и они в Дублине запрограммированы для влюбленных парочек, и с каждой минутой я чувствовала себя все более и более не в своей тарелке. Шон улыбался с такой теплотой, что хотелось скинуть кофту, и я боялась раскрыть рот.
Я не понимаю, что говорить, и он уж точно не понимает, что я хочу ему сказать. Лучше погрузиться в музейную тишину, где притушенный свет не режет воспаленные от наворачивающихся слез глаза. Редкие посетители не заставляли Шона разжимать пальцы. Он вел меня от экспоната к экспонату, как ребенка, и шепотом зачитывал таблички, хотя порой из его рта вылетало много больше слов, чем уместилось на стендах. Однако лучше бы он приберег их для племянников. В моей голове знания не задерживались, их вытесняла раздувшаяся жуткой жабой мысль, что пусть в нас обоих течет кровь викингов, у нас все равно слишком мало точек соприкосновения, и если я прекрасно понимала его желание затащить меня в постель, то мотивы поднять отношения на серьезный уровень оставались мне непонятны. От них веяло безысходностью, будто он отчаялся найти себе достойную пару и берет то, что само пришло в руки. Только не знает, что меня в них жестоко толкнули, и как бы Шон ни был хорош, я не хочу быть синицей в его руках, пусть эти руки и кажутся самыми надежными из всех тех, в которых я побывала.
У меня развилась клаустрофобия рядом с ним в темных переходах музея – так чувствовали, небось, себя ирландские поселянки подле бородатых пришельцев из-за моря, хотя и их собственных мужчин можно было испугаться. Я сняла с манекена наряд ирландского короля и мысленно одела на Шона. В плечах он пришелся ему в пору – видимо, главным развлечением на ферме было плавание в озере. Портить шлемом так хорошо лежащую нынче волну не хотелось – лучше бы Шон оставался в рваных джинсах и с муравейником на голове – нынешний королевский вид не портили даже седые виски. Шон умел пользоваться своей внешностью – у него на курсе явно доминировали студентки. Так почему же он до сих пор один? Пусть в деревне над ним тяготеет родительское преступление, но в университете он мог бы любую поманить пальцем, и деньги были бы последним, о чем она бы его спросила. Тем более у него имеется наследство. Почему он один? И почему он выбрал меня? Может, я похожа на Кару, которую он до сих пор безумно любит. Может, он ездит в Лондон к ней? Может, она не забыла первую любовь, просто выбрала стабильность с другим мужчиной, и теперь встречается с ним раз в полгода ради пары страстных ночей и общих воспоминаний? И, может, Шон сейчас ищет для себя ту, кто закроет глаза на его любовь на стороне. А это может сделать только та, кто в него не влюблена. И та, у которой в шкафу довольно своих скелетов. Точно! Как же я раньше не догадалась…
Шон вернулся от Кары с твердым намерением устроить наконец свою жизнь. Быть может, он вновь предложил ей вернуться к нему, и в этот раз она не просто отказала, а предложила ему решение – в виде меня, вот Шон и не запил. У него имелся план, и он ему четко следовал с переменным успехом, и сейчас ему до ужаса досадно, что все рухнуло. Лучше бы он раскрыл передо мной карты и принял проигрыш достойно. Иначе я не смогу его уважать. Нельзя играть жизнью другого человека в угоду своей. Нельзя. За это жестоко платишь. Может, ты, Шон Мур, и послан мне карой за то, что я сделала с Полом Доналом ради меркантильных целей, но я буду сопротивляться судьбе. Я найду силы уйти от прошлого, не обернувшись. Завтра я без сожаления расцеплю наши руки, а сейчас пустое бороться с ветряной мельницей.
– Смотри под ноги!
Я встала, как вкопанная, не особо понимая, как на этой лужайке могут быть лошадиные сюрпризы. Но под ногами оказалась железная плита, затесавшаяся среди серых камней дорожки.
– Внизу поселение викингов. Его почти полностью отрыли и мечтали открыть для публики, но местной администрации приспичило именно здесь построить свои офисы. Были массовые протесты жителей, целые демонстрации, но бессмертные боги никогда не слышат молитв бедняков. Все, что могли, археологи вытащили, остальное пришлось зарыть. Но в память отчеканили плиты и установили на местах, в которых нашли больше всего остатков еды, керамики, оружия… А вот там и сидят эти монстры, самое ненавидимое здание в городе.
