Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

– Это мы уже обсудили, – ответил Мурзуфл.

– Иудеи получат защиту, – сказала Джамиля. – Сокровища синагоги спрячут вместе с реликвиями, подальше от цепких рук Исаака, до тех пор пока император полностью не рассчитается с пилигримами, найдя другие средства. Иудеев грабят всегда первыми. Самуил поговорил с общиной и одобрил мое участие в осуществлении плана, каким бы он ни был.

– Ну вот, остается всего лишь один вопрос, – произнес Мурзуфл, с надеждой глядя на меня. – Что нам предпринять?

– Ну, это просто, – сказал я. – У кого-нибудь есть лодка?

На подготовку величайшего праведного ограбления во всей истории христианства ушло больше месяца. Случись мне дожить до ста лет и если мои подвиги будут увековечены в песнях, знайте, что я ничем в своей жизни так не горжусь, как присвоением тех святынь в обход Исаака.

Несмотря на то, что все обернулось скверно.

50

Мы интенсивно переписывались на греческом, используя латинский алфавит, или на французском, прибегая к греческим буквам. Мы с Джамилей зачастили на тот берег бухты и встречались в городе то с Мурзуфлом, то с Ионнисом – на границе сгоревшего района, или за собором Святой Софии, или у входа на Ипподром. Целых две недели я изучал обстановку, а затем почти три недели готовил остальных, занятых в операции. Весь этот месяц император Исаак продолжал возмущать набожных горожан, отбирая у церквей золотое и серебряное убранство. Принять Грегора он отказывался и не откликался на его просьбу вернуть церкви голову Иоанна Крестителя, из-за которой в городе начались беспорядки: в происшедшем в основном обвиняли жителей-латинян. Несколько человек даже погибли. Исаак так и не вернул реликвию, но хотя бы на какое-то время перестал отбирать у церквей другие святыни. Чем больше латинян бежало в ужасе из города, тем шире разрастался лагерь пилигримов, а ведь Исаак был обязан всех кормить. Теперь он боялся, что в городе начнут притеснять всех переселенцев подряд.

Грегор за время подготовки ежедневно обходил святые места как пилигрим и подружился со всеми священниками и послушниками, хоть они и говорили на разных языках. За ним закрепилась слава человека, вернувшего церкви ее реликвию – покров Святой Девы. К тому же восковая печать Бонифация придавала ему дополнительный вес. Неудивительно, что при его набожности, которая угадывалась в нем в первую же минуту, он сумел узнать все обо всех самых ценных и любимых святынях во всех главных церквях и пообещать на языке жестов каждому священнику и монаху, что ни за что не позволит императору Исааку изъять эти сокровища. Половина священников Константинополя уже через час знакомства готова была его усыновить. От него вновь исходило прежнее золотое сияние – пусть это паломничество оказалось не тем, что он намеревался совершить, зато он все равно пекся о почитании Христа.

На третий день своих хождений он случайно оказался в одном из монастырей, расположенных на вершине холма, как раз в тот момент, когда туда явился варяг-гвардеец, чтобы забрать край одежды святого Андрея. Варяг убрался ни с чем.

Тем же вечером Грегор, к своему неудовольствию, узнал, что в действительности этим варягом был один из слуг Мурзуфла, переодетый в украденную форму, – моя идея. Зато монастырь, который он защитил, разнес повсюду ему хвалу, на что я и надеялся. Теперь его слава шествовала впереди него, в чем он убедился, посетив другие церкви. Я был так рад, что захотел после этого каждый день посылать одного варяга, чтобы Грегору было кого прогонять, но Джамиля посоветовала вести себя осторожнее, поэтому мы разыграли подобное посягательство на реликвию еще только разок.

Однако и этого хватило, чтобы он снискал себе необходимую репутацию. За десять дней до начала нашей операции он сменил тактику и начал обходить уже знакомые ему церкви по второму кругу, на этот раз в компании Мурзуфла и Ионниса (который, как мне казалось, знал всех священников во всех церквях), и те делились нашими тайными намерениями с церковниками, успевшими подружиться с Грегором. Мурзуфл сомневался, что эта часть плана нам удастся. Он был уверен, что православные служители церкви ни за что не доверятся католику, но неподдельная набожность Грегора в сочетании с искренним патриотизмом Мурзуфла оказались действенным средством.

Мы с Джамилей каждый день проводили вместе по нескольку часов, даже во время иудейских праздников (Самуил испытывал терпение Грегора, пытаясь тайком молиться Яхве в его шатре). Занимались практической стороной плана: измеряли расстояния, подсчитывали предполагаемые взятки, собирали припасы (ламповое масло, веревки, свечи), прикидывали необходимое количество людей и объем ноши, которую нам придется спрятать, решали, во что завернуть ценности, старались предусмотреть все мелочи.

