Текст книги "Двойной без сахара (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Глава 40 «Подарок с того света»

– I’m sorry, we don’t allow crying at the bar, – Я подняла голову от барной стойки и уставилась на перегнувшегося ко мне Падди. (Прости, но мы не разрешаем плакать у барной стойки.)

Я плакала, да? Нет, я не плакала…

– Я уснула, извини, – выдала я дрожащим голосом и попыталась скривить губы в похожую на барменскую улыбку. – А глаза слезятся от ветра и краски.

Может, съест такое объяснение? За его спиной стоит великолепная картина. Распрекраснейший паб в забытой богом и людьми деревне! Она не станет частью выставки, потому что ее автор бессонной ночью решил отказаться от участия в чужом празднике. Она стала прощальным подарком для Винни-Пуха. Когда я раскрывала мольберт, Падди вывел к сестре отца и поинтересовался, что я собралась рисовать, а потом вынес мне кофе и пять минут играл роль столика. Правда, о том, что подарок прощальный, я не сказала тогда, чтобы избежать лишних ахов.

– Могла бы сегодня не рисовать, – заботливо выдал медвежонок. – К чему такие жертвы?!

– К тому, что завтра я уезжаю.

– Как?! – он подпирал щеку рукой, и сейчас рука сорвалась и тюкнулась обручальным кольцом о затертое до блеска дерево.

– Я решила порисовать Лондон, а потом вернусь в Сан-Франциско искать работу или учиться пойду, еще не решила.

– И Шона не дождешься?

Я знала, что за вздохом последует этот вопрос. И знала, что не выдержу его подтекста.

– Дай, пожалуйста, платок, – я закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы, и на ощупь отыскала протянутую салфетку. – Нет, увы, не дождусь. Планы резко поменялись, и я не могу откладывать жизнь на целую неделю ради еще одного прощания. Я уже купила билет. Так что передавай Шону привет. Ну, а мой сюрприз он сам найдет, – промычала я в салфетку, которой полностью закрыла лицо.

– Может, тебе умыться? Или на воздух…

Я бы затерла глаза до дыр, если бы Падди не отобрал мокрую салфетку. Тогда я спрятала лицо в ладони и согнулась пополам.

– Лана!

В фильмах бармены перепрыгивают через стойку, но Падди обежал ее с той же быстротой, запрыгнул на соседний стул и… Все, что не выревела в диванную подушку Шона, я отдала плечу его школьного приятеля.

– Лана… – Падди смотрел мне в лицо, и я смотрела на него невидящим взглядом. – А теперь скажи мне правду. Пожалуйста.

– Какая тебе нужна правда?! – Я скинула его руки и сложила свои на стойке рядом с недопитым кофе – жаль, он не турецкий, не погадаешь на гуще. И не ирландский, не напьешься.

– Это из-за Шона?

Я хлопнула ладонью по стойке так сильно и звонко, что аж рука загудела.

– Нет! Тысячу раз нет! Твой приятель не имеет к моей жизни никакого отношения! Уясни себе это раз и навсегда!

Падди отпрянул, но не слез со стула, только схватился за сиденье руками – чтобы не упасть, или чтобы не заткнуть мне рот – орет тут, как ненормальная.

– Я плачу из-за себя и только по себе. Хочешь знать больше? – завелась я с полоборота. – Так вот, я познакомилась вчера с женщиной, и она открыла мне глаза на мою жизнь, и я решила ее тут же изменить. Вот прямо с сегодняшнего дня. Три года, Падди! Три года я считала, что меня любят! Черт… – Я ударила себя по лбу с такой силой, будто убивала комара. – Три года, Падди… Три года потрачены впустую…

– Радуйся, что не четыре, – улыбнулся он.

– А я и радуюсь! – Нос слишком чесался, и я сунула его в кулак. – Ты разве не видишь, как я радуюсь? До слез!

