Текст книги "Двойной без сахара (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

– Вы не пьете, а я себе налью, – Она подхватила бокал Лиззи и, звякнув им о свой, вложила в безвольную руку сестры покойного мужа. – Пей, пей… Без бокала вина нельзя ложиться спать.

Она спать собралась? Еще не стемнело даже. Хотя у них же день с ночью перепутался. Или не особо? Они же в Нью-Йорке были! Просто устали, наверное, от похорон.

– Спроси мою мать! – продолжала тараторить Сильвия. – Ну же… Пей! Я даже в вашей Америке наливала детям с семи лет. – Сильвия вдруг повернулась в мою сторону. – Лана, ты бывала в Италии?

Вот так переход! Я покачала головой, не сводя взгляда с каменного лица Лиззи.

– Ты обязана ее посетить, – продолжала трещать Сильвия. – Рим, Милан… Обязательно Милан! Это мой родной город, хотя прости… Понимаю, что тебе может быть неинтересно, ты же из Санкт-Петербурга, и все же у нас есть свой неповторимый шарм… И джелато. И вино. И итальянские мужчины…

Сильвия сощурила глаза, будто пыталась в меня выстрелить. Что ей надо? Не до такой же степени Лиззи разоткровенничалась с ней, чтобы сообщить про Шона. Хотя Лиззи могла выпить лишнее на нервах и проболтаться о том, что ее тревожило.

– А как они поют о любви… Правда, многие уверены, что у нас кроме Тото Кутуньо и Адриано Челентано никого нет. А у нас есть Джон Бон Джови, который на самом деле Джованни… Да, он же, кажется, по маме русский, так что я им с тобой охотно поделюсь…

Сильвия глотнула еще вина и блаженно улыбнулась:

– Санкт-Петербург… О, какой город!

– Ты в нем была?

– Конечно! Это была мечта с детства. Как какой-то сказочный город… Нереальный… Мой отец посетил его, когда тот еще назывался Ленинградом. Ездил с инженерами какой-то проект обсуждать. Он у меня из деревни, совсем из деревни. Ну, ты понимаешь… Для него это был полный шок! Впечатлений на всю жизнь хватило… Да, мы из семьи рыбаков, но отец решил выучиться и уехать в город. Но лучше него никто не жарил осьминогов. Я в ресторанах не могу их заказывать. Ужас! Резина! Ах, о чем это я… Да, да… О Санкт-Петербурге отец мог рассказывать часами. Всем гостям из раза в раз одно и то же. Он, правда, больше нигде так и не побывал. Даже до Испании не добрался… Ладно, я уже надоела, наверное… – Сильвия улыбнулась, и тут же затараторила по новой. – Я тоже могу рассказывать о твоем городе часами. Элизабет, как ты могла в него не съездить?! Нет, в Москве я тоже была, но это не то, а эти золотые фонтаны…

– полилось из нее новым потоком.

И мне тут же захотелось стать Самсоном, закрывающим пасть льву. Вернее львице! Сильвия ерзала на высоком стуле, что на шесте. Черные кудри метались из стороны в сторону в такт речи, где я различала уже не слова, а лишь октавы – будто она плавно соскочила с английского на итальянский.

– Лана, а кефир? У вас же русских тоже есть кефир, да? – Я едва кивнуть успела.

– Я думала, что умру в Америке без кефира. А муж совершенно не понимал моей тоски. Просто бабушка в детстве поила нас только кефиром. У нее на чердаке стояли бадьи с ним, одна, вторая, третья… И если мы просили пить, нам давали только его – никакой воды – один кефир с утра до вечера. Потом я в Америке сумела сделать его сама. Но только дочь немного пила. Сын наотрез отказался, а муж вообще смотрел на белую жидкость с ужасом. Он, правда, и вина не понимал. Только пиво пил, да, Элизабет?

– Мы с Эдвардом никогда не сходились во вкусах, – выдала Лиззи мертвым голосом.

