Текст книги "Статьи"

Автор книги: Николай Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 85 страниц)

Н. И. ПИРОГОВ

Н. И. Пирогов сложил с себя обязанности попечителя Киевского учебного округа по расстроенному здоровью. Имя Николая Ивановича, конечно, не нуждается ни в каких похвалах, оно известно не в одной России, и везде благомыслящими людьми произносится с тем высоким уважением, на которое оно имеет неотъемлемое право. Пирогов лечил не одни телесные раны людей; он врачевал и нравственные язвы общества; он неуклонно стремился воспитать в молодом поколении, вверенном его попечению, те человеческие стороны, которые составляют гражданскую доблесть по понятиям просвещенных людей XIX века. Хвалить педагогическую деятельность Пирогова, я думаю, совершенно неуместно уже потому, что, вероятно, никто не станет порицать человека, создавшего в каждом из учащих и учащихся сознательное уважение к законности и доказавшего повсеместную удобоприменимость закона, который гласит, что “без суда и следствия человек не наказуется”. Пирогов хотел создать из воспитанников людей. Конечно, Николай Иванович не мог вполне успеть в этом, но честь великой мысли: приучать с детства уважать законность и ей повиноваться, принадлежит ему. Всякий из киевских воспитанников, наблюдающий высокое правило, завещанное нам прошлым “audiatur et altera pars”,[138]138
  Пусть будет выслушана и другая сторона – Лат.


[Закрыть] свидетельствует о высоконравственном служении Н. И. Пирогова интересам русского общества. Вы не можете вообразить, каким громом упало перед нами первое киевское письмо об оставлении Пироговым своего места: мы не верили своим глазам; но второе, третье письмо, а вслед за тем телеграмма о прощальном обеде, который дает Киев бывшему попечителю, – уничтожили возможность всякого сомнения; мы убедились, что он навсегда потерян для наших братьев, сидящих на лавках школ Киевского учебного округа. Последний обед, данный Пирогову, предполагался 9-го апреля. В этот день бывшие профессора и студенты Киевского университета и многие другие люди, связанные сыновьей любовью с Украиной, послали одну телеграмму на имя К. Я. П—на, прося его заявить Пирогову их сердечную благодарность за его полезное служение и полное ему сочувствие; а вслед за тем другое подобное заявление передано в Киев по телеграфу на имя самого Пирогова от студентов Петербургского университета. Это все, чем могли и как сумели мы заодно благодарить честного педагога и честного человека. Большую благодарность ему принесет потомство.

О НАЕМНОЙ ЗАВИСИМОСТИ

Нанялся – продался.