Высотный монстр из бетона и стекла производил удручающее впечатление, уродуя городской пейзаж с приземистыми старыми домами. Перед новостроем отлили в бетоне амфитеатр, но в нем, если верить Шону, никто не желает проводить досуг. Дублинцы теперь отдыхают перед ненавидимым ими прежде зданием – замком, в котором раньше размещалась английская администрация, а теперь там ползает ирландская змея, единственная на весь остров. Если включить воображение, то на лужайке можно увидеть змеиные кольца. Мы не стали мешать отдыхающим. Им было тепло, они почти что загорали под теплым летним солнышком. Мы уселись на каменной мостовой спиной к серому зданию, где старинной оставалась лишь круглая башня, а остальная пристройка чем-то напомнила мне университет Корка. Может, не мне одной, вот Шон и отвернулся. У него оказалась припасена в заднем кармане джинсов шоколадка. Я скинула на минуту кофту, но тут же оделась, поймав спиной ветерок и руку Шона.
– Ешь здесь, а то в центре у тебя отберут шоколад чайки.
– Шутишь?
– Я с тобой не шучу. Дублинские чайки самые наглые чайки в мире. По крайней мере в Ирландии точно. Мне бы очень хотелось одолжить у них немного наглости и задать вопрос…
Я похолодела окончательно и не отказалась бы сейчас от куртки.
– Как насчет напиться вечером?
Надо бы переспросить, да вряд ли я ослышалась…
– Я серьезно. В последний вечер в Ирландии нельзя оставаться трезвой. Фейри разозлятся на тебя за несоблюдение традиций. Особенно, когда они сделали все, чтобы сошлись звезды. Пешком до дома. И тут на задворках нет пьяных американских тинейджеров. Ты молча соглашаешься, да?
– Я подбираю новые слова, чтобы сказать, что больше не пью. Ни с тобой, ни без тебя. Кажется, мы это уже обсудили… В Корке.
– Полторы пинты, две… Может, три, не больше… Обещаю, никакого виски.
– Шон, тебе так хочется напиться? – Я хотела добавить, ты столько держался. Почти ведь месяц! Зачем приниматься за старое? Но не успела, он схватил меня за плечи и встряхнул.
– Мне хочется потанцевать с тобой, мне хочется чувствовать твое тело рядом со своим, мне хочется сорвать с твоих губ хотя бы пьяный поцелуй… Напьюсь я завтра, когда ты улетишь. А сегодня мне хочется думать, что это такой вот свободный от детей вечер…
Детей… Ты ведь реально мечтаешь о собственных детях. Тебе осточертело одалживать их у сестер.
– Завтра тебе придется чуть-чуть поиграть в маму, ладно? – Хорошо, что я успела проглотить последний ломтик шоколадки. – Я не хотел расстраивать тебя с самого утра. Я не планировал это, честно, просто не смог отказать Терри. Я позвонил ему спросить, стоит ли мне заезжать к сестре. Он ответил, что его дура никак не может перебеситься.
– И что?
– Ничего. Йона решила посидеть немного дома. Терри взял отпуск, чтобы вытащить куда-то сыновей. Они планировали покататься на велосипедах. Да, Лана, Эйдан спокойно крутит педали! Но Йону срочно вызвали на работу, а ехать с дочерью на велосипеде Терри не хочет. Эйдан с Майклом жутко расстроились. Терри хотел скинуть их мне в тайне от жены, но, узнав, что я не один, предложил взять Грейс. Не смотри на меня так. Мы пойдем и в Тринити Колледж, и даже в штаб-квартиру нашего восстания. Она чудный ребенок. В полтора года они все такие – маленькие фейри. Ну, ты обиделась? Я этого очень боялся. Если не хочешь ребенка, я отпущу тебя на целый день и вечером встречу, чтобы отвезти в аэропорт.
– Нет, что ты! Я не брошу тебя одного с маленькой фейри. Ты что… Спасибо, что предупредил. Тогда нам не стоит пить даже одной пинты.
