Текст книги "Статьи"

Автор книги: Николай Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 85 страниц)

ОБНОВЛЕННЫЙ “ВЕК”

С удовольствием мы прочли 1–6 и 7–8 №№ обновленного “Века”. В нем приняли участие лучшие петербургские литераторы. Мы уважаем всякое литературное направление, если только оно честно, верно и точно определено; а этим отличаются 1–6 номера “Века”. Все журналы имеют одну цель: благо всего народа и каждого лица в отдельности; расходятся только в средствах. Каждая партия хочет доказать верность и непогрешимость своих тенденций; но, по долгу справедливости, нисколько не должно посягать на свободное изложение мнений противной стороны. Чем определительнее и разумнее выражаются эти мнения, тем борьба делается интереснее и серьезнее; тем скорее можно ожидать благотворных последствий. Выходя из этой точки зрения и вообще не высказывая, по духу нашего журнала, нашу симпатию к тому или другому направлению, мы не можем не указать на то заметное сходство в способе ведения журнала, которое выразилось между “Веком” и “Днем”. “Век” сделался “Днем” Петербурга. Как “День” есть выражение направления одной из значительной партии Москвы, так и “Век” представляет собой орган одной из значительной партии Петербурга.

Полемика, возникшая в последнее время между петербургскими и московскими журналами, может значительно уяснить многие стороны наших общественных недугов и послужить к скорейшему сближению враждующих сторон. Эта мысль оправдывается поговоркой, если два умных человека спорят, то это значит, что они только не понимают друг друга.

<ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ И НЕДОСТАТОК САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ МНЕНИЙ>

Общее недоверие друг к другу есть один из признаков упадка нравов. Крайняя подозрительность и склонность объяснять каждое движение своего ближнего порочными побуждениями и затаенными мыслями способны, в известных случаях, импонировать энергию деятелей и порождают вредное равнодушие к общественным интересам. Характер подозрительности почти всегда выражает собою характер подозревающих – характер среды или даже целого общества, целой нации. В русском обществе (в широком смысле этого слова) слепое доверие нередко идет об руку с самой болезненною и оскорбительною подозрительностью. Это можно заметить в самых разнообразных сферах русской жизни. У нас есть сумасшедший кредит в торговых сделках, и у нас же нет правильного кредита, способного поднять торговлю и расширить промышленность при посредстве бескапитальных рук. У нас запирают жен на замки в комнате, усыпанной пеплом, и у нас же, уходя на год, на два из дома, оставляют дома битую бабу без гроша денег и не сомневаются в ее верности. У нас легко поверят болтовне прохожего солдатика, предрекающего какую-нибудь небесную или земную кару, и не верят тому, что вредно принуждать роженицу давиться своей косой. У нас, наконец, есть люди, которые не верят в Бога, а твердо уверены, что, если зачешется переносье, то кто-нибудь умрет. Смешная до безобразия смесь наивной доверчивости и безумной подозрительности до такой степени странны, что трудно решить: более ли доверчив или более подозрителен современный нам русский человек? Делая этот вопрос, мы прилагаем его к русскому человеку вообще безотносительно, ибо все многоречивые толки о совершенной оторванности от народа всех русских людей, не сморкающихся в руку и носящих в карманах носовые платки, еще не заставили нас уверовать в этот окончательный разрыв. Народные родовые черты слишком рельефно выступают, чтобы можно было не заметить живого сродства в характерах безалаберных бар и беспечных мужиков. Как простолюдин слепо верует в предсказания своего знахаря и беспечно ожидает сладкого исполнения этих предсказаний, так и иная московская аристократка, уповая на слова известной мадам Ленорман, ждет возвеличения своего имени в род и род. Как торжковские мещане не требуют никаких оснований для того, чтобы заподозрить человека в поджигательстве, и без суда ищут его погибели, так и некоторые столичные кружки бывают склонны заподозревать честных людей в злонамеренных покушениях против общества или против известной идеи, которою дорожит общество. Здесь общенародная черта слепой доверчивости, смешанной с безумною подозрительностью, выступает очень рельефно и показывает всю родственность характеров торжковских мещан, изловивших недавно мнимого поджигателя, с людьми иной сферы, стремящимися уловить некоторых общественных деятелей клеветами, касающимися их репутации. Не замолкли еще толки насчет известной заметки “Русского вестника”, написанной для издателя “Колокола”; не успели еще в обществе досыта натолковаться об уместности или неуместности этой заметки, – как в некоторых столичных кружках начали ходить рассказы о побуждениях, руководивших гг. Каткова и Леонтьева к открытому возражению публицисту того берега. Толки эти повторяются так часто, что они, вероятно, не новость для большинства наших петербургских читателей, а может быть, они не новость даже и для иногородних наших подписчиков и для самих лиц, которых они касаются. Мы перенесли несколько смешных упреков за то, что позволили себе рассуждать о народном говоре при бывших в Петербурге пожарах, и теперь, напомянув нашим недругам, что газета не только может, но даже должна прислушиваться к общественным толкам и отзываться на них, мы позволим себе заявить о толках, ходящих в некоторых общественных сферах, насчет побуждений к напечатанию в “Русском вестнике” заметки издателя “Колокола”.

