Текст книги "Статьи"

Автор книги: Николай Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 85 страниц)

<О ЖЕНСКОМ ОТДЕЛЕНИИ НАШЕЙ ТИПОГРАФИИ>
С.-Петербург, понедельник, 19-го августа 1863 г

В одно время с этим нумером нашей газеты выйдет в свет из нашей же типографии небольшая брошюра, содержащая в себе три рассказа М. Стебницкого под заглавиями: “Краткая история одного умопомешательства”, “Разбойник” и “В тарантасе”. Рассказы эти появлялись от времени до времени в “Северной пчеле” в виде фельетонов, и потому наши читатели не могут ждать от нас какой-нибудь критики или разбора нами же печатаемых беллетристических произведений. И действительно, наше намерение вовсе не таково. Вся цель настоящей статьи состоит в том, чтобы обратить внимание на одну строку, напечатанную в скобках на обертке издаваемой нами сегодня брошюры. Строка эта состоит из следующих слов: В пользу наборщиц при типографии “Северной пчелы”, а смысл этих слов вот какой.

Пусть наши читатели не пугаются: мы нисколько не намерены угощать их уже совершенно опошлившимися и перемолотыми до тошноты фразистыми тирадами о достоинстве женщин, о их нравственной равноправности с мужчинами, о несправедливости общества, лишающего незамужнюю женщину почти всякой возможности действительно самостоятельного и экономически выгодного труда и отворачивающегося от нее потом, когда она, в отчаянии, прибегает к средству, иногда единственному, которое ей оставлено обществом. Все это давным-давно известно; все это было высказано и написано уже сто раз и во сто крат убедительнее и красноречивее, нежели могли бы это сделать мы; наконец, во всем этом не думает уже сомневаться никто, кроме разве суровых гонителей женских артельных мастерских вроде образцовой швейни г-жи Лопуховой.

Теперь дело действительно уже не в том, чтобы по-прежнему все еще говорить об “устройстве женского труда”, а в том, чтобы его “устроить”, и устроить его поскорее. Будучи убеждены в этом, мы не принимали особенного участия в одной из тех бесчисленных, несколько донкихотских, а главное, ни к чему не ведущих общих литературных экспедиций, так часто случающихся в нашей журналистике и которую можно было бы назвать “летнею женскою кампаниею”. Вместо этого мы решились воспользоваться одним из того небольшого числа ремесел, с которым издание ежедневной газеты ставит нас в непосредственное отношение, а именно – типографское, для того, чтобы приложить к нему труд женщин. Мы выбрали для нашего опыта типографское дело потому, что это для журналистов и издателей едва ли не самый удобный путь к практическому приложению женского труда, а во-вторых, еще и потому, что мы и прежде думали, а теперь убедились самым удовлетворительным образом, до какой степени женщины способны сделаться, в очень непродолжительный срок, действительно вполне хорошими наборщицами. Подробное и точное изложение хода дел в женском отделении нашей типографии, со дня его основания по нынешний день, убедит в этом и читателей. Итак, пусть всякий, кто желает воспользоваться нашим опытом, прочтет следующий краткий отчет, и он увидит из него, до какой степени незамысловато, а, напротив того, чрезвычайно легко приложение на практике теории, самой по себе верной.

При устройстве женской типографии руководили нами две основные идеи. Мы желали не только доставить возможность работать известному и, по необходимости, крайне ограниченному числу женщин, но в то же время имели в виду открыть посредством нашей типографии целое новое в России поле – типографское искусство – для женского пола вообще, и поэтому мы очень хорошо понимали, что наше предприятие должно быть освобождено от малейшей примеси филантропического характера, а, напротив того, должно быть основано на началах чисто экономических. Но, кроме этой первой и, скажем прямо, главной цели нашего предприятия, мы имели еще другую, саму по себе не менее важную. Мы желали опытом убедить как других, так и самих себя, насколько верно, что без малейшего ущерба для всех законных прав капитала можно освободить труд от того крайне невыгодного положения, в которое ставит его капитал, заставляя его, под видом учения, работать совершенно или почти даром в продолжение более или менее значительного числа лет. Вот две руководящие нами, при нашем предприятии, мысли, а следующие за сим факты и цифры докажут, насколько мы успели приложить их на деле.