Сильвия со смехом упала ей на плечо и чудом удержалась на своем шесте.

– Ну, я так бы не сказала!

И она расхохоталась еще громче, а потом резко замолчала и уставилась на меня. Взгляд настоящей львицы. Сейчас кинется и растерзает. Я даже сжалась над тарелкой.

– Я пойду прогуляюсь, а вы поговорите, ладно?!

Лиззи умудрилась вскочить первой:

– Лучше мы погуляем.

Она уронила вилку, но не нагнулась поднять, да вдобавок еще и наступила на нее. Я вернула на тарелку едва надкусанный хлеб и вытерла о салфетку руки. Вот и настал мой звездный час. Мы обулись и вышли из дома. Рюкзак так и лежал на пороге. Я достала с трудом поместившуюся туда кофту и спрятала в рукава дрожащие руки, а Лиззи осталась в рубашке. Она ничего не спросила про рюкзак и зонтик – наверное, догадалась по виду или не придала никакого значения. К чему сейчас подобные мелочи?! Я дотронулась до ее локтя и, когда Лиззи не дернулась, взяла под руку.

– Как это случилось? – спросила я после минуты гробовой тишины.

Лиззи замерла посреди тропы.

– А… – усмехнулась она. – Ты про Эдди. Сердце, как у них у всех в этом возрасте. Постоянный стресс на работе и молодые любовницы до добра не доводят. Ему было всего сорок девять.

– Лиззи, мне так жаль…

– Не надо. Я довольно наутешала мать, чтобы успокоиться самой. Да и любви с братом у меня особой не было, и последние двадцать лет мы с ним пересекались если только случайно. Мы с Сильвией и уехали так быстро, чтобы не смущать остальных. Ну, ты понимаешь.

– Да, наверное, понимаю… Она сказала, что у них были плохие отношения.

– И больше ничего не сказала?

Лиззи повернулась ко мне всем телом, и чтобы спасти руку, пришлось отступить на шаг. Я пожала плечами.

– Она вышла замуж за американский паспорт. Ну, и за деньги Эдди. Впрочем, ни тем, ни другим так и не воспользовалась. Только жизнь себе и ему сломала, – Лиззи отвернулась и уставилась в темные из-за сумерек кусты, скрывающие дорогу к Мойре. – У них двое детей. Когда младшей исполнилось четырнадцать, она забрала дочь в Италию и больше не вернулась. Даже на выпускной сына. Это первый раз, когда она прилетела в Нью-Йорк, и то только потому, что моя мать потребовала. Мать постоянно настаивала на их разводе, но Эдди не хотел начинать волокиту. Никто из них не собирался вступать в повторный брак, а денег Сильвия никогда особо не тратила. У них даже счет остался общим. Мать сейчас подключила адвокатов, чтобы Сильвии ничего не досталось. Она себя этим доконает. Впрочем, хватит… Я устала от всех этих дрязг и перемывания костей друг другу. Как ты?

Я снова пожала плечами.

– Хорошо, – ответила, понимая, что из нас троих меньше всего проблем у меня.

– Хорошо, – повторила за мной Лиззи. – Как хорошо, что Пол не сделал тебе ребенка. Эти двое столько лет промучили друг друга ради детей, но в итоге ударили их намного больнее, когда чаша терпения переполнилась настолько, что они даже не могли слышать голос друг друга. А как Эдди ее любил. Безумно. Как, впрочем, и Пол тебя.

Лиззи пошла вперед, и я поспешила ее догнать. Мы разве вышли обсудить Сильвию? Или вспомнить Пола и провести между нами параллели? Или Лиззи хотела сказать, что, помогая мне, на самом деле спасала Пола, потому что не сумела уберечь в свое время от такой же сучки брата? Или переживала за нерожденных детей? Что? Что она хочет мне сказать сейчас? И зачем уводит от коттеджа? Сильвия ничего не услышит и здесь, а если и услышит, так ей плевать. Она через все уже перешагнула. А мне – нет. Вернее – да, плевать, что ты думаешь про мой брак. Скажи лучше, что думаешь обо мне сейчас?! Скажи!