В кружке людей, от которых можно было бы ожидать благоразумия и справедливости, говорят, что редактор “Русского вестника” поместил заметку против Герцена из личных видов. Это говорят, повторяем, люди, живущие в Петербурге, – люди не без некоторого образования и не без громадной претензии на политический смысл и развитие, и говорят с простодушной уверенностью. Предавая гласному позору эти бесстыдные толки, мы надеемся, что редактор “Русского вестника” не оскорбится нашим поступком. Г. Катков лицо общественное, и толки, которым он подвергается, достойны внимания не столько по отношению лично к нему, сколько по отношению к критическому смыслу некоторых общественных кружков.

Нам кажется, что заметка, написанная г. Катковым для издателей “Колокола”, – явление чисто последовательное. Имея перед собою всю литературную деятельность редактора “Русского вестника”, никто не имел повода удивляться появившимся в этом журнале возражениям против социалистского учения г. Герцена. Если бы “Русский вестник” согласился с основными положениями социалистского журнала, издаваемого в Лондоне Герценом и Огаревым, то он перестал бы быть “Русским вестником”, сделался бы неверным своему направлению, которое пользуется на Руси вовсе не таким малым сочувствием, как мерещится некоторым петербургским журналам, и, наконец, упал бы в общественном мнении у всех людей, уважающих характер и стойкость убеждений. Если статья против направлений “Колокола” клонится ко вреду интересов нашего общества, то как же прежние статьи “Русского вестника”, в которых, со дня начала этого издания, постоянно и неуклонно проводилась одна и та же идея, не признавались вредными для общественных интересов? Неужели идея эта стала вредною только с тех пор, как в ее духе стали относиться к имени Герцена? Неужели для нас дело в Герцене или в Каткове, а не в существе учения, проповедуемого их изданиями? А выходит, кажется, так. Мы не умели вникать в смысл статей вроде недавней статьи о прусских юнкерах, а сердились, если “Вестник” останавливал безобразные и недостойные намеки на синий картуз г. Громеки или указывал безрассудство “демонических натур” по поводу известного четвертака. Что же делают наши общественные кружки? Неужели они не замечают своей “умственной малости”, когда произносят недостойные клеветы и бессмысленные приговоры на своих общественных деятелей! Неужели они не замечают, что после громкого заявления о своей непочтительности к авторитетам они сами, более чем кто-нибудь, начинают служить не делу, а лицам? Поистине изумительное потемнение.

Несогласия и разномыслие сами по себе не страшны. Где есть мысль, там есть и разномыслие, а где есть разномыслие, там есть и спор – своего рода междоусобица. Но важен характер междоусобий. Как Корнелий Тацит сетует не на междоусобицы, а на то, что “характер междоусобий во времена Августа совершенно изменился и явно доказывал упадок народного духа. В народе погибло стремление к независимости. Прежде сражался он за общие права, теперь проливает кровь за личные интересы людей. Борьба между оптиматами и партией народа сохранила только имя, а на деле превратилась в борьбу между партиями Суллы и Мария, Помпея и Цесаря. Теперь уже не отдельные лица служат массам, а массы служат отдельным лицам. Народ сражается не за начала, исповедуемые Помпеем и Цесарем, а за самого Помпея и Цесаря”. То, что печалило великого историка в характере кровавых распрей Рима, печалит и нас, наблюдающих бескровные распри наших партизанов. Мы не можем не видеть, что они бьются за лица более, чем за начала, проповедуемые этими лицами, и с искренней печалью смотрим на безвременные признаки гниения в нашем обществе.