– Это больно, но не до такой степени, чтобы реветь в пабе… А ее слова забудь, что бы она там ни наговорила. Ты лучше нее, а он дурак, раз выбрал не тебя.

Опять улыбка. Добрая, светлая. Только в ответ улыбаться не хочется. Она не «дурак». Дура – я, что за три года так и не стала для Лиззи важнее «собачки из приюта», а для этой итальянской сучки – весь мир даже после того, как она вытерла об нее ноги. И не один раз!

Второй кофе не открыл глаз, которые не смыкались всю ночь. Собака тоже спала беспокойно. Все верещала во сне, будто чувствовала потустороннее присутствие

– ия подскакивала на каждый ее стон, а когда она ткнулась в меня мокрым носом, вообще заорала, как чокнутая. От Мойриных страшилок совсем крыша съехала. Сегодня я буду спать у нее. Полного странных шорохов дома Шона я не выдержу. Да и ключ я брала всего на одну ночь. Или вернуться в коттедж? Назло этой сучке!

К завтраку я припозднилась, но овсянку Мойра сварила прямо на месте и достала новое варенье. Надо отблагодарить бабушку за нескончаемую заботу. Вечером я принесу картину с ее двориком – никакой выставки не будет, а тут ей возможно порадуются и хоть раз вспомнят меня добрым словом. Тогда и скажу, что уезжаю, чтобы Мойра не нервничала весь день. Хватит с нее и моего страшного утреннего вида.

Бессонная ночь оставила на лице, похоже, перманентный отпечаток. Когда я заявилась в коттедж за мольбертом, Сильвия даже предложила сварить кофе, но я отказалась с такой же дикой улыбкой, что и у нее. Интересно, она умывается вечерами, или, чтобы не тратить время, с утра просто добавляет новый слой косметики? Да плевать, что она с собой делает! Размалеванная старуха!

А Лиззи сидела в кресле чернее тучи. Но мне ее не было жалко. Ни капельки. Она сама променяла спокойную йогу на эту кудрявую трещетку! Сеньора когда-нибудь затыкается? Или хоть иногда несет не чушь? Перекричать ее невозможно, и я решила оставить разговоры на потом. Да и вообще хотелось поскорее уйти из царства цветочных духов. Они выветрятся? Или намертво впитаются в дерево, как индийские благовония? Итальянок нельзя пускать в дом, как и линяющих собак! Бежать от них без оглядки и не думать о том, что творилось здесь ночью! Вечером просто соберу вещи и поставлю чемодан к двери.

Я даже в душ не пошла и не переоделась. Мужской дезодорант работал отлично, как и ледяная вода. На одежду плевать – запачкаю, выкину и куплю новую. Я перекинула через плечо сумку и пошла в сарай за велосипедом. Колеса подспустили, но я сама накачаю ручным насосом. Заодно пар выпущу.

– У меня в детстве был мотороллер, – увязалась за мной Сильвия. – Мы с друзьями знатно гоняли. Но велосипед лучше для здоровья.

Она еще что-то говорила, но я орудовала насосом и не слушала. Зачем?

– Лана, я хочу поговорить с тобой! – выдала она зло, когда я так и не обернулась. Я отложила насос. Пальцы впились в руль. До боли!

– О чем? – спросила я мертвым голосом. Может, отстанет? Но нет, итальянские дуры непробиваемые!

– Обо мне!

Какое счастье, что не обо мне! Я вывела велосипед на дорогу, всем видом показывая, что не собираюсь ради нее задерживаться. Сильвия тут же прибавила шагу, не прося остановиться. До деревни пойдет провожать? На каблуках. Пару раз уже оступилась, но даже не выругалась.

– Лана, я не знаю, что рассказала тебе Элизабет…

О, мама мия! Все ты прекрасно знаешь! А я лучше б не знала. Может, не было бы так противно и обидно за Лиззи. Умная серьезная мисс Брукнзлл и вдруг под каблук к итальянской вертихвостке! Жестоко! Но, может, это месть моего ангела– хранителя?