Но Лиззи шла вперед, не оборачиваясь, будто в гости к Шону. Зачем ей целовать запертую дверь? Зачем?

Глава 39 «Старые фотографии»

– If you can go with a man, go with a man. Don’t make your life complicated for no reason. (Если можешь быть с мужчиной, будь с мужчиной. Не усложняй просто так себе жизнь.)

Мы дошли только до скамейки. У Лиззи явно не было сил гулять и даже просто стоять, но сидели мы теперь не рядом, а по разные стороны. Лиззи смотрела на озеро и лишь иногда скашивала на меня глаза, будто проверяя, я все еще тут или уже ушла. Но я не двигалась, приклеенная к камню ее словами. Хотя давно надо было встать и уйти. Все сказано без лишних эмоций, и прощальные сцены не нужны. Мне бы сразу понять, для чего задумывалась вся эта ерунда с Шоном… Впрочем, лгу, я все понимала. Просто хотела верить, что это действительно проверка отношений, а не подведение под ними черты. Стоит отдать должное – черта вышла изящная, какая и должна быть у художника. Просто так сказать, что между нами все кончено, Лиззи не могла. И теперь я знаю, почему она выбрала Ирландию. Из-за дождя. Только где же этот чертов дождь, чтобы смыть грязь, в которой меня искусно изваляли… Он не нужен был утром. Он нужен сейчас. Хотя бы пару капель, чтобы обмануть Лиззи и не дать увидеть мои слезы. Сколько я еще смогу их сдерживать? Минуту? Две? А, может, и вовсе не заплачу. Сердце не сжимается. Оно, бедное, устало за неделю с Шоном.

– Это тяжело, я знаю, – продолжала Лиззи абсолютно бесцветным голосом. – Но я буду помогать, пока ты не встанешь на ноги. Ничего не поменяется, только…

– Она наконец повернулась ко мне. Лицо такое же бесцветное, что и голос. – Я тебя тоже люблю, но это не то чувство, ради которого можно забыть другое. И жизнь слишком коротка, чтобы размениваться на мелочи. Ты еще не в состоянии это понять. Ты слишком молода, и в этом твое счастье. Выкинь неудачный холст и начни новый, сменив палитру. Это действительно просто сделать, пока ты свободна от обязательств перед другими людьми.

Только не надо читать мне лекцию! Я больше не студентка. Я выслушала историю и все поняла. Не надо озвучивать мораль. Она у нас все равно будет разной. Сильвии было всего восемнадцать, когда Эдвард привез ее в Нью-Йорк. Молодой выпускник Йеля заключил в Италии совсем другой контракт, чем просил его отец. Он взял пешую экскурсию по Милану и с первого взгляда влюбился в своего гида с дивными ресницами и таким же чудным акцентом. Во взаимность родители не поверили, но сын их не слушал. Вернее, говорил, что ему плевать, даже если дело в деньгах. Зачем они ему, если он не может отдать их женщине, руки которой не хочет отпускать даже на минуту. И он надел ей на палец кольцо, а она родила ему сына, следом дочь, и бабушка с дедушкой смирились. Тем более от дочери ждать внуков не приходилось. Да и дочери не было рядом, а сын не желал даже слышать имя «не такой» сестры, а когда Лиззи приезжала из Калифорнии, он всегда старался увести свою семью из города. Родители и тут смирились, понимая, что не каждый может принять выбор другого человека. Брат с сестрой пожалели родителей и не сказали им правды о своей ненависти.

