Текст книги "Пламя Силаны (СИ)"

Автор книги: Ольга Куранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 51 страниц)

Пламя Силаны

Глава 1

К приходу Калеба Силана вымыла весь дом. Верхние этажи и закрытые комнаты, даже подвал и чердак. Она оттерла окна и двери, отполировала ручки. Проветрила, впуская в сумрачные коридоры стылый осенний воздух, пахнущий дымом и рябиной. У нее не было денег на цветы, и пришлось поставить в вазы кленовые листья. Яркие, нарядные, больше всего они напоминали огонь.

Очень хотелось сделать все правильно. Вопреки всему хотелось показать: смотри, я хорошо забочусь о мамином доме. Смотри, я стараюсь. Я знаю, ты меня ненавидишь, но я все равно очень тебе рада.

Мебели в доме почти не осталось, наверное, большую часть забрали родственники, когда делили наследство. Может быть, даже сам Калеб. Лучшее из того, что было, Силана перетащила в гостиную: старую софу с выцветшей зеленой обивкой, маленький столик, у которого отломился кусок изогнутой ножки и пару шатких стульев. Она постирала шторы, тщательно вычистила ковер – старый, протершийся кое-где, и растопила камин, выгоняя въевшийся в эти стены ставший привычным уже холод.

Очень хотелось надеть то платье, которое подарил когда-то Калеб – его любимое, небесно-голубое. Просто чтобы показать – я все помню: полузабытый, словно бы приснившийся Майенн-ан-Дотейн, День Огненной Матери, в который Силана стала белой жрицей и впервые призвала пламя. Большую подарочную коробку, перевязанную желтым и алым – цветами Богини. Маленькую открытку от Калеба и тщательно выведенное его рукой "Самой красивой сестренке в мире".

Силана даже нашла это платье: в большом тюке, где были комом перемешаны ее вещи. Детская одежда и то, что она носила, пока была послушницей, ее первые одеяния целительницы и домашний халат с дыркой на рукаве. Она все тщательно разобрала, выстирала и выгладила, развесила в единственном уцелевшем шкафу. Было странно брать в руки вещи, зарываться лицом в ткань и понимать, что они совсем не пахнут дымом. Нисколечко.

После войны никак не получалось к этому привыкнуть. Очень многое воспринималось как чудо: что можно спать сколько захочешь, не боясь проснуться от сигнала тревоги и от криков умирающих, что можно молиться Майенн, как когда-то в далеком детстве – искренне и по любви, а не для того, чтобы выдавить из себя еще немного силы, еще немного пламени, которое спасет чью-то жизнь – или сожжет врага. Что можно, наконец, спать на кровати.

Что больше нечего ждать. Что мир наступил, и больше некому слать писем домой.

Калеб не отвечал ей полтора года и избегал встречи. Даже ключ от дома Силане отдал поверенный матери вместе с копией наследственной грамоты.

А четыре дня назад мальчик-посыльный принес записку:

"Приду в ближайший сатарн. Будь дома. К".

Сатарн – шестой день недели – Силане как жрице полагалось проводить в медитации и молитве, и Калеб об этом знал. Может быть, даже надеялся, что она захочет перенести встречу, но она согласилась. Слишком давно не видела брата, слишком соскучилась.

Он не написал, когда придет, и Силана встала пораньше, чтобы точно успеть привести себя в порядок. На небесно-голубом платье была плесень – черные уродливые точки по вороту и на подоле, а кроме одеяний жрицы никакой другой подходящей одежды не нашлось. Даже после стольких стирок никак не удавалось отделаться от ощущения, что в ткань въелся пепел.

Силана ждала у окна на кухне, кутаясь в шаль, смотрела на прохожих за окном, на зачарованные чародейские повозки и тени небесных скатов в воздухе, на белые шпили княжеского дворца. Она постоянно ловила себя на том, что нервно одергивает рукава, думала, что скажет Калебу, когда он придет, и раз за разом грела чайник, держа наготове имбирь и мед.