– Я думала, что у меня будет семья. Я хотела построить семью с Эдвардом. Лана, мне было восемнадцать! Я жизни не знала. А тут он – высокий, красивый, богатый… И признается в любви с первого взгляда, а не тащит в номер ради одной ночи. Тут у любой сердце екнет. Я хотела стать ему хорошей женой. Хотела…

– Сильвия, хватит! – Мой голос дрожал в такт велосипеду. – Я нисколько не осуждаю тебя. Я не имею права осуждать.

Неужели не развернется? Утренняя пробежка у нее, что ли?

– Ты не слушаешь меня!

Я остановилась. Смотреть ей в глаза не хотелось, но на пустой дороге никуда не деться.

– Муж был у меня первым, и мне не с чем было сравнить. Я думала, так все и должно быть… В остальном его ни в чем не упрекнешь. Он меня на руках носил. А Элизабет… Для меня было шоком ее поведение и то, что родители и брат совершенно спокойно относились к этому. Как, как это возможно? И что это такое с ней на самом деле? Почему не мужчина? И я очень боялась, когда Элизабет при встрече целовала меня. Ведь она не совсем женщина и, значит, это не совсем невинный поцелуй. Я искала в глазах мужа ответ, но он даже не смотрел в сторону сестры. Он ведь не мог подумать… Лана, мне было интересно. Мне просто было интересно.

– Лиззи мне это сказала. Не надо продолжать. Меня это не интересует. Я уверена, она и тебе сказала, что я была настолько пьяна, что утром ничего не помнила, и мне тоже стало интересно… Ведь раз уже случилось, то чего там… Почему б не повторить. Прошу, хватит. Я хочу написать пейзаж. Мне надо работать.

Сильвия вцепилась в руль. Не давить же ее!

– А мне надо говорить. Именно с тобой, потому что ты поймешь!

Что я пойму? Зачем? Мне ничего не надо понимать, кроме того, что Лиззи тебя любит. Хотя за что тебя любить? Наверное, за то, что ты на нее совершенно непохожа. Что же вы нашли друг в друге? Что?!

– Лана, после ее поцелуев, я не могла целоваться с мужем! Сколько бы тот ни брился, его кожа не была, как у нее. А руки… О, боже правый, он никогда не находил того, что искал… С каждым разом мне становилось все противнее и противнее ложиться с ним в постель. Он списал все на депрессию, тоску по дому и отправил меня учиться… Он так переживал за меня, что мне стало горько, что я не могу дать ему то, что он хочет, и наша постель превратилась в игру в одни ворота. Я почти не давала ласкать себя, я ласкала его, как бы прося прощения. Я хотела видеть его горящие глаза, они были моей индульгенцией за то, что днем в эту постель залезала его сестра. Лана, послушай!

Сильвия вырвала у меня велосипед, хотя я и не думала уезжать. Лес превратился в исповедальню, и раз назвался груздем…

– Я слушаю. Продолжай! – зачем-то начала оправдываться я.

