Текст книги "Статьи"

Автор книги: Николай Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 85 страниц)

Как ни странно, что достопочтенное московское купечество, пред которым затейники ссылались на эту бумагу, не усмотрело, что бумага эта, во-первых, требует соблюдения “принятого обычая”, а исключение раздорных и сбор в частном доме были именно нарушением обычая и беспорядком; но, однако, странность эта, по-видимому, никого не смутила и не остановила. Основавшись на этой генерал-губернаторской бумаге, московские окружники, к стыду своему, позволили убедить себя, что правительство якобы вовсе устраняется от всякого вмешательства в их общественные дела и что теперь они эти общественные дела могут ведать, как им заблагорассудится, и изъявили согласие собраться своею окружническою партиею в доме Банкетова и своим единомышленным согласием зарешить все за согласных и несогласных. “Первым московским людям”, по-видимому, и в головы не приходило, что в то самое время, как они будут тешиться своею забавою в доме купца Банкетова, раздорники имеют точно такую же возможность устроить подобный же спектакль в доме своего Митрофана Артамоныча Муравьева и, согнав туда в муравьевские залы не полтораста, а триста человек раздорных, выбрать попечителей из своей партии и затем претендовать, чтобы их выбор, как болъшегласный, был признан обязательным. На отрывочные замечания в этом роде хлопотуны возражали: “Кто же у них? Чернь одна, а у нас“… Тут шло исчисление великих имен “первых московских людей” окружнической партии, но при этом забывалось, что даже сам достопочтенный Кузьма Терентьич Солдатенков (впрочем, не участвовавший в банкетовской сходке) перед лицом закона такая же юридическая единица, как всякий калачник Васька и ямщик Протас. Все это было позабыто или пущено на авось и небось, и собрание составлено.

* * *

Собравшимся окружникам было поставлено на вид, что попечитель Бочин после выхода из попечителей Досужева управляет общественными делами один, бесконтрольно, и что управления этого в некоторых отношениях одобрить нельзя; что г. Бочин производит некоторые несоразмерные затраты, в которых он не отдает никому никакого отчета. Тут были приведены на память расходы, произведенные Бочиным по случаю приезда в Москве митрополита Кирилла, и возбуждено одно очень старое дело об акциях одной из железных дорог, которые Бочин будто бы принял от одного из влиятельных лиц старой московской администрации под залог. Кроме того и кроме многих подобных указаний, поставлено на вид также, что Бочин не дает отчета в постройке так называемой антоновской богадельни на Рогожском кладбище, а между тем нынче намеревается приступить к перестройке конторы, и все это дело опять, вероятно, будет вести без отчета. Поэтому обществу представлено, что так как Бочин не хочет снести никакого над собою контроля, считает это новшеством и внушает враждебные чувства к этой мере темным людям, которые его слушаются, то единственное средство – устранить его, Бочина, от попечительства, а избрать вместо его двух других попечителей, как это было всегда прежде.

И вот 8 мая 1869 г. в д<оме> Банкетова собралось 150 человек окружников, между которыми из числа почетнейших москвичей были следующие: Григорий Григорьев Банкетов, Иван Петрович Бутиков, Конон Анисимов Царский, Андрей Иванов Осипов, Петр Кириллов Мельников, Федор Яковлев Свешников, Андрей Захаров Морозов, Николай Иванов Рахманов, Карп Иванов Рахманов, Семен Семенов Успенский, Василий Захаров Морозов, Кузьма Александров Старокопытов, Федор Матвеев Сущов, Никита Комаров и др.; из иногородних были: богородский 1-й гильдии купец Сидор Шебаев, бронницкий купец Иван Духин и покровский Тимофей Саввинов Морозов. Мещан и вообще низшего класса людей было очень немного. Все эти 149 или 150 человек, обсудив доведенные до их сведения обстоятельства дела об управлении Бочина, постановили следующий приговор, который приводим дословно: “Московское старообрядческое общество прихожан молитвенного храма Рогожского кладбища, принося должную благодарность московскому купцу Евсею Егорову Бочину за его труды и занятия в должности попечителя рогожского богаделенного дома, вместе с тем нашло необходимо нужным и полезным для общественного спокойствия избрать из среды себя двух попечителей, достопочтенных граждан г. Москвы, московского I гильдии купца Власа Лазаревича Лазарева и Тимофея Ивановича Назарова, которых покорнейше просит принять на себя должность попечителей московского рогожского богаделенного дома со всеми правами, предоставленными общественникам в прежнее и настоящее время”. За сим следуют вышеупомянутые 149 подписей.