– Ты что, это ж для храбрости. Лана, – Шон припал лбом к моему лбу. – Я не смею просить у тебя ночь. Ты сделала выбор. Я не имею на нее права. Но дай мне этот вечер. Я заткнусь и буду танцевать с тобой, – переиначил он слова старой песни, которую знала даже я. – Согласна? – И, не дожидаясь ответа, поставил меня на ноги. – Пойдем в собор Святого Патрика. Если посмотреть в глаза Джонатану Свифту, который довольно долго управлял им, можно излечиться от сумасшествия. А я действительно схожу с ума рядом с тобой… Но ты ведь пришла не в английский Бедлам, чтобы посмеяться над умалишенным. Свифт потратил состояние, чтобы открыть в Дублине больницу, где бы возвращали умалишенным ум. Верни мне его хоть на этот день. Хотя нет, забери… Чтобы я не думал про завтрашний вечер. Сожми мою руку как прежде, когда я думал, что ты хочешь, чтобы я обнял тебя. Пожалуйста. Что тебе стоит?
Его «пожалуйста» прозвучало совсем не просьбой. В его взгляде прочитался такой, казалось, уже давний разговор в пабе после жуткого спектакля. С меня требовали плату за заботу и участие, за экскурсии и вкусный кофе… Пальцев одной руки будет достаточно, чтобы пересчитать наш секс, а теперь почти неделю он бегает за мной собачкой в надежде получить хоть жалкую кость. Неужели я думала, что уеду, не заплатив? Не получится. Своим молчанием я только вынуждаю его называть вещи своими именами, а имена у них довольно грубые.
– Спасибо, – сказал Шон, поймав мои руки у своих плеч. Глупая, он не будет целоваться на людях. Ему не шестнадцать и Дублин не Париж.
После знаменитого собора мы съели по «фиш-знд-чипс» и ушли с оживленных туристических улочек на набережную. Здесь не было ни броских лавок, ни народа. Редко приходилось сторониться, чтобы пропустить кого-то, и мы шли ровно, как солдаты на марше, и наконец завернули в паб, музыка из которого рвала барабанные перепонки. К моему великому удивлению, внутри она из шума превратилась в мелодию и перестала раздражать. Здесь не только свободных столиков не оказалось, но и места стоять. Музыканты играли рок, и народа набилось, как на настоящий концерт. Я боялась пить пиво, потому что то и дело меня толкали в спину, правда, тут же извинялись. Шон чувствовал себя с пивом спокойно – желание поскорее напиться пересилило здравый смысл, но Господин Великий Случай опрокинул на него второй стакан, когда впереди стоящий парень неожиданно повернулся и поддал ему под локоть.
– Извини, приятель…
Парень судорожно глотал воздух, ища слова, чтобы извиниться, но Шон смотрел лишь на мокрое пятно, растекшееся по груди и животу и свои мокрые руки.
– Извини, – повторил парень, так и не отыскав других слов. – Я куплю тебе новую пинту. Подожди. Я мигом.
– Не надо, – остановил его Шон. – Я в порядке. Высохну…
– Я пиво куплю. Давай, – И он вырвал у Шона полупустой стакан. – Не двигайся только с этого места. Договорились?
Прошла минута, две, три… Сменилась вторая песня. Я протянула Шону свой стакан. Пить не хотелось. С ним лучше быть трезвой, чем бы и где этот вечер ни закончился.
– Это твое пиво. Я дождусь своего.
– Час будешь ждать?
Неужто не понимает, что его надрали? Так еще и его пиво забрали. Детский сад просто!
– Лана, во всем нужно иметь терпение. Пиво должно отстояться.
Я кивнула, говорить тут не о чем.
– Держи! – Парень вынырнул из толпы прямо на нас. – Это за пролитое пиво, а это за мокрый джемпер, – Он протянул Шону два стакана. – Ты зла не держи. Я ведь не специально толкнул.
– Похоже, фейри явно хотят, чтобы я напился.
Нет, твои фейри хотят другого! Я допила, что оставалось у меня и вырвала у Шона второй стакан, чуть снова не окатив пивом – на этот раз было б с ног до головы. Пиво горькое, но я выдержу. Мне без пива сегодня нельзя. Последний вечер в Ирландии. Последний вечер с Шоном. И по-трезвому я не хочу его с ним проводить.
