Текст книги "Двойной без сахара (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

Глава 46 «Гвоздь сельской программы»

– The man who has luck in the morning has luck in the afternoon, – Шон отбросил пустую упаковку, не найдя в ней то, что нам требовалось. Комичность моменту добавляла серьезность голоса, которым он озвучил пословицу. Я не сдержала улыбки, хотя была раздосадована не меньше его, но пришлось смеяться в голос, когда Шон развил свою мысль: – If you’re enough lucky to be Irish… You’re lucky enough! (Если человеку повезло утром, ему повезет и вечером. Если тебе посчастливилось родиться ирландцем, тебе уже достаточно посчастливилось.)

Он схватил подушку и швырнул в меня. К счастью, я не отклонилась, потому что за мной была лампа.

– Черт тебя дери, Лана! Теперь мне придется разбить чужую машину! Лампа обошлась бы дешевле!

Я прикрыла грудь подушкой и уткнулась в нее носом, не в силах прекратить смеяться. В полумраке спальни Шон казался намного моложе, потому что не видно было ни морщинок, ни седины, а как только открывал рот – сразу можно было отправлять в школу!

– Скажи, ты и вправду веришь в ирландскую невезучесть?

– В свою везучесть не верю точно. Иначе купил бы новую пачку!

– У меня безопасные дни, чего ты нервничаешь?

– И сколько раз за последние пять лет ты ими пользовалась? – задал Шон вопрос голосом обвинителя, и пришлось сознаться, что я не пользовалась ими даже до развода. – И мы тоже не будем рисковать. Нет, так нет… Вообще пора вставать. Ты обещала готовить завтраки, но раз сегодня у нас ничего нет, то я, так и быть, достану из холодильника йогурты и заварю чай. А ты пока собери нам на пару дней одежды в мой рюкзак.

Он взял чистую рубашку и ушел в ванную. Я же улеглась на две подушки и с закрытыми глазами слушала шум льющейся воды, не желая думать про предстоящую встречу с Джеймсом. На месте Шона я, наверное, тоже перестала бы верить в удачу.

– Лана, – Шон, уже одетый, вырос в дверях спальни. – Сколько дней у тебя обычно цикл? – Я подняла голову с подушки и беззвучно открыла рот. – Я просто хочу знать, как долго мне еще нервничать.

Теперь был мой черед швырнуть подушку.

– Иджит! Мы с тобой покрывало стирали!

Шон поймал и отправил обратно, не целясь в лампу.

– Так трудно ответить?

– Я не слежу. Не было необходимости. Но скоро узнаем. Ты ведь помнишь первый день?

– Помню. У меня хорошая память на цифры.

– Говорят, музыка и математика взаимосвязаны… Но что ты тогда в бухгалтерию не подался, раз такой счетовод?

– Я не люблю цифры, – ответил Шон абсолютно серьезно. – Просто иногда необходимо считать. И не только, хватит ли денег до конца месяца. Если бы я не знал, когда у Кары должны были начаться месячные, я бы и про сына не узнал.

– Шон, прошу… Я и так слишком много про вас знаю. Не надо. Это как в замочную скважину подглядывать, я не хочу этих подробностей. И, главное, ничего ж не изменить. Джеймс…

Но Шон не дал мне договорить:

– Изменить! Твой отношение ко мне. Не думай, что я отказался от Джеймса без боя.

– Я уверена, что у тебя были веские причины это сделать, – Ия действительно нисколько в этом не сомневалась. – Все, хватит! Если тебе надо об этом говорить, иди к психологу!

Шон развернулся и вышел. Я схватила его вчерашнюю рубашку, завернулась в нее и побежала догонять.

– Я все понял! – отчеканил Шон, шарахнув дверью холодильника.

Плитка на кухне под босыми ногами казалась ледяной, но я стояла перед Шоном, скрестив на груди руки, чтобы превратить рубашку в халатик, и ждала, что он заговорит. Однако не дождалась.

– Шон, извини! – Я, видимо, сильно его обидела. – Это было грубо. Я не хотела. Просто пойми, нельзя трясти грязным бельем людей, с которыми мне предстоит познакомиться. Это нечестно. Позволь им самим себя представить. Это не незнакомцы, с которыми видишься один раз, это люди, с которыми завязан на всю жизнь.