* * *

Окружные хлопотуны, устроившие это затейное дело в доме Банкетова, были довольны. В легкомысленных головах их вовсе и не шевелилось еще сознание, что они подвели наилучшую часть рогожской общины, всех окружников в ребячливую затею, которая не может иметь никаких серьезных последствий, но отнимет у окружников изрядную часть той солидной и доброй репутации, какую они себе стяжали, положив здравую оценку разумному и честному сочинению Лариона Егорова. Приговор был подписан, и этого на первый случай затейникам было довольно. Митрофану Артамоновичу Муравьеву были настроены козлы, а этого кое-кому пуще всего только и хотелось. Может ли быть признан действительным банкетовский общественный приговор, подписанный всего 150 человеками от лица всего общества, или же он не может быть признан действительным, – это составляет вопрос, решение которого зависит от подлежащей власти. Вероятнее всего, что приговор этот будет признан недостаточным, составленным без соблюдения установленных правил, и потому будет оставлен без значения; но мы, оставляя судьбу этого документа другим, обращаемся к нашей истории. Итак: приговор составлен, но что же с ним делать далее? Эта вторая часть вопроса представляла гораздо более затруднений. А между тем раздорники, весьма понятно, только и ждали, чтобы незаконный договор был подписан. Чуть только до сведения их дошло, что вышеприведенный нами приговор окружниками уже подписан, как с раздорнической стороны о сем, как о беспорядке, было доведено до сведения московского обер-полициймейстера, и по окружническому приговору, разумеется, никаких распоряжений к смещению Бочина и к утверждению в новых должностях Лазарева и Назарова до сих пор не сделано. Надо было пускать в ход новые пружины… И вот семнадцатого мая окружники, участвовавшие в составлении приговора о смещении Бочина, избрали от себя ходатаев об утверждении вновь избранных ими попечителей. В этот день окружниками было подписано следующее верющее письмо: Мм. гг. Иван Петрович Бутиков, Федор Яковлевич Свешников, Иван Иванович Шебаев! Покорнейше вас просим принять на себя ходатайство у господина московского генерал-губернатора и других начальствующих лиц, где укажет надобность, об утверждении избранных нами по общественному приговору попечителей Рогожского кладбища. На это ходатайство мы вас сим уполномочиваем, и что вы по сему законно сделаете, спорить и прекословить не будем. Москва. 17 мая 1869 г.”. Засим опять следуют подписи лиц, участвовавших в общественном приговоре. Таким образом в лице всего общества являются уже всего только три окружнические поверенные: Бутиков, Свешников и Шебаев.

* * *

Получив такую доверенность, один из упомянутых трех уполномоченных, купец Иван Иванов Шебаев, уже единолично подал 20 мая московскому генерал-губернатору докладную записку, достопримечательное содержание которой приводим здесь в подлиннике. Вот что пишет в этой записке г. Шебаев: “При храме московского Рогожского кладбища и богаделенного дома в настоящее время находится один попечитель, московский купец Евсей Егорович Бочин, поддерживаемый купцами Муравьевым, Медведевым, Давыдом Антиповым и другими немногими лицами вопреки общественному желанию. Общество неоднократно заявляло попечителю Бочину, чтобы избрано было несколько лиц из почтеннейших прихожан для контроля как сумм, а равно и всех действий попечителя, но г. Бочин с своими приближенными лицами не соглашается подвергать свои действия общественному контролю. По этим обстоятельствам московское старообрядческое общество нашло необходимо нужным и полезным для общественного спокойствия избрать из среды себя на место Бочина двух попечителей, московских 1-й гильдии купцов Тимофея Ивановича Назарова и Власа Лазаревича Лазарева. Избрание это для сохранения общественного спокойствия и для избежания неприятных столкновений было произведено без приглашения Бочина и приближенных ему лиц, почему-то не желавших подвергать общественному контролю как расходование сумм, а также и все действия попечителя”.

Изложив это его сиятельству, Шебаев просит генерал-губернатора утвердить общественный приговор, которым сменяется Бочин и на место его назначаются Лазарев и Назаров. Два другие общественные поверенные: Бутиков и Свешников этой докладной записки с г. Шебаевым не подписали и в подаче ее генерал-губернатору не участвовали.

