Текст книги "Двойной без сахара (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
Глава 28 «Добрая ночь с ирландским акцентом»
– …wack fall the daddy-o There’s whiskey in the jar…
Из всей этой песенной белиберды я сумела разобрать только про виски. И не только потому, что Шон перестал отбивать чечетку о порог коттеджа, но и потому что продемонстрировал бутылку, которую мы, видимо, не допили.
– Еще по капельке? – спросил он, ничуть не запыхавшись от танца.
– Зачем ты пришел?
Не надо было открывать. Я ведь знала, кого увижу на пороге. Хотя в полночь лучше узреть его, чем какого иного непрошеного гостя.
– Принес твою кофту и маркеры, – изрек Шон обреченно, хотя глаза светились пьяным весельем.
Может, виноват свет от фонаря? Или все же мой вид? Я так и не сняла футболку Шона, хотя прошел час с нашего расставания. Или меньше? Мне он показался вечностью, потому что от Лиззи не пришло ни одного сообщения, а она уже давно приземлилась в Нью-Йорке. Мне бы хватило и короткого «l’m fine». Она, конечно, в порядке. Во всяком случае, настолько, насколько позволяют сейчас семейные обстоятельства. Это меня колбасило не на шутку!
Я схватила кофту и маркеры и захотела съездить дверью по улыбающейся физиономии Шона, но на мне оставалась его собственность. Не хотелось оставаться в долгу, но и раздеваться не хотелось тоже.
– Мог бы утром принести.
– Мог, – Шон приподнял бутылку. – Просто испугался, что ты откроешь бутылку вина. Лучше не мешать.
– Я не собиралась пить, – проскрипела я противнее самых ржавых петель.
– Рад слышать. И все же…
Шон наступил на порожек.
– Я не хочу пить, – моя нога в одном носке преградила путь мокрому от росы ботинку. Пить бесполезно. Все равно наутро боль вернется, так еще и головы будет не поднять.
– Я тоже не хочу пить, – Шон подцепил носком ботинка мои пальцы, и я отдернула ногу. – Но хочу войти. Разреши.
Я отступила, не зная, зачем пускаю его в свою крепость. А как удержишь? Он идет напролом. Мимо, в кухню. Включил свет и осмотрелся. Ищет начатую бутылку. Констебль хренов!
– Я не маленькая, – выплюнула я в его широкую спину и пожалела, что не оставила на ней ни одной царапины. – Не надо за мной следить.
Шон молча обернулся. Уже без бутылки. Он поставил ее на столешницу рядом с коробочкой чая, которую не убрал утром. Под его взглядом зачесалось все тело. Я сорвала футболку и швырнула в его слишком серьезное лицо. Он поймал и смял ее.
– Мы совершили обмен и ничего друг другу не должны, – сказала я ровно, но под колючим взглядом не выдержала и выкрикнула: – Проваливай отсюда!
Шон остался на месте.
– Ты злишься, как школьница. Тебе это не идет.
Я не нашлась что ответить, и пока раскидывала мозгами, Шон кинул футболку на бутылку виски и очутился подле меня. Не отступить ни на шаг
– там уже его руки, сомкнутые в железной хватке.
– Пожалуйста, не надо, – я действительно испугалась его взгляда, темного, выжигающего в душе глубокие дыры, которые не залатать. – Не надо…
Я боялась даже краткого поцелуя. Наша близость развязала ему руки.
– Ия тоже прошу тебя, не надо, – Его губы были близки, но далеки от поцелуя. – Не надо прогонять меня. Я не хочу, чтобы ты вспоминала меня вот таким. Такого лучше забыть, а я совсем не хочу, чтобы ты меня забывала.
Наши груди соприкасались, но горечь прошедших часов гасила любой возможный огонь. По спине бегали мурашки. Нестерпимо хотелось избавиться от его рук и одеться. Но он не отпустит меня без ответа.
– Все хорошо, Шон. Я совершенно спокойна. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что рассказала тебе про…
– Свою проблему, – опередил меня Шон с окончанием.