Неудивительно, что Джамиля была более практичной и предусматривала то, что мне никогда бы не пришло в голову: запасалась дополнительными средствами, учитывала не только погоду (что я как выходец из Британии делаю инстинктивно), но и все прочие условия, как, например, состояние улиц или что следует делать, если мы неожиданно столкнемся с какой-нибудь процессией, ночным патрулем и так далее…

За всем этим планированием и подготовкой у нас совершенно не оставалось времени для себя. Но это почти не имело значения. Она была для меня как лучик солнечного света. Я бессовестно флиртовал с ней, иногда даже в присутствии Самуила, который считал меня вульгарным, невоспитанным типом. А я блистал остроумием, болтал на трех языках одновременно, по вечерам играл на лютне (поднакопил немножко денег от дожа и купил инструмент в городе) и строил ей глазки на виду у всех ее собратьев, стоя у полога шатра. А когда мы ходили в город, я при всех целовал ей руку. Какое это было наслаждение – ежедневно общаться с обожаемой женщиной!

Молодой Ричард, у которого на щеках начала пробиваться щетина, решил (в отсутствие Лилианы), что Джамиля – самая чувственная особа во всей Византии, и начал ухлестывать за ней самым возмутительным образом, что позволило мне стать ее галантным защитником. (Самуил тоже вступался за нее, но ни разу не проявил даже намека на галантность.) Каждое утро я просыпался на полу хижины, умирая от желания близости с ней, но, как только вставал и, разогнав кровь по жилам, включался в работу, уже одно ее присутствие рядом заставляло меня парить от радости. Я просто поглупел от тихого счастья (чересчур поглупел), и она тоже.

Наконец настала ночь решительных действий. Это был уже ранний октябрь – прошел ровно год с тех пор, как мы покинули Венецию. Нам предстояло провести двенадцать часов в темноте под безлунным небом.

На словах мой план был очень прост, гораздо сложнее его было выполнить: мы собирались воспользоваться городской водяной системой, чтобы умыкнуть реликвии подальше от беды.

Священники из тех церквей, что обошли Грегор с Мурзуфлом, принесли самые дорогие святыни в самых дорогих реликвариях в ничем не примечательный сад возле Ипподрома. Старейшины иудейской общины принесли сокровища синагоги – всевозможные громоздкие серебряные изделия, напоминавшие воронки или остроконечные шляпы. Место свидания было под одним приметным деревом. К нему и доставили реликвии со всего города. После чего их отвезли (частично сами священники, те, что боялись выпускать их из рук, частично люди Мурзуфла под руководством Ионниса) на небольшое расстояние, к скрытому входу в одно из водохранилищ.

До сих пор я не видел водохранилищ, но с помощью Ионниса и Джамили узнал достаточно, чтобы воплотить свой план в действие. Знал, что под этой частью города расположен ряд огромных каменных резервуаров, искусственных подземных прудов, соединенных тоннелями. Знал, что самые глубокие из них наполняются акведуком. Но самое важное, знал, что акведук, в свою очередь, подпитывается извне каналами, прорытыми вне городской черты. Был там один канал, уводивший в сторону от основного пути к другому водохранилищу, расположенному недалеко от дворца. Влахерна же была в нескольких милях на северо-запад отсюда, в той стороне, куда мы ехали, поэтому мы договорились с людьми Мурзуфла, что они примут реликвии из северных церквей прямо там, на месте, а затем присоединятся к нам во дворце.

Я не любитель воды, но за исполнением плана проследил лично, от начала до конца. К полуночи все тюки, ящики и корзины, которые мы ожидали, были доставлены. Грегор и Мурзуфл много кланялись, салютовали, клялись и подписывались под расписками с обещанием вернуть в целости и сохранности ноготь большого пальца святой Агнесы, бороду святого Варфоломея и тестикулу святого Георга. Присутствия Джамили больше не требовалось, но Грегору удалось уговорить Самуила позволить ей поехать с нами. Рыцарь знал, как мне хотелось, чтобы она была рядом, и радовался перемене моего настроения в последние несколько недель.

Когда все тюки были собраны и снесены вниз, в водохранилище, я крепко взял Джамилю за руку, и мы начали вместе спускаться по сырым ступеням, ведущим в самое большое водохранилище. Грегор и Мурзуфл должны были передвигаться наверху порознь. Грегору предстояло пройти маршрутом акведука в сопровождении людей Мурзуфла, а сам Бровастый тем временем помчался во Влахерну, чтобы посмотреть, как там дела. А встретиться мы должны были возле Влахерны, в доме Мурзуфла.