Отчего и почему из трех поверенных окружников единолично один Шебаев вошел к генерал-губернатору с просьбою и с разъяснением мотивов, которыми руководились окружники, а гг. Бутиков и Свешников уклонились от своей обязанности действовать сообща? – это пока остается неизвестным.

Но в то же время, как дело о самовластной смене московскими окружниками попечителя Бочина и выборе вместо его Лазарева и Назарова, на что и в первом, и во втором случае нужно было согласие всех прихожан Рогожского кладбища, остановилось на докладной записке Шебаева, руководители этого необдуманного дела сами стали сознавать, что оно должно представляться делом довольно нестройным, и пожелали яснее раскрыть перед обществом причины, по которым приговор 8 мая необходимо было составить не в полном сборе всего общества. С этою целию руководителями этого дела, где им казалось нужным, распространена небезынтересная объяснительная записка следующего содержания, которую мы печатаем в извлечении:

* * *

“В 1866 г. московский купец Досужев отказался от занимаемой им должности попечителя рогожского богаделенного дома, и после сего остался попечителем один Бочин, вопреки существующему обычаю. Прихожане Рогожского кладбища (за исключением приближенных Бочину лиц: Муравьева, Фомина, Медведева, Давыда Антипова и др.) неоднократно просили г. Бочина, чтобы он собрал совет для избрания на его место попечителей и чтобы подвергнуть себя контролю почетных прихожан кладбища, но Бочин с приближенными ему лицами не соглашался до сего времени ни на собрание совета, ни подвергать себя контролю, утверждая, что он будто бы избран и утвержден в звании попечителя правительством, почему без приказания не может выйти из попечителей.[201]201
  Замечательно, что тем же самым отговаривался некогда и рижский попечитель г. Пименов, и этим отговариваются и другие, так необычна здесь кажется самая простая и законная поверка. Если такие требования действительно были, то удивительно, что г. Бочин им противился. В чем дело и в чем спор, если у него все в порядке?


[Закрыть] Общество терпело это до самых крайних мер…[202]202
  Разумеется, печатая эту записку, мы не отвечаем ни за одно ее указание.


[Закрыть] В феврале 1863 г. Бочиным и его приближенными был привезен в Москву белокриницкий митрополит Кирилл, и ему выдано было из общественной суммы, кроме расходов на содержание и путевые издержки митрополита, наличными деньгами 5 т. руб. После того, с доверенным своим Ефимом Крючковым, Бочин посылал за границу к митрополиту Кириллу более 4 т. р., за что он поставил партии раздорников епископа на Москву, названного новым Антонием Гуслицким. Затем был украден сундук из рогожской моленной, в коем было 68 т. руб. Сундук, как известно, после отыскан, но что в нем уцелело добра, про то пока еще никому не известно. Общество положительно желает знать, сколько общественных денег оставалось по отыскании этого сундука и где они в настоящее время находятся. Но Бочин с своими приближенными почему-то не желает подвергать и этого общественному контролю. Московское старообрядческое общество достаточно известно о том, что в последнее время, именно в январе сего 1869 г., Бочин с приближенными ему в числе пяти человек, бывши в Петербурге, позволили себе принести г. NN непозволительный подарок,[203]203
  В подлинной пояснительной записке названо одно должностное лицо, которому был поднесен этот подарок, но мы признаем неуместным упоминать имя этого лица в печати.