Шон просунул руку в толпу и умудрился дотянуться до барной стойки, чтобы оставить там мой пустой стакан. Теперь он мог положить руку мне на талию. Танцевать рок-н-ролл с пивом не могут даже ирландцы, но история научила их танцевать только ногами, и ими Шон владел замечательно. Я попыталась высвободить ногу из плена его коленок и не смогла. Только стакан, прижатый к носу, еще спасал от его губ. Руки по правилам ирландский танцев, Шон обязан был держать по швам, но он нарушал все правила, измеряя ладонью температуру моей спины. Где зоркие английские блюстители порядка – ирландцы не должны танцевать, им это запрещено законом. Этот паб не лучше хлева, где ирландцы в тайне от поработителей устраивали танцевальные вечера, на которых двигаться позволялось только ногам, а тело, видимое в окно, должно было оставаться неподвижным, будто его владельцы мирно беседуют. Мое тоже сейчас окаменело, и по его каменному желобу текло пиво и горячий пот. В кофте сделалось безумно жарко, но куда ее деть – в толпе и шагу не сделать, да и исчезни сейчас все эти люди магией фейри, я так и останусь впечатанной в тело Шона.
– Еще по одной? – спросил он, выуживая из моих рук пустой стакан. Я кивнула. Только бы ушел и подольше не возвращался. Я хоть кофту сниму и повяжу на пояс
– отодвину его тело хотя бы на расстояние шерстяного узла! В этот раз пиво оказалось ледяным, и я пила его слишком жадно, а потом, когда уже не лезло, сглатывала осевшую пену пузырек за пузырьком, чтобы отдалить время танца.
– Держи! – Шон поменял мой пустой стакан на свой полный и снова ушел. Я попыталась сосчитать выпитое и не сумела. Нужно срочно в туалет и умыться, иначе мне захочется снять и футболку. Я попросила Шона подержать стакан и пошла искать, где тут живет «джек». Хорошо, что столько народу. Пробираясь сквозь толпу, я безнаказанно могла хвататься за чужие спины, они помогли мне дойти до туалета относительно ровно. Вернее – не упав. Я намочила даже волосы, но умывание не шибко помогло. Меня вело. Беспощадно.
Я с трудом отыскала Шона и протянула руку за стаканом, который оказался наполовину пуст, но не стала спрашивать, кто из него пил: я или он. Его пинта опустилась почти до самого дна. Я сделала глоток, два, три и вдруг поняла, что если проглочу следующий, случится катастрофа. Пришлось закашляться и незаметно выплюнуть пиво сначала в руку, а потом с руки стряхнуть на спину соседа. Я ткнула стаканом в грудь Шона, но он не принял его, только накрыл мои пальцы и поймал мой падающий лоб своим.
– No no по по, I don’t drink it по more, – то ли сказал он, то ли пропел. Нет, он точно пел… Не подпевал толпе, а выдал что-то свое. Может, действительно свое. Возможно, он писал и веселые песенки, только не было повода ими поделиться, а сейчас я как раз стою его шуток: – I’m tired of wakin' up on the floor. No, thank you, please, It only makes me sneeze And then it makes it hard to find the door… (Нет, нет, нет, нет, я больше этого не пью. Я устал просыпаться на полу. Пожалуйста, не надо. У меня развилась аллергия. И вообще я потом с трудом нахожу выход…)
И мы действительно каким-то образом оказались у двери, и в моей руке уже не было пивного стакана.
– Ринго поет ее лучше, – выдохнул Шон, чтобы вдохнуть холодный воздух с реки.
Нет, ну для мистера Старра он явно ничего не писал. Я совсем по-дурацки улыбнулась и привалилась к плечу Шона. Только оно вдруг стало слишком твердым. Я схватилась за него рукой и оцарапалась о камень. Черт! Стена.
– Так, не падать! – Шон придавил меня к стене коленкой. Она оказалась прямо на уровне живота. Как же больно… Идиот! Я ухватилась за коленку обеими руками и попыталась оттолкнуть его от себя. И Шон действительно чуть не упал, потому что в тот момент завязывал шнурок, но это я заметила уже с опозданием. Он опустил на мостовую ногу, а потом опустился ко мне, потому что без его коленки я оказалась сидящей на тротуаре. Шон поставил меня на ноги.
– Идти можешь? – Я отрицательно мотнула головой и вновь потеряла под ногами опору, но зато отыскала шею.