Мы должны были начать с того, чтобы найти женщин, достаточно образованных, чтобы они могли читать и более или менее понимать всякий встречающийся в обыкновенной типографии “оригинал”. Нам возразят, что уже этим самым мы противоречим нашей только что изложенной теории о несправедливости требования даровой работы за обучение любому ремеслу. “Вам легко обойтись, – скажут нам, – без дарового обучения ваших работниц, когда вы принимаете только таких, которые уже прежде учились и за обучение которых, следовательно, кто-нибудь да платил. Почему же вы находите после этого несправедливым, если столяр или сапожник также взимают со своих учеников в виде пяти или шестилетней даровой работы плату за обучение их столярному или сапожному мастерствам?” На это мы ответим, что мы нисколько не требовали от наших наборщиц знания нашего мастерства, то есть типографского искусства, как предварительного условия для зарабатывания ими денег, а только знания грамоты и того общего образования, даровое наделение которым должно, по нашему мнению, лежать на всем обществе. В этом случае, как во многих других, первоначальная трудность в приложении теории еще не доказывает несостоятельности этой последней. После этого краткого, но необходимого отступления, возвращаемся к истории нашей женской типографии.

Всякий, кто только знает низкую плату, какую получает у нас большинство гувернанток “из русских”, и всякий, кто знает, какое бесчисленное множество образованных женщин не может добиться этого ничтожного средства к существованию (а кто же у нас не знает того и другого средства?), тот не удивится, когда мы скажем, что у нас нашлось гораздо более кандидаток в наборщицы, нежели мест для них. По обстоятельствам, мы должны были ограничиться пока приемом четырех работниц, с которыми мы и открыли дело 1-го числа прошлого июня месяца.

Прежде чем приступить к изложению чисто финансовой части дела, мы считаем не лишним (в интересе всех желающих воспользоваться нашим примером) упомянуть об одном обстоятельстве, касающемся внешней стороны нашего предприятия. Все без исключения наборщики, особенно в первые годы их учения, жалуются на невыносимую боль в ногах, которая часто служит предвестницею болезни, известной под названием “узловатого расширения жил”: причина этой боли та, что в мужских типографиях наборщики работают целый день, стоя у касс. Другое неудобство, которое мы должны были предвидеть для наших наборщиц от введения этого обыкновенного способа типографской работы, состоит в том, что по телосложению своему женщина гораздо менее способна к продолжительному стоянию на одном месте, нежели мужчина. Поэтому мы устроили столы (технически: “реалы”), на которых помещены кассы в виде конторок, и снабдили каждый реал высоким стулом, так что наборщицы могут работать попеременно, сидя и стоя.

Затем – к финансам. Хорошо выучившийся своему ремеслу наборщик может зарабатывать от 25 руб<лей> до 40 руб<лей> сер<ебром> в месяц. Разумеется, сначала нечего было и думать о зарабатывании наборщицами хотя бы и третьей части этой суммы. Но так как для скорейшего изучения типографского искусства и по условиям самого типографского дела необходимо, чтобы наборщицы занимались исключительно этой работой, то мы и условились платить каждой по 15 руб<лей> сер<ебром> в месяц до тех пор, пока собственные их заработки не дойдут до этой суммы. Само собою разумеется, что эти деньги выдаются нами заимообразно и будут постепенно возвращаемы наборщицами из зарабатываемых ими денег (даже с полными процентами, спешим прибавить для всех ярых экономистов вообще, вероятно, уже обрадовавшихся, что тут по крайней мере они открыли в нас филантропические поползновения). На этих-то условиях поступили к нам, как мы уже сказали, четыре женщины и начали работу 1-го июня. С самого начала работа шла очень медленно и неисправно; но вскоре все это изменилось, и в конце первых двух недель, то есть 15-го числа, были уже “набраны и выправлены”[32]32
  Так называется, на типографском языке, исправление опечаток и других ошибок, происшедших в тексте от поспешности или невнимательности наборщика. Мы должны прибавить, что в наборе, сделанном женщинами, было несравненно меньше ошибок, нежели в обыкновенном наборе ученика-наборщика.


[Закрыть] два рассказа: “В тарантасе” и “Разбойник”. С тех пор работа идет с каждым днем все быстрее и успешнее.

“Как же теперь будет сделан расчет?” – спрашивает то, вероятно малое, число читателей, которое мы успели заинтересовать в этом деле. На этот вопрос, к сожалению, но по необходимости, мы принуждены отвечать очень коротко. Расчет будет производиться по тем же правильным экономическим принципам, на основании которых устроена вся женская типография. Sapienti verbum sat…[33]33
  Для понимающего слово достаточно (лат.).