– Это не проблема, – обожгла я его своим гневным дыханием. – Это данность. Слышишь? Я с этим живу. И хорошо живу…
– Нет, – его губы касались моих, как бы невзначай, колыхаясь от слетающих с них слов. – Когда все хорошо, люди не расстаются так надолго. Люди и дня не могут прожить вдали друг от друга. У них есть потребность слышать голос, соприкасаться телами… И это не жалкая физиология, хотя и она тоже. И в ней нет ничего плохого… Понимаешь
***
– Нет, не понимаю. Я ничего не понимаю, Шон. Что ты от меня хочешь? Признания в том, что я не люблю Эрика? – О, боже, я не забыла имя! – Так получай его. Да, я его не люблю. Я просто состою с ним в отношениях. Но это не значит, что я должна спать с тобой.
– Ты ничего мне не должна.
Господи, ну когда же он наконец отпустит меня?!
– Ты должна себе. Если я способен помочь тебе отыскать себя, то позволь…
Я замахнулась, но не для того, чтобы ударить, а чтобы он отступил наконец, но эта громадина не двинулась с места, и я погладила его щеку. Гладкую, только что выбритую.
– Не прикрывай мной свою потребность в сексе, – проговорила я, решив не церемониться. – Ты не просто так побрился. Но ты побрился зря. Малины больше не будет.
Шон отпустил меня, и я почувствовала запредельный холод. Грязную кофту я бросила на диван, но ноги отказывались сделать даже два шага.
– Хватит вести себя как коза!
Что? Он назвал меня козой? Но в английском называют только сукой. Или ирландцы выпендрились? Спасибо за козу, тогда я и тебя могу назвать козлом, ирландским! Но не успела.
– Ты действительно нелогична. Что произошло за этот час? Мы расстались до утра, а не насовсем. Чего молчишь? Придумываешь очередную глупость? Не знаю, какой дурак решил, что козы глупые. Они во многом умнее человека. Тебя сейчас, например.
Я не могла ни говорить, ни шевелиться. Только мурашки еще могли двигаться по голому телу.
– Ты ведешь себя, как школьница, которая отказывается спать с одноклассником только потому, что родители могут узнать. Так вот, мисс Брукнэлл ничего не узнает. Так что можешь не бояться, что она расскажет про нас с тобой Эрику. Я прав? Этого ты боишься?
Бедный Шон, ты не хочешь знать правду. Не хочешь, и я не скажу, что спала с тобой по наказу мисс Брукнэлл, а ей скажу… Скажу, что мне не понравилось. Слышишь, не понравилось… И я осеклась, даже в разговоре с собственной совестью. Совесть погрозила мне пальцем. Лиззи сказала, чтобы ты переспала с нормальным мужиком, получила с ним оргазм и тогда лишь выбрала ее. А ты во что превратила секс с нормальным мужиком? В очередной фарс! Отчего же только я? Может, не только я ненормальная женщина, но и он – ненормальный мужик. Но ты ведь до сих пор не поняла, и если сейчас ты, не краснея, врешь только мистеру Муру, то через две недели утонешь во лжи перед мисс Брукнэлл.
– Мне так нравится, как ты краснеешь, – Шон коснулся пальцем щеки и соскользнул к мочке. – Так у меня будет второй шанс?
Губы так близко, но он медлит. Желает теперь услышать четкое «да!»
– Ты очень хорошо танцуешь, – выдала я, чувствуя, что Шон сейчас сожжет пальцы на моей мочке. – А что за песню ты пел?
– Так, глупость… Застольная под виски… Глупость… Хочешь выпить для храбрости?
Я кивнула и получила свободу, чтобы ринуться к дивану, а лучше в комнату
– за чистой кофтой.
– Как же в вашей Ирландии холодно, – бросила я на ходу.
– Это чтобы больше виски пили, – хохотнул Шон. – И сексом занимались.
Хорошо, что до спальни было три прыжка. Я выдохнула и глянула на свою незастеленную кровать. Простынь приглашающе светилась в темноте. Я даже свет включать не стала. Схватила первое, что попалось под руку – все равно снимать.
Шон уже ждал меня со стаканами. На этот раз виски плескалось на самом дне.
Я приняла стакан и осушила за один глоток, не дожидаясь Шона.
– Скажи, ты вдруг полюбила виски или тебе так противно со мной по– трезвому?
Лицо до ужаса серьезно. Сейчас заплачет. Или у меня опять поехала картинка…
– Шон, хватит! Мне противно само виски. Как ты его пьешь?
– А я и не пью, – Шон вернул стакан на столешницу нетронутым.
– Ну уж нет! – Я остановила его руку, заставив вновь взять стакан. – Я не буду пить одна.
И он выпил и налил еще.