Под тяжелым взглядом Шона я осеклась.

– Ты хоть поняла, что только что сказала?

Я поджала губы. Это вылетело само.

– Ну… – Надо как-то справиться с неловкостью и не сгореть под его испепеляющим взглядом. – В январе я к ним поеду точно и в июне… А потом, кто знает… Шон, не придирайся к словам! – почти закричала я. – Пожалуйста, думай о нас, о нас в будущем, а не о себе и Каре в прошлом. Мне неприятно, понимаешь? Будто ты сравниваешь меня с ней, и я ей проигрываю, потому ты и рассказываешь о Каре только плохое, пытаясь забыть то хорошее, что у вас, конечно же, было. Как-то так, Шон. Мы же вчера поставили точку. Я надеялась на это…

– Мне тоже больно, – Шон сжал мне плечи. – И будет еще больнее, если ты узнаешь это от Кары или Джорджа. Они могут видеть это немного иначе, чем это было для меня, а мне важно не упасть в твоих глазах. Дорога дальняя. Нам все равно надо будет о чем-то говорить. Выслушай, и я обещаю после говорить только о нас. Мне безумно хочется употреблять в разговорах местоимение «мы». Ты мне веришь?

Я кивнула. Мы позавтракали. Мы прибрали чужую квартиру. Мы закрыли окна и дверь. И он положил ключ себе в рюкзак. Что-то Шон все равно собирался делать сам, без меня.

Ехать пришлось долго, до конечной. Сначала мы молча пялились в окно, и я старалась смотреть сквозь его отражение в стекле на мелькающие станции. Кулак Шона лежал на моих коленях, и пальцы в его хватке даже онемели. Он хочет говорить, но не может, видимо, подобрать верные слова или фильтрует ненужные подробности. Так и доедем до своей станции, не сказав друг другу и слова.

– Лана, – Я даже вздрогнула от его тихого голоса. – Я знал, что она уйдет еще до того, как Кара это сказала. Даже до той дурацкой песни. Два месяца мы жили, словно чужие. Я приходил домой, и она старалась оказаться где угодно: на стуле, чтобы достать что-то с верхней полки, в ванной и даже с ножом в руке… Даже, с ножом… И только для того, чтобы избежать моего поцелуя. То у них в магазине красили, и у нее к вечеру болела голова, то она якобы простывала на каждый дождик, то собака спала беспокойно, и она брала ее в кровать… А то говорила, что ей надо читать или делать уроки до середины ночи – она засыпала на диване или же на самом краю кровати, но всегда умудрялась встать раньше меня, приготовить завтрак и сбежать.

 Шон еще сильнее сжал мою руку, и даже мягкое кресло сделалось твердым.

– Джеймс получился совершенно случайно. Он не дитя любви. Он дитя злости. Моей. Я уже не был мальчишкой и понимал, что делаю то, что нельзя делать с женщиной. Нельзя брать ее против воли, даже если она живет с тобой столько лет. Кара пыталась образумить меня словами, даже ударила, но в итоге сдалась. А потом я увидел на ее глазах слезы и ушел. Просидел до утра на лестнице, выкурил целую пачку, свою последнюю. Потом я не мог взять в рот сигареты, не думая о той ночи. Я себя ненавидел. Но при этом не извинился. Мне казалось, что это только все усугубит. Я думал… Я верил, что Кара все поняла и простила меня. Но она не простила. Я думаю, тогда она окончательно решила уйти к Джорджу. До этого случая она пыталась мириться с ситуацией. Да, мы не были женаты официально, но для нас это не имело особого значения, потому уйти было равносильно разводу, который в семьях наших родителей оставался табу, даже когда в стране его наконец разрешили. Или она жалела меня и боролась со своим чувством к Джорджу Милтону, но оно побеждало, и я стал ей противен на физическом уровне. Это я сейчас тебе говорю про Джорджа, а тогда у меня и мысли не было, что у нее кто-то может быть. Она не такая, понимаешь…

Я кивнула, хотя Шон не мог заметить моего кивка – он стирал в кровь мне пальцы непрестанным поглаживанием.

