Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

8

Перед койкой Грегора я предстал лишь с синяком под глазом и распухшей губой, без серьезных увечий. Отто был сторонником честного боя и не видел большой радости колошматить противника, если тот не защищается.

Грегор зажег фонарь, взглянул на незваных гостей и сонно произнес на родном германском несколько отборных ругательств. Пару раз, как мне показалось, прозвучало имя Иоанна Крестителя – наверное, ему точно так же захотелось поступить с моей головой. Через минуту он покинул неопрятную узкую лежанку, набросил на плечи накидку, вытащил меня на палубу и там, в темноте, поволок на корму, где располагалась каюта епископа Хальберштадтского. Его преосвященство был поднят с постели и кратко введен в курс дела при горящей свече. Никого из нас не удивило и не особенно обрадовало, когда он объявил, что отныне попечению Грегора вверяются две души для препровождения в Иерусалим.

– Мы с ее высочеством едем только до Александрии в Египте, – поправил я епископа, сидя на полу, прислонившись спиной к переборке и делая вид, что занят чисткой ногтей. – Но мы вам очень благодарны за предоставление мест на корабле.

Грегор вцепился в мой воротник и рывком поднял с пола.

– Я верю, – торжественно заговорил епископ, двигая челюстями, которые при пламени свечи казались еще тяжелее, – что к тому времени, когда мы достигнем Египта, вы так изменитесь под влиянием этого доброго рыцаря, что вашим самым горячим желанием будет отправиться в Иерусалим.

– Если это предсказание обеспечит нам бесплатный проезд до Александрии, то я считаю его грандиозным. А кормить нас будут? Хотелось бы также пару сапог, поскольку не удалось стянуть обувку со слуги. – Я бросил взгляд на свою скудную одежонку. – Наверное, неплохо было бы разжиться и новым поясом…

– Мы должны забрать принцессу, – сказал епископ Грегору, не обращая на меня внимания. – Ей следует находиться под моим непосредственным присмотром.

– Непосредственный присмотр, – вторил я. – Так вот как теперь называется нижнее одеяние духовного лица.

– Знатная женщина такого ранга не должна пребывать на корабле, полном шлюх…

Я открыл было рот, но Грегор стиснул мне локоть, призывая к молчанию, и пришлось подчиниться.

– Ваше преосвященство, – сказал Грегор, – примите во внимание ее положение. Все-таки она египетская принцесса.

– Вот именно! Мы не только наставим ее на путь истинный, но и возьмем за нее выкуп, когда доберемся до места, а это означает, что нам следует позаботиться о ее здоровье.

– Она для нас гораздо более ценное приобретение, – спокойно сказал Грегор. – Я, кажется, забыл упомянуть, что принцесса предложила нам помощь в переговорах с повелителями Александрии о сдаче города.

– Она… – начал я возражать, ушам своим не веря, но Грегор вновь сжал мне локоть.

Тут вдруг до меня дошло, что Грегор – покорная христианская овечка – лжет своему пастырю.

У епископа был такой вид, будто он только сейчас узнал, что его собственное дерьмо ценится на вес золота. Лучшей новости он не слышал за последние десять лет.

– В таком случае она чрезвычайно ценная персона и должна определенно находиться под моим присмотром, пока мы не передадим ее на руки самому Фацио.

– Кто такой Фацио? – всполошился я. – Не пойдет она ни к какому Фацио.

– Так называют маркиза Бонифация его друзья и знать, – пояснил Грегор.

– Мне казалось, они называют его Англичанином.

– Когда человека любят, то награждают его многими эпитетами, – миролюбиво сказал Грегор.

– Надо же! – Мне пришлось изобразить радость на лице. – А я-то всю жизнь думал, что меня распекают на все корки. Оказывается…

Грегор вновь обратился к епископу:

– Ваше преосвященство, я разделяю ваше желание передать ее маркизу, но она сарацинская принцесса и поэтому никак не может оставаться среди нас на «Иннокентии».

Епископ не ожидал такого поворота и нахмурился.