– Потом Элизабет стала говорить про развод. И я испугалась. Нет, нет, нет, – Сильвия закрутила головой, как пропеллером. – Это было просто запретное удовольствие, но семья оставалась семьей. Я давала клятву, и я… Я же не изменяла с мужчиной. Это не была измена. И это… О, как же я испугалась, что она расскажет брату, что я такая же, как она, прокаженная. Но я не такая. Мне не нравятся женщины. Это только она и только потому, что у меня не получается с мужем. И тогда, чтобы он не дай бог не прогнал меня, я заговорила с ним о ребенке. Он отнекивался. Говорил, что нам рано. Кто рожает в двадцать лет! И ему некогда – бизнес, разъезды… Сумасшедшая, говорил он, это не Италия, здесь можно жить вместе и не рожать, и никто не спросит, почему нет детей. Но я смогла применить женские хитрости и забеременеть без его желания. Я сообщила Элизабет первой. Мне надо было поделиться с кем-то радостью. Я действительно обрадовалась – я поняла, что я нормальная женщина. Я только боялась, что Эдди потребует сделать аборт, потому что рано. Но он потребовал другое. Сказать, изменила ли я ему с его сестрой. Изменила? Изменяют ведь только с мужчинами, а тут… Я ответила, что нет, сообщила о ребенке, а он начал орать. Говорил, что его сестра не может ему врать. Я сказала – пусть она повторит это мне в лицо. Я была уверена, что Элизабет обратит все в шутку, но она стояла против него, как стоят мужчины, и я была уверена, что они подерутся. На этом наши отношения закончились. И с ней, и с ее братом. Он мне не поверил, когда я сказала, что между мной и его сестрой ничего не было. Я ждала рождения ребенка, как чуда. И Эдвард действительно смягчился. Он несся с работы к сыну и даже вновь начал целовать меня. Потом родилась дочь… Я делала все, чтобы он не знал, что мне с ним плохо. Я закрывала глаза и думала о Лиззи. Я пыталась быть хорошей женой, пыталась… Но долго обманывать мужа не смогла. Он сказал, что найдет секс на стороне и не будет больше меня мучить. Он даже говорил – езжай в Калифорнию, раз тебе это надо. Но я кричала ему, что все не так… Я нормальная, я не такая, как его сестра! И мне не нужен другой мужчина. Я не изменила ему ни разу. Я жила его детьми. Я умоляла мужа не уходить из общей кровати, чтобы дети не знали про наш разлад. И он согласился, и это было нашей самой большой ошибкой. Мы пытались не замечать друг друга, ведь спали под разными одеялами и в пижамах, но порой мой муж срывался и, как зверь, накидывался на меня, вымещая злобу за сестру. Я чувствовала себя шлюхой из дешевого борделя и потом плакала до утра, пока он спокойно спал. Но на следующий день Эдди обязательно возвращался с подарком и цветами, обещая больше никогда этого не делать. Отцом он был замечательным, здесь мне упрекнуть его не в чем. И мужем был бы тоже хорошим, если бы я смогла быть ему по-настоящему женой.

Сильвия замолчала. Исповедь закончена? Мне ее пожалеть? Не буду.

– Мне действительно надо рисовать, – повторила я, как заклинание. – Возвращайся. Здесь довольно далеко пешком.

Да, вой бита не услышишь… Но я не стала мучить итальянку ирландскими фразеологизмами! Поднялся ветер, и я дрожала от холода и близости сеньоры Брукнзлл.

– Я не договорила, – она сильнее вцепилась в велосипед, и я порадовалась, что это не мои плечи. – Но однажды наш секс закончился страшно. Эдвард чуть не задушил меня. Три дня я не снимала с шеи шарф. Он испугался не на шутку своей злости и сказал, чтобы я уезжала. Немедленно. Говорил, скажи, что мать болеет. Ври что хочешь, только уезжай… На месяц, два, три, год… Пока он не поймет, что успокоился. Я попросила взять с собой дочь. Его родителям мы сказали, что нашли ей хорошую школу, потому что Джулия увлеклась тогда искусством. Через три месяца Эдди прилетел к нам на пару часов. Мы встретились в ресторане, и это быстро вошло в привычку. Он не позволял нам возвращаться. Иногда брал дочь на пару дней в путешествия. Иногда привозил ко мне сына. Я спрашивала его, что мне делать дальше? Муж отвечал – что хочешь, только подальше от меня. Предлагал завести любовника или любовницу, как мне удобнее. В деньгах он меня не ограничивал. Но ты не поверишь, конечно, однако все эти годы в моей постели не было никого. Я все ждала, что муж ко мне вернется. Дети выросли, но нам-то умирать рано. Понимаешь? Я хотела семью.