[Закрыть]

В заключение мы считаем нелишним прибавить, что изданная нами сегодня упомянутая брошюра продается как во всех главных книжных магазинах С.-Петербурга, так и на железных дорогах Николаевской и Варшавской, где будут продаваться и все следующие за сим издания “В пользу наборщиц при типографии “Северной пчелы””.

<О ЗАМЕТКЕ “РУССКОГО ВЕСТНИКА” И О ХАРАКТЕРЕ ДЕЙСТВИЙ Г. ГЕРЦЕНА>

“Заметка “Русского вестника””, с которою вчера могли познакомиться читатели нашей газеты, производит на общество весьма различное впечатление. Одни ею безусловно довольны, “отделал” дескать; другие ею безусловно недовольны, ибо, по понятию этих господ, всякий человек, не согласный с громовыми проповедями г. Герцена – враг свободы и вообще человек пропащий; наконец, третьи очень благодарны г. Каткову, что он решился откровенно поговорить с громовержцем того берега, но оскорблены неприличным тоном заметки. Мы принадлежим к числу последних. Мы находим, что в заметке “Вестника” есть много верного и правдивого, но не можем без сожаления вспомнить о тех неприятных выражениях, которые рассыпаны по ней довольно щедрою рукою. Они нимало не подкрепляют взгляда автора на значение деятельности г. Герцена, но очень много вредят успеху заметки в кругу людей благовоспитанных и честных. Нам нужно не шельмование имени Герцена, а ясное опровержение его идей, которые он проводил и проводит, “сидя за плечами лондонского полисмена”. Г. Катков, как писатель солидный, вероятно, очень хорошо это понимает, и потому мы не можем ему простить, что он унизился до перебранки, которою всегда гнушался его честный журнал. Г. Катков этой заметкой дал право сомневаться в его такте, без которого нельзя выиграть никакого дела у Герцена. Г. Катков, раздраженный вызовом “Колокола”, увлекся даже до того, что стал неверен самому себе и впал в весьма сильную ошибку. Он признал за г. Герценом такое значение, какого последний, по нашим понятиям, никогда в России не имел, да и никогда иметь не будет. Что такое в самом деле для нас до сих пор г. Герцен? Талантливый человек, статьи которого, до отъезда его за границу, читались с удовольствием, – человек, который, при стесненном положении русской прессы, напечатал несколько исторических документов, – но авторитетом он у нас никогда не пользовался, а если он и был для кого-нибудь авторитетом, то это могло произойти только вследствие долговременного наслаждения совершенною независимостью от критики. Если бы многие социалистические утопии г. Герцена давно были представлены нашей публике в настоящем свете, то Мишле, вероятно, уже давно успел бы ответить русскому социалисту на его известное письмо (см. “Русский народ и социализм”) о способности русского народа отречься от собственности и зажить в социалистских казармах. Но обстоятельства мешали этому и слишком десять лет укрепляли в некоторых слабых умах несчастное убеждение в непогрешимости каждого слова, слетевшего с саркастических уст Герцена. Репутация, которою Герцен пользуется в некоторых кружках, создана для него не столько “Колоколом” и различными сборниками, сколько невозможностью подвергнуть и “Колокол”, и другие его издания строгому критическому разбору, результатом которого, конечно, было бы представление Руси живых доказательств, что г. Герцен не знает ни русской жизни, ни русского народа, не понимает ни вещественных, ни невещественных средств, которыми располагает наше общество, и с смешною самонадеянностью берется устроивать нам такое положение, которого мы вовсе не хотим, к которому вся Русь не имеет никакого расположения и которому она станет противодействовать вся, от мала до велика, от мужика, сеющего гречу, до людей, ценою тяжких трудов и лишений сколотивших какой-нибудь грош для себя и малых детей. Учение социалистов – такое учение, которого бояться просто смешно, и над социалистами можно смело хохотать, как хохотал над ними Лондон, когда они сделали свою известную сходку. Г. Катков упустил из вида, что г. Герцен не человек дела. Гремя своим “Колоколом” против безнравственности богатства, он едва ли может, в подкрепление своей теории, указать на себя, как на пример самоотвержения в пользу общую. Известно, что г. Герцен, разглагольствующий о безнравственности богатства, сам очень богат и не основал еще ничего вроде рочдельской рабочей ассоциации или Нью-Ленарка, а до тех пор, пока все, что имеешь, не роздано будет неимущим, не уйдешь дальше верблюда, собирающегося пролезть в игольное ухо. Если это упустил из вида божок сотни горячих голов, желающих всероссийской общины и сдачи детей в казармы, то этого не должен был упустить г. Катков, у которого до сих пор не было недостатка в обстоятельности, отсутствием которой страдают социалисты и славянофилы.