– Отчего же? Принцесса…

– Сарацинская принцесса, – примирительным тоном уточнил Грегор. – Вы разве не слышали о тамошних традициях? Она привыкла жить только среди женщин. На данный момент единственное, что мы можем ей предложить, – оставаться на борту «Венеры». И разумеется, мы не вправе просить ее разделить тесную каюту и постель с высокопоставленным духовным лицом. Такое предложение чрезвычайно бы ее расстроило и оскорбило бы ее добродетель так глубоко, что, вполне вероятно, она бы отказалась помочь нам в нашем деле.

Слабый свет от свечи и качка не помешали мне разглядеть, что Конрад пытался придумать возражение и при этом не выглядеть ханжой. Но такого возражения не нашлось, и в конце концов он признал доводы Грегора разумными, после чего объявил, что завтра самолично побеседует с ее высочеством. Потом он отослал нас прочь и вернулся в постель.

Никто даже слова не проронил, пока мы не добрались до трапа, ведущего в каюту Грегора. Светила полная луна, ночь выдалась ясная, поэтому нам хорошо были видны лица друг друга.

– Спасибо, – прошептал я.

Он покачал головой.

– Это было одолжение не тебе. – Грегор показал на крест, нашитый на его рубаху сзади, от плеча к плечу. – Видишь? Я дал клятву освободить Святую землю. Естественно, меня заботит благополучие дамы, но это, – он вновь показал на крест, – в первую очередь. Я заинтересован в ней, потому что она может пригодиться маркизу Бонифацию, только и всего.

– Тогда при чем здесь Конрад?

Грегор потянулся к оснастке, чтобы удержать равновесие, словно уже знал, что мы сцепимся рогами.

– Бонифаций и епископ Конрад, само собой разумеется, союзники, они оба служат императору Священной Римской империи. Но в последнее время я почувствовал между ними какое-то напряжение и, пока Бонифаций не вернется на флот, хочу подержать ее…

– Как это – не вернется на флот? Погоди минутку, ты говоришь о Бонифации – том самом человеке, которого я чуть не прибил? Так он сейчас не с войсками? Не с войсками, которыми командует?

– Верно, – подтвердил Грегор, который выглядел при свете луны почти оскорбленным. – Ему пришлось вернуться в Монферрат, чтобы разрешить одно личное дело до того, как он предпримет этот великий и очень долгий поход. Пока он не вернется, не хочу, чтобы кто-нибудь другой претендовал на принцессу, пусть даже сам Конрад.

– Когда вернется Бонифаций?

– Не знаю, – ответил Грегор (он всегда разговаривал со мной, как с младшим братом, испытывавшим его терпение). – Он уехал так поспешно, что я не успел с ним переговорить.

Мне это показалось странным. Но самое странное, что Бонифаций не взял с собой Грегора – своего любимого воина и зятя.

– Бонифаций тебя избегал, – высказал я предположение.

Грегор поморщился.

– Возможно, ты прав, – согласился он.

– И какова причина? – Я вспомнил, что мое нападение на Бонифация прервало частную беседу этих двоих.

Грегор посмотрел на меня с подозрением и не ответил.

– Я только что был свидетелем, как ты солгал своему епископу, Грегор. Теперь мы практически союзники.

Он снова поморщился. Но потом все-таки заговорил.

– Я никогда не подвергал сомнению суждения моего господина, но недавно услышал нечто, что меня обескуражило. Как раз расспрашивал его об этом, когда нас прервал некий бритт, настроенный на самоубийство. Бонифаций покинул лагерь прежде, чем у меня появилась вторая возможность поговорить с ним с глазу на глаз.

– Выходит, он действительно избегал тебя. О чем же ты его расспрашивал?

– К нашему делу это не относится. – Он покачал головой.

– Если ты собираешься передать ему мою принцессу, то я хочу знать, что с ним не так.

– Она не твоя принцесса, она украденная собственность и…

– Джамиля была пленницей! – вскричал я, позабыв, что нужно шептать.

– Она была одним из военных трофеев, – спокойно парировал Грегор и настороженно оглядел палубу. – Барцицца имеет право потребовать ее обратно.

Проклятье, он вспомнил о законе.

– Тогда зачем передавать ее твоему драгоценному маркизу? – раздраженно огрызнулся я. – Почему не отослать ее назад, в Венецию, этому глупому пердуну?