Утро выдалось солнечным, но уже к обеду небо затянуло тучами – тяжелыми, свинцовыми – и под ними пестрые многоярусные здания города все казались выцветшими. Силл Арне – Грозовая Дева – столица княжества словно бы пыталась оправдать свое название.

Дождь пошел к вечеру, тяжелые капли забарабанили по стеклу, и буквально за несколько минут попрятались кто куда воздушные всадники – мало кто отваживался летать в такую погоду. Разве что отчаянные молодые дворяне, в попытке впечатлить друг друга, да агенты короля. Когда-то у Силаны тоже был небесный скат – серебристо-стальной Эрик, прощальный подарок Храма – но его сбили стрелой незадолго до заключения мира.

Калеб приехал поздно. Под окнами у входа остановился неприметный колдовской экипаж, колеса тускло светились зеленым.

Силана сначала бросилась открывать, потом вспомнила, что забыла поднос на кухне – две чудом уцелевшие чашки, чайник с имбирным чаем, немного лимонного кекса – и опрометью ринулась обратно.

Она чудом ни обо что не споткнулась и чудом ничего не разлила, только больно зацепилась бедром, когда побежала открывать.

Стук был громким, отрывистым. Силана повернула ручку и распахнула дверь.

Калеб прошел внутрь, не глядя, с улицы дохнуло сыростью и темнотой, и где-то вдалеке залаяла собака. Тяжелые подкованные сапоги оставляли грязные темные следы, отчетливо различимые на светлом мраморе пола.

Почему-то Силана несколько секунд не могла оторвать от них взгляд.

Калеб небрежным движением отодвинул себе стул – проскрежетали по полу ножки – и сел, швырнув на стол сверток, который принес с собой. Дождь хлестнул с новой силой, сплошным потоком, настоящей водяной стеной, неприветливой и холодной, и Силана наконец заставила себя закрыть дверь.

– Здравствуй, Калеб. Я очень рада, что ты пришел, – голос звучал слишком тихо, неуверенно. За несколько недель в пустом доме ей почти не приходилось говорить. Оказывается, от этого тоже можно было отвыкнуть.

– Подойди и сядь, – сказал он. – Я скажу тебе то, зачем пришел, и уйду.

– Тебе… незачем спешить. На улице дождь, а я сделала имбирный чай. Ты можешь остаться подольше, – слова были неловкие и нескладные. И Силана еще до того, как открыла рот, знала, что все они бесполезны. Зачем-то она все равно продолжала пытаться. – Раньше ты любил имбирный чай.

Калеб смотрел на нее с ненавистью – застарелой, холодной ненавистью человека, который все для себя решил и ничего не собирается прощать. Эта ненависть накрывала, как пелена, как слой пепла. В нем увязали слова и терялся смысл.

Никакого значения. Что бы Силана ни сказала, это не имело ровно никакого значения.

Это не удивляло, но все равно делало больно.

Силана подошла к столу, очень аккуратно села. Почему-то она казалась себе очень хрупкой в тот момент – тронь, и не останется ничего кроме осколков на этом каменном полу:

– Что ты хотел мне сказать?

– Я хочу, чтобы ты уехала – в Храм или в другой город, мне наплевать куда. Но я сделаю все – все что угодно, поняла меня? – чтобы тебя здесь не было.

Он стал красивее за те три года, что они не виделись, старше. Возраст был ему к лицу. И даже ненависть его не уродовала.

– Калеб, это мой дом. Куда же я пойду? – спрашивать было тяжело: приходилось выталкивать слова сквозь комок в горле, и потому они получались такие глупые и беспомощные. Жалкие.

Калеб медленно, очень спокойно взял чашку, сделал маленький, аккуратный глоток – и ответил:

– Я надеюсь, что ты пойдешь подыхать под забором.

А когда-то он приносил ей в подарок васильки, хвастался своим новым мечом и обещал защищать ее до последней капли крови.

Теперь желал ей умереть. Искренне, от всей души.

Ответить на это было нечего и нечем.

– Этот дом никогда не должен был стать твоим, – продолжил он. – Мама просто не успела написать завещание на меня.