– Если бы я поняла, что Сильвия когда-то ответит мне взаимностью, я бы сумела убедить Эдди не жениться, – рассказывала Лиззи, глядя на свои ботинки. – И он, конечно, даже мысли не допускал, что его итальянский ангел влюбится не в него, а в его сестру. Эдди считал, что таких, как я, мало. Родители говорили обо мне открыто, и Сильвия знала про мою ориентацию, и иногда ее глаза горели неприкрытым презрением, но она не могла открыто отказываться от встреч со мной, а я не могла не приходить в их дом. Мне хотелось хотя бы видеть ее, но она старалась, чтобы Эдди всегда был рядом или кто-то из друзей, а я каждый раз приходила в надежде застать ее одну… И вот как-то она свалилась с гриппом, Эдди надо было уехать, и он попросил пожить у него в квартире. Ты будешь смеяться, – И Лиззи действительно улыбнулась, только глаз не подняла. – Я не могу вспомнить, как поцеловала ее в первый раз, а она молчит и только хохочет. Я была в полном шоке оттого, что она меня не оттолкнула. Она лежала тогда в кровати… Я старше ее на четыре года, а, казалось, что девочка я, а она умудренная жизнью женщина. Я до сих пор помню ее ледяной голос: «Спасибо, Элизабет, что показала, как вы это делаете. Только Эдди не надо ничего рассказывать. Я буду все отрицать». Да, так она и сказала. Я бежала от нее, как от монстра, и в тот момент была способна на все, что угодно. В такие моменты люди прыгают с мостов и крыш… Но мне позвонила мать и попросила купить для нее цветы, потому что вчерашний букет завял. Вот прямо сейчас пойти в магазин и принести новый, – Лиззи расхохоталась в голос и даже по коленке себя ударила.

– Я купила и принесла, а потом постаралась вести себя так же спокойно, как и Сильвия. Месяц мы улыбались друг другу, а потом она позвонила и сказала, что ей скучно, и не хочу ли я приехать, раз Эдди все равно вернется только через три дня. После этих трех дней все и началось. Я даже сходила к адвокату, чтобы узнать, что будет с ее иммиграционными бумагами в случае развода. Ждать три года я не могла – мне было жаль брата, и потом у них мог случайно получиться ребенок. И потом меня каждую ночь мучили кошмары, я начинала ненавидеть брата за то, что он прикасается к моей Сильвии. Моей, я не желала ее с ним делить… Ведь были ж варианты ей остаться без его участия. Она училась, можно было оформить студенческую визу, потом она могла преподавать. Она же так и сделала потом, преподавала итальянский, пока жила в Нью-Йорке. Однако Сильвия не желала ничего слышать и пригрозила, что если я заикнусь хоть раз о разводе, она не пустит меня на порог. И я молчала, а потом она объявила, что беременна и попросила меня больше не приходить. А я пришла, но к брату и рассказала ему про нас и про то, что этот ребенок, даже если Сильвия его сохранит, ничего не меняет – мы любим друг друга, и он обязан понять и отпустить жену ко мне. Эдди назвал меня дурой, а потом сделал нам очную ставку, и Сильвия заявила, что я сумасшедшая. Что да, она в курсе, что нравится мне. Что я даже пыталась к ней приставать, но она вежливо меня отшила, а ему ничего не говорила, потому что это его сестра и… Она никак не думала, что я опущусь до такой низкой лжи. Она говорила это так спокойно. Даже ресница не дрогнула. И Эдди сказал, чтоб ноги моей в его доме не было и чтобы я даже не появлялась на крещении ребенка. И я уехала в Калифорнию, получила еще две степени, начала преподавать… Лана, – Лиззи схватила мою руку и сжала ледяными пальцами. – Я пыталась несколько раз встречаться с мужчинами. Стать в глазах всех нормальной, но я не смогла. Быть может, просто ушло время. Не повторяй моей ошибки. Если тебе не было противно с нашим любезным мистером Муром, то ищи себе мужчину. Теперь ты можешь выбирать – у тебя есть паспорт, у тебя есть деньги, у тебя есть время. И у тебя в любом случае есть я. Наша выставка не отменяется. Ты можешь жить в моей квартире, пока тебе будет это удобно и даже после моего возвращения, а вернусь я не скоро. Мы поедем с Сильвией в Милан и будем ждать, пока утрясутся нью-йоркские дела.