– В фильмах принято оставлять записки, и Кара действительно могла уйти, пока я был в офисе, но она собрала вещи в чемодан и свои книги с тетрадями в рюкзак и стала ждать меня. Даже ужин приготовила, хотя делить его со мной не входило в ее планы. Она знала точное время моего прихода и вызвала такси в аэропорт, оставив для прощания не больше двадцати минут. Ей не нужны были мои оправдания. Она собиралась поставить меня перед фактом. Знаешь, – рука Шона оказалась у меня за спиной, и пришлось повернуться к нему, едва не соскочив с кресла, – я даже не удивился. Сейчас понимаю, что это был шок, от которого я долго не мог отойти. Не спрашивай почему и как это случилось, но факт остается фактом, я провалился в параллельный мир, в котором не было боли, которую я испытал, когда она закрыла дверь. Я ничего не почувствовал, когда она сказала, что едет к другому, что он встретит ее в Дублине, и потом они уедут к нему в Лондон навсегда. Больно было, когда я спросил, в чем причина такого скорого отъезда – не в ее ли беременности? Она рассмеялась и сказала, что не спала с Джорджем, но собирается это сделать в Дублине. И тогда я сказал, что у нее четыре дня задержки. Я сосчитал. Она побелела и выдала, что это ничего не меняет. Если она действительно беременна, то в Лондоне есть врачи. Она не останется со мной, потому что больше не любит. Я просил, я умолял, я стоял перед ней на коленях, чтобы она дала нам шанс. Ведь этот ребенок, если он был, послан Богом, чтобы мы были вместе. Тогда она напомнила мне, как он был зачат, и что Бога там и близко не было. И что через минуту я передумаю и не захочу ребенка, как не хотел еще час назад. Она хлопнула дверью, и я не побежал за ней. Я никогда не был в аэропорту Корка…

– Шон, нам долго еще ехать?

Я сказала это таким тоном, что можно было б догадаться, что я сыта историей его жизни по горло. Я даже наплевала на руку и откинулась на мягкую спинку сиденья. Но Шон уже не в состоянии был заткнуть свой фонтан:

– Чтобы не застревать между рилом и джигой, в деревне все поздравляли родителей Кары со свадьбой дочери и рождением первенца. Я хорошо считаю. Это не мог быть сын Джорджа. Она не сделала аборт, как обещала. Я вышел из одного шока и впал в другой. Как, как взрослый мужик мог купиться на обман? Это ж элементарная математика. Или же Кара соврала, что не спала со своим англичанином, пока была со мной. Я должен был найти ее, но не мог заявиться к ее родителям и потребовать адрес. И не мог попросить помощи у Падди, не сказав, зачем ищу ее. Но теперь я хотя бы знал имя. В пьяном угаре я перерывал базы данных, и круг подозреваемых быстро сужался. В Лондон я приехал, имея на руках пять адресов. Я играл в детектива. Я следил за домами. И в итоге я нашел Кару и ребенка. Я надеялся, что она выйдет с ним гулять, но нет… Тогда я позвонил в дверь. Она увидела меня в окно и сказала, что вызовет полицию. Я умолял открыть или хотя бы поговорить со мной из-за двери. Ребенок плакал. Дверь оставалась закрытой. Она позвонила мужу. Он приехал довольно быстро и открыл дверь, но не пустил меня дальше гостиной и не показал ребенка. Только свидетельство о рождении, где в графе отца стояло его имя. Джордж всего на десять лет меня старше, а смотрел так, будто я во внуки ему годился. Такого пренебрежения во взгляде, направленном на меня, я еще не видел. Он сказал, что ребенок рожден в браке и в любом случае по закону принадлежит ему, и мне будет довольно сложно вытребовать у суда разрешение на тест. И даже в этом случае, чего ты, мальчик, добьешься? Разрешение видеться с сыном? А для чего? Что ты можешь дать этому ребенку? У меня не было ответа, но я повторил просьбу увидеть моего сына. Джордж молча указал мне на дверь. Я подчинился. Он видел перед собой то, что видел. То, чем я был. На прощание Джордж сказал, что обещал Каре любить Джеймса, как собственного ребенка, и так и будет. Так что тебе, Шон Мур, лучше забыть этот адрес и попытаться стать человеком хотя бы внешне. Да, да, этот холеный человек в серой тройке побрезговал принять протянутую мной руку. Тогда я сказал ему, что этот ребенок мой и всегда будет моим, хочет он того или нет. Джордж рассмеялся и закрыл дверь. Я не знал, что делать, потому просто вернулся домой. Но там меня ждал сюрприз. Кара позвонила родителям и сказал им, что я тронулся умом, угрожал ей и много чего еще и ни слова о ребенке. Ее отец вызвал меня на разговор и пригрозил, что если я не оставлю в покое его дочь, заявить в Гарду на моего отца и свидетельствовать против него в деле по убийству моего деда. Я не знал, что он на самом деле может, но испугался. Я сидел на могиле деда и плакал: как же я смогу быть хорошим отцом, если подставлю собственного. Подставлю во второй раз. Ведь все это из-за меня. И мой ребенок носит английскую фамилию из-за меня. Я снова был на грани, и если бы не приехал Деклан и не забрал меня, я б покончил с собой, это точно. Но он вытащил меня из пустоты, и тогда я подумал, что если стану кем-то, Кара передумает. Я получил степень и приехал в Лондон. Увы, Кары не было дома. Она только родила, и с детьми жила в доме свекрови в Шериф Хаттоне. Но Джордж пригласил меня войти и даже предложил выпить. От сигары я отказался, потому что не курил. Джордж сказал, что рад перемене в моем внешнем виде. И спросил, что бы я хотел для своего ребенка: чтобы он называл дядей того, с кем живет в доме, и папой того, кого видит пару раз в год, или наоборот? Я сказал, что не претендую на ребенка, но все же хотел бы увидеть его хотя бы раз, только в тайне от всех. Лицо Джорджа сделалось каменным. Пришлось рассказать про свою семью и угрозу отца Кары. Джордж молчал минуту, а потом сказал, что ему очень жаль, что все так получилось и, наверное, я не такой плохой, как рассказывала Кара, но уже ничего не исправить. Однако для успокоения совести он может войти со мной в сделку и дать даже больше, чем я получу в результате суда. Он даст мне возможность заслужить любовь сына, ведь то, что я один раз забыл надеть резинку, не делает меня автоматом любимым папочкой. Только я должен играть роль кузена Кары. Я спросил, почему? Я могу просто быть другом его отца. Я тогда еле сумел произнести это слово. Джордж ответил таким же мертвым голосом, что Джеймс моя копия. Я не знаю, что сказала ему Кара про наш договор. Она все эти годы довольно хорошо играет роль радушной хозяйки, когда я в их доме. Вот так… Я тоже играю там роль. Вилтоны не знают, что я бросил преподавание. Не выдавай меня.

 – Ты уже вернулся в университет.

– Пока не подписан контракт, я безработный профессор.

– Шон, – я давно не выдыхала его имя с таким облегчением. – От меня они ничего не узнают. И от тебя, я надеюсь, я больше ничего не узнаю. Хватит!

– Я уложился, – расхохотался Шон так громко, что мне пришлось даже оглянуться. – Следующая остановка – конечная.

И вот мы оказались на отшибе Лондона. За главной и единственной улочкой с кафе и магазинчиками, напомнившей мне немного ирландскую деревеньку, начинались поля. Мы зашли в конфетный магазин – у меня глаза разбежались, глядя на полки, полные всевозможных сладостей, но Шон направился прямо к деревянной стойке и принялся называть сорта шоколада с таким хорошим британским выговором, что мне смеяться захотелось, а потом обернулся ко мне и спросил со страшным ирландским акцентом, не хочу ли я конфет с лакрицей. Я в страхе отступила от стойки.

– Я согласен. У Джорджа жуткий вкус, но я честно пытаюсь подсадить Джеймса на шоколад.

Продавщица отвесила два кулька красных и черных конфет и сложила в пакет неимоверное количество шоколадок. Мне захотелось заткнуть уши, когда она озвучила сумму.

– Шон, ты рехнулся? – спросила я шепотом и получила в ответ кивок.

– Половина для тебя. Мне кажется, я подкупил тебя шоколадом из этой лавки.