Что же касается до революции, кровавых реформ и республиканских стремлений, то тут Герцен еще безвреднее, чем в своих социалистских мечтаниях. Наш “генерал от революции”, как называет его “Русский вестник”, давно оставил свое отечество, слушает только людей своего же закала и получает от них только те сведения, которые ему на руку, а природа и воспитание отказали ему в способности не кипятясь слушать другую сторону, и он прет напролом зря. Отсюда его крайняя и ничем не оправдываемая односторонность во всех вопросах, касающихся внутренних распорядков в России. Г. Герцену революции на Руси не произвесть, так же точно, как не может он произвесть ее в главном приюте революционеров и социалистов, в Англии. Не произвесть ему ее потому, что ум народа занят вовсе не тем, чем занят ум г. Герцена и его докладчиков, изображающих ему Русь навыворот. Народ хлопочет об устройстве своего быта и больше занят тем, чтобы покрыть ветхие кровли своих изб, чем вопросами, которые близки сердцу Герцена. В России мы не видим элементов для революции, это можно сказать утвердительно, и Герцен может удостовериться в этом очень легко, если заставит себя вспомнить мудрое правило: audiatur et altera pars.[34]34
  Следует выслушать и другую сторону (лат.).


[Закрыть]

Г. Катков не имел оснований отрицать честность г. Герцена, и не оправданием, а разве только некоторым, и то весьма слабым, извинением ему в этом случае может служить крайнее забвение всех приличий самим Герценом, позволившим себе выразить сомнение в чести гг. Каткова и Леонтьева. Нам кажется, что редактор “Колокола” не имеет права сказать редакторам “Русского вестника”: “если в вас есть хоть капля чести”. Таких вещей на ветер не говорят, а ведь ясно, что здесь никто не подозревается в краже столового серебра; на общественной же деятельности г. Каткова какие пятна? Правда, г. Каткова нынешнею зимою один здешний журнал заподозрил в стремлении посидеть на креслах, на которых сидел Гизо во Франции, но ведь это слова и ничего более, а если бы и в самом деле Катков сделал себе такие кресла – беды, надеемся, ни для кого не произойдет, а лучше, пожалуй, многим будет. Пусть г. Герцен говорит, что ему угодно, от этого не произойдет вреда ни для кого. Разрешив нам перемолвиться с “Колоколом”, правительство наше приставило лестницу к пьедесталу, на который вознесся Герцен в минувшую эпоху российского молчания. Мы постараемся ближе вглядеться, какими нитками связаны листья в венке, которым красуется он с того берега, и надеемся доказать ему его заблуждения по всем вопросам, касающимся России. Г. Герцен должен разувериться в том, что он головою выше всего того, что позволяет себе не падать перед его авторитетом. В “Капризах и раздумье” он писал, что “критический, аналитический век наш, критикуя и разбирая важные исторические и всякие вопросы, спокойно у ног своих дозволяет расти самой грубой, самой нелепой непосредственности, которая мешает ходить и предательски прикрывает болотами ямы; ядра, летящие на разрушение падающего здания готических предрассудков, пролетают над головою преготических затей, оттого что они под самым жерлом”. Писав это, г. Герцен, очевидно, считал себя выше всех тех, кто и критикуя и разбирая важные исторические и всякие вопросы, спокойно у ног своих позволяют расти самой грубой, самой нелепой непосредственности, которая “мешает ходить”, а сам начал бросать со станков своей “вольной русской типографии” ядра, которые, летя “на разрушение падающего здания готических предрассудков, пролетают над головой преготических затей”. Г. Герцен положительно не понял всех выгод своего свободного и обеспеченного положения; он бил в далекие башни, легкомысленно не внимая голосу русского художника, который докладывал ему отсюда, что “жестокие, сударь, нравы в нашем городе”… Г. Герцен не хотел или не умел внимательно и беспристрастно вглядеться в состояние умов и нравов страны, он не соображал ее средств, а шел напролом, стрелял вдаль, не замечая преготических затей, стоявших под жерлом. “Смирительная литература” не считает стыдом отречься от всякого сочувствия “юношам-фанатикам” и забывающим, что святое народное дело слагается только в чистом сердце и созидается чистыми руками. Да и г. Герцену стыдно искать внимания ничтожных людей, даже не умевших путем состряпать своей прокламации; и теперь собственные дела обличают его лучше, чем моветон Каткова, вызванный моветоном “неисправимого социалиста”.