[Закрыть] заключающийся в серебряном сервизе. Это было сочтено за подкуп и возвращено в общество, к крайнему конфузу, чрез московскую полицию обратно с выговором. Это могло лечь на целое московское старообрядческое общество, тогда как общество об этом положительно не знало и ложно именующим себя депутатами не давало никакого права действовать от лица общества и пришло в крайнее негодование на Бочина с приближенными ему лицами за такие противные их действия. Выбор попечителя на Рогожское кладбище предоставляется собственному усмотрению старообрядческого общества (здесь сделана ссылка на приведенное выше предписание генерал-губернатора обер-полициймейстеру), лишь бы не происходило во время выбора беспорядков, для чего местная полиция, согласно Высочайшему повелению, имеет наблюдение. Зная, что попечитель Бочин с своими приближенными для своей поддержки намеревался пригласить на выбор крестьян Гуслицкой волости села Коломенского и других мест Московской губернии, людей грубых, беспокойных, производивших беспорядки во время общественного собрания в октябре 1866 года (за что бывший министр внутренних дел, статс-секретарь Валуев, делал строгий выговор некоторым почетным прихожанам Рогожского кладбища), окружники должны были предупредить неизбежное нарушение общественного спокойствия, собрались для выбора попечителя в доме одного частного лица и составили приговор об избрании в попечители купцов Назарова и Лазарева и этот приговор представили его сиятельству московскому генерал-губернатору. Вот причины, почему выборы были произведены не в конторе московского богаделенного дома. Это было сделано во избежание беспорядков, которые произошли бы неминуемо, ибо Бочин и его приближенные пригласили бы на собрание крестьян Гуслицкой волости, не имеющих на это права, и они, как и прежде на собрании, произвели бы беспорядки”. Этим московские окружники и оправдывают составление ими приговора без участия всего общества.

Остановимся на короткое время на этих оправданиях и, бросив беглый взгляд на их убедительность, попробуем по мере сил наших уяснить, из-за чего собственно горит весь этот сыр-бор и при чем тут Ларион Егоров и его окружное послание, низведшее якобы “вражду в мир”, как говорили раздорники в 1868 г. на белокриницком соборе?

–

Нельзя не сознаться, что все причины и мотивы, высказываемые ныне московскими окружниками в защиту своего несостоятельного банкетовского приговора, довольно странны и едва ли могут быть признаны достаточными для того, чтобы, основываясь на них, явное отступление от закона, допущенное в составлении упомянутого приговора, могло быть не вменено в основание к неутверждению этого приговора. Произвели ли бы, или не произвели бы раздорники беспорядков, которых опасались окружники, этого утверждать невозможно. Судя по раздорническим нравам, характерам и обычаям, судя по участию в этом деле опять тех же самых лиц, которые уже издавна прославились своею нетерпимостию и дерзостию, а со времен белокриницкого собора приобрели себе в этом роде сугубую славу, можно очень легко допустить, что беспорядки при полном сборе общества действительно были весьма возможны и что результатом этих беспорядков в самой малой степени могло быть, что раздорники перекричали бы окружников. Тогда на новых выборах в общем собрании всего московского старообрядческого общества Бочин снова был бы оставлен на своем попечительском месте. Но тем не менее общественный приговор, составленный одною частию общества без участия остальных, все-таки не может претендовать на законную силу, какую имел бы такой документ, подписанный, как следует, по крайней мере, двумя третями домохозяев. Чтобы обойтись без раздорников, окружники должны были как-нибудь иначе позаботиться об отводе их от участия в выборах, но на это они, конечно, не могли найти законных оснований. Однако же в таком случае и генерал-губернаторское сообщение обер-полициймейстеру тоже уже ни в каком случае не могло их выручить, тем более, что оно было истолковано окружниками не по настоящему его смыслу. В этом случае вовсе нельзя похвалить верность понимания окружниками взятой им за основание бумаги, в которой генерал-губернатор очевидно говорит обо всем обществе, а не раздельно о праве окружников и раздорников, составляющих до сих пор одно и то же московское старообрядческое общество рогожского богаделенного дома. Следовательно, в бумаге этой московские окружники, если бы поняли ее здраво, а не позволяли напеть себе всякого вздора, не могли видеть никакого основания собираться отдельно и игнорировать выборное право раздорников. При всех симпатиях, которые принадлежат почитателям окружного послания, поступок их в составлении отдельного приговора нельзя не осуждать и нельзя не счесть поступком если не противозаконным, то во всяком случае крайне легкомысленным, необдуманным и неуместным. Этим приговором окружники не усилили своего значения в обществе, а подорвали его и дали своим противникам основание претендовать на них и жаловаться, как на людей, которые делают весьма серьезные ошибки в понимании своего права и в соблюдении его по отношению к прочим. Об этом, сочувствуя окружнической партии, можно, и даже должно, искренне жалеть и сетовать.