Дело не в том, что совершенно последовательные и понятные статьи “Русского вестника” истолковываются неблаговидными побуждениями со стороны главного редактора этого издания. Г. Катков выше этих гнусных подозрений, и они бессильны перед его твердой репутацией. Печальна очевидная неспособность некоторых кружков беспристрастно относиться к общественным явлениям, бесцеремонность в обращении с чужим именем и наглая поспешность обвинений. Кружки, способные выносить и питать эти качества, могут утешать себя тем, что они живо сохранили одну народную черту: смесь безграничного доверия с безграничною подозрительностью; но если эти почтенные качества сделаются преобладающими свойствами целого общества и если этому обществу статьи вроде заметки издателям “Колокола” будет довольно для заключения о продажности убеждений, – то можно само это общество поздравить с продажностью и с неспособностью уважать положение, в котором, по выражению Тацита, “отдельные лица служат массе, а не масса служит отдельным лицам”.

Но в тысячелетнем ребенке, вероятно, найдется больше здравого смысла.

ОБЪЯСНЕНИЕ

“Мы очень рады, что “Северная пчела” заботится о тоне, каким пишутся статьи в нашей журналистике, и принимает на себя обязанность очищать наши литературные нравы. Это очень хорошо; но мы желали бы, чтобы, посреди этих забот, вышеозначенная почтенная газета не забывала самых существенных условий не только литературного приличия, но и всякого общежития. Мы признаем за ней полное право судить, как она хочет или как она знает, о тоне и содержании наших статей. Но мы не думаем, чтобы в цивилизованной литературе можно было целиком перепечатывать чужие статьи, не снесясь предварительно с автором. Недели полторы тому назад в “Северной пчеле” выбрано было в особой статейке несколько выражений из “Заметки для редактора “Колокола”” (№ 6 “Русский вестник”); на это она имела полное право, точно так же, как имеет полное право соглашаться или не соглашаться с нами, бранить или хвалить нас; до всего этого нам нет дела. Но она не имела ни малейшего права перепечатывать нашу статью, не дав себе труда предварительно спросить нашего согласия. Тут уже вопрос не о тоне, грубом или нежном, английском или татарском, а о самых элементарных требованиях общежития. Нам кажется, что почтенной газете, которой мы желаем всякого успеха, следует прежде всего утвердиться в этих элементарных правилах, а потом уже заботиться о тонах.

Мы надеемся, что впредь уважаемая нами газета не заставит нас напоминать ей об этих элементарных правилах всякого гражданского общества, даже самого грубого”.

Мы перепечатываем эту заметку, помещенную в № 32-м “Современной летописи”, не только для того, чтобы сделать наш ответ более понятным для тех из наших читателей, которые не читали “Современной летописи”, но еще и потому, чтобы дать этой почтенной газете новое фактическое доказательство, до какой степени мы расходимся с нею, в настоящем случае, во взгляде на “элементарные правила общежития”.

В вопросе о праве перепечатывания одною газетою статей, помещенных в другой, соединены собственно два вопроса: вопрос литературного приличия и вопрос чисто юридический. Что касается первого, то во всех “цивилизованных литературах” перепечатывать целиком заметки и статьи одной газеты или журнала в других, “не снесясь предварительно с автором”, но с ясным указанием на источник статьи, считается, всегда считалось совершенно приличным. Журналистики: английская, французская, бельгийская и немецкая, представляют столько примеров подобных перепечаток, что мы с удивлением встретили такое “незнание существенных условий литературного приличия” в редакции “Современной летописи”. Нет почти нумера любой петербургской или московской газеты, который не содержал бы в себе перепечаток целых статей или заметок.