– Мы так до спальни не дойдем, – покосилась я на стакан, заполненный теперь на одну треть.
– А я туда и не стремлюсь, – усмехнулся Шон, поднимая стакан. – Я пришел без резинового Джонни. Я побрился, чтобы не поцарапать тебя, желая доброй ночи. Ты сказала, что тебе страшно засыпать одной.
– Так что, секса не будет? – я попыталась удержать стакан на его уровне.
– Ты что, серьезно? А зачем тогда мы пьем?
– Чтобы рассказывать друг другу страшные истории. Ты мне уже рассказала. Теперь мой черед.
– Ой, не надо снова про Кару! – чуть ли не завизжала я. – Ты что, тупой? Не понимаешь, что бабы не любят слушать про других баб. Как и мужики, впрочем. Или я не права?
Шон постучался в мой стакан, и я чуть его не выронила.
– Я хотел рассказать про маму…
О, черт! Приехали… Про маму… Я опустила локоть на столешницу, не в силах больше держать стакан навесу и попыталась придвинуть ногой барный стул, но ничего не получилось. Тогда, чтобы не ставить стакан, я выпила виски. И… Стакан звякнул так громко, что я ухватилась за ухо, чтобы заглушить противный звон, а потом – за руку Шона, не понимая, что он делает рядом, когда только что стоял напротив. Я даже не поняла, что он сказал. Хорошо еще сообразила ухватиться за шею и зажмуриться. Потом уже был потолок и мягкая подушка.
– Как ты это пьешь? – повторила я, не в силах остановить крутящийся потолок. – Мне плохо. Очень плохо.
– Тошнит?
– Пока нет.
– Тогда лежи и не двигайся. Когда полегчает, я переодену тебя в пижаму.
И Шон лег рядом.
– Никогда не думал, что когда-нибудь буду тут с женщиной.
– Ты обещал не говорить со мной про Кару, – проговорила я с закрытыми глазами.
– Я говорю про маму. Она так старалась создать для меня домашний уют.
– У нее получилось.
– Честно?
– Честно-честно. Она, наверное, была замечательной женщиной и хорошей женой твоему отцу.
– Да, только с сыном ей не повезло.
Я протянула руку и нащупала горячую спину. Только Шон дернулся, но я сумела удержать в пальцах футболку.
– Шон, не начинай… Про Кару…
– Я не про Кару. Я про маму! – уже со злостью ответил Шон, вскочил с кровати и ушел.
Дурак! Думает, я брошусь догонять? Ага… Я с кровати до утра не поднимусь! Вернулся. Я приоткрыла один глаз. Кто бы сомневался. Шон держал у рта стакан. Полный! Наверное, решил, что в бутылке виски не оставляют. Или скорее он никогда не оставляет.
– Шон, не надо пить…
– Не командуй! – огрызнулся он и отхлебнул из стакана. – Потом скажешь, что я просто был пьяный и потому нес чушь.
Я закрыла глаза и хотела отвернуться, но голова вновь закружилась. Пришлось остаться на спине.
– Она любила меня больше дочерей, а я раз за разом разбивал ее мечты
– со школой, работой, женщиной… А началось все с ее желания, чтобы сын просто хорошо учился. Мне все давалось с большим трудом, но ради нее я старался, и вот в девять лет сдал экзамен лучшим в классе. Не помня себя от радости, я примчался домой, но мама уехала с Йоной в магазин, а другие сестры играли, и им было не до меня. А я не мог больше держать в себе радость. Я хотел, чтобы меня похвалили, и побежал искать отца. Но, увы, он был в полях, в амбаре остался только дед. Он чинил плуг, и ему было не до меня, но я зайцем прыгал кругом него, пока дед не огрызнулся, что тебе надо? Что мне было надо? Чтобы меня похвалили. Сказали, какой я молодец! Что я лучший. Дед поднялся с колен и спросил: «Значит, ты гордишься, что стал лучшим в классе?» Я кивнул. Да, я гордился. Меня впервые похвалили перед всеми ребятами. «А ты разве не знаешь, что гордость смертный грех?» – подступил ко мне дед, но я не успел ответить. Он ударил меня железной палкой, которую приделывал к плугу. Я схватился за плечо, чтобы унять боль, и второй удар пришелся на пальцы. От третьего или четвертого я упал на солому. Не помню, чтобы я плакал – я только закрывал руками голову, сворачиваясь улиткой. Но даже через разбитые пальцы