Силана взяла в руки собственную чашку – бездумно, автоматически – просто не представляла, куда еще деть руки:

– Понятно.

Он взял сверток, который принес с собой, и пододвинул в ее сторону:

– Здесь сорок четыре эйра. Этого хватит, чтобы снять комнату на месяц и на еду. Через несколько дней с тобой свяжется мой управляющий, он принесет тебе договор. Ты продашь дом за треть его рыночной стоимости – больше я тебе не дам. Надеюсь, после этого я никогда тебя не увижу.

У Калеба были темные глаза, совсем как у мамы, и теперь они казались двумя черными дырами. Смотреть на них было невыносимо.

– Что будет, если я откажусь? – тихо спросила она.

– Говори громче, я не разбираю, что ты бормочешь, – оказывается, словами тоже можно было вот так бить наотмашь, как оплеухами.

– Что будет, если я откажусь? – ей пришлось повторить.

– Ты не сможешь заплатить налог на жилище, и дом достанется княжеству. Я все равно его выкуплю, хотя это обойдется дороже. Но ты не получишь ни пунта. Забирай деньги и выметайся. Я хочу, чтобы к утру тебя здесь не было.

А когда-то он кинулся с палкой на бешеную собаку, потому что испугался за Силану. Это случилось на соседней улице, совсем неподалеку. Давно, тогда они оба еще были детьми. Еще до смерти отца, задолго до болезни мамы.

Она взяла сверток и передвинула его обратно, чувствуя, как внезапно, будто волной, накатила усталость. Она столько всего ждала от этого дня – плохого и хорошего, и вот плохое сбылось:

– Я не уеду, Калеб. Мне некуда уезжать.

Он вскочил, распрямился, как пружина, и Силана была уверена, что он ударит, наверное, даже кулаком, но Калеб сдержался. Сплюнул на пол и сказал:

– Когда тебя выгонят из этого дома, я буду первым, кто кинет в тебя камень.

Он ушел, а Силана еще долго не могла заставить себя встать и закрыть за ним дверь.

Дождь заливал внутрь, барабанил по стеклам и крышам.

Догорал огонь в камине, и дом остывал, мертвел. Осенние листья в вазах теперь казались абсолютно вульгарными, неуместными, как цветы в волосах у трупа.

Силана кинула их в камин.

"Когда тебя выгонят".

"Когда".

Калеб не сказал "если", он действительно ни на секунду не сомневался, что Силана не сможет заплатить за дом. Может быть, он даже знал, что у нее почти не осталось денег. У нее не было работы, а ветеранского пособия, которое назначила армия, не хватало даже на еду.

Свободной женщине сложно было найти источник дохода, даже алой жрице Майенн, прошедшей войну.

Но один выход был – последняя законная лазейка и возможность заработать нужную сумму за короткий срок.

Силана снова подошла к окну, невидящим взглядом уставилась вдаль.

Там, невидимые за пеленой дождя, на окраине Силл Арне горели огни гладиаторской арены.

***

Удар снизу Рейз подпустил поближе – лезвие проскользнуло совсем рядом с бедром, и он извернулся, в последний момент уходя из-под атаки. Качнулся в сторону и вниз, заставляя противника последовать за собой. Мальчишка был неплох для своего возраста – он сумел вовремя перестроиться и парировать ответный выпад.

Меч Рейза высек искры из его клинка и заставил парня отступить на пару шагов назад, ближе к краю арены.

Крики толпы стали громче.

Рейз мог бы закончить все в тот же момент, сбить мальчишку на землю и приставить меч к горлу, но предпочел отступить – люди на трибунах пришли за шоу, и именно шоу Рейз им обеспечивал. Он был сильнее, чем его противник, и мог позволить себе покрасоваться.

Бой не клеился. Атаки чередовались с уклонениями и финтами, перетекали друг в друга движения, но пацан был техничен и предсказуем, и бой из полноценного противостояния превращался в какой-то вывернутый танец с оружием. Рейз вел в поединке и не мог отделаться от ощущения, что ведет в каком-нибудь дворцовом коруанте. Или как они там назывались?