Он знаком велел мне говорить потише, оглянувшись в ту сторону, где несли вахту венецианские моряки.

– В этом походе я выполняю приказы Бонифация. Если он скажет передать принцессу епископу, я так и сделаю, с радостью. Если он скажет воспользоваться ею как козырем по прибытии в Александрию, я с радостью исполню и этот приказ. Но если он скажет вернуть ее Барцицце… я подчинюсь.

Мне всегда не по себе в присутствии людей, которые с таким хладнокровием и упорством выполняют свой долг. Частично это происходит оттого, что мои собственные неудачи в этой области, как известно, приводили к катастрофическим последствиям.

– В таком случае почему ты вообще упомянул о ней в разговоре с епископом, если он подчиняется Бонифацию?

– Главным образом потому, что голова была как в тумане. А еще потому, что сейчас глубокая ночь и ты меня застал врасплох. Но иерархия не так проста. Бонифаций командует нами как воинами, а епископы – как пилигримами.

Грегор тяжело вздохнул.

– В результате получается ни то ни се, – фыркнул я.

Он устало взглянул на меня.

– Ситуация слишком серьезная, чтобы говорить о ней так. В прошлом подобные походы в Святую землю возглавлял король или даже несколько королей. На этот раз все не так. Бонифаций взял на себя командование только потому, что три других военачальника отыскали его и умолили встать во главе войска, когда предыдущий командующий умер. Бонифаций не первый, к кому они обратились, и он не ухватился за эту возможность, потому что знал, какая перед ним стоит трудная и абсолютно неблагодарная задача. Мало кто из тех, кем он командует, говорят на его языке. Нет почти никого, кто присягал бы на верность одному суверену. Да к тому же епископы…

– Ясно, ясно. Мы об этом уже говорили, – сказал я. – Мне и в первый раз было наплевать, а теперь тем более. Просто хочу быть уверенным, что принцесса вернется в Египет. И чтобы ей как можно меньше досаждали всякие там маркизы, епископы или рыцари вроде тебя.

– Если нам не удастся договориться с правителями Египта, мы будем вынуждены их атаковать. Предположительно, они связаны с твоей принцессой. Раз ты стремишься вернуть ее в лоно семьи, то разве для тебя не было бы предпочтительнее, чтобы мы не поубивали оставшихся родственников?

– Это было бы славно.

– Тогда давай объединимся. Оставь мысли о смерти, не лезь на рожон и помоги мне защитить ее от притязаний других, пока не вернется Бонифаций.

Я наконец раскусил его замысел.

– Ага. Буду присматривать за ней, чтобы тебе было легче присматривать за мной.

– А что, у тебя с этим проблема? – спросил он.

– Нет, – после некоторого раздумья признался я. – Но готов оставаться под твоей пятой только до тех пор, пока она не окажется дома. И никаких планов насчет Иерусалима. Как только мы высаживаемся в Египте, всем нашим договоренностям конец.

– Мы высаживаемся в Египте и смотрим, какова воля Божья, – поправил меня Грегор.

– Это одно и то же, – согласился я и протянул ему руку для пожатия.

9

Меня отвезли обратно на «Венеру», где все еще бушевала оргия. Я сразу же спустился вниз, чтобы проверить, как там Джамиля, и изумился, увидев, что она по-прежнему спит, прижатая к бочке с водой, от которой ее отделял лишь тонкий шерстяной лоскут. Старик Ричард как раз задирал Лилиане юбку, а его внук восхищенно наблюдал за происходящим. Я оказался в полном одиночестве среди смеха, смрада и блуда.

Моя душа вернулась к жизни не полностью: она не чувствовала ничего привлекательного ни в веселье, ни в одной из женщин. Я находился среди живых, но только в качестве оболочки. Я предпринял собственный крестовый поход, мне предстояло выполнить свой долг, спасти даму, и только. Я ничего о ней не знал и не хотел знать. У меня не было никаких личных мотивов, лишь слабая попытка показать тем богам, которым я был небезразличен, что все еще способен на хороший поступок. После чего я вернусь к предыдущему плану. Чего скрывать, я был рад отложить свое последнее в жизни дело, но все равно не нуждался в обычных человеческих удовольствиях. Мне не хотелось ни компании, ни веселья, ни женщин.