Пришлось ударить его в спину– быстрее выйдем вон, а то еще чего-нибудь купит. Но кофе я все-таки позволила ему купить, и мы допили его, пока шли до дома Вилтонов. Пришлось спуститься в дикий кирпичный пешеходный переход под трассой, за которой начинался деревенский район коттеджей. Все двухэтажные, почти что одинаковой кладки. Выложенные кирпичиками подъездные дорожки, пышные цветы под окнами и высокие решетки, отгораживающие частные владения от дороги. Шон позвонил в один дом и назвал имя. Хозяйка вынесла ему ключи, и Шон открыл соседние ворота. Потом отнес в мусор пустые стаканы и кинул рюкзак в багажник «Ауди».

Впереди меня ждали два с лишним часа рассказов про Джеймса, но в них не было и намека на грусть. Шон улыбался, и когда проверял дорогу перед заездом на очередной раундэбаут, я успевала ответить ему такой же счастливой улыбкой. Я радовалась его хорошему настроению, которое не испортил даже короткий дождь. Наверное, потому, что после него по небу протянулась яркая радуга. Пусть в Англии и не было лепреконов, прячущих на конце радуги горшок с золотом, поля и холмы вокруг оставались ярко-зелеными, но были лишены ирландской ядовитости, по которой я успела соскучиться в этой умиротворенной пустыне.

– Лана, мне нужно снять наличные. На ферме они нам потребуются.

Мы проезжали сквозь очередную захолустную деревеньку, и Шон запарковал машину на тротуаре подле невзрачного здания почты.

– Сколько надо? У меня есть фунты.

Губы Шона потеряли улыбку и выплюнули мне в лицо:

– Я не прикоснусь к твоим деньгам.

Хорошо, что он не сказал, потому что… Я не хотела подобных уточнений, но молчание тоже сумело ранить. Моих денег у меня пока не было. А деньги Шона таяли на глазах. Спросить его в лоб, сколько у него есть, я не могла и остановить его безумные траты – тоже. Его слишком много унижали в жизни. И последний месяц я явно добавила в эту копилку. Сейчас надо взвешивать каждое слово. С ним и тем более с Вилтонами.

– Банкомат не работает.

А я-то думала, что Шон вернулся так быстро и с таким постным лицом.

– Клерк сказал, что можно попробовать зайти на почту в соседней деревне.

Я чуть снова не предложила деньги, но вовремя прикусила язык. Мы стали пробираться закоулками к дороге. Улочки казались еще уже ирландских. С двух сторон припаркованы машины – как здесь можно разъехаться! Только заехав на тротуар, что Шон и сделал, поняв, что идущая навстречу машина не собирается этого делать. Тот козел даже скорость не снизил, или мне так показалось, потому что стрелка спидометра «Ауди» упала до нуля. И бах. Я даже в дверь вжалась, хотя удар пришелся на сторону Шона. Кажется, одно кельтское ругательство я выучу очень скоро. Шон заглушил мотор и вышел из машины. Мое сердце остановилось, когда я поняла, что зеркала нет. Но потом выдохнула, сообразив, что оно просто сложилось. Шон отвернул его обратно и почистил рукой.

– Ну…

Он улыбнулся в ответ и пристегнул ремень.

– Ты приносишь мне счастье. Ни царапины.

Я прикрыла глаза, но выдохнуть не успела. Поцелуй был коротким, но таким сладкий. Без всякого шоколада…

– Может, не поедем на почту? – спросила я лукаво.

– Может, и не поедем. Испытывать судьбу два раза не стоит.

На ферму мы приехали в числе последних и пришлось парковаться на противоположном конце поля, а потом преодолеть еще длинную тропу, которой мне не хватило, чтобы понять, за что я только что отдала семьдесят евро – американцы себе подобной наглости на сельских ярмарках не позволяют.

– Это их единственное развлечение, – улыбнулся Шон. – А вообще-то фермеры здесь заключают сделки. Покупают животных на разведение. И если бы я разбирался в тракторах, то смог бы провести для тебя экскурсию в секции сельскохозяйственной техники…

– Знаешь, Шон, – перебила я без улыбки. – Я несказанно рада, что ты не разбираешься в тракторах. Надеюсь, хоть музыка здесь будет?

– Будет. Заунывная английская волынка.