Обычно когда он выходил сражаться, мир выцветал, становился простым и понятным, и оставалась только арена и противник напротив. Рейз любил эту простоту, любил горячечное возбуждение боя, усталость мышц и возможность выложиться на пределе, но сегодня мысли никак не отключались.

Мальчишка старался, хмурился и тратил себя без остатка. Рейз его уважал за это, даже завидовал немного.

И постоянно отвлекался: то ловил себя на том, что подсчитывает возможную прибыль за бой, то возвращался мысленно к недавнему разговору с сестрой.

Ее болезнь прогрессировала, и врачи все как один говорили – лекарства не помогают. Джанне нужно было чудо и как можно скорее, ей требовалась целительница, но помощь жриц Майенн стоила дорого. В Первой Лиге, в которой Рейз выступал, таких денег не платили.

Паб, который он выкупил год назад, за вычетом княжеских налогов приносил совсем немного и едва окупал собственное содержание. И способов достать нужную сумму за короткий срок было совсем немного.

Они крутились в голове хороводом, отвлекая от боя, и едва не стоили ему победы.

Клинок противника мелькнул слева и ушел по дуге вниз, заставляя отступить и возвращая Рейза из воспоминаний: неплохой удар, неожиданный. Парень был быстр, молод и с отменной реакцией. Он молниеносно перекинул свой клинок из правой руки в левую обратным хватом, и только благодаря этому успел отбить контратаку. Он совершил всего одну крохотную ошибку – оступился, шагая назад, и потерял равновесие, в последний момент успев припасть на одно колено.

Рейз двинулся вперед, чтобы закончить бой. Его спас отточенный за годы на арене воинский инстинкт – опасность! Берегись!

Только благодаря ему Рейз дернулся назад, закрывая лицо, и успел вовремя: мелкий поганец исхитрился зачерпнуть свободной рукой песка и швырнул в глаза.

Талантливый, з-зараза!

Ему бы еще пару лет, и точно стал бы достойным противником.

Рейз без всякой жалости выбил у парня оружие и от души несколько раз врезал по смазливой физиономии кулаком.

Пацан до последнего пытался дать сдачи, смотрел волком и угомонился только когда почувствовал острие меча у своей глотки.

Шум толпы накрыл морской волной, и Рейз запрокинул голову, впитывая победу и чужое внимание. Чем-то это напоминало ему о море: давно, когда мать еще была жива, она скопила денег на аренду зачарованной колесницы и взяла Рейза с сестрой в гавань Тейларан. Всего на пару дней навестить тетку, но Рейз все равно навсегда запомнил море – жару, соль на губах, песок под ногами и грохот волн.

Может быть, он поэтому и прижился на Арене. Победа здесь – даже такая, как эта, совсем несложная – была его личным морем: жаром схватки, солью пота на губах, песком под ногами и грохотом трибун. Его личной стихией.

И его личным источником жизни и денег.

Он получил еще одну отметку о победе и оплату у распорядителя, и пошел к выходу. В коридоре за ареной обнаружился недавний противник Рейза. Пацан сидел на скамье, небрежно бросив клинок рядом с собой, и мазал наливающийся фингал какой-то мазью. От ушибов, скорее всего.

Он заметил Рейза, зыркнул зло, но подвинулся в сторону, освобождая место, и протянул плошку с мазью. От нее остро и приятно пахло горьковатыми травами.

Рейз на пробу зачерпнул немного, аккуратно смазал сбитые костяшки и сел рядом с парнишкой:

– Как тебя зовут?

– Лаэр Зейн. А вы Рейз. Нас объявляли до начала боя.

– До начала боя у меня не было повода запоминать, – Рейз пожал плечами.

– А теперь есть?

Зейн смотрел на него пытливо, словно пытался прочесть мысли, и Рейз подмигнул:

– Кто знает? Может быть, еще пара лет, и станешь мне настоящим соперником.

Он ожидал, что пацан будет польщен, может быть, даже скажет спасибо, но тот только окунул пальцы в мазь и продолжил обрабатывать синяки:

– Не стану. Я здесь только пока не получу три победы подряд.