Пока мы с Джамилей спускались, все вокруг нас постепенно менялось. Легкий бриз с моря сменился застоялым влажным воздухом. Звуки приобрели другой оттенок. Вместо холодных и острых огоньков звезд над головой нас манили янтарные россыпи внизу.

Я знал, что в хранилище воды примерно на восемь футов. Это высота просторной комнаты. Поэтому ожидал увидеть огромную камеру, почти заполненную, где едва хватает места под потолком для баркасов (которые мы увели из греческого флота, брошенного гнить в верхней бухте, – это была идея Мурзуфла). Мне казалось, гребцам придется согнуться в три погибели, чтобы не ободрать темечко о потолок.

Когда мы спустились вниз, то, что я увидел, явилось для меня полной неожиданностью. Это была искусственная каменная пещера невероятных размеров, заполненная рядами колонн через одинаковые промежутки примерно в восемь шагов. И несмотря на восемь футов воды, колонны поднимались над ее поверхностью на высоту в три человеческих роста, прежде чем достичь потолка, который мы разглядели только с помощью фонарей. Он весь состоял из грациозных сводчатых арок, какие можно увидеть в больших богатых церквях Франции. То, что считалось верхом архитектурного изыска на Западе, здесь было всего лишь крышей над ямой с водой, обреченной на вечную темноту и не достойной ничьего взгляда.

Естественно, тьма здесь стояла кромешная, но фонари на четырех небольших баркасах позволили нам увидеть целый лес каменных колонн. Нам не удалось ничего разглядеть на глубине, но Джамиля помнила по рассказам из детства, что вода здесь кишела слепой пресноводной рыбой. Все здесь было сплошь камень и вода – куда там Венеции! Все здесь было и мягче, и тверже, чем в обычной жизни, а приглушенные звуки обрастали эхом. Посреди суеты и волнения наступила минута необъяснимого и полного покоя.

– Колонны украдены из языческих храмов Анатолии и Греции, – прошептала мне Джамиля. – Ребенком я слышала историю, будто под какими-то двумя колоннами покоятся две головы Медузы, обреченные не видеть света целую вечность. Они здесь находятся почти тысячу лет. Вода здесь будет всегда, поэтому никак не узнать, правда ли это.

– По крайней мере, хоть выспятся, – прошептал я в ответ.

Мы сели в последний баркас, где нам едва хватило места среди всех баулов с реликвиями. Я развернул план водохранилищ и тоннелей, на составление которого мы с Джамилей потратили целый месяц.

– Надеюсь, мы не допустили ошибки, – прошептал я, – иначе окажемся в Болгарии.

Я поцеловал ее в губы и прижал к себе, на мгновение почувствовав себя королем, собирающимся объехать свои владения с королевой и всеми богатствами.

Люди Мурзуфла провезли нас между двух колонн, и наше путешествие началось.

Спустя много часов, проведенных в сырости почти до рассвета, тоже сырого, когда нас везли, тащили, а иногда и вели по щиколотку в воде через водохранилища, тоннели, акведук, другие тоннели и дворцовое водохранилище, мы присоединились к Мурзуфлу и Ионнису, как раз когда в фонарях догорало масло. Я заранее предвкушал, как полюбуюсь видом города с высоты акведука, но небо наверху и земля внизу были одинаково темны. Мы с Джамилей, хоть и наслаждались близостью друг друга, промокли насквозь и дрожали от холода. Мурзуфл незамедлительно пригласил нас присоединиться к нему и Грегору за столом. Дом, отведенный ему сразу после восстановления при дворе, стоял возле Влахерны, на краю той огромной части города, что выгорела во время атаки венецианцев.

А людям Мурзуфла, которым пришлось грести весь путь против течения, до отдыха было еще далеко. Наполнив фонари маслом, они наспех перекусили и исчезли в темноте. Им предстояло до рассвета вывезти реликвии за пределы Влахерны по каналу, прорытому сквозь холмы. Там, на деревенских просторах, они могли отдохнуть, прежде чем продолжить на следующий день путешествие на север, в леса, откуда проистекала вода. Дальний родственник Мурзуфла, проживавший в тех местах, согласился принять наш груз, даже не спрашивая, что там такое. Создалось впечатление, что он привык к нелегальным сделкам. По моему плану, мы с Мурзуфлом должны были выехать на рассвете из города через северные ворота и перехватить лодочников, после чего охранять реликвии весь путь, пока у нас на глазах не состоится передача благополучно доставленного груза родственнику Мурзуфла.