Но мне хотелось музыки. Любой музыки – если не родных задорных кельтских мотивов, то хотя бы сложных и чопорных песен труверов, [9]9
  Французские средневековые поэты-певцы (XII–XIII вв.). Их искусство отражало влияние трубадуров, но было более рассудочным.


[Закрыть]или простых рифм трубадуров, или германских напевов с тяжеловесным акцентом, или даже (на худой конец) хотелось послушать глупую майскую песню «Календа мая».

Грегор забрал мои инструменты у Барциццы и держал их у себя на «Иннокентии» как гарантию моего хорошего поведения. Моим главным инструментом с детства была лира, но я умел также играть и на свирели. Живя в Европе, научился играть на гитаре, неплохо управлялся с фиделем, хотя считал, что смычковые инструменты требуют много суеты. Публика мне была не нужна, но отчаянно была нужна деятельность. Поэтому той ночью на шлюшном корабле я замечал не сколько женщин задирали юбки, а сколько псалтерионов и фиделей валялись без дела или плохо звучали в неумелых руках кавалеров, решивших, что способны произвести впечатление на дам. Ко мне в руки попало нечто смычковое: длинная плоская дека в форме капли и всего три струны, настроенные на до-соль-до. Я немножко повозился с инструментом и обнаружил, что если держать его у плеча и водить коротким, туго натянутым смычком там, где он сужался, то можно играть на отдельных струнах, что очень подходит для танцевальных мелодий. Звук получался тонкий и резкий – словно старуха истошно верещала, – зато выходило громко и быстро. Отличное развлечение. И прежде чем зашла луна, я с этим инструментом стал официальным музыкантом на корабле. Мне пытались подыгрывать десяток горе-менестрелей, и казалось, палуба проломится от эстампи. [10]10
  Средневековая инструментальная форма и танец из Прованса, один из главных танцев того времени.


[Закрыть]Вряд ли когда-либо кто-то другой за одну ночь получал столько предложений от стольких красоток, не имея ни малейшего интереса принять хотя бы одно.

Незадолго до рассвета я наконец рухнул как подкошенный в главном проходе между гамаками. Но примерно через час меня оторвала от сна какая-то суета наверху. И как всегда, с первым проблеском сознания пришла тяжелая мысль, что, будь оно все проклято, я по-прежнему жив.

Зловоние в трюме стало совсем нестерпимым: к уксусу и густому цветочному аромату женских духов прибавился запах прокисшего пива, пота и спермы. По трапу начали спускаться изящно сшитые кожаные сапоги, о голенища которых бился подол элегантной черно-пурпурной накидки.

– Пришли поговорить? – устало выкрикнул я. – Не терпится выполнить свой долг, ваше преосвященство?

«Заткнись!», «Хватит!» – понеслись со всех сторон дружеские восклицания женщин: кое-кому из многих сотен не спалось.

Епископ Конрад даже хрюкнул, когда затхлый запах ударил ему в ноздри.

– Приведи ее наверх, – приказал он, – а то меня здесь вырвет.

Я кое-как поднялся с пола и, пошатываясь, направился по узкому проходу к бочке с водой. У Лилианы был усталый вид, однако она не смыкала глаз. Поразительно, но принцесса по-прежнему спокойно дрыхла.

– Она спит! – прокричал я Конраду.

– Захлопни пасть, мерзкое отродье! – раздался мелодичный хор женских голосов.

– Тогда разбуди ее, – велел Конрад, после чего наступила тишина: женщины узнали голос епископа, а если не узнали, то интуитивно угадали его ранг. – Она здесь заложница, а не принцесса.

Сапоги поднялись по трапу и скрылись из виду.

– Да и вообще, принцесса ли она? Что-то я сомневаюсь, – прошептала захмелевшая Лилиана. – Какая принцесса смогла бы спать среди всего, что здесь творилось?

– Разве ты не дала ей снадобье? – прошептал я в ответ.

– Шутишь? Будь у меня такое действенное снадобье, сама бы его приняла.