Русская пословица

Если верить, что пословицы суть выражение народной мудрости, то нельзя по крайней мере распространять этого верования на все пословицы, живущие в народе. Есть между ними много таких, которые свидетельствуют о качествах совершенно противуположных мудрости и, конечно, относятся ко времени дикости нравов, стремления к порабощению и бесправию. К числу таких пословиц, без всякого сомнения, должно отнести ту, которую мы выставили вверху нашей статьи, ибо в понятии, ею выражаемом, лежит корень тех тяжелых отношений, в которые у нас поставлен труд к капиталу, работник к хозяину. Мы не знаем, когда сложилась эта безнравственная пословица, но знаем, что проповедываемому ею понятию суждено было пустить у нас глубокие корни, войти в нашу плоть и кровь и устроить между наемщиком и нанимателем те фальшивые и тяжкие отношения, от которых новое поколение рабочих людей освободится мало-помалу. Ни в одной стране, где труд – свободное достояние человека, не думают, что нанялся – значит продался. Везде человек отдает только свой труд; а у нас он нанимается сам, он продает нанимателю не только свой определенный труд, но все свои мышцы, свое дыхание, свои убеждения и нередко даже свою честь. Словом, по настоящему смыслу приведенного изречения народной мудрости, он продается сам. Недостаток капитала, отсутствие предприимчивости и кредита и другие причины исторические всегда сохраняли у нас достаточное количество людей продающихся и если не равнодушно, то, по крайней мере, терпеливо сносивших свое кабальное положение, вероятно, по убеждению, что улучшить его невозможно; что во всяком найме не минешь такого положения, что “нанялся – продался”, себе уже не принадлежишь, стало быть, и стоять за себя не вправе. Чудовищными последствиями разродилось это дикое понятие в русской жизни и сделало для весьма многих мало-мальски развитых людей невозможным никакой труд по найму, ибо всякий наниматель, платя деньги за совершаемый в его пользу труд, считает себя вправе требовать, чтобы труженик смотрел на все его глазами, мыслил его понятиями, жил его верой, его убеждениями, что решительно невозможно, немыслимо для честного человека, могущего продать только один труд, а не совесть, не свободу, составляющие его непродажную собственность. Отсюда же, из этого же понятия о праве безответно располагать всем существом нанятого человека, произошла привычка требовать от него кстати всяких услуг, часто самых безнравственных. Не говорим об откупных штукарях, которые высшею добродетелью служащих почитали особенную мягкость совести и пружинность убеждений, наше дворянство и купечество, даже правления наших акционерных обществ, где так часто раздавались слова: “гласность, прогресс, просвещение”, – смешивали служение с прислужничеством и на самом деле требовали от своих служащих только рабских добродетелей и, вопия против деспотизма, сами отстаивали его идею собственным примером. Нигде, может быть, в наше время наниматель не верит в такую ширину своих прав на наемника, как <на> матушке святой Руси, где честному человеку нет возможности, оставаясь честным, удовлетворять всем требованиям своего принципала. Кому не случалось слышать, как часто и бесцеремонно просвещенные владельцы тысяч десятин, населенных крестьянскими душами, выгоняли управителей за мягкость обращения с мужиками, за редкое употребление душеспасительных орудий исправления. Кто не знает, с какою бесцеремонностью и простосердечием иной Ловелас-помещик, Мирабо с киргиз-кайсацкими нравами, забежав из дальних милых стран иль со стогнов северной Пальмиры под сень лазуревых небес села родного, от безделья и пустоты обращался нередко с самыми низкими и безнравственными искательствами к жене или дочери своего управителя, по праву человека, платящего жалованье их мужу или отцу. Охота за управительскими дочерями, и особенно за женами, была явлением, так сказать, естественным, равносильным праву охотиться в арендованной лесной даче. И Боже мой! сколько зла, сколько горя наделала эта охота! Сколько брошенных жен, оставленных детей, спившихся с горя мужей, не вынесших смертельного удара, нанесенного минутною прихотью безнравственного сластолюбца и легкомысленною доверчивостью несчастной женщины, навеки им погубленной. А Мирабо? да что ему делается! Он и не понимает, что он сыграл на жизнь и смерть целого семейства, что его гнусный поцелуй, как клеймо палача, отвергает жертву от участья во всех радостях жизни и разбивает все ее будущее. Для него, кроме проигрыша на зеленом поле, нет вопросов на жизнь и смерть. Пусть пропадают люди, не разумеющие, что жизнь состоит не в любви, а в обращении других в средства для удовлетворения минутной прихоти. А женский наемный труд!.. Боже мой, что мы с ним сделали? Чего мы к нему не применили, чего не поставили в обязанность наемницы? Нанятая женщина, к какому бы роду занятий она ни была ангажирована, как бы высоко она ни стояла по своему образованию, нравственности и общественному положению, великим большинством общества рассматривается нередко как конкубина,[139]139
  Наложница – Лат.


[Закрыть] ибо она “нанялась – продалась”, она – рабыня, а рабыня неудобомыслима вне наложничества с господином. Если бы наши женщины, получившие несчастную привилегию наниматься, захотели отбросить стыд и рассказать все, что с ними случилось во время их наемной жизни, они указали бы нам на многие образцы связей, возникших не из чувства влечения и страсти, а по необходимости подчиниться хозяйскому праву. Понятие об этом праве до такой степени вошло в нашу кровь и плоть, что мы даже не задумываемся над возможностью практиковать его в жизни, с какою бы женщиною судьба ни поставила нас лицом к лицу в качестве нанимателя. Гувернантка, кухарка, экономка, горничная, швея или специалистка другого какого рода – нам все равно, за всяким рукомеслом мы рассчитываем на право хозяина. Договариваясь в плате за условный труд, мы видим в этой плате цену и неусловных обязанностей. Рассматривая способность к приготовлению кушанья или даже к образованию и развитию наших собственных детей, мы не умеем отрешиться от права хозяина. А совершен наем, чуть только перешла женщина под мирную сень домашнего крова, гляди, хозяин уж и пошел предъявлять хозяйские права. Гувернантка или кухарка – все равно, одни стремления, разница только в приемах, да и то весьма небольшая. А вступится женщина за свои права – беда подымется! Скотская страсть разгорается и делается все дерзче до тех пор, пока толчок ухватом в кухне или нулинская пощечина в классной комнате не обратит их в гонения и клеветы, которым так охотно верит весь род человеческий вообще и нежная его половина – в особенности. Засим отвергнутый хозяин встает на дыбы, начинает бодаться и устраивает изгнание капризной женщины, если она сама не предупредит его и не уйдет от разврата в бесприютность, встречать там новые оскорбления и ловушки со стороны общей развращенности, рассматривающей всякую женщину как предмет для удовлетворения минутной прихоти.