– Шон, извини, – Я взяла его под руку. – Я знаю, зачем мы здесь. Просто я тоже нервничаю. И мне уже жарко в джемпере.

– Я здесь тоже впервые. Я никогда не видел Джеймса в седле. Только на фотографиях.

Мы прошли мимо тракторов к огромной арене, огороженной заборчиками – там под всеобщие возгласы одобрения собака загоняла в загончик гусей. Дальше шел уголок для детей с батутами, стенкой и тиром. Траки с мороженым и прочей едой. Всевозможные палатки, куда мы, понятное дело, не заглядывали. И наконец мы вышли на полянку, огороженную низким заборчиком – по ней были расставлены разноцветные барьеры, украшенные ленточками и корзинами с цветами. Ажиотажа не наблюдалось, и мы смогли рассмотреть наездника на большой красивой лошади – он грациозно брал барьер за барьером. Шон прибавил шагу, и я легко отыскала среди зрителей пару с девочкой лет пяти. Словно почувствовав наше приближение, они обернулись, и девочка с воплем рванула к нам. Шон подхватил ее на руки и представил нас друг другу. Маленькая Элайза впилась в меня яркими огромными голубыми глазами. Светлые волосы были стянуты в хвост, но вокруг лица в разные стороны торчали короткие завитки.

– Мы не опоздали? – спросил Шон после короткого обмена приветствиями, скорее всего для того, чтобы Милтоны прекратили меня рассматривать.

– Не опоздали. Мне кажется, они уже час там стоят, – Кара махнула рукой в сторону поляны, где наматывали круги другие лошади, но я не смогла угадать, кто из маленьких наездников был Джеймсом.

Она отвернулась, делая вид, что следит за сыном, но я понимала, что дело во мне. Джордж наоборот полностью развернулся ко мне. Пуловер, под ним рубашка с галстуком и брюки со стрелками, хотя на ногах резиновые сапоги. Кара же была одета, как я – джинсы и джемпер. К счастью, салатного цвета и полусапожки на каблуке – как раз по кочкам прыгать.

– Пойдем на батут? – Элайза потянула Шона за ворот и расстегнула пару пуговиц, но туг же вздрогнула от окрика отца:

– Ты уже была на батуте и сейчас мы все смотрим выступление Джеймса.

– А я хочу еще! – ответила девочка с вызовом и вжалась в грудь Шона, ища защиты от отцовского гнева.

– Мир не вертится вокруг твоих желаний. Сегодня день Джеймса, а не твой. Мы все смотрим его выступление.

– Это нечестно!

– Жизнь вообще нечестная штука, юная леди. А сейчас слезь с дяди Шона и смотри выступление брата.

Я уже сама стояла по стойке смирно – Джордж не повысил голос, но каждое слово слетало с его губ ударом молота. Шон спустил девочку с рук, успев шепнуть, что они обязательно сходят на батут, но она не удержала обещание в тайне и закричала в голос, что ей надоели дурацкие лошади и она хочет батут прямо сейчас. Да так топнула ногой, что потеряла желтый резиновый сапожок. Мать обернулась, но ничего не сказала, и отец тоже равнодушно глядел, как дочь ступила ногой на влажную траву. Хотелось подбежать и поднять ребенка на руки, но я заметила прислоненную к ограждению трость мистера Милтона и не рискнула приближаться.

– Элайза, подойди ко мне, пожалуйста, – сказала Кара так же тихо, как и ее муж, но девочка не двинулась, а лишь заревела в голос, уже непонятно, наигранно или из-за промокших колготок. Тогда Кара обернулась к мужу: – Возьми дочь на батут. Мы еще час можем здесь стоять.

– Нет, – ответил Джордж категорично. – Я не желаю пропускать выступление Джеймса из-за показной истерики.

– Тогда я пойду с ней!

Кара успела сделать лишь полшага – Джордж схватил ее за локоть.

– Твое слово против моего – так не будет, дорогая, – отрезал он.

– Не воспитывай ребенка на людях, это некрасиво, – прошептала Кара, стоя к нам спиной.

– Когда наша дочь перестанет закатывать истерики на людях, тогда и я перестану ее воспитывать.

Они оба были на грани, и я знала причину– Милтоны перенервничали из-за меня, и Элайзе явно не сладко пришлось этим утром.