Несколько минут спустя я был уже на палубе вместе со своей спасенной, и мы оба щурились от света. Лилиана переодела ее в верхнюю тунику, подпоясанную ремнем, которая не очень-то ей подходила по размеру: туника была с низким вырезом, чтобы демонстрировать все прелести Лилианы, потому ее следовало носить с точно так же низко вырезанной сорочкой, но сорочка Джамили скромно доходила до шеи. Сочетание облегающей туники со свободной сорочкой под ней было не очень удачным. Кроме того, Джамиля была ниже Лилианы почти на голову, и пропорции у нее были другие, так что все на ней сидело плохо. В наряде с чужого плеча, со смуглой кожей, без блестящего покрывала на лице принцесса Джамиля выглядела почти серой мышью, но осанка у нее была по-прежнему королевская, аж дух захватывало.

Мы осторожно переступали через спящих на наклонной палубе женщин, а те просыпались и потягивались, разминая затекшие конечности. Большинству из них ночью так и не удалось поспать, и теперь они не скатывали тюфяки, намереваясь соснуть днем, во время пути. Матросы, не желавшие, чтобы палубу усеивали спящие тела, покрикивали на женщин, чтобы те собирали манатки. Женщины не обращали на них внимания. Еще больше не радовало матросов появление Конрада, ибо все они, разумеется, знали, что священник на корабле приносит неудачу. К тому же в отличие от шлюх священники вряд ли способны компенсировать риск, связанный с их присутствием.

Епископ Конрад пристроился на огромной канатной бухте в носу корабля. У его ног сидели двое слуг, рядом находился Грегор. Был еще и третий господин, с виду аристократ и ровесник Конрада. Он стоял по другую сторону бухты, скрестив руки и прислонившись к фальшборту.

– Приветствую тебя, дочь моя, – произнес на местном наречии Конрад, когда мы с принцессой приблизились. Он протянул ей руку, чтобы она поцеловала его кольцо, но принцесса только равнодушно посмотрела на него.

Я впервые видел ее лицо при дневном свете. Они с Лилианой были примерно одного возраста – на несколько лет младше меня, – но в остальном принцесса на нее не походила. Лилиана была от природы наделена веселым и добрым нравом. Джамиля лет в двадцать, должно быть, отличалась строгой красотой, и даже сейчас ей нельзя было отказать в удивительной привлекательности, но живости в ней не было. Широкое лицо. Очень темные глаза и брови. Волосы, спрятанные под длинным шарфом, были либо курчавые, либо давно не чесанные, ибо шарф лежал неровно. Смуглый цвет лица. Я как собственник (все-таки она была моей принцессой) счел ее симпатичной, хотя ей недоставало женской красоты в общепринятом смысле слова.

Джамиля повернулась к Конраду и на говоре, который мы все интуитивно использовали – смесь итальянского, французского и других языков, – ответила строго, словно отчитывала епископа:

– Полагаю, вы желаете обратить меня в религию святого Павла.

– Я намерен, госпожа, разделить с вами религию Иисуса Христа, – исправил ее епископ, словно наставляя несведущего ребенка.

– Вы хотите обратить меня в иудейскую веру? – растерялась принцесса.

Мне это понравилось. Может быть, у нее все-таки есть чувство юмора.

Конрад и не подозревал, что ему подсунули наживку.

– Госпожа, я с прискорбием вижу, что вы, хоть и провели пять лет среди нас, по-прежнему не знаете нашей веры. Начнем с самого начала.

– «В начале было Слово», [11]11
  Евангелие от Иоанна, 1.1.


[Закрыть]– тут же процитировала она.

У Конрада округлились глаза.

– Вы знаете Библию?

– От Бытия и дальше. Альфу и омегу, как говорят в Византии.

– Чудесно. Значит, вы уже приобщились к Слову Божьему, – улыбнулся Конрад.

– Там, откуда я родом, Словом Божьим называют Коран. Но меня очень позабавили рассказики из вашей книжки. Особенно из Ветхого Завета. Не обижайтесь, ваше преосвященство, но после смерти Иисуса все стало как-то назидательно и скучно.

Аристократ-незнакомец возмущенно фыркнул, я громко захохотал, а Конрад злобно на меня посмотрел.