<О ЗЕМСКИХ УЧРЕЖДЕНИЯХ>
С.-Петербург, воскресенье, 18-го августа 1863 г

Говоря о составленном в министерстве внутренних дел проекте устава земских учреждений, мы высказали, между прочим, убеждение свое, что возможно полное осуществление этого проекта не только улучшит положение нашего земского хозяйства вообще, но послужит еще и к улучшению составления наших государственных финансов. Сегодня постараемся доказать это в немногих словах.

Казна никогда не бывает бедна, когда богат народ. Как у всякого богатого человека есть средства на все, для него необходимое, на все разумные потребности его, иначе он не был бы богат, так и у богатого народа не может быть недостатка в средствах для казны. Одно же из важнейших условий народного благосостояния, то есть относительного богатства народа, заключается в том, чтобы быт и жизнь его вообще были свободны от лишних административных стеснений. Осуществление проекта устава земских учреждений освободит наш край от значительной доли таких стеснений и уже потому, подобно освобождению крестьян и наделению их личною собственностию, обогатит наш народ, а через него и казну – без увеличения налогов.

В частности, действие земских учреждений улучшит, по необходимости, каждую часть нашего земского хозяйства, а влияние земского хозяйства на экономический и даже политический быт страны едва ли слабее влияния государственного хозяйства. Такое улучшение неминуемо уже потому, что все земские интересы будут при действии земских учреждений надлежащим образом заявлены, узнаны и оценены как правительством, так и земством; притом, как правительство, так и земство будут иметь возможность при оценке земских, а через них и некоторых других интересов пользоваться всеми умственными и нравственными силами страны. До сих пор, несмотря на все старания правительства, у нас относительно, то есть в сравнении с величиной и потребностями России, мало улучшенных путей сообщений, городское хозяйство наше едва ли не повсеместно хуже чем хромает, сельская почта у нас не существует; в настоящее время у нас даже почти нет ипотечного (поземельного) кредита; наше денежное обращение и наши денежные рынки требуют и с нетерпением ждут значительной перемены к лучшему. Кроме того, дороговизна растет, как росла до сих пор, и все это несмотря на усиленные старания и меры правительства улучшить во всех отношениях быт народа.

Все эти и им подобные экономические и другие затруднения могут быть устранены правительством только при надлежащем содействии ему со стороны всего русского общества, а такое содействие было до сих пор немыслимо: оно возможно только при действии земских учреждений, более или менее подобных тем, какие проектированы в министерстве внутренних дел.

Если так, заметят нам, то министерство внутренних дел своим проектом устава земских учреждений окажет более услуг России по устройству ее путей сообщения, государственных финансов и проч., нежели само главное управление путями сообщения, министерство финансов и проч. Возможно ли это?

Точно так же возможно, отвечаем мы, как освобождение крестьян само по себе, по своей сущности и цели, должно совершенно и во всех отношениях переродить к лучшему Россию и положительно все в ней: ее экономический быт, ее финансы, ее внутреннюю и внешнюю политику и проч. Да это видно уже и теперь, а если в нашей жизни еще много затруднений, если некоторые из этих затруднений даже увеличились со времени разрешения крестьянского вопроса, то причины тому не в освобождении крестьян, а в совершенно других обстоятельствах. Освобождение крестьян сняло с народа русского оковы, которые мешали его нормальному развитию и жизни вообще; то же в большей или меньшей степени сделает устройство земских учреждений, а потому и послужит к быстрому и значительному улучшению всех сторон быта и жизни России, – если только, разумеется, не будет тому каких-либо искуственных и совершенно лишних преград.