Но если литературное приличие не определяет размера статей, могущих быть перепечатываемыми, то это делает, или, лучше сказать, старается сделать закон. Цензурный устав (“Св<од> зак<онов>”. Т. XIV) допускает перепечатание статьи одного периодического издания на столбцах другого, если эта статья не больше печатного листа. Спрашивается теперь: что такое, в глазах закона, печатный лист? Лист “Русского вестника”, лист “Северной пчелы”, или лист газеты “Times”, или же, наконец, существует какая-нибудь отвлеченная величина так называемого печатного листа? Закон об этом молчит, но разъяснение и категорическое решение этого вопроса так важно для всех органов нашей журналистики, что мы очень рады, что перепечатка из “Русского вестника” “Заметки для издателя “Колокола”” на наших столбцах и вызванное этим “Объяснение” “Современной летописи” подняли этот вопрос. Надеемся, что приличный тон, с которым начинается рассмотрение этого вопроса, будет сопровождать его и до конца.

Еще два слова по поводу письма под заглавием: “Grattez (l'anglomane) russe, et vous trouverez le tartare”,[66]66
  Поскребите русского (англомана), и вы найдете татарина (франц.).


[Закрыть] помещенной в № 203-м нашей газеты. Это письмо “к издателю “Северной пчелы”” было подписано г. А. Б. и, как мы это объявляли уже не раз, подобно всякой другой статье или заметке, являющейся в нашей газете за подписью, не должно считаться принадлежащим редакции; поэтому “Современная летопись” не имеет никакого основания приписывать “Северной пчеле” “выборку нескольких выражений” из заметки “Русского вестника”.

<ОДНА ИЗ ПРИЧИН ДОРОГОВИЗНЫ КВАРТИР>
С.-Петербург, воскресенье, 8-го июля 1862 г

Всем известно, что цены на квартиры продолжают с каждым днем возвышаться, а вместе с этим усиливаются со всех сторон и жалобы на такое печальное экономическое явление. При этом многие удивляются тому обстоятельству, что в Петербурге, например, теперь несравненно более пустых квартир, нежели было их когда-либо прежде, и потому следовало бы, по-видимому, квартирам подешеветь, а между тем выходит наоборот, и дешевеют только большие, и в особенности роскошные квартиры, а цены на небольшие продолжают расти. Падают цены на большие квартиры потому, что, по случаю крестьянского вопроса, также и по некоторым другим причинам, значительное число богатых обитателей Петербурга выехали из него на более или менее продолжительное время, если только не навсегда. Вот почему падение цен на такие квартиры нисколько не парализует вреда от возвышения цен на квартиры небольшие, а, напротив, только усиливает стеснительность обстоятельств бедного класса городского народонаселения, ибо совпадает с уменьшением числа людей, обладающих капиталами и доставляющих работу и средства к жизни людям, живущим трудом. Хорошо было бы, напротив, если б цены на большие и роскошные квартиры не падали, а возвышались: подобное явление было бы свидетельством, что количество лиц, имеющих возможность жить широко и роскошно, не уменьшилось, а увеличилось. Во всяком случае, не падают, а возвышаются цены на средние и небольшие квартиры, нанимаемые бедным и средним, по количеству средств к жизни, народонаселением. Это явление объясняется различными обстоятельствами, из которых далеко не все отрадны. Именно, если оно объясняется, с одной стороны, и частию, как тем, что не уменьшается, а увеличивается количество городских жителей с более или менее достаточными средствами к жизни, так и тем, что в настоящее время и бедный класс населения уже не довольствуется ни количеством, ни качеством помещений, которыми он прежде довольствовался; то, с другой стороны, подобное явление, то есть возвышение цен на небольшие квартиры, объясняется и тем, что постройка домов обходится теперь несравненно дороже прежнего, и такая дороговизна происходит вовсе не от случайных и, к сожалению, не от отрадных обстоятельств. Нелепо было бы думать, что цены на квартиры и возвышение их зависят от воли домовладельцев, как будто не было бы достаточной между ними конкуренции. Домовладельцы, и в особенности те из них, дома которых построены или перестроены в последние годы, получают в настоящее время от имуществ своих несравненно менее, относительно, доходов, чем получали прежде, потому что и дома их не приносят прежних высоких процентов, и деньги не имеют вообще прежней ценности, ибо едва ли не безусловно все вздорожало в последние годы.