– Не понимаю. Твои дети взрослые, они бы поняли, если бы ты приехала к Лиззи. Почему только сейчас?

– Потому что она сестра моего мужа, как ты не понимаешь?! Я ударила его слишком сильно и не собиралась добивать! И ссорить Элизабет с матерью я тоже не хотела.

– Но поссорила…

– Да, я слишком долго берегла в этой семье мир, забыв о себе. Ты считаешь, что я не заслужила хоть толики счастья?

Сильвия отпустила велосипед, и я еле поймала его, не получив по коленкам. Свобода, да? Я теперь свободна от твоей грязи или надо еще покидать в меня гнилыми помидорами – странный способ вызвать жалость!

– Зачем ты мне все это рассказала?

– Чтобы ты не держала на нас с Лиззи зла. Ей больно и мне больно. Но сколько же мы можем мучить друг друга, угождая другим?

– Это ваше право. Мне пора.

– Я хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок…

Я вскочила на велосипед и что есть мочи закрутила педали. Не догонит. А вслед пусть кричит что хочет. Я не держу зла. Пусть будут счастливы. Пусть пляшут канкан на могиле брата и мужа. Я это не увижу. Я завтра уезжаю. Можно было бы и вечером, но Шон не советовал ездить ночью с незнакомыми водителями.

– Слушай, а как вызвать такси? – спросила я Падди. – Я даже в навигатор не сумела ввести адрес с этими вашими циферками…

– Во сколько тебе нужно? Я закажу.

– В одиннадцать утра.

Раньше я вряд ли уйду от Мойры, а лишнюю минуту в коттедже я проводить не хочу. Как подумаю, что снова увижу Сильвию, так трясти начинает.

– Падди, плесни мне виски.

Хотелось добавить «для храбрости», но я прикусила язык.

– Рано для виски, – отрезал он и слез со стула, но за стойку не вернулся. Остался нависать надо мной.

– В Ирландии никогда не рано для виски.

– В Ирландии пьяными за руль не садятся. Наша Гарда не знает пощады. Тем более, если это руль велосипеда.

– Я доеду или… Оставлю велосипед здесь. Шон заберет. Мне прогулка пойдет на пользу, понимаешь? Падди, не смотри на меня так! Я не собираюсь напиваться. Один шот, один… Тебе жалко?

– Мне жалко тебя, и потому я отказываю тебе в обслуживании. А велосипед действительно придется оставить. Если не заметила еще, пошел дождь…

Я обернулась к окну. Ну твою ж мать… Я когда его просила пойти? Ночью!

– Когда закончится, не знаешь? Через полчаса? – попыталась я пошутить.

– Я тебя отвезу, не переживай.

– Падди, ты не таксист…

– Но и ты не клиент, – оборвал он меня на полуслове. – Пошли!

Он протянул руку, будто не пожалел мне виски. Я иду ровно – кофе подействовал, я проснулась. И здесь нет ветра, меня не снесет! К тому же, на плече сумка. Пусть уже без холста, но мольберт весит порядочно. Хорошо, что не оставила его на ручке велосипеда – тот, бедняга, вымок до последней спицы!

Падди отогнал машину от стены, чтобы я могла сесть. Вел он много мягче Шона. Возможно, потому что его мысли, в отличие от приятеля, сосредотачивались в этот момент, на изгибах дороги, а не моего тела. Он молчал, и тишина заунывно шуршала щетками. Я буду вспоминать медвежонка с грустью – таких добрых людей встретишь не часто, и даже злость на его подыгрывание дружку прошла, не оставив следа. Мы даже обнялись на прощание, и я, с трудом вытащив с заднего сиденья мольберт, застрявший между детскими автокреслами, побежала в коттедж.