Спрашивать – зачем – было бессмысленно – Рейз и так знал: после трех побед в Первой или Второй одиночных Лигах можно было поместить свое имя на Аукцион – попытаться заинтересовать кого-нибудь из богатых господ, получать гладиаторский контракт и пропуск в Парную Лигу. И ошейник – гладиаторы-контрактники носили такие в знак принадлежности своим хозяевам: богатеям, дворянам, жрицам или чародейкам. Всем тем, кому деньги позволяли держать дорогую игрушку.

Рейза обычно воротило от одной мысли о том, что придется под кого-то прогнуться – под какую-то бабу, которой было слишком скучно сидеть дома, но и ему случалось задумываться о Парной Лиге. В ней действительно платили больше, там бойцы были лучше – настоящие звери, с которыми пришлось бы выкладываться на пределе своих возможностей.

А Джанна нуждалась в помощи жриц.

"Обещай мне, пожалуйста, что не станешь делать глупостей, – попросила она в последнюю их встречу, когда Рейз уже собирался уходить. – Ты и так годами пытался меня спасти. Хватит. Иногда нужно просто принять, что не все пациенты выздоравливают".

Он, конечно, пообещал ей не делать глупостей и, естественно, соврал. Так или иначе, любым способом, если исцелить сестру могло только чудо, Рейз собирался достать для нее чудо.

– Тоже думаете о Парной Лиге, да? – Зейн подвинулся на скамье, смерил его взглядом с головы до ног и кривовато улыбнулся. – Сразу видно.

– Что видно?

– Безысходность в глазах. В Парную Лигу обычно идут не от хорошей жизни. Большинству, как правило, очень нужны деньги.

В этом пацан был прав. Рейз и сам был из этого большинства. Ему просто не хотелось нацеплять на себя ошейник.

– Там все будет намного сложнее, – Рейз сказал об этом не для Зейна, скорее для себя. Хотел услышать, как это звучит. – Ты не один на один на Арене, противники сильнее. Вероятность покалечиться больше. Ну и сам контракт, конечно, не сахар. Думаешь, оно того стоит?

Пацан пожал плечами и посмотрел вперед – со скамейки, на которой они расположились, можно было разглядеть часть общего зала, в котором проходили бои – и ответил:

– Зависит от того, что вы хотите получить.

***

В день, когда Силана отправилась на войну, было ветрено и снежно. Люди бросали рябину под копыта коней, и железные подковы перемалывали яркие ягоды в грязную жижу, а Силана куталась в свое жреческое одеяние, держала спину ровной, сидя в седле своего небесного ската, и верила, что все обязательно будет хорошо.

Когда она по приказу Храма отправилась на войну, Силана была белой жрицей. Одной из двухсот целительниц, которых король шантажом заставил отдать армии.

Ее пугала война, ей было тяжело уезжать из дома и оставлять больную мать на Калеба, но она верила, что там, среди раненых и умирающих, будет нужнее.

Внутри нее горело пламя Огненной Майенн – и это пламя могло творить чудеса: затягивать раны, придавать сил, отгонять холод даже в самую страшную, самую темную ночь.

Тогда, в тот давний морозный день, Силана гордилась своей силой, была наивна и не понимала до конца, чему ее учили в Храме: Великая Майенн вложила в людей огонь, чтобы они сами творили чудеса. Но огонь – это не только тепло очага и исцеляющий свет, огонь – это лесные пожары и пепелища сгоревших городов, погребальные костры и крики погибающих в пламени.

Чудеса не обязательно были хорошими. Иногда они убивали.

В самые темные, самые страшные дни войны огонь, способный убивать, армии был нужнее, чем заживляющий раны свет.

Тогда Силана еще не знала: если целительница хотя бы раз использовала пламя против живого человека, она становилась алой жрицей. Ее сила менялась: намного тяжелее становилось исцелять, намного проще сжигать дотла. Въедался в кожу запах дыма, или же это просто так казалось.

Из двухсот служительниц Майенн, которых Храм отправил воевать, домой вернулось чуть больше половины. Многие вернулись алыми, не только Силана.