просачивались слова деда «Ты запомнишь, что гордость – это грех, запомнишь!» Больше я ничего не помню. Очнулся я на руках отца, потом была больница, боль, много боли, а потом приехала мама и сказала, что мы едем домой. В машине были все три сестры, хотя было время школы. Мы поехали, и скоро я понял, что мы едем по неправильной дороге. Я сказал это маме, но та ответила, что мы едем к бабушке, ее матери. Там мы прожили почти три года. Отец приезжал раз в месяц. Сидел с нами пару часов и уезжал. Мама к нему не выходила. Она сказала, что не вернется в дом к чудовищу, а отец не мог оставить деда. Тот бы не справился с фермой. Я понимал, что это все из-за меня, но что мог сделать двенадцатилетний, чтобы помирить родителей. Я говорил маме, что не злюсь на деда, что я заслужил наказание за гордость, потому что это грех ставить себя выше других. Я жив-здоров и скучаю по отцу и по деду. Я действительно скучал, дед всегда был добр ко мне, хотя и ворчал, что ему родили только одного фермера, выбирать не из кого. Но мама не слушала. Она говорила, что я ничего не понимаю в жизни. Но вот однажды папа приехал и объявил, что мы все едем домой. Только дома я не нашел деда. Меня отвели на его свежую могилу. Мать не изменила своему слову, в дом к деду она не вернулась. Теперь это был ее дом, и в нем не было места дедовским фотографиям. Она убрала их из всех семейных альбомов. А в школе я узнал, что дед не случайно угодил под работающий трактор. Отец продал земли, тракторов не стало. Но слухи живы по сей день. В доме же эти разговоры пресекались на корню. Родители унесли тайну в могилу и никогда не сетовали, что с ними не садились на одну скамью в церкви. Они держались друг за друга, потому отец и не смог пережить мамину смерть. Но я хорошо усвоил урок деда и сделал все, что мог, чтобы мне больше нечем было гордиться.
Шон говорил без остановки. Даже не дышал, кажется. И я тоже не дышала. К горлу подступал кислый ком.
– Это все правда? – еле проговорила я.
– Нет, это все пьяные россказни Шона Мура.
Я подскочила, чтобы взглянуть ему в лицо. Хватит сидеть спиной в обнимку со стаканом. Но в итоге пришлось бежать в туалет. Хорошо, я сумела не врезаться в дверь и не споткнулась ни обо что в коридоре.
– Тебе нужна помощь?
Я не заперлась, не успела. Шон постучал из вежливости, а я из чувства брезгливости послала его ко всем чертям и, обтерев стульчак, занялась волосами. Лезть под душ было страшно. Пусть я и почувствовала облегчение, но слабость оставалась слишком сильной. Сил хватило лишь на чистку зубов и намыливание мылом испачканных прядей. Я вымыла их дважды, но неприятный запах до конца не исчез. Тогда я схватила дезодорант и смазала им волосы. То же стоило проделать и с остальным телом – благо за раковину я могла держаться. Но своим внешним видом гордиться не могла. Уж в этом грехе меня обвинить сейчас нельзя. Но надавать по шее за виски стоило б. Я швырнула одежду на пол и вышла в коридор голой.
Шон сидел на кухне с двумя чашками чая. У меня вновь скрутило живот, и я поспешила спрятаться от чайного запаха в спальне. Да и пижаму натянуть не мешало б. Меня трясло.
– Лана, не смей ложиться без чая, – Шон вырос в дверях с двумя чашками.
Я отвернулась и буркнула:
– Не командуй!
Он обошел кровать и присел рядом. Мне захотелось зажать нос пальцами, но Шон поймал мои руки.
– Мне природой положено командовать, а тебе подчиняться. Садись.
Я села и с трудом сделала глоток. Стало легче, но больше трех я не осилила, а Шон к чаю вообще не притронулся. За компанию он пьет только виски. Или думал, что я выпью две чашки? Но он оставил все мысли при себе и отнес чай обратно на кухню, потом разделся и лег на самом краю.
– Если мешаю, могу уйти на диван, – сказал он, когда я придвинулась к середине.
– Скажи еще раз доброй ночи на гаэлике, пожалуйста.
– СобЫасШ БатЫ – сказал Шон, так и оставшись ко мне спиной.