Делается все это, конечно, и не в одной матушке России; нанимают женщин огулом на всякие услуги даже и в философской Германии, а во Франции это случается, может быть, еще и чаще, чем у нас; но сила в том, что везде это – дело любовное, стало быть, тут уж и говорить нечего – просто судит их Бог; а то худо, что у нас все это сделалось возможным не ad libitum,[140]140
  По желанию, согласию – Лат.


[Закрыть] a de jure,[141]141
  По праву – Лат.


[Закрыть] по львиному праву, основанному на злой сатире “нанялся – продался”. Вот отчего у нас порядочный человек – мужчина, а наипаче благонравная женщина смотрят на наемный труд как на тяжкое горе и среди живой потребности заработка стесняются предложением своего труда. Не разумея здесь лентяев и тех женщин, которых несчастное воспитание приготовило к неминуемому падению, мы знаем много и очень много людей, из среды которых раздается известный стих Грибоедова “служить бы рад – прислуживаться тошно”, и самые отчаянные, самые болезненные раздирающие душу ноты в этом вопле поются слабыми голосами наших жен, сестер и дочерей.

А еще, помнится, какой-то из современных мыслителей не довольствовался правами нанимателей и предлагал ввести обязательные аттестаты для нанимающихся. Хороши бы мы вышли с этими аттестатами; оправдывайся там себе чем знаешь, как хозяин пропишет в аттестате, что ты вот такая-то и такая-то. Ищи общественного мнения как ветра в поле или Франклина в море. Теперь, когда Россия призвана к новой жизни, вольнонаемный труд становится господствующею формою труда, нам следует оглянуться на свое прошлое, забыть разные свои права бесправия, отрясти пыль предубеждений, насевших на наши ноги, и подумать о том, чтобы наемная служба у нас была возможною для людей, не торгующих своею честью и своими убеждениями.

Пора уважать в людях неотъемлемые права человеческой свободы.

ЛЕСОСБЕРЕЖЕНИЕ, УЛУЧШЕНИЕ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА И ДВОРЯНСКАЯ ДЕНЕЖНАЯ ССУДА
(“Сельское хозяйство”, журнал, издаваемый при Московском обществе сельского хозяйства, 1861 г., март, том I, № 3-й. Москва)