Я вырвала руку.

– Можно я задам вопрос? Первый и последний, – У меня действительно не было другого, только: – Ты решила расстаться со мной до встречи с Сильвией или после?

Лиззи вновь схватила меня за руку. Ладонь мокрая, будто плакала вместо глаз.

– Ты не хочешь этого знать… Но я скажу, чтобы ты не держала зла на Сильвию. Я решила это еще в наше первое утро. Просто все три года не могла сказать тебе правду.

Я кивнула, не в силах разлепить губ даже для простого «спасибо». Зато джинсы отклеились от камня, и я поспешила встать, но Лиззи крепко держала меня за руку.

– Не злись на меня… Пока я не увидела ее, у меня и мысли не было оставить тебя… Нет, – Лиззи уткнулась губами в мой кулак и пробубнила: – Нет, я не то говорю…

– Лиззи, не надо больше ничего объяснять, – я сумела вырвать руку, но ноги не слушались. Топко, как же топко. Сейчас втянет в болото, и все. – Я верю, что кто– то способен любить всю жизнь только одного человека. Ты не одна такая. И я действительно рада, что в твоем случае есть взаимность. Пусть и с таким опозданием. Я рада за вас с Сильвией. Действительно рада.

– Нет! Ты не поняла меня, – Она обхватила обеими ладонями мой кулак.

– Совсем не поняла… Как ты не понимаешь сейчас себя. Мы слишком разные, и дело даже не в возрасте… Я не должна была поддаваться минутной слабости. Мы обе были пьяны и могли бы забыть все, как дурной сон… – Ее хватка стала сильнее. – Но я вдруг подумала, что ты мой второй шанс. Я выключила свой разум и заставила тебя поверить, что тебе это тоже нужно. Молчи! – Она нажала мне на пальцы, чтобы сравнять физическую боль с душевной. – Но тебе это не нужно. Сейчас уж точно не нужно искать другую женщину. И, – Лиззи покачала головой. – Ты можешь не верить, но отпустить тебя к мужчине мне будет легче, чем к женщине.

Я сжала губы. Отпустить… Я никогда не овладею языком на должном уровне, чтобы так красиво лгать. Она меня отпускает… Нет, Лиззи, ты меня прогоняешь. Ты меня просто выставила за дверь, когда я перестала быть тебе нужной. Я кивнула. Говорить ничего не надо. Она ведь не считает меня настолько дурой. Я буду в это верить.

– Отпусти меня сейчас, – И Лиззи с облегчением разжала пальцы. – К другой женщине. Я пойду к Мойре. У нее есть диванчик…

– Лана! – Лиззи вскочила со скамейки. – Прекрати вести себя, как обиженный подросток. Мы поговорили, как взрослые люди. Ты завтра возвращаешься к мольберту, чтобы было, что отправить на выставку. У тебя есть своя комната. Ты будешь в ней жить и ты будешь работать. Без истерик. Сильвия не будет мешать. Сегодня она просто была на нервах из-за встречи с тобой. И… Она призналась сыну, что любит меня, и он ушел, не сказав ей ни слова. Она позвонила дочери, хотя о таком не говорят по телефону, из-за страха, что брат наговорит ей гадостей.

– Дочь не была на похоронах отца?

– Джулия рожает через месяц. Ни одна авиакомпания не взяла бы ее на борт. Да и Эдди не хотел бы, чтобы она рисковала ребенком. Они не так давно виделись. Он прилетал в Париж по работе. Он последние года специально заключил много контрактов в Европе, чтобы чаще видеться с дочерью. Лана, я тебя не отпускаю.