Я сначала хотела тронуть его за плечо, а потом поняла, в чем дело. Это только я на него не реагирую. Чего он на диване не остался тогда?
– Шон, – позвала я тихо. – Тебе есть, чем гордиться, – я набрала в легкие побольше воздуха, чтобы не перейти на шепот. – Ты шикарно читаешь книги и играешь на вистле. Честно. Я не льщу.
– Поиграть?
Шон тут же повернулся ко мне и завел за ухо мои мокрые пряди, но не поцеловал.
– Я не помню, куда положила дудку.
– Она тут на тумбочке.
Он быстро нашел коробочку и вытащил железяку, только в его руках превращавшуюся в музыкальный инструмент. Заиграл он веселую мелодию песни, с которой ввалился ко мне, находя дырочки на ощупь. Свет мы так и не зажгли.
– Ты мог бы стать музыкантом, – сказала я, когда он отложил вистл.
– Мог бы, но не стал. Я тот, кто я есть. Полулошадь, полуборзая. Ни то, ни се. Но зато я прекрасная пара для Джеймс Джойс.
Шон замолчал. Я потянулась к нему, чтобы поцелуем убрать с лица убитое выражение, которое не скрывала даже темнота.
– Пожалуйста, Лана, – Шон отстранил меня. – Я не привык спать с женщиной. Даже через пижаму я чувствую тебя.
Я осталась подле него. В пустом желудке что-то дрогнуло.
– Я могу снять пижаму.
Шон схватил меня за шею, но не поцеловал.
– Я слишком пьян для того, чтобы себя контролировать, но недостаточно, чтобы наплевать на последствия, понимаешь?
Я кивнула и вывернулась из его рук. Оставалось только повторить фразу на языке кельтов, но я не смогла. Может, потому и уснула не сразу. Долго лежала с закрытыми глазами и вдруг почувствовала, как Шон придвинулся, чтобы прижаться голой спиной к моей фланелевой. Мне сделалось хорошо и спокойно. Мысли о Лиззи отступили, и я уснула.
Глава 29 «Запах ирландского дождя»
– It's raining, it's pouring;
The old man is snoring.
He went to bed and he Bumped his head
And he couldn’t get up in the morning.
(Дождь идет, прямо льет, под него старик храпит Пока ложился, головой приложился и утром не сможет подняться).
Я открыла глаза, пытаясь сообразить, который час. Дождь застилал окно, барабанил по крыше, давил на и так тяжелые веки. Я подчинилась его желанию, но провалиться обратно в сон не получилось. Шон сильнее потряс меня за плечо. Я вновь взглянула на него. Одет, с довольной улыбкой. Спасибо, что перестал петь.
– Который час? – озвучила я мучивший меня вопрос.
– Ранний.
– Так зачем разбудил?
– Пожелать тебе доброго утра, пока оно еще утро и пока оно доброе.
Я застонала и откатилась от края, заворачиваясь в одеяло, что в кокон, чтобы не сказать, что ирландское утро не бывает добрым. Особенно в дождь, который поделил наравне с виски ответственность за мою головную боль.
– Ладно, лежи до солнца.
– А оно будет? – пробурчала я в подушку.
– Обязательно. Прости, что разбудил. Просто не хотел, чтобы ты проснулась и обнаружила, что меня нет.
Шон поднялся с кровати.
– Ты куда? – действительно не поняла я.
Шон покачал головой, словно глядел на неразумного ребенка. Разум ко мне возвращался с черепашьей скоростью.
– С собакой гулять. Собаку кормить.
Я выдохнула, надеясь, что больше тупить не буду, и тут же брякнула:
– В дождь?
– Дождь физиологических потребностей не отменяет.
– Знаю. Возьми с вешалки зонтик. Правда, он с овечками. Но лучше, чем мокнуть.
Шон опять улыбнулся. Ну, не наглость, а? Где его похмелье?
– Мы в Ирландии. Здесь дождь используют вместо душа. Холодного.
Я решила не улыбаться, и Шон продолжил:
– Включить водогрей?
Я со стоном покачала головой и приподнялась на локтях.
– Я пойду с тобой. Без зонтика.
– Тогда не разлеживайся. Пожалей собаку.
Себя мне стоило жалеть в последнюю очередь. Зачем пила? Ведь понимала, дура, что будет плохо. С трудом разогнувшись, я нацепила футболку и джинсы.