Конечно, к ней приходили, предлагали работу – те, кто знал, на что она была способна. Наемники, как правило, один раз даже неприметный человек в сером из королевской коллегии дознавателей.

Она всем отказывала: от одной мысли о том, чтобы снова применить пламя против кого-то к горлу подкатывала тошнота и с головой накрывало воспоминаниями: криками раненых, звоном оружия и неистребимой вонью горелого мяса.

Но на гладиаторской арене, в Парной Лиге ей не пришлось бы сражаться. Там дрались и соревновались друг с другом гладиаторы, их наниматели просто предоставляли себя в качестве цели.

Когда-то давно, если благородной женщине бросали вызов, она выставляла на поединок своего воина-представителя, который защищал ее честь или правоту. Парная Лига родилась из таких поединков и использовала их в качестве основного сюжета: бойцы дрались за право получить благородную женщину. Изначально победитель имел право сделать с хозяйкой проигравшего все, что пожелает. Изнасилования и убийства на заре парных игр были нормой, но теперь условия смягчились: поединки почти никогда не заканчивались смертью, а победитель просто срывал с груди "цели" цветок и получал выкуп за ее жизнь.

Силана не хотела участвовать в боях на Арене, наверное, даже смотреть бы их не пошла добровольно, но нужно было платить за дом и жить на что-то. Она больше не могла работать целительницей при Храме – ее способностей едва хватало, чтобы вылечить одного серьезно больного человека в месяц.

До прихода Калеба оставалась еще крошечная надежда – поговорить с ним и разделить дом на двоих – тогда налог был бы меньше.

Эта надежда с самого начала была глупой и очень упрямой, и умом Силана понимала, что не имела на нее права. Теперь даже такой не осталось.

Когда Калеб ушел, она заставила себя вытереть с пола его грязные следы, тщательно вымыла и убрала посуду и долго не могла уснуть, ворочаясь в постели. И на следующий же день вечером пошла на Арену.

Несмотря на то, что уже стемнело, на улицах было полно народу – в дамнах, седьмой день недели – ремесленные лавочки закрывались раньше, а бары и купальни, наоборот, работали до рассвета. Повсюду приветливо горели огни в чашах, двери и окна украшали венки из рябины, сновали подсвеченные чародейскими огнями самоходные экипажи, летали скаты и пахло жареными каштанами.

С утра похолодало, лужи на мостовой покрылись тонкой корочкой льда и ветви, покрытые инеем, казались присыпанными пеплом.

У Силаны не было теплого плаща, и когда холод становился совсем нестерпимым, она останавливалась погреть руки у чаш с огнем. Можно было бы использовать пламя Майенн, но после войны Силана старалась делать это как можно реже.

Гладиаторская Арена располагалась на другом конце города, и путь от дома до нее пешком занимал около двух часов. За это время ноги в осенних сапогах совсем замерзли.

Громадный гладиаторский комплекс был построен на холме, на самой окраине западных кварталов – несколько колец-арен и каменных пристроек, соединенных между собой переходами, казался отдельным городом. Говорили, что эти коридоры и пристройки внутри были настоящим лабиринтом, в котором можно было легко потеряться.

Письмо-приглашение – типовое, отпечатанное на наборной табличке – лежало у Силаны в небольшой полотняной сумке. Оно было коротким, и абсолютно стандартным – выбивалось только имя, написанное от руки.

"С уважением,

Силане Байрнс".

Возле входа на арену Первой Лиги, у исполинских деревянных ворот, с которых скалились резные волчьи морды, толпились люди – кто-то оплачивал вход, кто-то вышел поговорить или сделать ставки. Те, кому не хватало денег, стояли у входа и пытались подглядеть, что происходило внутри.

Силана слышала крики зрителей, лязг металла о металл и видела отсветы огненной чаши на плитах мостовой.

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не развернуться и не уйти сразу. Паника накатила волной, пепельным покрывалом: пожалуйста, только не снова. Пожалуйста, я не хочу.

Силана зажмурилась и повторила про себя, как молитву:

Это не бой. Это просто спорт.

Это не битва.

Не битва.