– А где картина? – был первый вопрос, на который я ответила Лиззи правду. Она отвернулась к окну, чтобы скрыть обиду. Ничего, завтра порадуется, что на ее выставке все будет сине-фиолетово, как и задумывалось, без моих зеленых пятен. И еще сообщила в спину, что утром уезжаю. После Корка мне очень хочется посетить нормальный город.

Сильвия, не вставшая при моем появлении с дивана, обернулась и предложила ключи от своей миланской квартиры. Я сухо поблагодарила и прошла в комнату, захватив от двери рюкзак. В него отлично поместятся вещи Шона и мои, чтобы переодеться завтра.

– Лана, что ты собралась делать в Лондоне? – повернулась Лиззи медленно, точно кукла на шарнирах.

– В театр пойду, в музеи, – отчеканила я. – Какая тебе разница?!

Лиззи сжала губы, явно чтобы вновь не назвать меня «неблагодарной сучкой». А я ей была благодарна. Очень. За то, что она украла из моей жизни всего три года. Падди прав. Хорошо, что не четыре.

– Куда ты поедешь потом?

– Потом я соберу свои вещи в твоем доме и исчезну из твоей жизни навсегда. Это будет моя благодарность. Я справлюсь со всем сама.

Лиззи сжала кулаки.

– Опять ведешь себя, как подросток! Как ты справишься? У тебя нет работы и нет нормальной профессии, чтобы выжить в Сан-Франциско.

– У меня нет, – Чего отрицать очевидное. – Найду того, у кого есть. В обмен на паспорт. Все у меня будет хорошо. Не переживай.

Я сделала шаг к моей бывшей комнате.

– Надеюсь, это была шутка?! – полетел в меня крик Лиззи.

Я не обернулась, но ответила.

– Я никогда еще не была настолько серьезной. В России много умных мальчиков, которым для счастья не хватает только синего паспорта.

Я швырнула чемодан на кровать, скинула в него одежду, не складывая, чтобы поскорее уйти из коттеджа и от этих дурацких разговоров. Она мне не мать. Хватит тревожиться о моем будущем. Пусть о своем подумает. Пальто хорошо прикрыло шмотки, и я застегнула молнию.

– Тебе срочно надо сменить гардероб! Я говорила про Милан серьезно.

Как Сильвия умудрилась войти так бесшумно? А, каблуки сняла… Но все равно высокая. Или просто тощая. Или у меня плечи опустились и не расправляются. Сильвия прикрыла дверь и сделала ко мне шаг. Только не это…

– Лана, когда ты откроешь свой банковский счет, не пугайся. Я не знаю, сколько дядя Сэм отстегивает себе с подарка, но тебе хватит, чтобы не делать глупостей, о которых я говорила с тобой утром, – понизила она голос до шепота.

И я ответила ей так же тихо:

– Ты откупаешься от меня? Это лишнее! Я отменю транзакцию. Мне не нужны деньги семьи Брукнэлл, ясно?

– Мне много чего ясно, – прошипела она змеей мне в лицо. – Это тебе ничего не понятно. Это не от меня. Это от моего покойного мужа, чтобы спасти другого мужчину от его судьбы. Поняла?

Я опустила глаза к ее рукам – только бы эти когти не впились в меня. Уж больно растопырены пальцы. Может, это она пыталась придушить мужа, а не наоборот?

– Я не такая, как вы. Меня не воротит от мужских поцелуев, поняла? Забери свои деньги и оставь меня в покое, как оставлю тебя я. Я не помяну тебя плохим словом, будь уверена.

– Театральная гордость ни к чему, – продолжала она шипеть мне в лицо. – В этом мире правят деньги и государственные границы. Они ломают людям жизни. Так пусть хоть раз они спасут хоть кого-то. Можешь не трогать деньги, пока не будет в них нужды. Но не смей калечить другим жизнь только лишь потому, что тебе так удобно.

– Как мне удобно? – повторила я в тон. – Ты обо мне ничего не знаешь. Но делаешь выводы. Забирай свои деньги и дай мне уйти.