– Можно я возьму Элайзу с собой? Я впервые на подобной ярмарке. Пусть она мне все покажет и расскажет.

Я выпалила просьбу на одном дыхании и, присев подле несчастной цапли, запихнула ее ногу обратно в сапог, чуть подвернув мокрый носок. Девочка вцепилась мне в руку. Краем глаза я видела суженные от злости глаза Шона, но я смотрела на Джорджа, минуя Кару, а он на меня. Можно было сосчитать до ста, пока мистер Милтон молчал, а потом он только судорожно кивнул, и я спешно поблагодарила и потянула ребенка прочь от взвинченных взрослых. Пусть поговорят и выдохнут. Иначе дом взорвется, когда я перешагну его порог.

– Лана – школьный учитель, – услышала я тихий голос Шона. – Она справится.

Я не обернулась. Элайза сжимала мне руку и прыгала, как зайчик, то и дело грозясь выпрыгнуть из сапог. Мы дошли до батута, но девочка не спешила отпускать моей руки. Она внимательно меня рассматривала, как прежде ее родители.

– Ты любишь дядю Шона?

Я кивнула, не в силах разжать губы от удивления.

– А когда у вас будет малыш?

Я даже живот вжала, испугавшись, что пара лишних килограммов превратилась в нечто большее. Но девочка смотрела не на живот, а в лицо, явно ожидая ответа.

– Я не знаю, – нашлась я с нейтральным ответом.

– Как так ты не знаешь? – продолжила она голосом отца.

Я только плечами пожала, еще сильнее втягивая живот.

– Шон пообещал мне малыша, – сказала девочка уже зло.

Я присела подле нее, не отпуская руки.

– Как это пообещал? – Устами младенца, как говорится…

– У Мэгги, ты ее не знаешь, есть младший братик. Я тоже хочу такого же. Папа с мамой сказали нет, но они говорили нет, и когда я просила у них кролика, как у Мэгги, а дядя Шон мне его привез.

Она поджала губы и уставилась на меня исподлобья.

– Малыш не кролик. Его нельзя просто так подарить.

– Я знаю. Я не маленькая. Для этого нужна жена. Вот я и спрашиваю тебя, когда у меня будет братик?

– Я не знаю.

– Тогда спроси у дяди Шона. Он все знает.

У меня скрутило живот не на шутку – надо было хотя бы шоколадку съесть после кофе. Середина дня уже.

– Так ты на батут хочешь? – попыталась я перевести стрелки девчачьего интереса на что-то более веселое.

– Я хочу мороженое.

Я кивнула, и мы пошли к раскрашенному автобусику в длиннющую очередь и пока стояли в ней, Элайза трещала про братика подружки, и я чуть было не попросила ее заткнуться! Наконец мы взяли по ванильному мороженому и устроились на полянке смотреть кукольное представление про мистера Панча. Элайза залезла мне на колени, скинула сапоги и то и дело оттягивала мокрые носки, шевеля замерзшими пальчиками. Если она завтра будет с соплями, Господин с тростью обвинит в том мое мороженое, а не свою дурь.

 – Не говори папе, что мы ели мороженое, – сказала я заговорчески, вытерев ладонью испачканный подбородок девочки и заодно смахнув со своего джемпера крошки от вафельной трубочки.

– Не скажу, не бойся, – подмигнула мне английская леди.

Потом мы пошли смотреть, как стригут овец, затем Элайза решила залезть на стенку и окончательно вымочила колготки. Пришлось их снять, взять ребенка на руки и сунуть сапоги подмышку. Так нас и нашли рядом с цыплятами Шон, Кара и Джеймс. Элайза заметила их раньше, и я минуту жмурилась, чтобы не разреветься. Как же хорошо смотрелись вместе эти трое! Распираемые гордостью родители держали за руки маленького победителя – хоть помещай фото на обложку глянцевого журнала. Какие же они оба идиоты – бедный Джеймс!

Мальчик почти доставал матери до плеча, а она была чуть выше меня. Не тощий, как Рэй, но и ноги, затянутые в светло-бежевый лосины, не назвать окорочками. Высокие сапоги, котелок на голове, и на темной жокейской курточке красная медалька из ленточки. Он далеко не копия отца. В нем прекрасно смешались черты обоих родителей, но каштановые волосы, выбившиеся наружу, можно легко, наверное, уложить отцовской волной. Жаль, что я не увидела их встречи. Наверное, Джеймс тоже прыгнул Шону на шею, как делали остальные дети.