Известное дело, что какую специальную, а наипаче сельскохозяйственную статью ни напечатай в журнале неспециальном, господа специалисты-практики, и особенно сельские хозяева, всячески стараются как-нибудь ее охаять, и охаять преимущественно со стороны непрактичности, неудобоприменяемости – это уж так водится и вошло у нас в общую привычку. И Усов, и Преображенский, и Бабарыкин, и даже сам Теер весьма часто пользуются у нас, в ином помещичьем кругу, весьма незавидной репутацией книжников и теоретиков; и много-много есть у нас весьма полезных сельских книг, о которых наши благородные землевладельцы знают так только наслыхом, но тем не менее крестят их именем чепухи и вздора. Помести в журнал какую-нибудь хозяйственную статью кто-нибудь из профессоров, увлекающих слушателей своими лекциями, хоть, напр<имер>, в зале Императорского вольно-экономического общества, – иной помещик, разрезывая журнал, непременно насмешливо улыбнется и скажет соседу: “А ну, посмотрим, что он тут напутал”, и затем станет читать (если станет), придираясь к каждому слову, а как дойдет дело до рационального хозяйства, до разбивки полей, или до преимуществ вольнонаемного труда пред обязательным, или свободы труда, так соседи совсем расхохочутся, вспомнят, как сосед NN поля подклинивал, да без хлеба остался, как вольный плотник задаток взял, да и был таков, и скажут, что “все эти господа только вздор мелют и что помилуй Бог им поверить!”. Конечно, далеко не все так думают, однако еще немало господ, которые уверены, что хозяйство знают только они, просвещенные землевладельцы, и что все трактаты об агрикультуре, и особенно о сельскохозяйственной администрации, – просто какая-то поэзия, спекуляция на сбыт своего писания. Но, странное дело и непонятная вещь! Как это случается, что разные хозяйственные сочинения, написанные самими господами сельскими хозяевами и помещенные в специальных сельскохозяйственных журналах, оказываются вблизи вовсе не теми кладезями премудрости, какими представляются они, по всем вероятиям, самим авторам, гг. редакторам и известному кругу читателей. В февральской книжке “Отечественных записок” мы давали читателям отчет о проекте законтрактования помещикам солдатских рук на полевые работы и, по мере сил наших и понятий, старались указать несостоятельность этого проекта, напечатанного автором, г. Александром Бенедским, в “Журнале Общества сельского хозяйства Южной России”, а теперь перед нами лежит книга сельскохозяйственного органа другой местности нашего просторного отечества: мы говорим о мартовской книге “Сельского хозяйства”, журнала, издаваемого при Императорском московском обществе сельского хозяйства. В ней две части, подразделяющиеся на три отдела: 1) действия общества, 2) практические статьи и 3) научные статьи. Мы сегодня, собственно, будем говорить о втором отделе, то есть о практических статьях, которые в настоящее время имеют для нас особенный интерес. В этом отделе помещены нижеследующие статьи: а) по случаю составления комиссии для исследования лесной промышленности в казенных и частных лесах (Десятовского); б) о мерах к улучшению сельского хозяйства в России (Якимаха); в) о преобразовании нижегородского александровского банка в земледельческий банк (Н. Русинова) и г) об образовании дворянской денежной ссуды (Н. Александрова). Из всех этих практических статей только одна, статья г. Русинова, “О преобразовании нижегородского александровского банка в земледельческий банк”, носит характер статьи, имеющей интерес местный, и написана под взглядом особых местных соображений, а три остальные имеют предметом практическое разрешение сельскохозяйственных вопросов, занимающих в настоящее время всех вообще русских людей, сознающих, что благосостояние народное самым тесным образом связано с хозяйственным благоустройством, и с этими-то тремя статьями мы намерены познакомить читателей.

Начнем по порядку. В первой статье, написанной г. И. Десятовским по случаю составления комиссии для исследования состояния лесной промышленности в казенных и частных лесах, автор, после краткого, но сильного вступления, в котором объяснил, что “правительство, берущее на себя инициативу во всех вопросах, соответствующих (!) прогрессивному развитию нашего отечества, озаботилось учреждением во всех губерниях комиссий для исследования лесной промышленности в казенных и частных лесах”; что комиссия открыта в Черниговской губернии и “состоит из лиц, назначенных правительством, и из помещиков, избранных административной властью под председательством гражданского губернатора, потребовавшего от дворян известных сведений по предмету лесного хозяйства”; излагает тоже в довольно кратких, но сильных словах огромное значение правильного лесоводства и указывает на него как на статью, которая “должна составлять одну из важнейших забот правительства и частных владельцев” (стр. 53). Указывая на особенную важность лесного материала в России, автор вспоминает то былое “время, когда непроходимые леса встречались во многих местностях России, когда лесные дачи не составляли той ценности, какую они приобрели в настоящее время”; скорбит о том, что “неразумное употребление лесного материала, разработка под пашни (чего? вероятно, лесосек или чищоб), злоупотребления (какие?) произвели опустошения, непроходимые леса остались кое-где в северо-восточной России, составляя собою редкость (ну, там они не совсем редкость), а между тем потребность в лесных материалах все более и более увеличивается” (стр. 54). “Итак, вопрос о лесоводстве, – заключает автор, – вопрос не частный, а государственный, требующий постановлений, вполне обязательных (!) как для казны (!!), так и для частных владельцев лесов (!!), ограждение которых от неразумного и злоупотребительного употребления (ipsissima verba[142]142
  Наиподлиннейшие слова – Лат.