– Прошу прощения. – Мне пришлось изобразить кашель. – Продолжайте.

Конрад внимательно вгляделся в лицо принцессы.

– Итак, вы читали Слово Божье, но оно не наполнило вашу душу сиянием.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – ответила Джамиля, помолчав секунду. – Это сияние… – Она стала подбирать подходящие слова. – Оно должно было бы заставить меня жить по-другому или просто вдохновить на то, чтобы я молилась Господу по-другому?

Конрад заморгал.

– Тонкий вопрос. У вас больше ума, чем у большинства женщин. – Он бросил взгляд на Грегора. – Вам предстоит не просто спасти душу, а, возможно, взрастить ее.

– Да, из нее может получиться вторая Хильдегарда Бингенская, [12]12
  Хильдегарда Бингенская (1098–1179) – основательница (1136) и аббатиса монастыря Рупертсберг близ Бингена. Славилась как пророчица. Канонизирована католической церковью.


[Закрыть]– изрек незнакомец по-французски и не без доли иронии.

Его теноровый голосок разнесся по всей палубе, несколько женщин взглянули на него и тут же отвернулись без всякого интереса.

– Я читала Хильдегарду Бингенскую, – парировала принцесса, обратившись к вельможе на безупречном французском. – Она неплохо разбиралась в медицине, особенно в той части, что касается кровотока в человеческом теле, но до просвещенных мужей моего народа ей далеко. И музыка у нее довольно красивая, если учесть ограничения, в которых ей приходилось сочинять. Однако мне бы не хотелось стать аббатисой. Религия святого Павла не пробуждает во мне отзыва.

– Почему ты называешь ее религией святого Павла? – возмутился тенорок, пропустив остальные ее замечания (которые нас с Грегором не оставили равнодушными).

– Потому что до Павла никакого христианства не существовало, – деловито ответила она. – Ваш Иисус просто пытался реформировать иудаизм, как впоследствии это делала секта караимов или шииты внутри ислама. Его последней вечерей была иудейская Пасха. И отдельной верой это не было, пока один парень по имени Саул не перегрелся на солнце до галлюцинаций. В голове у него все смешалось так, что он даже перепутал собственное имя.

Такой ответ не понравился незнакомцу, а епископу, видимо, причинил смертельную муку.

– Где ты все это услышала? – строго поинтересовался Конрад.

– Священник Барциццы пытался меня обучить, – сказала она. – Разумеется, он высказывался по-другому, но не нужно обладать большой прозорливостью, чтобы понять, что вашу религию основал человек, страдавший солнечным ударом. Наверное, поэтому он изрекал безумные вещи, например, что не должно совокупляться, если есть возможность этого избежать. Даже Маймонид [13]13
  Маймонид Моисей (1135–1204) – еврейский философ. Родился в Испании, с 1165 г. жил в Египте, был придворным врачом Салах-ад-дина. Стремился синтезировать библейские откровения и арабский аристотелизм.


[Закрыть]не проповедует такую чушь. – Она презрительно оглядела палубу. – Я нахожу странным, что этот корабль специально выделен для совокуплений, хотя мы находимся на его борту с высокой целью – способствовать распространению христианства. И еще более странным считаю то, что вы будете убивать людей, проповедуя христианство. Не припоминаю, чтобы Христос кого-то об этом просил.

– Христос ни за что бы не потерпел, чтобы его святой город оказался в руках кровожадных неверных, – упорствовал епископ.

– Этот город и был в руках кровожадных неверных, когда Христа распяли, – возразила она. – Они тогда звались римлянами. Но, уверена, он бы обрадовался, узнав, что в конце концов город возвратили его соплеменникам, иудеям. А вы собираетесь вернуть его иудеям, после того как вырежете всех мусульманских женщин и детей, что окажутся в пределах города?

– Мы не собираемся уничтожать женщин и детей, – оскорбленным и в то же время умиротворяющим тоном произнес Грегор.

– Разве? Что, традиция успела измениться? – поинтересовалась принцесса. – Когда вы впервые пришли к нам, более века назад, вы истребили всех, а ведь город даже не пытался помешать вашему вторжению. Вы убивали десятками тысяч мусульман и иудеев, вы разрывали трупы на куски в поисках проглоченного золота и танцевали в реках крови, что текли по улицам. А потом вы отправлялись в свои церкви и возносили хвалу своей святости. Мы до сих пор ждем объяснения.