– Носки не нужны, – остановил меня Шон, застилая кровать. – Пойдем босиком. Что ботинки зря мочить?
Резонно, и я завернула штанины. Шон последовал моему примеру. По дороге я забрала из ванной всю грязную одежду и бросила в стиральную машину, надеясь, что дождь отмоет меня не хуже, пусть и без порошка. Дождь быстро промочил нас до нитки, но не заставил дрожать. Руки Шона, пусть и мокрые, оставались горячими и сильными. Пару раз он брал меня на руки, чтобы перенести через топкое место. И чтобы поцеловать. Дождинки дрожали на наших губах утренней росой и утоляли жажду лучше всякой воды. Кажется, у них даже был малиновый привкус.
Ноги по колено в грязи, о коврик не вытрешь. Шон приоткрыл дверь. Джеймс Джойс сначала было ринулась к нам, но сразу попятилась.
– Ну давай… Я потом тебя вытру, – заворчал Шон на собаку и потянулся к ошейнику, но Джеймс Джойс увернулась. – Позови эту дрянь, – обернулся он ко мне за поддержкой, а я бы тоже никуда не выходила из– под козырька. – У вас с ней любовь, из которой меня вычеркнули за ненадобностью, – добавил он слишком горько, чтобы проигнорировать, и я повисла у него на шее.
Ноги в луже, футболки набухли, как паруса, а мы целуемся, как школьники, прямо. Ужас… Как не стыдно! Самое время получить от недовольной Джеймс Джойс хвостом под коленку.
– Пошла в дом, ревнивая тварь, – промычал Шон, не отрываясь от моих губ. – Мы тебя еще раз позовем…
Но я оттолкнула этого ирландского козла – хватит над животным издеваться! И Шон потащил меня обратно под дождь. Если к вечеру я захлюпаю носом, буду знать, кто в этом виноват… Черт, я не взглянула на телефон! Я даже не вспомнила про него…
– И что, все?
Я сначала не поняла, что Шон обращается к собаке, которая, не дойдя даже до скамейки, побежала домой. Он почти что разлегся на пороге, чтобы вытащить из-под вешалки тряпку, не испачкав пола грязными ногами. Шон вытер лапы собаке, а потом раскрыл тряпку передо мной. Я сначала рассмеялась, а потом позволила обтереть себе ноги, но прежде чем вступила в прихожую, выжала футболку, но как-то неудачно и попала на сидящего на пороге Шона. Только смех не позволил мне извиниться, да и Шон не расстроился. В крайнем случае, вымою в наказание пол!
Шон насыпал собаке корм и вопросительно уставился на меня.
– Я мокрой есть не буду.
И мы пошли обратно, но до дома не дошли. Шон вдруг остановился и схватил меня за плечи, как заговорщик.
– Ты уже все равно мокрая.
– Нет! – запротестовала я, прочитав его мысли по глазам. – Я не буду купаться! Не буду! Это дурь! – возмутилась я в голос, когда Шон нагло стащил с меня футболку.
– Так давай подурим, – сказал и стащил следом джинсы.
– Иди ты к черту!
Но куда там! Он уже и сам разделся. Не поднимать же одежду из грязи! И в трусах не побежишь. Никого нет, но все же. И я стащила с себя последние тряпочки, наслаждаясь смущением Шона.
– Даже так?! – И он тоже снял трусы.
Впереди ждало самое страшное – кувшинки. На моем лице явно отразился ужас перед встречей с ними, и Шон подхватил меня на руки.
– Я отпущу тебя на глубине.
Шон входил в воду, как в парное молоко, я же заорала, когда он швырнул меня. Брр… Аж зубы застучали, но я поплыла, страшась коснуться дна. В темной воде ничего не видать – зато круги от дождя такие красивые…
– Доплывешь до коттеджа?
Я глянула на бескрайнюю пузырящуюся темную гладь и задрожала сильнее, но поплыла. Всяко лучше илистого дна – там можно подтянуться на досках. Но дыхание быстро подвело меня, и я схватилась за заботливо подставленное плечо.
– Осталось совсем чуть-чуть, ты сможешь.
Я доплыла, но из воды вылезти не смогла. Вернее не успела, остановленная возгласом Шона:
– Что вы здесь делаете, О'Диа?!
Я увидела ботинки и мокрый плащ. Лица под капюшоном было не разглядеть.