По странной аналогии нынешнего московского дела с рижским старообрядческим делом здесь опять видны и боязнь многоголосой черни, и желание обойтись без участия большинства простых людей, которые, привыкнув видеть в попечителе нечто начальственное, весьма легко могут подчиняться его влиянию. Но и здесь в Москве, как и в Риге, меры к обходу этого большинства приняты, как мы видим, весьма не тонкие и не обдуманные. И здесь опять “гнут не парят, – сломят не тужат”, а между тем все подобные поломки в течение самых долгих лет дают перевес и господство темным силам, которые благоразумнее было бы не вызывать, до времени, пока нет под руками средств для управы с ними. Теперь дело московской рогожской общины поставлено в такое положение, что примирение в нем, наверное можно сказать, даже немыслимо. Почтенный автор окружного послания, Ларион Егоров, от этого последнего дела находится в стороне, и едва ли не следует сказать, что в стороне от него находится и самое окружное послание. Очевидно, что дело о догматах веры, служившее довольно долгое время одним предлогом к распре и ширмою для иных целей, теперь уже вовсе отставлено в сторону, и без всякой церемонии идет речь о личной вражде, помирить которую не представляется никакой возможности. Разгар этой вражды в последнее время все яснее и яснее выдвигает на сцену настоящие причины московских неладов, и с тем вместе остается все менее и менее средств верить, что московскую общину и “весь мир” перессорил своими окружными посланиями Ларион Егоров. Детали этой распри показывают, что и самое ополчение против окружного послания раздорниками поднято едва ли по несогласию их с этим документом, а не вернее ли, что документ этот послужил только хорошим поводом хорошенько перессориться тем, которые в душе давно друг друга ненавидели и искали “вражды в мире”, дабы хоть где-нибудь, хоть в частице общины стать верховодами и марать своих противников. Оказывается, что и в 1867 и 1868 гг., при всех вопияниях раздорников против окружного послания, дело у них шло собственно вовсе не против окружного послания, а против людей, стоявших за окружное послание, а нередко и против таких, которые и не были ревнивыми поборниками этого акта, но которых хоть как-нибудь можно было пристегнуть к окружному посланию. Задача была в том, чтобы только отлучить известные личности и преследовать будто за окружное послание, а не за то, за что они в самом деле были ненавистны. Замечательно, что в нередких случаях злоба против Лариона Егорова со стороны окружников гораздо слабее, чем злоба против бесхарактерного, бездеятельного и мирволившего раздорникам архиепископа Антония Шутова. Если отнестись ко всей этой прошлой истории, разразившейся гуслицким и белокриницким соборами построже, то станет очевидно, что не из-за окружного послания рассорились люди, а только на окружном послании, так сказать, разрешилась давно кипевшая старинная злоба. Вот как ныче изъясняются все эти раздоры в находящихся у нас в руках записках, писанных о том времени одним из окружников, но не почитателем самого автора окружного послания.

* * *

“Гг. покойный Винокуров, бывший долгое время попечителем, М. и другие ездили в Петербург между 50 и 60 годами ежегодно. Они были люди, привыкшие к этому, а в особенности Винокуров и М. Касса находилась в их руках, а отчета не было. Сумма собиралась в больших размерах. Они, – как сказать, не знаю, было ли у них усердие, или лучше было и выгоднее, – они хотя и принимали архиепископа Антония и других духовных особ, но все-таки ходатайствовали в Петербурге у правительства заштатных себе попов или, лучше сказать, беглых от церкви. По этому ходатайству в тогдашнее время собиралась на это громадная сумма. Им в Петербурге, сколько они туда ни ездили и ни просили, всегда постоянно отказывали; но они все-таки не переставали ездить в Петербург в чаянии как будто чего-то. И вот, – как припомню, было в 1858 или 1857, – будто Винокурову и М—у в Петербурге было предложено, что будто даст уже им правительство попов, бежавших от церкви, и они сторговались на то за очень приличную цифру. И вот приехали в Москву и объявили своим в то время приверженцам, и это принято было к содействию. Егор Воробьев стал будто в тогдашнее время спрашивать архиепископа Антония владимирского: “Можно ли принять, владыко святый, если к нам обратятся попы от господствующей церкви, а вы, владыко, будете их начальствующим?” И сказано было в тогдашнее время, что будто архиепископ Антоний соизволил на это изъявить согласие попов русского ставления, от церкви ушедших, принимать. И вот Воробьев сказал об этом Винокурову и М. Дело пошло в ход. Приступлено было с предложениями к особам, известным в старообрядческом обществе, о сумме в больших размерах на этот предмет. И в это время Пафнутий, еще бывший епископом коломенским,[204]204
  Ныне православный инок Чудова монастыря в Москве.