Мы церемонно раскланялись друг с другом. В отличие от сестры, Джеймс не стал меня рассматривать, а нашел что-то интересное у меня за спиной. Шон забрал у меня Элайзу, но Кара велела дочке обуться.

– Я приведу их через четверть часа, – сказала она, глядя мимо нас обоих. – Пожалуйста, не задерживайтесь после шоу. Карен приготовила ужин, ее яблочный пирог и так стоял в духовке восемь часов. Можешь взять детям по пирогу, но больше ничего – Джордж скупил, кажется, весь сыр, так что дегустировать будем дома. И вот еще, Джеймс, Элайза, никакого мороженого, помните?

Кара строго взглянула на детей, и у меня сжалось сердце.

– Если отец узнает, что вы нарушили запрет, не будете есть мороженое еще две недели. И никаких «дядя Шон не скажет», – Она уставилась в лицо Шона с нескрываемой злостью. – Ты меня хорошо понял?

Шон кивнул.

– Шевелитесь! – прикрикнула Кара на детей. – Пожалейте отца и меня. Если он простоит на своей больной ноге еще полчаса, мне придется вести машину, а вы знаете, как я ненавижу его «Пендровер».

И Кара наконец увела детей.

– Элайза выпросила у меня мороженое, – прошептала я упавшим голосом, и Шон тут же потерся носом о мою щеку.

– Ожидаемо. Она не невинное английское дитя. Она наполовину ирландка.

Я подняла глаза и, заметив, что рубашка так и осталась расстегнутой, потянулась к пуговицам, но у самой шеи в моих пальцах появился зуд – желание придушить Шона.

– И еще Элайза рассказала про кролика…

Шон не изменился в лице.

– Я подумываю купить второго, мальчика. Они быстро плодятся. Только боюсь, тогда ее отец запечет меня вместе с кроликом в пироге.

– Шон, что ты сказал ребенку?

Мои пальцы остались лежать на застегнутом вороте, и Шон сумел поцеловать их.

– Я сказал «когда-нибудь». Как я еще мог утешить ребенка?

Я отпустила его, и Шон тут же взял меня за руку и повел в огромный белый шатер, уставленный столами с всевозможными яствами.

– Пироги с олениной я не предлагаю…

– Отчего же, я хочу!

– Они еще и с клюквой. Не советую. Может, по-простому? Баранина?

– А что любит Джеймс?

– Мороженое, – Лицо Шона стало серым. – Я не знаю, что они натворили, и не хочу спрашивать. Временами я ненавижу Джорджа.

Временами? Думаю, всегда! И как Кара могла променять такого теплого Шона на этого ледяного джентльмена! Неужто ради дома в Лондоне и Лендровера?

Я набрала побольше салфеток, кое-как уместила в руках баночки со спрайтом и поковыляла к скамейкам у эстрады. Там пели фолк, без волынки, но с флейтой. Очень красивой. А рядом бабушки в пышных национальных юбках продавали разнообразные чулки для деревьев. Сумасшествие какое-то! Интересно, Кейтлин довязала свой?

Дети вернулись одни, чинно взявшись за руки – наверное, мистер Вилтон приказал им так идти всю дорогу. Джеймс переоделся в брюки и джемпер и стал очень походить на Шона, хотя оставался жутко скованным. Он поблагодарил за угощение и сел на самый край скамейки, хотя сестра чуть ли не влезла мне на колени. Наверное, чтобы похвастаться новыми розовыми колготками. Прямо под цвет моего джемпера.

– Дядя Шон, почему ты никогда не привозишь волынку? – спросил вдруг Джеймс, глядя на сцену.

Шон пожал плечами.

– Твоя мама не любит мою волынку.

– А какое мне дело, что она любит! Я хочу услышать, как ты играешь.

– Такое дело, приятель, что она твоя мать, и ты не хочешь, чтобы она расстраивалась. Мужчина никогда не должен расстраивать женщину, даже если ему очень хочется сделать что-то против ее воли.