– А объяснение таково, что за несколько веков до этого ваш народ точно так же поступил с нами, христианами! – взорвался Конрад.

– Ну да, око за око, я уже слышала, – сказала Джамиля. – Разумеется, это иудейская доктрина, и в первоначальном контексте она означала нечто совсем другое. Однако как интересно: вы подражаете иудеям, даже когда стремитесь стереть с лица земли их нацию. Хотя, конечно, Павел никогда не цитирует Библию в иудейских переводах – только в греческих. Лично я, прочитав его послание, думаю, что он был язычником, который захотел распространить свои языческие верования с помощью иудаизма.

– Языческие верования? – ошеломленно повторил Конрад.

– Языческое верование, – исправилась она. – По сути, римское верование. Понятие о боге-человеке и его жертвенной смерти. На самом деле это, разумеется, Вакх, которому поклонялись римские язычники, угнетавшие иудеев. Вера вовсе не является исполнением какого-либо иудейского закона, как говорил Павел. Никто до Павла не рассматривал Иисуса в такой языческой манере – включая самого Иисуса, ведь он был хорошим раввином. Он вовсе не заявлял, что умирает во искупление чьих-то грехов. Иначе всем его последователям такая смерть показалась бы бессмысленной или, что еще хуже, еретической.

– Иисус не был простым раввином! – разгневался Конрад. – Он изменил мир новым словом и новой мыслью…

– Что там было нового? – спросила принцесса. – Возлюби ближнего, как самого себя? Это был основной постулат фарисейской мысли. [14]14
  Фарисеи – представители общественно-религиозной секты в Иудее во II в. до н. э. – II в. н. э.; отличались лицемерным исполнением правил благочестия.


[Закрыть]Суббота для человека, а не человек для субботы? Это записано в фарисейских законах. Как и вера в воскрешение мертвого. Как и притча о верблюде, проходящем сквозь игольное ушко. Ваш Иисус был отличным иудеем и, если судить по его учению, отличным фарисеем…

– Иисус Христос не был фарисеем! – прошипел Конрад.

Принцесса даже бровью не повела.

– …а ваш Павел был обычным политическим предателем, снюхавшимся с римскими тиранами. Он добивался прекрасных результатов во всех своих начинаниях, что возвращает нас к вашей бойне: вы продолжаете истреблять людей, хотя никакого толку от этого больше нет. Теперь, разумеется, всем очевидно, что вы так поступаете в основном из-за алчности…

– Неправда! – Грегор вновь вступил в перепалку, когда она перешла на тот уровень, где он мог что-то понять. – Большинство людей, отправляющихся в поход, возвращаются из него беднее прежнего. И они знают, что так будет, еще до начала похода. Мы делаем это, чтобы укрепить нашу веру.

– Убийство людей укрепляет вашу веру? – ошеломленно спросила Джамиля. – Не помню, чтобы Иисус предполагал нечто подобное. – Она повернулась к Конраду. – А вы помните?

– Паломничество укрепляет нашу веру, – пояснил Грегор снисходительным тоном старшего брата, который я уже не раз слышал. – Мы убиваем только тех, кто может нам помешать.

Она посмотрела на него, как на ребенка, разочаровавшего ее своим поведением.

– Во-первых, ваши первоотцы церкви высмеивали навязчивую идею отправляться в святые места, ибо для истинно верующего Бог повсюду. Кроме того, когда Салах-ад-дин [15]15
  Салах-ад-дин Юсуф ибн Айюб (Саладин) (1138–1193) – египетский султан с 1175 г. Возглавлял борьбу мусульман против крестоносцев.


[Закрыть]завоевал Иерусалим… по-вашему Саладин, – уточнила она, увидев недоумение на лицах слушателей, – он позволил вам совершать паломничества, а вы все равно продолжали нас убивать. Так что дело тут вовсе не в доступе к святым местам. Вы лицемерите. Не желаю выслушивать ложь. Беседа окончена.