Вот тому одно из самых осязательных доказательств. Все сознают теперь, что нам нужны улучшенные пути сообщения, железные дороги. Они у нас и проводятся; но, однако, далеко не в том числе, в каком вдруг нуждается Россия. Почему же так? “Да потому, – говорят, – что у нас мало денег, а привлечь к нам иностранные капиталы дело не всегда легкое”. Оно так, да не совсем. У нас денег, конечно, относительно немного; но не в этом беда, а в том, что если у нас и мало денег, то еще менее правильного хозяйства, здравой экономии и той распорядительности, без которой и богач нуждается, и притом едва ли не постоянно, в деньгах более бедного, который действует и живет вообще экономно и разумно, сознает свои средства и согласует с ними свои потребности. У нас мало денег, – так; но, однако, согласитесь, что в России более денег, чем у всех Ротшильдов, взятых вместе, и уже потому не должно бы, кажется, быть у нас недостатка в деньгах на постройку железных дорог. Не должно быть этого недостатка уже потому, что у каждого народа непременно есть все те средства к жизни, какие ему нужны. Без этого условия и наука народного хозяйства, политическая экономия, была бы немыслима и состояла бы только из произвольных умозрений и неправильных выводов. Почему же нет или мало у нас денег на устройство новых линий железных дорог? Да потому, что мы не умеем или не можем пользоваться имеющимися у нас средствами на такое дело: многие из нас даже не подозревают, что средства эти заключаются не в одних деньгах и что мало одних денег, чтоб с толком построить железную дорогу, как мало их одних для того, чтобы человек был счастлив. Мы действительно очень небогаты денежными капиталами; но зато достаточно богаты лесом, железом, чугуном, рабочими руками и другими материалами и средствами вообще для постройки железных дорог, и если собрать и употребить как следует эти средства, то окажется, что у нас наберется по крайней мере девять десятых всей массы средств, необходимых на проведение новых линий, и что только одну десятую часть этих средств необходимо пополнить деньгами. Мы действуем так, как действовал бы человек, который бы задумал строить дом в 10 000 р. и у которого есть строительного, необходимого на постройку такого дома материала на 7 000 р., но который бы тем не менее считал нужным занять или иметь непременно деньгами полных 10 000 р. По смете нужно 10 000! Понятно, что такому человеку едва ли в чем-либо удавалось. Мы никого не виним и никого не осуждаем. Виноваты одни неблагоприятные обстоятельства и условия нашей жизни, и вот в чем заключается, между прочим, великая заслуга проекта устава земских учреждений, что возможно полное осуществление его устранит если не все, то многие из таких обстоятельств и условий. С устройством и действием земских учреждений у нас явится несравненно более средств и способов, чем теперь, на проведение необходимых линий железных дорог, и это вовсе не потому, чтоб земские учреждения тотчас и сразу обогатили Россию и создали такие средства; нет, они только откроют правительству и обществу возможность пользоваться ими; они вызовут их на рынок; они дадут движение праздным и гниющим без дела капиталам и силам. Конечно, одни земские учреждения не устранят всех препятствий, но зато устранят некоторые и будут много содействовать к устранению других.