[Закрыть]) лесных материалов есть дело первой важности. Смотря с этой точки зрения, мы (то есть автор и редакция) находим, что, в ожидании более зрелых законоположений (а теперешние разве еще не созрели?), весьма бы полезно применить ко всей России правила для сбережения лесов, существующие в прибалтийских провинциях”, с некоторыми изменениями, которые автор признает нужными вот почему: “В прибалтийских провинциях (говорит он), по историческому развитию этих провинций, поселение вообще гораздо более цивилизовано, чем в остальной России. Высший слой общества, по своему образованию, более усвоил чувство законности, которое отразилось и на народных массах. Люди, состоящие на службе во всех управлениях страны (ну, не во всех) боятся общественного мнения (есть такие, что и не боятся, “лишь бы скажет иной, солнце грело, а звезды – черт с ними!”), которое там уже сложилось, а следовательно, и нравственность народная и нравственность административных лиц представляет надежное ручательство, что правила касательно лесосбережения, вызванные местною потребностью, исполняются добросовестно, точно. Вследствие такого положения страны (продолжает автор), произвол не может выражаться безнаказанно; чувство правды и справедливости составляет, можно сказать, принадлежность всех классов; редко можно встретить обиду, не удовлетворенную законно, и это так глубоко вкоренилось в нравы, что, при спорах владельцев с крестьянами, суды, составленные из владельцев, почти всегда бывают на стороне поселян, потому что жалобы их (то есть крестьян) заключают в себе или справедливость, или неясное понимание права”.

Засим автор обращается к другим местам России (стр. 55), где, говорит он, “произвол, это детище крепостного права (не одного крепостного), все еще существует. Лица, облеченные административною властью, или недостаточно образованны, или невежественны и своекорыстны; чувство законности редко в ком составляет насущную потребность; крестьяне не понимают права собственности, потому что и личное право, и право собственности они издавна утратили (писано, очевидно, до обнародования манифеста 19-го февраля); им кажется, что леса, для которых казна и владельцы не употребили никакого капитала, принадлежат всем без исключения, а следовательно, и пользоваться ими может всякий безнаказанно, как общею собственностью, дарованною Провидением”. Здесь г. Десятовский упоминает, что “запрещение рубить и вывозить лесной материал у нас считается притеснением” и что леса истребляются разными незаконными путями, которыми пользуются не только крестьяне, но и некоторые дворяне, “на основании возможности ускользнуть от законного преследования. Остановить такое неразумное стремление может лишь одно просвещение, уяснение понятий о правде, праве и экономических началах…” Если остановимся на этом, то нельзя не признать, что г. И. Десятовский не только автор весьма благонамеренный, но и человек здравомыслящий; ибо, устранив его увлечение относительно того, что леса на северо-востоке России редкость и что ценность на лесные материалы поднялась, собственно, от безалаберных порубок, а распашка лесосек составляет явление нерадостное, в его словах есть много правды, когда он говорит о невежественности русского лесного хозяйства, о неуважении к законам собственности, о наклонностях к лесокрадству и крайнем злоупотреблении административных лиц, которым вверено охранение лесов от безрассудного их истребления. Указанные г. Десятовским способы прекращения этой лесной безурядицы путем просвещения, уяснения понятий о правде, праве и экономических началах тоже весьма рациональны и честны. Для охранения лесной собственности, как нам кажется, не оставалось бы ничего придумывать, кроме желания возможно простых форм делопроизводства по ограждению вообще всякого рода собственности от стороннего расхищения”; но г. И. Десятовский не так думает. Он идет гораздо дальше и впадает в крайнее регламентаторство и гувернементализм. Вот что он предлагает: “До того времени (то есть до просвещения и торжества понятий о праве и проч., говорит он) нужны правила настолько простые и приложимые к делу, чтоб они могли быть легко сознаны, как административными властями, так и сословиями, и настолько неумолимо строгие, чтоб неисполнение их в точности влекло за собою тяжелую ответственность. Желать правил простых, несложных и удобопонятных для современного развития масс – похвально и разумно: кто их не желает, кроме остатка подьячих и кляузников; но проповедовать необходимость законов неумолимых и налагающих ответственности тяжкие, воскрешать Ликурга, Нерона и прочих в мире почивших законодателей, отметивших свои деяния в истории человечества темными пятнами тирании, значит не знать самых основных выводов исторической науки, указывающей на совершенную несостоятельность строгих мер и свидетельствующих о всегдашнем стремлении человечества злоупотреблять запретительными правилами. Виселицы и эшафоты не прекращают убийств в просвещенной стране, учреждения которой Европа ставит в образец себе, и не прекратит их, пока истинное просвещение и ясно выработанное понятие о человеческом праве не положит конца бесправию, выражающемуся в виде убийства, лесокрадства, насильственного брачного сочетания или какого бы то ни было непроизвольного привлечения к известным обязанностям. Законы об ограждении лесной собственности в России, сколько мы знаем, предусматривают многое и особенно стремятся к ограждению этого вида собственности; взыскания, определенные за нарушения их, весьма чувствительны, так что желать усиления их, в виде более тяжких ответственностей, непростительно для современного человека. Мужик-лесокрад, кроме некоторых иных видов наказания, не благоприятствующих его положению, подвергается взысканию попенных и посаженных денег иногда до совершенного разорения, до последней степени нищеты: а между тем лесокрадство идет своим путем-дорогою, и цифра самовольных порубок не только не уменьшается, но, напротив, лесокрадство (обратившее на себя в последние годы особенное внимание нашего правительства) в некоторых, хорошо нам известных местностях составляет единственное, так сказать, специальное занятие крестьян, пренебрегающих земледелием, как трудом относительно тяжелым, в пользу лесокрадства, труда относительно легкого. Кара, угрожающая занятию лесокрадством, нимало не останавливает огромных самовольных порубок в казенных и частных лесных дачах. Мужик подает в волоковое окошко своей избы краюху черного хлеба детям своего соседа, содержащегося в остроге за воровство леса и разоренного в корень взысканием посаженных и попенных денег, и тотчас же с невозмутимым спокойствием пойдет запрягать в санишки лохматого мерина и прямо погонит его к чужой лесной даче нарубить дровец или ссечь дубок или березку. Это уж так; неумолимая строгость закона и тяжкая ответственность тут ничего не помогут, ибо в виду самой кары мыслима и замеченная автором возможность ускользнуть от преследования закона; а при известных учреждениях такая возможность всегда будет, если человек захочет искать ее. Уж на что строже законов о корчемстве вином; на что тяжче взыскания за рюмку провозимого чрез откупную черту вина, как за ведро, втрое против продажной в откупе цены! Зачем более рьяных и полноправных досмотрщиков, как откупные, без всяких церемоний сующие в наш экипаж и свой нос и свой заостренный щуп? А между тем… каких дел у нас больше, как не корчемных, во всех местах, где корчемство является прибыльным делом?