[Закрыть] с своими приближенными, стали спрашивать архиепископа Антония, правда ли, что он благословил Винокурова с шайкою просить беглых попов? Архиепископ Антоний говорил господину Пафнутию: “Нет, я их не благословлял”, и упросил владыка господина Пафнутия и граждан, вопреки этому, изъявить, если возможно, правительству, что мы имеем не только попов, но и архиереев, и просить, чтобы правительство дозволило иметь старообрядцам свое духовенство на правах иноверных исповеданий, а сам архиепископ Антоний уехал тогда на то время из Москвы, оставив в этом деле во главе Пафнутия с гражданами. Дело опять пошло в ход иначе, с пафнутиева направления. Просьба была написана и подана куда следует, а с тем вместе здесь дома для прежних хлопотунов и расходчиков за беглых попов заперты стали толстые сундуки с деньгами у именитых особ, особливо для Винокурова. Винокуров с приверженцами этого не облюбовали и, не захотев стерпеть такой перемены, поехали в Петербург к особе, даме (?!), обещавшей им и от них принимавшей, но она, допустив их перед себя, и спросила сперва о деньгах: привезли ли они? Они говорят: “после”, и были за то сейчас приглашены выйти вон. Вот в тогдашнее-то время они и поклялись отметить лицам, сделавшим им в этом распоряжении деньгами препятствие; приехали в Москву и сразу же стали мстить Пафнутию, как главному виновнику в рассуждении отказа принимать бегствующих попов. Это, сколь вспоминаю, было в августе. К ноябрю Винокуров и М. приготовили хорошо враждою своих приверженцев на все злобное, и вот было назначено собрание на предмет обсуждения обрядов. И в то время на собрании были архиепископ Антоний и с ним господин Пафнутий. Во время собора Григорий Агапов, бывший начиненным против Пафнутия, стал упрекать Пафнутия сначала за нововведение обрядов осенения креста, а потом дошел и коснулся его личной жизни, по слухам, носившимся тогда в народе, и оскорбил его, господина Пафнутия, тогда бывшего епископа, до самых крайностей, а Антоний в этом не остановил порицателя почему-то: или не имел решимости, или, быть может, по другим причинам. И после, когда узнали граждане, как обидел Григорий Агапов господина Пафнутия и как чтили весьма его епископский сан, то им стало прискорбно слышать оскорбление, учиненное в лицо епископу. В то время они были владыки Антония решительнее и составили приговор: уволить из попечителей Григория Агапова, и приговор в тогдашнее время сейчас был подписан почти всем обществом, за исключением Ф. Винокурова с приверженцами. Винокурову и М. это опять была большая и, можно сказать, даже страшная неприятность, так как власть их и влияние чрез удаление Григория Агапова еще упадали и, скажу лучше, исчезали уже вовсе. В тогдашнее время Винокуров и М. увидели свою невзгоду и просили архиепископа Антония потерпеть немного; говорили: “Сам выйдет Григорий Агапов”. Время тогда близко было к великому посту. И на первой неделе великого поста Винокуров взял к себе архиепископа Антония и здесь еще больше обманул его обещаниями, что после пасхи Григорий Агапов из попечителей непременно выйдет, а теперь, говорил, нужно проститься, и для этого пригласил действующих в этом деле лиц для взаимного прощания, что и было сделано. Тут многие личности, кои в обществе виднее, приглашены были к Винокурову, и, когда собрались все, нам было предложено архиепископом Антонием о примирении, по случаю поста. “А Григорий Агапов, – говорил обманутый владыка, – сам выйдет после пасхи”. Мы никто не желали мириться с Агаповым, как с оскорбителем архиерейского сана, как с врагом св. церкви; но были вынуждены, потому что все это дело принял на себя в тогдашнее время лично архиепископ Антоний и сидя упрашивал нас христианскими убеждениями. Мы, нечего делать, в его угождение, раскланялись с Григорием Агаповым, М. и Винокуровым взаимно и сделали для близиру, не больше сказать, как одно иудино лобзание. Столь уж злоба наша стала лукава!