Лиззи сказала, как отрезала, но и я сумела найти в клокочущей груди твердые звуки:

– А я все равно ухожу. Мне собаку выгулять надо. Я приду утром за мольбертом и поеду в деревню. Такой расклад тебя устраивает?

– Как тебе будет лучше.

– Вот так мне будет лучше.

Я пошла дальше по тропе. Ноги отяжелели, и я проваливалась в землю глубже обычного, и, когда деревья окончательно скрыли меня от Лиззи, я нагнулась, чтобы сорвать пучок травы и обтереть кроссовки, а потом этой же рукой глаза – надо взять себя в руки. Плакать при Мойре нельзя. Я не могу сказать ей правду. Презрения в ее глазах я не вынесу.

– А я только ужинать собралась. Бери скорее тарелку, – засуетилась Мойра, оттягивая собаку к миске. – Иди уже поешь! Как вы уехали, она два дня к миске не подходила.

Джеймс Джойс рвалась ко мне обратно. Я присела подле нее, и собака меня всю облизала. Вот она, замена дождю, теперь можно и слезы незаметно утереть.

– Пойдем, я тебя покормлю.

Я присела у миски, набрала в ладонь корма и протянула собаке. Та продолжала тыкаться мне в лицо ледяным носом, а потом все же схватила с ладони один шарик, второй третий…

– Будешь, как ребенка, ее кормить. Совсем сдурела! – всплеснула руками Мойра, и я не поняла, кто все-таки сдурел. Наверное, мы обе. Но Джеймс Джойс начала есть. Съела две горсти, а потом перешла в миску. Тогда я соскребла себя с пола и прошла на кухню – вода в кране обжигала, будто в чайнике – что Мойру не устраивает?

Она уже не только поставила мне тарелку, но и завалила картошкой и тушеными овощами. Хорошо, что я не съела чертовы спагетти. Явно бы всю ночь мучилась несварением желудка. И ирландский хлеб с маслом вкуснее итальянской фокаччи в сто раз.

– Лана, что случилось?

Я шмыгнула уже громче. От бабушек слез не скроешь, но можно соврать. Она не знает меня, как облупленную, хоть я и являюсь к ней в который раз в грязной футболке.

– У моей подруги, – с трудом выговорила я последнее слово, – умер брат. Она вернулась с похорон вместе с его вдовой. Сейчас там такое настроение, что мне самой хочется плакать. Извини. Я сейчас успокоюсь.

Я потерла глаза ладонью, а потом вытерла руку о джинсы.

– Поплачь, ничего страшного. Лучше плакать о чужом горе, чем о своем.

Она права. Свое горе лучше заедать, и я стала запихивать маленькие картофелины в рот чуть ли не целиком.

– И хорошо, что они не дома. Он к ним не придет, даже если они его ждут.

– Кто? – опустила я вилку с наколотой картофелиной.

– Он, – ответила Мойра спокойно. – Думаешь, что я сюда переехала? От покойника своего бежала, чтобы он уже успокоился там.

Хорошо, на столе уже стоял чай. Я отхлебнула чуток, чтобы не закашляться.

– Не успели мы с ним пожить, не успели…

Я продолжала пить. Останавливать Мойру нельзя, но и к сумасшедшему разговору я не готова. Но от него уже некуда было деться.

– Мне было уже пятьдесят, когда мы встретились. Коннор был на восемь лет старше. Он тогда как раз развелся. Жена ушла от него после тридцати лет брака, ничего не сказав. Нет, сказала, что всю жизнь с ним промучилась и умирать рядом не хочет. И дочь перестала с ним говорить и даже внуков не показала. Сын забрал его к себе, но потом уехал из Голуэя в Дублин, и Коннор остался совсем один. Вот и ходил играть в карты по пятницам. Мои племянники тоже выросли, своих детей заводить не спешили. Ферму продали, как умер мой брат. Я одна осталась в доме. Целый день вязала, а по пятницам тоже ходила играть. А Коннор все любил трюки на картах показывать. Так слово за слово и про жену, и про дочь, и про внуков, и сына рассказал. Ну и я своей жизнью поделилась. В церковь мы не пошли, куда уж там… Посидели, помолились… И довольно Бога отвлекать. Коннор ожил, вдруг снова захотел за рыбой ходить. Старую лодку починил. Старый рыбак, что уж там… Это навсегда. А я Богу молилась, чтобы вернулся. Да видно не услышал меня Бог.