Но посмотрим, что дальше предлагает г. Десятовский. Он говорит (стр. 55), “что лесничие или полесовщики (лесничие вовсе не то же самое, что полесовщики, и наоборот), на обязанности которых лежит сбережение лесных дач, позволяют себе злоупотребления, а потому выбор этого рода служащих должен бы был обратить на себя наибольшее внимание. Смотря на лесосбережение как на важную отрасль государственного хозяйства, он полагает, что лица, призываемые на такого рода службу и частными владельцами лесов (то есть, попросту сказать, нанимаемые в лесные смотрители и сторожа), должны быть непременно известны правительству (то есть сторожа-то?!); а потому закон должен (die bienen muß[143]143
  Der Biehn muß – (шутл.) он обязан (сделать это) – Нем.


[Закрыть]) вменить им в обязанность, чтоб они, то есть владельцы, сообщали полиции (нельзя же и тут без полиции!) списки как о состоящих в службе в должности лесничих, так и о переменах в составе этого рода служащих, имея притом право ходатайствовать (у кого же это? верно, опять у полиции?) о награде тех из них, которые честным исполнением долга будут содействовать к прекращению злоупотреблений, грозящих конечным истреблением лесов”. Что это такое? О чьих злоупотреблениях здесь идет речь? У кого и каких наград помещики будут просить своим полесовщикам? В чем должны состоять эти награды и на чей счет они станут производиться – решительно не понимаем. Если награды должны быть денежные, на счет самого лесовладельца, которому полесовщик окажет ближайшую услугу, то чего же бы, кажется, ему еще ходатайствовать об особом позволении выдать такую награду? А если она должна состоять из каких-нибудь невещественных знаков признательности или, например, хоть из блях с истинным изображением изобретателя сей разумной меры г. И. Десятовского, то если он сам, в видах сочувствия государственной пользе, не издаст потребного количества своих истинных изображений для раздачи полесовщикам, мы все-таки не видим никакого резона вовлекать казну в какие бы то ни было расходы по делам, составляющим частный интерес; а мы уверены, что лесная собственность частных владельцев в общем государственном интересе ничуть не важнее некоторых других отраслей хозяйства, возвышающегося во всех просвещенных странах мира без всяких покровительственных мер. Если установлять награды для лесников, охраняющих лес от воровских порубок, то почему же не установить их для пастухов, охраняющих стада нашего бедного скотоводства от волков и других зверей? Или, наконец, они были бы всего уместнее для ночных сторожей, стерегущих многоценные товарные склады в портах, лавках и магазинах. Ведь ограждение неприкосновенности всякой частной собственности, в каком бы виде она ни была, всегда составляет задачу и интерес правительственный; но не идти же правительству в бесконечное производство поощрений всем людям, служащим по найму у его граждан-собственников!