Прошел пост. На Пасхе три дня архиепископ Антоний сидел у Винокурова, и много они тут между собою келейно говорили и советовались. После, спустя довольно времени, архиепископу было предложено от нас напомнить о выходе Григория Агапова, и он поехал напомнить Винокурову его обещание, и когда сказал: “Пора теперь выйти Григорию Агапову вон из попечительства”, то Винокуров разбранился с архиепископом и чуть ли не выгнал его вон от себя за предложение оставить Агапову выгодное место, то есть попечительство. Винокуров в тогдашнее время понимал и знал, что общество на собрании выгонит из попечительства и его вместе с Григорием Агаповым. Архиепископ уехал от Винокурова, ужасно им оскорбленный. После этого Винокуров, видя, что хитростию и лестью “ничто же успевает, паче но молва бывает”, написал со своими приверженцами тринадцать пунктов обвинительных против архиепископа и хотел добиться, чтобы самого его выгнать вон из Москвы. Пункты эти, в подлинике писанные Григорием Агаповым, были доставлены чрез Зеленова архиепископу Антонию, и он, всплакав по прочтении их от клеветы и несносной обиды, вынужден был обратиться к лицам, действующим против Григория Агапова. Говорил архиепископ: “Простите меня, я лукаво обманут Винокуровым и его приверженцами: поверил им, что сам выйдет Григорий Агапов, и упросил вас действовать мирно, на пользу св. церкви, не зная, что так получится”. Это было в июле 1859 г. Лица действующие простили архиепископу Антонию его крайнюю ошибку и принялись иначе действовать против попечителей Винокурова и Агапова. В декабре было собрание для избрания попечителей, и всеми единогласно были выгнаны с позором и Винокуров, и Григорий Агапов. И вот с сего времени сделались Винокуров да единомысленник его М. заклятыми врагами архиепископа и, что бы с тех пор владыка ни устроял или ни одобрил, все вменяли ему во зло, в ересь и даже в предательство. Злобы своей к Антонию они и не скрывали. Они говорили: “Мы выгоним и его из Москвы, если за него нас выгнали из попечителей”. Им крайне было обидно оставить столь доходное место, и эта причина главная в начале нынешней несносной вражды в нашей общине.

Окружное послание, когда было подписано и издано, в то время оно было прочтено на собрании, в коем были и Винокуров с единомысленником своим М. Они выслушали послание и одобрили оное, не найдя в нем ничего противного. Послание окружное было прочтено в черниговских слободах всем тамошним попам и вместе с тем добровольно сложившему с себя сан священника, по своему недостоинству, Григорью Добрянскому, и ему предложено было подписать снова. Это было предложение крайне ошибочное и даже неразумное, ибо, зная характер изуверства этого человека и искание его, во что бы то ни стало, снова сана священника, можно было ожидать, что он постоянно готов искать случая, как можно улизнуть из слободы в Москву и заварить здесь нечто, чтобы стать на виду. Он раскаявался, что объяснил свое недостоинство; он, как сказано, был рад уехать из слобод и стал разглашать, будто там в слободах при нем пригоняли народ к подписке окружного послания. Узнал об этом и Софроний, вечно и без возврата изверженный из сана епископа, – Степан Жиров. Этот недостойный господин, замененный Антонием, давно искал чего-либо взвести в вину на архиепископа. И вот он пишет против окружного послания свое замечание и находит в этом послании как раз счетом сто двадцать ересей, о которых и сообщил в Москву Винокурову и М. с приверженцами, что дескать окружное послание вредно и его подписать архиепископу Антонию было недостойно. Винокуров с М. при главном соучастии многоизвестного по своему еретическому учению Давыда Антипова начали ратовать против окружного послания и стали разглашать в народе, что подписавшие окружное послание непременно соединятся с единоверием, и стали увлекать простой народ этим, а сами главное имели что не против окружного послания, с коим были согласны, а желали лишь отметить чем-нибудь архиепискому Антонию и выгнать его из Москвы. И соединились тут все: и миряне, и попы, владыке Антонию недоброхотные, не исключая и самых неприятных людей, как бывший в виде епископа Софрония – Степан Жиров, и стали с тогдашнего времени рыть ров темен и глубок, чуть даже не до преисподния, а может, и до сего докопаются. И все это напрасно кому думается, что против самого окружного послания. Это можно сказать: только к окружному вся эта злоба пристроилась, а прямой ход ее есть в отмщение архиепископу Антонию, бывшему в оные годы виною их отчуждения от власти.

Вот сокровенная, но главная причина разделения нашей общины старообрядцев, отколь и позднейшие исходят все распри”.