Мойра собрала посуду, даже мою тарелку, хотя в той оставалось пару картошин, и ушла с ними к кипящему чайнику.

– Я три дня на берег ходила, пока его сын не приехал и не увел. А как увел явился ко мне Коннор. Как вечером опустится туман крупными каплями на крышу, так и приходит. Я чашку на стол поставлю и со стула встать не могу. Он на свой садится, руки ко мне тянет, чтобы согрела ему пальцы, как всегда, а на моих потом, как на крыше дома – туман, будто я на улице стояла… Пошла как-то в пятницу в карты сыграть, чтобы людей живых увидеть. Возвращаюсь – кружка его любимая разбита. Стояла на полке у самой стены. Те, что с края, целы, а эта на полу и только на две части распалась, ручка даже не откололась. Словно взял он ее сам, да не донес до стола, выронил. На следующий вечер жду, не идет. Дверь открыла – дождь стеной. Обернулась – сидит. Как сквозь меня прошел, не заметила. Поту меня со лба струится. Страшный взгляду него, злой, и руки ко мне тянет, а мне дышать стало нечем… Открыла глаза, сын его надо мной склонился. Не ждала его. Чего приехал, непонятно. Отвез меня к врачу. Сказали, сердце… Я молчу про Коннора, но сыну его сказала, что не вернусь в коттедж. Боюсь одна жить. Стал спрашивать, возьмут ли меня племянники, да куда ж возьмут… Мальчик не женат, а у девочек свои семьи, куда ж я к ним. Вот он и нашел этот коттедж. Мать Шона обо мне заботилась, как о собственной матери, и мы обе с ней сидели на последней скамье в церкви, хотя я ездила с ней лишь за компанию. Я с Богом распрощалась. Как и с людьми, которые верят в его доброту. Он жестокий этот бог, очень жестокий… Но мать Шона молилась ему, а потом…

– А потом я знаю, – перебила я, страшась подробностей про депрессию Шона.

– Шон мне рассказал, что ты и этот коттедж спасли его.

Но спасет ли она сейчас меня? Как сказать про ночлег? О, нет… О, да…

– Мойра, Шон разрешил мне взять ключ от его дома. Всего на одну ночь. Я хочу дать им выплакаться без посторонних глаз.

Не скажу же, что выплакаться нужно мне в тайне ото всех. Особенно от Мойры. Она тут же вытерла руки, достала из шкафчика ключ и протянула мне.

– Может, останешься у меня? – предложила она то, зачем я шла. Только сейчас мне вдруг захотелось остаться одной. Нет, не совсем одной.

– Я возьму Джеймс Джойс с собой для компании. Спасибо. А на завтрак мы придем, обязательно.

И мы пошли. Без поводка. Собака не отходила от ноги, а я сжимала в руке заветный ключ, боясь потерять, и плевать хотела на боль от врезавшегося в ладонь брелка. Замок поддался так легко, будто я каждый день его открывала. В доме холодно. До ужаса. Я включила свет и прошла на кухню. В кране лишь холодная вода. Ну, конечно, Шон все отключил. Наверное, и в душе водогрей не заработает. Зато налила собаке воды. Она радостно принялась ее лакать, а потом вытерла морду о мои колени.

– Доживем до утра как-нибудь, – сказала я ей по-русски.

Джеймс Джойс кивнула. Кажется, в сторону спальни, но я мотнула головой.

– Я имею право только на диван.