Г. И. Десятовский, очевидно, поборник и клеймения лесных материалов, и всяких других ухищренных способов стеснения лесной промышленности. На странице 56 практического отдела лежащего пред нами специального сельскохозяйственного журнала он рекомендует введение письменных видов для лесного товара, привозимого на продажу, и предлагает узаконить, чтобы “действительными видами признавались только те, которые вырезаны из книг, получаемых от правительства чрез уездные казначейства, и утверждены подписью лесного чиновника, если лесной материал из казенных дач, или подписью владельца, а в отсутствие его – управляющего, уполномоченного доверенностью, если он из дач частных”. Здесь местоимение он, очевидно, относится не “к уполномоченному доверенностью”, а к “лесному материалу из частных дач”. Г. Десятовский! А копии с доверенности не прикажете ли прикладывать к виду? Да не следует ли и подпись самого помещика заверять подписью полицейского чиновника с приложением печати, присвоенной его уряду? А то ведь, как знать, что случится? Иной, этакой пройди-свет, какой-нибудь лесной мазурик купит себе в уездном казначействе книгу – еще пожалуй на ваше имя – да и пошел вырезывать из нее виды к у вас же украденному лесу, подмахивая лихим почерком: “помещик NN уезда И. Десятовский”. Воля ваша, никак нельзя без полицейского удостоверения и копий с доверенности: уж коли делать, так делать, чтобы мошеннику и носа не подточить. Далее, г. Десятовский предлагает образчик одного из своих неумолимых законов: он полагает постановить, что “неимение при управлении (каком?) такой книги поставляется в вину частному владельцу, за которую, по приговору суда (курсив в подлиннике), должно быть положено денежное взыскание от 100 до 1000 р<ублей> с<еребром>, смотря по обширности лесных дач, находящихся в его владении”. Г. Десятовский, как видно, в самом деле не любит шутить и, налагая штрафы, не кладет охулки на молодецкую руку: 100 рублей minimum и 1000 рублей maximum за одно неимение книги – ответственность тяжкая, какой и добивается г. Десятовский; но очень жаль, что он не объяснил при сей верной оказии, в чью пользу должен взыскиваться этот штраф (надеемся, что не в пользу же самого г. Десятовского); а во-вторых, соболезнуем о крайнем неведении г. Десятовского в расценке лесных участков. Определить штраф во 100 или в 1000 рублей нельзя по одной величине лесного участка, и г. Десятовскому, пишущему практическую статью с проектом законоположений о лесах, следовало знать, что ценность лесных участков всего менее выражается их пространством, а главнейшим образом зависит от качества стоящего на корню леса и более или менее выгодного географического положения участка по отношению к лесным рынкам, изобилующим сбытом. Подвергать одинаковому штрафу всех владельцев одинаковых лесных участков, например, в Вятской губернии, где в некоторых местах лес относительно ни почем, и в Курской, где он очень дорог, и в Херсонской или Саратовской, где растущее дерево составляет роскошь и лесные питомники стоят человеку страшных трудов и усилий, было бы высшею степенью несправедливости, которая не пришла бы в голову и достославному воеводе Шемяке, чинившему суд и расправу задолго перед тем, как народился на свет г. И. Десятовский, написавший ныне рассматриваемый нами практический проект. Степень несправедливости остается та же самая при определении штрафов по величине участков и одной и той же местности, если не обращать внимания на свойства леса. Участки дровяного каряжника, тонкого лопняка, строевой сосны и поделочного дуба представляют на одинаковом пространстве и при одинаковых условиях совершенно различную ценность. Это следовало бы знать г. Десятовскому; тогда он не предложил бы узаконение нелепости, немыслимой без явного нарушения всякой справедливости. Г. Десятовский отчасти и сам чувствует свой промах: он сам в конце своей статьи оговаривается, что “допустил, по-видимому (будто только