– Зашел проведать скучающих дам и составить им в дождь компанию. Но ты, Шон Мур, вижу, меня опередил. Хорошо я вас заметил, а то ведь так бы и ушел, не найдя машины. А где, рискну поинтересоваться, мисс Брукнэлл?
– В Нью-Йорке, – ответил Шон. Я могла в тот момент только дрожать.
– Вот как? А по какому делу?
– Семейному.
– А…
Но тут Шон уже не выдержал:
– О'Диа, дайте нам уже вылезти из воды. Мы окоченеем здесь.
– Вылезайте, кто ж вам мешает?! – послышался из-под капюшона недовольный бубнеж.
– Вы нам мешаете, О'Диа! Вы милый!
В ответ послышалось недоуменное кряканье.
– О'Диа, ступайте к входной двери, – скомандовал Шон. – Мы вам откроем, когда оденемся.
Господин Гончар еще чуток потоптался в луже и ушел. Шон вылез сам и вытащил меня. К тому моменту мне стало по барабану, что у него между ног. Меня душил смех. Дикий, истерический, и я вся сжалась, чтобы не выпустить его наружу.
– Замерзла? – обнял меня Шон, хотя не знаю, как он думал согреть меня таким же мокрым и ледяным телом!
Французские двери со вчерашнего завтрака оставались незапертыми. Шон притащил из ванной три полотенца. Взял одно, вытерся и обмотал вокруг бедер. Вторым я закрутила мокрые волосы, а третьим попыталась согреться.
– О’Диа брехун, но не трепло. Я скажу ему, чтобы молчал.
– Не надо. Он же ничего не видел. Может, у нас в Сан-Франциско принято плавать голышом.
– Тогда я пойду открою.
И тут началось такое… Я поспешила одеться, чтобы мужики не перегрызлись у дверей. Бреннон О'Диа мог бы чуть уменьшить громкость
– Джеймс Джойс за озером явно услышала, каким нехорошим был ее хозяин, что заставил меня плавать в такую погоду. Речь у Господина Гончара была намного длиннее, но мой мозг ее, к счастью, резюмировал.
– Мур, ты когда-нибудь оденешься? – не выдержал мокрый гость созерцания голого торса своего водопроводчика.
Я к тому времени вышла в гостиную и смогла оценить наглую улыбку Шона.
– Оденусь, но не сейчас. Сейчас мне не во что одеться.
О’Диа остался с открытым ртом, не в силах переварить ответ.
– Я сюда приплыл, – помог ему Шон. – И, если б не вы, О’Диа, поплыл бы обратно.
– С мисс Донал?
– Если вы еще не заметили, она уже одета.
Ситуация из комической превратилась в жуткий фарс, а я не могла допустить, чтобы Шон поссорился с постоянным клиентом, и потому предложила гостю чаю, чтобы согреться. Прямо так, по-ирландски. Но Бреннон О'Диа, видимо, не готов был лицезреть голого Шона так долго и потому отказался. И напоследок поинтересовался, когда возвращается мисс Брукнэлл. Я в ответ пожала плечами.
– А я хочу чаю, – сказал Шон, затворив за незваным гостем дверь.
Я прошла на кухню. Отыскала хлеб и сыр. Достала банку с вареньем. И почувствовала на талии руки Шона.
– Вода оказалась недостаточно холодной, – прошептал он мне в ухо и потерся щекой о мою – колючий уже. но не так, чтобы сильно.
– А как же чай? – прошептала я, не узнавая собственный голос.
Рука Шона уже нагло проверяла, насколько мне жмут в талии штаны.
– Я потом сам его заварю.
– А если О’Диа вернется?
– Я ему не открою.
Но он открыл меня, стащив с таким трудом надетую одежду. Одна валялась под дождем в грязи, другая на полу кухни под мокрым полотенцем. Двумя. Шон раскрутил влажные волосы и зарылся в них носом.
– Они пахнут дождем.
– Тиной, – поправила я шепотом.
– Нет, дождем. Ирландским дождем. Моя русская девочка пахнет Ирландией, и я дурею от этого запаха.
Шон подхватил меня и усадил на столешницу, чуть не смахнув банку с вареньем.
– Здесь все открыто, – успела выдохнуть я до его поцелуя.
– Мы не запираемся в Ирландии, – ответил Шон не скоро. – Мы любим в открытую всем на зависть.