– Что ты делаешь? – хотела крикнуть я, но не сумела. Боялась напугать, Шон и так чуть не оступился, не рассчитав верно соотношение моего веса к количеству пинт, булькающих в его животе. Мне бы слезть, но руки намертво сплелись на его загривке. Точнее пальцы еще шевелились, пытаясь отыскать хоть один длинный волосок, а когда находили, я упрямо пыталась накрутить его на палец. Шон молчал, хотя я явно причиняла ему боль. Он заглушал ее продолжением песни Ринго. Хорошо, что он действительно больше не курит, а кокаин, надеюсь, был только в жизни Битлов, но не его. На улице было пусто. Даже не все фонари нам служили. Что за задворки – разве так мы пришли сюда из кофейни?
– Я сама, – пролепетала я, когда Шон в очередной раз оступился.
Он с радостью избавился от ноши – сколько времени он меня нес? От ветра я даже протрезветь успела. Немного.
– Я сам, – улыбнулся он на мои жалкие попытки развязать связанные вокруг талии рукава кофты. Он встряхнул ее и помог мне одеться. Интересно, как часто он так вот волок Кару домой? Понятно, почему у них никогда не хватало денег. Самоутверждение в восемнадцать лет не самое лучшее начало самостоятельной жизни.
Мой же самостоятельный путь закончился примерно через пять шагов, потому что Шон поил меня не для того, чтобы идти рядом незнакомым прохожим. Он притягивал меня к себе настолько сильно, но мостовая под ногами давала крен. Я старалась идти ровно, но спотыкалась о его ботинки. Когда же кончится эта нескончаемая мрачная дорога? Веселая пьяная жизнь осталась позади, впереди открывалось сонное уныние без намека на прохожих.
Шон отпустил меня у решетки, закрывавшей подъезд двухэтажного дома из красного кирпича, и попал ключом в замок с первой попытки, и мне пришлось закрыть уши ладонями, чтобы не слышать ее скрип. И глаза тоже, потому я чуть не налетела на открытую створку – Шон спас, а потом так же заботливо отконвоировал во дворик. Прямо оазис в центре помойки – клумбы с цветами и милые фонарики. Очень милые.
– Тихо! Люди спят, – шикнул на меня Шон, хотя я и не заметила, что прокомментировала увиденное.
Он открыл дверь, и тут я точно выругалась, запнувшись о порог.
– Я ж попросил! Парни уже спят.
Он крепко держал меня за локоть, пока закрывал дверь, а потом довел до низкого диванчика, и я еле увернулась от прислоненного к нему велосипеда, едва различимого в отблеске уличного фонаря – гостиная маленькая, но окно еще меньше. К счастью, я сумела прикусить язык. Шон нагнулся к моим ногам, не веря в мою способность развязать шнурки. Лестница далась с еще большим трудом – в темноте я пару раз пробарабанила коленкой о стену. Шон не рискнул отпустить меня и у двери комнаты, пока искал в темноте замок. Зато кровать я нашла быстро. Кажется, она была здесь единственной мебелью, и то едва поместилась – стягивая мокрый джемпер, Шон сам прошелся локтем по стене или шкафу, черт разберешь в темноте. В окно, прорезанное в потолке, почти не светила луна. И отлично, мою рожу видеть сейчас ни к чему…
– Шон… – позвала я, еще не зная, что скажу дальше.
– Я тебя сейчас раздену, не вставай. А утром схожу в машину за одеждой.
Я спокойно отдала себя в его теплые руки, которые ловко стянули джинсы и носки
– встать с мягкого матраса я не смогла бы даже при большом желании, но его и не было. Последняя ночь, да гори все сизым пламенем. Принципы из меня вымыло ирландским пивом.
– Шон…
Я забыла все английские слова, когда он вытащил из-под меня одеяло и укрыл, оставив на мне все остальное. Шон не обернулся, даже когда повесил свои джинсы на дверцу шкафа поверх моих. Когда я позвала его по новой, он ответил:
– Тише! Мы в чужом доме. Я надеялся, что ты пригласишь меня в свою постель вчера. Сейчас спи, пожалуйста.
Он присел на край кровати, так и оставшись ко мне спиной. Я уже отвернулась к пустой стене, когда услышала злой шепот:
– Если я нужен тебе только после пива, то у нас действительно с тобой ничего не получится.
Он поднялся и обошел кровать. Она показалась мне куда меньше той, что была у Шона в обоих домах, но он умудрился уместиться на самом краю, не коснувшись меня даже пяткой.