На нем шерстяной плед. Должно хватить. Если что, возьму второй с кресла. Или… Я открыла шкафчик. Бутылка виски закрыта. Значит, не судьба. Прошла в гостиную. На столике лежал мой альбом. Шон притащил ночью только маркеры. Рук не хватило. Решил, что виски куда важнее. А сейчас важнее бумага. Я отложила в сторону салфетки и раскрыла альбом на кухонном столе. Теперь бы еще отыскать карандаш. А вдруг… Я нагнулась к ящику, из которого Шон достал шило, чтобы испортить из-за меня свой ремень – строительный карандаш на месте. Раз Шон умеет им владеть, то и я овладею. Грифель толстый, но можно заточить. Напильник брать я не стала, воспользовалась простым ножом – острый, пусть и не скальпель. Чтоб такое нарисовать? Это будет моей платой за ночлег.

В гостиной над книжной полкой висели фотографии. Я узнала мать Шона, а это его отец, наверное. Аккуратно сняла со стены рамку и отнесла на стол. Работы на час, два или три… Я справилась до полуночи, стряхнула грифельную стружку и вернула фотографию на стену. Повесит ли Шон родительский портрет рядом с двумя шаржами, кто знает… Я уж точно не узнаю. Надо уезжать. Картины я дорисую в Сан-Франциско. Или в Лондоне… Я толком его не видела. Когда я еще здесь буду? В телефоне оставался заряд как раз на то, чтобы купить билет. И я купила билет в Лондон, оставив пару дней на Дублин. Я же не видела Келлскую книгу. И не была на студии, где снимали «Гарри Поттера» и ни разу не была на лондонском мюзикле. В жизни столько всего, чего я еще не видела и не делала. Не стоит сидеть в этой деревне и ждать очередного пинка! Мне хватит одного.

Я шмыгнула и поспешила уйти от стола, чтобы не смазать слезами рисунок. Захватив сразу второй плед, улеглась на диван и закрыла глаза, то тут же почувствовала на лице собачий язык.

– Ну что ты хочешь? Сюда?

Я откинула плед, но собака просто запрыгнула на диван и свернулась в ногах. Наверное, я заняла ее место. Придется потесниться. Я поджала ноги и тяжело вздохнула. Главное, не плакать. Горячей воды нет, умываться ледяной холодно, а появляться перед Мойрой с распухшим лицом опасно. Главное, уснуть, и тогда утро наступит мгновенно.

Только сон не приходил. Я лежала и вслушивалась в скрипы и шорохи старого дома. Лучше бы шел дождь. Он бы заглушил их. И вот и дождь. Одна капля, вторая… Нет, кран. Я на ощупь добралась на кухню и закрутила покрепче холодную воду. Луна светила слишком ярко, и я отчетливо видела изображенные на бумаге лица родителей Шона. Как живые. По спине побежал холодок. Или по ногам, через носки. Я задернула занавеску, но кружева не спрятали лунный свет. Тогда я перевернула рисунок лицами вниз. После рассказов Мойры стало не по себе. Лучше бы я осталась у нее. Хорошо, хоть взяла собаку. Снова скрипы, будто шаги… Цок-цок… Каблуки… Даже руки окоченели… Но это Джеймс Джойс спрыгнула с дивана проверить меня – когда ей Шон в последний раз стриг ногти!

Я нагнулась к собаке. Погладила ее, и на ладони остался слой шерсти – руки вспотели… Ьбкас… Быстрее добраться до дивана. Я взялась за ошейник и пошла обратно в гостиную, боясь отпустить живое существо от себя даже на шаг. На диване я тоже к ней прижалась. Джеймс Джойс не огрызнулась и вытянулась вдоль спинки дивана и моей тоже.

– Я здесь всего на одну ночь, – проговорила я тихо по-английски, глядя на стену с темными пятнами фотографий. – Не гоните меня, пожалуйста. Мне некуда идти.