Воздух пах холодом, рябиной и пеплом, и оскалившие пасти волки у входа как будто задавали вопрос: что ты сделаешь? Останешься здесь? Или ты пойдешь дальше?

На войне она всегда заставляла себя: ну же, всего один шаг вперед. Иди, если уже не можешь бежать. Ползи, если уже не можешь идти.

В левой моей ладони пламя, в правой моей ладони пламя, и оно ведет меня сквозь пепел и смерть.

Это всегда ей помогало раньше, помогло и теперь.

Силана заставила себя сделать глубокий вдох, выдох и успокоиться.

Отступать ей все равно было некуда.

Она подошла к стражнику у тяжелых ворот, предъявила письмо-приглашение, и ее пропустили бесплатно, а внутри сразу стало легче.

Над головой смыкался стеклянный купол, горели чародейские огни, освещая песок Арены, и возбужденно переговаривались люди на трибунах – наверное, следующий поединок должен был вот-вот начаться.

Силане не следовало задерживаться – ей нужно было найти распорядителя и показать ему письмо, зарегистрировать свое право на участие в Парной Лиге и в Аукционе, но что-то заставило ее помедлить. Предчувствие, едва уловимое ощущение, что нужно задержаться.

Прозвучал гонг. Тягучий низкий звук отдался в костях и прошелся дрожью вдоль позвоночника.

Когда первый из гладиаторов вышел на арену, публика отозвалась, приветствуя его криками и аплодисментами. Его объявил судья, но Силана не расслышала имя.

Следом на Арену вышел второй боец.

Он был высоким, темноволосым мужчиной лет тридцати. Мощные спину и плечи покрывала татуировка – абстрактный черный рисунок, который в первую секунду показался Силане похожим на пламя.

Он двигался легко и уверенно, этот гладиатор, вскинул руки кулаками вверх, красуясь перед публикой, и усмехнулся почти как мальчишка.

– Рейз! – выкрикнул кто-то из толпы, и этот крик подхватили другие голоса, как ритмичные удары сердца:

Рейз! Рейз! Рейз!

Его любила публика, и эта любовь пропитывала воздух.

У гладиатора – Рейза – было красивое тело. Сильное, гибкое тело бойца.

У него было красивое лицо – мужественное, с правильными чертами.

Но Силану поразило не это.

По-настоящему красивым Рейза делала та уверенность, с которой он вышел на Арену, невидимая сила, которая исходила от него волнами и заставляла воздух искрить. Он был на своем месте – этот гладиатор, он был в своей стихии, и он не боялся. Он выходил на бой с радостью и предвкушением, с сосредоточенной собранностью человека, который уверен в своем мастерстве.

Силана не могла отвести от него взгляда. Ей даже не было за это стыдно – за жажду, выворачивающую, неутолимую жажду и желание вдохнуть этого человека полной грудью.

Иногда на войне, в бесконечные, изматывающие часы ожидания перед атакой, она оглядывалась вокруг и думала – все они сломаны. Она и каждый, кто воевал вместе с ней. Силана смотрела в пустые, выцветшие лица, будто припорошенные пеплом, и видела – за отупляющей усталостью, за решимостью, за редкими улыбками был страх. Глубоко внутри, как невидимая трещина, несмываемое клеймо войны – намертво въевшийся запах гари.

В каждом, кто заставлял себя брать в руки оружие, в каждом, кто находил в себе силы убивать снова, и снова плестись вперед.

Дожить до конца дня, дожить до конца недели. Снова увидеть весну.

Они все были калеками, и они ковыляли к победе, используя оружие, как костыли.

Но этот человек, этот гладиатор Рейз, он был целым. Он не опирался на клинок, он превращал его в продолжение собственной руки.

Силане было больно на него смотреть и невозможно оторваться: как впервые вдохнуть вместо дыма ледяной зимний воздух.

– Рейз! Рейз! Рейз! – бесновалась толпа.

На него смотрели тысячи глаз, а он вдруг повернулся к Силане, как будто почувствовал что-то, отсалютовал шутливо мечом, и женщина рядом вскочила, замахала ему рукой, крича его имя.