Принцесса повернулась и пошла прочь, осторожно обходя полусонных женщин и прикрепленные к палубе деревянные сундуки. Потом она скрылась в люке. Мы все смотрели ей вслед. Грегор, подающий надежды рыцарь, выглядел так, будто получил пощечину. Конрад был просто смущен.

– Да, с ней придется много повозиться… – наконец произнес епископ.

– У вас не будет такой возможности, если только в моих силах помешать этому, – перебил его я и перевел взгляд на незнакомца с тенорком, который отпустил комментарий насчет Хильдегарды Бингенской. – Кто вы такой? Вы что, тоже пытаетесь предъявить на нее права? – После этого я прошептал Грегору: – А обещание спрятать ее где-нибудь до возвращения Бонифация? – Затем я предостерегающе погрозил вельможе и сказал: – Эй, вы даже пальцем ее не коснетесь!

Тот хмуро посмотрел на меня.

– Я барон Симон де Монфор, – торжественно представился он по-французски, явно предполагая, что одно только имя произведет на меня впечатление. Не произвело. – Я пришел на этот корабль, чтобы поговорить с тобой, а не с твоей мусульманкой.

Он властно махнул Грегору и Конраду, и те, покорные как овечки, сразу отошли подальше, чтобы нас не слышать; за ними резво поскакали слуги Конрада.

Симон держался величественно, напоминая мне Бонифация, хотя у последнего это получалось лучше. Он жестом велел мне приблизиться к канатной бухте. Я не послушался. Поэтому мы так и говорили на расстоянии.

– Я разместился на «Иннокентии». Брат Грегора, Отто, рассказывает про тебя совершенно удивительные истории, которые случились вчера.

Так я узнал от Симона де Монфора о нанятых мною бандитах и прочие подробности нашего невероятного, пусть и выдуманного, нападения на Отто. Рассказ меня позабавил и даже поднял в моих глазах этого молодого простофилю-германца.

– А этим утром, еще до мессы, – продолжал Симон, – я услышал, что ты вернулся на корабль по собственной воле. Весьма неожиданный поступок. Меня также поразил интерес, который проявляет к тебе Грегор.

– Он не взаимен, – заверил я барона. – Не имею никаких нечестивых планов насчет него.

– Твои планы никого не волнуют, – сказал Симон.

Даже не стараясь скрыть, как его раздражает то, что я не подошел поближе, он неторопливо обошел вокруг канатной бухты и уселся на нее с другой стороны. Чтобы как-то оправдать это передвижение, он на секунду прикрыл веки и, казалось, просто наслаждался утренним солнцем. Потом барон снова жестом призвал меня подойти поближе, и, хотя я не тронулся с места, он понизил голос, словно добился своего:

– Опасность заключается в том, маленький еретик, что людей может увести в сторону даже тот, кто вовсе не намеревался никуда их уводить. Дьявол или его поборники, возможно, используют тебя, чтобы добраться до Грегора, а ты об этом даже не подозреваешь. – Симон внезапно еще больше понизил голос: – Он один из самых важных рыцарей в войске. Не только как воин, не только как зять Бонифация, но как истинно верующий. Грегор обладает способностью воздействовать на людей. Видел бы ты, с каким восторгом его встречают на состязаниях.

– Я знаю, мне все время приходится об этом петь.

– Он пока сам не подозревает об этом качестве. Ужасна даже мысль, что кто-то захочет им манипулировать.

Мне внезапно захотелось защитить Грегора.

– Вы хотите сказать, вам ненавистна одна только мысль, что кто-то другой, кроме вас, захочет им манипулировать?

– Если уж от этого не уйти, я бы предпочел, чтобы он действовал в интересах Бога, а не дьявола.

– И вы, по-вашему, обладаете достаточной мудростью, чтобы знать интересы Бога?

– Не я, – ответил барон лицемерно, – эта честь принадлежит Святому отцу из Рима. Я лишь солдат и поборник его святейшества.

– А почему вас, собственно говоря, заботит, что Грегор может стать игрушкой в чьих-то руках? – поинтересовался я. – Что именно заставило вас завести об этом разговор?

– Задар, – произнес он и пытливо посмотрел на меня.