Но Сильвия не двинулась с места.

– Это не мои деньги. На свои деньги я собираюсь жить. Наконец-таки жить и попытаться стать счастливой с Элизабет. На мой личный счет старуха не сможет наложить руку. Я всю жизнь складывала туда все, что зарабатывала, на случай, если щедрость Эдварда закончится. Конечно, по закону он после десяти лет брака должен был меня всю жизнь содержать, но законы пишутся не для богатых. Мои дети получат свою часть отцовских денег, а за свою я бороться не стану. Старуха меня ненавидит. Пусть так и будет, но я не трону памяти ее сына, чтобы защищать свои действия. Все, что было, было между Эдди и мной, и никого не касается. Если он и бил меня, то в том была и моя вина, что я не нашла в себе силы признать, что проиграла свой брак, и не ушла вовремя. Если бы он не всучил мне билет, защищая от себя, мы, может быть, и не разговаривали бы сейчас с тобой. Он не был монстром, это я была дурой. Но сейчас поумнела. Уясни и ты, как можно раньше, что вокруг живые люди, и им бывает очень больно. Не становись причиной этой боли, потому что может найтись болеутоляющее средство. Я жива лишь силой воли моего мужа, и я останусь ему благодарной за это до конца моих дней.

Сильвия развернулась на босых пятках, словно на каблуках, и вышла. Я схватила чемодан и потащила к входной двери. Бросила на него сумку с мольбертом и свой рюкзачок. Плечи оттягивал рюкзак Кейтлин. Только благодаря ему, я сумела выпрямиться.

– Я сняла тебе квартиру в Лондоне на неделю, – отчеканила Лиззи, стоя на кухне за стойкой, чтобы не поддаться желанию подойти ко мне, если такое желание вообще было.

– Я могла сделать это сама.

– Но я уже сделала это за тебя. Восемь остановок автобуса до центра, рядом метро и электричка. Очень удобно.

– Спасибо за заботу, – выдавила я из себя, давясь слезами.

Уйти, скорее уйти. Благо дождь закончился. Я схватила подмышку картину и пошла к Мойре. Переодеваться у нее я не буду, потому заброшу рюкзак к Шону. Кроссовки грязные, в таких порог лучше не переступать. И я просто поставила его за дверь.

– Вторая картина! Ты с ума сошла! – растрогалась Мойра.

Я так и не сказала, что уезжаю. Язык не поворачивался. Не хотелось портить вечер. После ужина я взяла молоток и гвозди. Отмерила расстояние, чтобы два коттеджа висели друг против друга, как невидимый путь из одного дома в другой, из старой жизни в новую. Да, гвозди вбивать я умею. И лампочки менять тоже. У Мойры вдруг перегорела одна над столом.

– У Шона есть запасные. Я точно видела их в ящике. Я сейчас сбегаю, – несмотря на протесты, решила я.

У^к лучше я буду что-то делать. Сидя сложа руки, я зареву. Да и воздух после дождя свеж. Пахнет травой и лесом. Отличное время для вечерней пробежки. Оставив грязные кроссовки на улице, я прошла на кухню. Две лампочки в упаковке. Возьму одну, вдруг у Шона больше нет. Только она застряла, и я со всей силы тряхнула картонку. Ловила одну, а выпали обе лампочки. Одна разбилась о кафель у моих ног. Я выругалась по-русски. Побежала скорее открывать окно, но спохватилась и дотронулась до ручки с большой осторожностью. Потом отыскала совок, замела осколки и завязала в мешок, чтобы бросить пока в обычный мусор вместе с пустой теперь коробкой. Осторожно взяла целую лампочку и положила на стол. Сил идти к Мойре не было. Я съехала на пол. Прямо на ледяную плитку и уткнулась в дрожащие колени. Дура, даже лампочку поменять не могу…