Нам пришлось бы писать очень много, если б мы возымели намерение перебрать все причины возвышения цен на квартиры, потому что таких причин немалое количество. Быть может, когда-нибудь мы и переберем их все; но на этот раз мы обращаем внимание читателей только на ту из подобных причин, которая скорее многих других может быть устранена, ибо принадлежит к числу наиболее искусственных причин дороговизны. В № 103 “Северной пчелы” мы уже отчасти обратили на нее внимание читателей. Сегодня еще раз останавливаемся на ней с той именно целию, чтоб обратить на нее особенное внимание лиц, от которых зависит ее устранение. Мы желали бы, чтоб эти лица убедились в основательности наших доводов; приняли зависящие от них меры к устранению одной из наиболее искусственных причин дороговизны квартир и тем оказали благодеяние небогатым классам, как Петербурга, так и других городов. Мы вообще веруем в добро; веруем в доброжелательство и лиц, которые могут помочь в этом отношении своим ближним: веруем в такое доброжелательство, между прочим, на том основании, что они уже начали свое доброе дело.

В упомянутом уже нами № 103-м “Северной пчелы” мы говорили, что г. главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями разрешил городовому архитектору в Саратове дозволять некоторые постройки без всяких лишних и ни к чему путному не ведущих формальностей и что как Петербург, так и все города у нас нуждаются в подобном облегчении при постройках. В самом деле, теперь, чтоб поправить, например, крышу или прорезать дверь, нужно ждать дозволения иногда по нескольку месяцев, а между тем крыша все течет, потолки портятся. Явился охотник нанять помещение для лавки, и, за неполучением долгое время разрешения на открытие двери, домовладелец лишается жильца. При существующих правилах, вы начинаете постройку по утвержденному плану, но всего предвидеть нельзя и потому, если во время работы оказывается полезным сделать что-либо немного шире или длиннее, переменить, например, места дверей или сделать какую-нибудь незначительную пристройку – вам это не дозволяется, или же вы обязаны просить разрешения и ждать его целые месяцы. Когда о всякой доске нужно просить и иметь разрешение правления округа, то, разумеется, в этом правлении набирается столько дел, что, при всем желании его давать скорее разрешения, оно не успевает в этом. Вот почему нельзя не желать, чтоб, по примеру Саратова, дозволено было всем вообще городовым архитекторам разрешать исправления, переделки, незначительные постройки и вообще изменения, какие при постройках владельцы найдут необходимыми. Во избежание же упущения с точки зрения общественной безопасности и городского благоустройства от такого рода дозволений, без разрешения правления округа, следует дать положительную инструкцию городовым архитекторам, в которой были бы изложены все строительные правила. Эту инструкцию следовало бы, по нашему мнению, выдавать и домовладельцам вместо прилагаемых ныне к планам печатных бланков с весьма немногими правилами. На это заметим, что городские архитекторы, пожалуй, также не будут успевать, так как у них и теперь много дела. Так, да не совсем. Ныне они должны приезжать по нескольку раз на каждую из обывательских построек и следить, не делает ли владелец каких-либо отступлений от планов, а это служит только к совершенно напрасной потере времени и к лишним расходам, потому что в ведении каждого городского архитектора более или менее значительное число построек и он никак не может поспеть беспрестанно ездить на каждую из них. Да притом такие поездки и далеко не всегда полезны и с административной точки зрения. Сегодня приехал архитектор, а завтра можно сделать отступление от плана, и когда он снова приедет, то все уже будет сделано и переделано. Если же владельцам предоставят право делать незначительные изменения в планах с дозволения архитектора, то они сами будут его уведомлять о том, и им незачем будет делать отступления теперь тихонько; например, в случае дозволения отнять обшивку и проконопатить стены, если за обшивкой окажется несколько сгнившее бревно, то его переменить нельзя, а нужно опять подавать план и просить разрешения округа. Поневоле домовладелец старается сделать подобное незначительное исправление в своем доме тихонько, чтоб не знал городской архитектор. А если б была дана архитекторам