– Шон, я так не могу, – увернулась я от его губ, и на этот раз они впились мне в шею. За его руками я следить не успевала.
– Да ты никак не можешь! – его глаза вновь оказались рядом. – Так что не командуй. Я буду делать с тобой все, что захочу, и так, чтобы ты захотела повторить.
Он не дал мне выразить протест словами, но я могла без зазрения совести колотить его по спине. Она не была железной, и Шон наконец пожалел столешницу и перетащил меня в спальню, заставив по пути испугаться за коленки, но те не встретились с косяком – Шон хорошо знал размеры дверей и кроватей в доме, и моя голова приземлилась на самый край. Никуда не отползти, если только встать на полу на голову.
В Шоне вновь проснулся зверь. Он рычал у меня на груди, и я с трудом сдерживалась, чтобы не ответить ему тем же рыком. Мне помогал молчать страх. Страх, что Шон долго не выдержит и возьмет свое, оставив мне снова боль разочарования. Но пока он давал волю лишь губам и рукам, и те, и другие сдирали с меня кожу, обнажая нервы. Кровать стала маленькой – я пыталась ухватить покрывало, но находила лишь воздух. Мне не было холодно, мне было жарко, но мне надо было за что-то ухватиться, чтобы удержаться от соблазна обнять Шона – одно неверное движение, и он вернется к моим губам, и тогда все будет кончено – я не сумею сдержать его, и только сведу за его спиной ноги, как сразу потерплю фиаско. Полное и непоправимое.
Наконец я нащупала подушку и, бес в меня вселился, что ли, – швырнула ею в Шона. Он кинул ее обратно и попал мне в лицо. Я ухватилась за нее зубами и вовремя. Он оказался внутри. Сердце мое замерло, и он тоже замер. Потом отшвырнул подушку и притянул меня к себе. Чудом мы оказались на середине кровати. Лицо в лицо, грудь грудь, живот в живот.
– А теперь сама, – выдохнул он, сглатывая слюну. – Я ничего не буду делать. Почувствуй хоть что-нибудь.
Я уже чувствовала. Мы дрожали оба. Но это было бы и все, если бы рука Шона не скользнула по моему животу вниз. Я откинулась на его вторую руку, давая свободу первой, и замерла. Наверное, слишком надолго, потому что Шон со злостью схватил меня за талию и дернул на себя. Еще и еще. Быстрее и быстрее. Я закрыла глаза, чтобы не видеть ни его, ни потолок, чтобы чувствовать только себя. Но вот мир остановился, руки Шона исчезли, и я рухнула на самый край матраса. Мир встал с ног на голову, но я все равно увидела на полу телефон, который машинально схватила в гостиной, когда бежала одеваться, но так и не проверила сообщения…
– I’m so sorry. I actually need Rubber Johnny to do this. (Прости. У меня ничего не получится без резинового Джонни.)
Шон подтянул меня на кровать, и мир встал обратно на ноги.
– Ты не должен извиняться, – едва слышно проговорила я, чувствуя во рту ужасную сухость. Кроме дождинок я ничего не пила. – Было бы много хуже, если бы ты не успел.
– Если бы я продержался еще хоть полминуты…
– Шон, прекрати, – я провела рукой по колючей щеке. – Я тебя чувствовала, хотя не верила, что такое вообще возможно.
– Лана…
Я перехватила его руку у себя на животе.
– Я предпочту сейчас чай. Мне нужно это куда больше.
Шон сжал губы и опустил глаза:
– А этой кровати нужно новое покрывало, а мне душ. И можно не включать водогрей.
– Может, сплаваешь за одеждой? – почти не пошутила я.
– Не доплыву. Ты выпила меня до последней капли и еще просишь чаю.
– Иди в душ. Я сама заварю чай.
Мне нужно было время побыть одной, отдышаться и одеться в конце концов. Я сделала это на кухне, где осталась моя одежда. Полотенца я пока отшвырнула ногой в сторону. Стирки нынче будет много. Сейчас же важнее протереть столешницу и попытаться думать за ней только о еде.
Жаль, Шон настолько больше меня, что в плечах не влезает ни в одну кофту, а так хотелось хоть чуточку прикрыть его тело. Куда улетучилось мое слоновье спокойствие художника? А потому что художник теперь не я. Это Шон рисует мое тело, вернее играет на нем, как на вистле, и слишком быстро начал брать верные ноты – неужто у него идеальный слух на женщин?