по-видимому?), стеснительную меру для частных владельцев лесов, обязывая их иметь от правительства книгу для вырезывания из оной свидетельств при отпуске лесного материала на продажу; но в важном деле лесосбережения мера такого рода не может почитаться стеснительною, как могущая предохранить леса от расхищения и водворить порядок в лесном хозяйстве” (!). Во-первых, учение благонамеренных последователей знаменитого патера Лойолы, по которому “цель оправдывает средства”, отвергается современным развитием человеческой цивилизации; а во-вторых, кто же сказал г. И. Десятовскому, что книги, которые он навязывает лесовладельцам, есть мера, “могущая предохранить леса от расхищения и водворить порядок в лесном хозяйстве”? Такие книги могут послужить материалом для составления приблизительных статистических цифр ежегодно снимаемого с корня леса; это, пожалуй, так, если лесовладельцы не найдут выгодным скрывать эти цифры; но чтобы книга, выданная из казначейства с бланками для отпускных лесных ярлыков, или свидетельств, предохранила леса от расхищения или водворила порядок в лесном хозяйстве – это уже Бог знает, что за чепуха! Г. И. Десятовский, впрочем, хочет оправдаться в своих стесняющих предложениях. “Неужели (говорит он на 57 странице практического отдела “Ж<урнала> М<осковского> общ<ества> сел<ьского> хоз<яйства>”) нельзя подчиниться такой мере, с пожертвованием за книгу от 2 до 3 р<ублей> сер<ебром> в видах государственной пользы? Ведь этою мерою не стесняется владелец разумно пользоваться принадлежащим ему лесом и может продавать его сколько угодно”. Еще бы и в этом стеснить! А кто же поручится г. Десятовскому, что помещик, купив книгу в казначействе, будет уже непременно разумно пользоваться своим лесом? Каким манером эта книга наведет его на разум? Очень жаль, что г. Десятовский не объяснил нам этого. Не 2 или 3 р<убля> за книгу будут тяжки помещику, а тот бесконечный контроль, который сделается необходимым за точным исполнением велемудрого проекта г. И. Десятовского; та тяжкая ответственность, которую учреждает автор сей практической статьи за неимение книги, за которою отдаленному от города помещику, может быть, некогда будет послать в то время, когда набежит заезжий покупатель, а листы прежней книги будут в расходе. Наконец, долго зарапортовывавшийся г. И. Десятовский предлагает еще одно практическое и, притом, уже последнее узаконение, чтоб лица, обличенные в злоупотреблении по сбережению лесов, “как соучастники в воровстве леса, предавались уголовному суду с немедленным отрешением от должности. Такого рода строгость необходима (говорит наш автор), потому что потворствующая власть вреднее самого вора-лесокрада”. Все это совершенно справедливо, только жаль, что уже очень и очень неново. Закон давно так смотрит и на лесокрадов и на власти, им потворствующие, велит отрешать их от должности и предавать суду; да… лесок все-таки крадут себе подобру да поздорову. Г. Десятовский совершенно напрасно полагает, что закон слаб: он не дает потачки тем, кто изобличен в нарушении его; но дело то в том, как изобличить лесокрада-мужика и потворщицу власть? Вот где камень-то преткновения для русского человека! Конечно, если б это можно было сделать, например, хоть вот тем путем, которым мы докладываем просвещенной публике о рациональности проекта г. И. Десятовского, то оно как не изобличить! У каждого из наших читателей, благодаря Бога, есть свой царь в голове, с помощью которого он рассудит и, не погрешая, решит: мы ли правы, не признавая практичности практической статьи г. И. Десятовского, или он прав, а мы перед ним виноваты? А то подите-ка изобличите! Ведь не при свидетелях же берутся кондукторы потворства. Укажите, может быть, на мирские крестьянские сходки, где, не погрешая, узнают, на ком шапка горит; да ведь то, государь мой, “мир, громада, большой человек”; вам же, чай, главнейшим образом придется не мужиков изобличать, а те ведь мужичьих порядков не захотят…