надлежащая инструкция и предоставлено право разрешать незначительные постройки, то архитектору достаточно было бы приезжать на постройки только в начале работ, посмотреть, на надлежащем ли месте ставят строения, во время работы осмотреть те части, которые для прочности требуют особого внимания, и потом, по окончании работы, освидетельствовать, все ли сделано по плану и согласно тем изменениям, о которых ему предъявлено. В таком случае, если бы оказались изменения, которые, по опасности в пожарном случае или по непрочности, невозможно оставить, то архитектор потребовал бы переделать, и если б домовладелец сделал их, не спросясь архитектора, то сам был бы виноват в своем убытке. К чему за домовладельцами смотреть, как за детьми? Польза от того невелика. За ними смотрят теперь и городские архитекторы, и полиция, и округ, а все-таки, по правилу: у семи нянек дитя без глаз, делаются по необходимости отступления от утвержденных планов; постоянно взыскиваются штрафы, требуются переделки, а строения все-таки рушатся и вообще дурно строятся. Подобная опека не приносит никому и ничему пользы, а только причиняет расходы домовладельцам и доставляет много лишнего дела строительному управлению. Предоставьте владельцам побольше свободы, и все пойдет лучше! Где меньше лишней формальности, там всегда более толка. Необходимо смотреть за прочностию построек и возможным предотвращением пожаров, а не заставлять тратить по-пустому время и деньги из пустых и ни к чему путному не ведущих формальностей. Не странно ли также, что, при существующих правилах, дозволяют крышу исправлять только местами, а всю покрыть не разрешают? Почему же только местами, когда она, может быть, вся течет? Нельзя же сломать весь дом из-за того, что крыша течет? Гораздо легче, экономнее, выгоднее для частного и народного хозяйства, вообще разумнее сделать новую крышу, нежели из-за крыши сломать дом! Притом, кто же мешает, при существующих правилах, нынешний год исправить крышу местами, а будущий год тоже местами так, что крыша будет вся новая, но только одна ее половина будет годом или полугодом старше другой? К чему же лишние хлопоты, лишние расходы и трата времени? Неужели в этом только и состоит цель подобного правила? Существует также постановление, чтобы в подвалах не было жилья, а между тем в правилах, прикладываемых к планам, говорится, чтоб фундаменты были глубиною в 2 1/2 аршина и сверх земли 1 аршин 6 вершков, то есть всего около 4 аршин; но постройка такого рода подвала обходится дороже всего деревянного дома, так возможно ли требовать от домовладельца, чтоб он, истратив на подвал значительный капитал, не получал от него выгод? Если так, то он должен был бы вдвое, даже более возвысить цену на прочие квартиры, что частию и делается; да сверх того, где же стали бы жить бедные люди, если б вовсе запрещалось жить в подвальных этажах? Попробуйте прожить зиму в квартире, в которой подвал не отапливается: пол будет всегда холоден, и вы можете быть уверены, что наживете ревматизм. Да и везде существуют жилые подвалы, даже в самых лучших улицах – в Морских и на Невском проспекте: есть жилые подвалы даже в казенных зданиях и во дворцах, в которых никак не допустили бы таких помещений, если бы они были вредны. Воспрещение же жилья в подвалах не только бесполезно, но и вредно и служит только к искусственному возвышению цен на квартиры. Бесспорно, есть сырые подвалы, но ведь есть и в бельэтажах сырые квартиры. Вероятно, гг. инженеры, архитекторы и медики сумели бы найти меры предосторожности, чтоб подвалы не были опасны для здоровья. Притом, в каком бы этаже квартира ни была, сырость ее нарушает контракт, так кто же и кого же может заставить жить в сыром подвале? Вместо подобных стеснительных и мало полезных правил, не лучше ли принять меры, чтоб постройка зданий обходилась дешевле, тогда и квартиры будут дешевле, и жители будут иметь возможность выбирать удобные для себя жилища и помещения. Лучшая же и главнейшая из таких мер состоит в пересмотре существующих правил для построек и устранении излишних стеснений и регламентации в этом отношении. Чем стеснительнее правила для построек, тем дороже обходятся здания, тем менее их возводится, тем более возвышаются цены на квартиры, тем менее удобных и хороших квартир, тем необходимее жить бедным людям в сырых подвалах.