Силана боялась пошевелиться. Она чувствовала себя вымазанной в саже с головы до ног, в несмываемой черной копоти. Ей казалось, если бы она дотронулась до этого человека, остался бы грязный отпечаток ладони. Она бы никогда так не поступила.

И все же ей отчаянно захотелось, чтобы в Парной Лиге ее гладиатором стал именно он. Это было трусливое желание, постыдное – присосаться пиявкой к чужим силе и уверенности, найти в них оправдание для себя.

Согласился бы он?

Участвовал ли вообще в Аукционе и хотел ли в Парную Лигу?

И как глупо было: увидеть человека один раз и выбрать его с одного взгляда, с первого вдоха?

Снова гулко ударил гонг, давая сигнал к началу боя.

Силана не могла двинуться – ничего не осталось, только сильная гибкая мужская фигура на арене. Звуки отдалились, и словно само собой под кожей потекло пламя Майенн, алое, как кровь – только протянуть руку и пролить его с кончиков пальцев. Оно не мешало, не угрожало вырваться из под контроля, просто грело теплом.

В бою Рейз завораживал – его мастерство, легкость, с которой он действовал. Расчетливая, спокойная уверенность опытного бойца. Он двигался, и казалось, татуировки на его спине обращались в пламя.

Женщина рядом орала его имя.

Силана не смогла бы издать ни звука, даже если бы ее ударили.

Когда Рейз победил, зрители повскакивали с мест, кажется, она единственная, кто остался сидеть, оцепенело и бездумно глядя вперед.

Судья поднял табличку с именем победителя вверх – отметка о новой победе еще дымилась – а потом протянул ее Рейзу.

Кажется, для Аукциона? Ее ведь отдавали, если гладиатор хотел перейти в Парную Лигу?

Рейз отсалютовал клинком зрителям, помог подняться своему противнику и пошел прочь. Только когда он скрылся с глаз, Силана заставила себя встать, чувствуя странную беспомощность и растерянность.

Нужно было найти распорядителя, зарегистрироваться и попасть на Аукцион.

Простые и понятные несколько шагов, которые она определила для себя заранее.

Один за другим, но почему-то даже дышать теперь стало тяжело.

Совсем не оставалось сил, как когда-то на войне.

В левой моей ладони пламя, в правой моей ладони пламя, и оно ведет меня сквозь тени и страх.

Не сразу, но Силана все же спустилась со зрительских трибун и пошла в сторону коридоров, искать распорядителя.

***

Прежде чем окончательно решиться, Рейз сходил в Храм Майенн – он уже был там три года назад, спрашивал, сколько будет стоить исцеление для сестры, когда она только заболела. Жрицы брали дорого, очень дорого, а он почти все свои деньги заплатил за помещение для паба.

В то время врачи еще надеялись на лекарства – случаи выздоровления бывали не так уж редко.

Пятьдесят из ста, как ему говорили, и тогда казалось, что это неплохие шансы.

Джанна сама настояла на лечении без жриц. Сказала: "может быть, это не так серьезно, Рейз".

"Я очень хочу выздороветь. Воля же тоже многое решает".

"У меня хорошее предчувствие насчет этого врача".

Не нужно было ее слушать.

Сначала – первые полтора года – казалось, что лекарства помогают, Джанне стало немного лучше, а потом хуже. И после это повторялось еще много раз: лучше, хуже. Немного лучше. Намного хуже. Это были годы войны, денег становилось все меньше и меньше – на помощь жрицы все равно бы не хватило, а врачи говорили, что надежда все еще есть.

Вот и ее не осталось.

Теперь помочь Джанне могли только жрицы Майенн. Болезнь перешла в последнюю стадию, и цена за чудо тоже изменилась.

Рейзу предстояло сделать выбор: или продать паб и надеяться, что оставшиеся деньги за лечение Храм согласится принимать небольшими частями, или перейти в Парную Лигу и постараться собрать нужную сумму, пока не стало слишком поздно.

Рейз выбрал Лигу и на всякий случай принялся подыскивать покупателя для паба.