Другое, не менее осязательное доказательство. У нас почти нет в настоящее время ипотечного (поземельного) кредита. От этого много терпит не только наше помещичье, но и все народное хозяйство; много терпит и наша государственная казна, ибо доходы ее были бы значительнее, если бы народное хозяйство вообще было в лучшем состоянии, нежели теперь. Очень многие, а в том числе и большинство наших ученых финансистов, ожидали еще недавно, что зло от недостатка в земском кредите будет устранено образованием у нас земских банков по проекту и предположениям комиссии для устройства земских банков. Известно, однако, что эта комиссия не сумела, да и не смогла бы никогда, по сущности вещей, создать у нас поземельный кредит на основаниях, не сообразных с средствами и условиями современной России. Теперь некоторые и притом точно так же основательно, не более и не менее, как ожидали устройства земского кредита от упомянутой комиссии, ждут помощи от иностранных капиталистов. Можем их уверить, что ожидания их не сбудутся, ибо рассчитывать, как рассчитывают эти лица, на одних иностранных капиталистов в деле устройства нашего земского кредита значит не знать законов, по которым капиталы отливают и приливают в разные страны. Мы охотно допускаем, что некоторые иностранные капиталисты готовы посулить нам капиталы на производство ссуд под залог недвижимых имуществ; но это сделают они не иначе, как с условием производить у нас другие денежные операции, для которых ипотечная операция будет только ширмой и предлогом. Ипотечная операция не представляет выгод учетных и коммерческих операций, а потому не может быть сама по себе приманкой для иностранных капиталов. Принимая же это, как и некоторые другие обстоятельства, в соображение, мы должны по необходимости прийти к заключению, что, как в деле проведения новых линий железных дорог, так и в деле устройства у нас ипотечного и другого рода кредита нам не следует слишком много рассчитывать на иностранные капиталы. Такая надежда на них была бы крайне неосновательной, неразумной, неуместной и лишней. Да и слава Богу, что мы не можем или, лучше сказать, не должны питать слишком блестящих надежд на особенное сочувствие к России и ее интересам со стороны иностранных капиталистов. Такое сочувствие обошлось бы нам слишком дорого, а особенной пользы оно все-таки нам не принесло бы никогда, как никогда до сих пор не приносило. Другое бы было дело, если бы мог быть совершенно свободный отлив и прилив к нам капиталов; но его нет и покуда, по крайней мере, быть не может. Но кто же или что же может помочь нам в затруднении, в каком находится все наше народное хозяйство вследствие недостатка в поземельном кредите? Прежде помогали нам, отвечаем мы, наши незаменимые государственные кредитные установления; с изменением же финансовой системы, если только не будет в ней вызванного силою вещей оборота к прежней, оказавшей столько услуг нашему обществу, нам остается ожидать помощи только от устройства земских учреждений, как они проектированы в министерстве внутренних дел. Подобно тому, как может и, по сущности вещей, должно значительно облегчиться, при устройстве этих учреждений, проведение новых линий железных дорог, так точно может и должно улучшиться, с образованием и действием земских учреждений, положение нашего денежного рынка и состояние нашего частного и общественного кредита. К сожалению, мы не можем здесь развить нашей мысли вообще, не можем и, по некоторым соображением, не желаем покуда, до поры до времени, разъяснить, каким образом проектированные министерством внутренних дел земские учреждения могут устранить зло от всеми чувствуемого у нас недостатка в кредите. Во всяком случае, мы так убеждены в благотворности от осуществления проекта министерства, между прочим и относительно нашего финансового вообще положения, что готовы были бы поручиться, что и для нашего частного и общественного кредита, как и для всего нашего народного хозяйства и быта, эти учреждения принесут несравненно более и притом в скорейшее время пользы, нежели могли бы это сделать сотни миллионов иностранных капиталов, притянутых в Россию более или менее обыкновенными способами чересчур уж обыкновенных финансистов. Мы уверены даже, что наша мысль более или менее разделяется всеми действительно способными финансистами, к числу которых мы нисколько не причисляем некоторых из наших очень известных, но мало способных финансистов, доказавших, что, хотя они и знают кое-как теорию финансов, но это знание не доставило им никаких практических финансовых способностей. Мы уверены, наконец, что если министерство внутренних дел найдет нужным, до или по образовании земских учреждений, принять меры, путем этих учреждений, к улучшению нашего денежного рынка и состояния у нас кредита вообще, и если оно при этом найдет нужным обратиться за содействием к действительно способным финансистам, то, конечно, каждый из них почтет за особенное счастие быть призванным к такому делу и сумеет, в большей или меньшей степени, на деле доказать основательность всего сказанного здесь нами. Сознание финансовых средств и нужд страны не приобретается одним кое-каким знанием науки о финансах и политической экономии; сознание это более всего обусловливается финансовой и государственной вообще административной способностию. По этой-то причине в проекте устава устройства земских учреждений несравненно более, между прочим, и финансово-административного смысла и благотворных для России финансовых результатов, нежели находится такого смысла в некоторых чисто и специально-финансовых предположениях и мерах. Мы, по крайней мере, решительно отрицаем такую способность в тех, которые рассчитывают преимущественно на одни иностранные капиталы для улучшения нашего денежного рынка, на восстановление у нас ипотечного кредита и пр. Предполагать, будто Россия не может удовлетворять своим насущным потребностям без иностранных капиталов, так же неосновательно, как и предполагать, будто взрослый человек не может жить без кормилицы или няньки, или предполагать, что Провидение создает бытие, не создавая средств для его существования. У кого хоть очень немного политико-экономического и финансового смысла и в особенности знания, тот по необходимости слишком верует в Провидение и достаточно хорошо постигает, хотя бы то ни было инстинктивно только, условия частного и общественного хозяйства, чтоб считать основательными подобные предположения.