Бровастый поджидал нас с сухими накидками наготове. Одну он отдал мне, а вторую осторожно набросил на дрожащие плечи Джамили и, закутывая ее поплотнее, украдкой чмокнул в лоб. По-прежнему дрожа от холода и сырости, мы последовали за ним по широкой улице и, пройдя несколько сот шагов, остановились перед невероятно простым каменным домом: плоский фасад без украшений, такой же невыразительный, как обычная крепость. Фасад венчали два небольших куполообразных окошка довольно мрачного вида. В целом он производил гнетущее впечатление – казалось, внутри там будет еще тягостнее, чем в тюрьме, в которой Мурзуфл провел так много лет. Хозяин с улыбкой провел нас через большие деревянные двери, заранее открытые для гостей. Схватив у входа факел, он последовал за нами.

Но факел оказался ненужным, а мои опасения – напрасными. Здесь повсюду горел свет в ожидании возвращения хозяина. Это был дворец в миниатюре, почти такой же роскошный, как у Барциццы в Венеции, и он целиком принадлежал Мурзуфлу. Мы ступили в широкий просторный вестибюль, который вел в небольшой атриум. Весь дом был построен из светлого камня и украшен почти с церковной пышностью. Я даже обрадовался, что неяркий свет факелов не позволяет разглядеть все детали, наверняка такие же кричащие, как и сам хозяин дома.

Посредине атриума был устроен небольшой пруд под открытым небом. Осень выдалась сухая, поэтому пруд успел обмельчать. Направо шли двери в несколько небольших помещений, но сейчас они не были освещены. Налево после анфилады комнат с огромными двустворчатыми дверьми, открытыми настежь, начиналась крытая галерея, а за ней – сад с подстриженными деревьями. Он тоже был освещен – наверное, для того, чтобы похвастаться перед нами; отсюда казалось, что он простирается вдоль всего дома. Я даже расслышал, как оттуда доносится журчание фонтана.

Прямо напротив нас, по другую сторону пруда, открывалась дверь в ярко освещенную комнату.

– Входите, – сказал Мурзуфл.

Казалось, он не замечает, что мы с Джамилей потеряли дар речи при виде такой неожиданной роскоши: все стены были украшены картинами и мозаикой, и многие из них изображали пышных обнаженных красоток. Мурзуфл весело повел нас вокруг пруда в освещенную комнату на той стороне. Это было сердце его нового дома: большое помещение с мозаичными стенами, массивной резной мебелью и неким подобием огромного дивана у дальней стены. Видимо, эта комната служила ему и кабинетом, и спальней. В одном из углов я увидел целое собрание икон; Мурзуфл сразу направился туда и поцеловал один образ.

Но самым примечательным в этой комнате был все-таки Грегор. Он выхаживал у левой стены с большими открытыми окнами, глядящими на галерею. Когда мы появились, он чуть не подпрыгнул от волнения.

– Ну что? – воскликнул рыцарь, подбегая к нам с распростертыми руками, словно собирался отогнать разъяренного быка.

– Все прошло гладко, – ответил я и даже зевнул, чтобы продемонстрировать ему свое полное равнодушие к тому, что мы только что совершили.

Мурзуфл, однако, слегка поморщился.

– Была одна проблемка, но я все уладил, – сказал он поспешно, заметив тревогу на наших лицах.

Мурзуфл жестом пригласил нас присесть на подушки вокруг низкого столика в центре комнаты. Мы не шелохнулись. Он повторил приглашение.

– Нет оснований для паники. Прошу вас, будьте как дома.

Бровастый подождал, пока мы все трое расположимся вокруг стола, затем позвал слугу, чтобы тот разлил вино по глазированным керамическим чашам. Наконец, убедившись, что мы успокоились, он продолжил:

– Как вы знаете, по плану нам предстояло отправить святыни в лес. Сегодня мне донесли, что есть основания сомневаться в моем доверенном лице, хотя он и родственник. Поэтому я хочу вообще не отсылать реликвии из города. Собираюсь спрятать их без всяких хитростей – я велел своим людям оставить их во Влахернском водохранилище.

– Что? – огорчился Грегор.

Мурзуфл улыбнулся нам, как юное дарование, продемонстрировавшее свои таланты любящим родственникам.

– Лодки останутся в дворцовом водохранилище вместе с реликвиями. Хитро придумано? Никто туда никогда не спускается, разве только по делу, которого у них не будет, начнем с того. Я выставлю часового. Таким образом, мы сможем незамедлительно вернуть реликвии на место, как только будет выплачен долг. Думаю, этот план даже лучше, чем тот, первый.

– Мне не нравится, что святыни до сих пор в городе, – сказал Грегор.

– Если сможешь придумать, куда их надежно спрятать, то дай мне знать, – сказал Мурзуфл, характерно пожав плечами. – А так я смогу регулярно вам сообщать, что с ними все в порядке. – Он весело улыбнулся всем нам, а так как сидел рядом с Грегором, то хлопнул рыцаря по коленке. – Друг мой, мы ведь с тобой теперь настоящие союзники!

Грегор нахмурился.

– Одну реликвию до сих пор не удалось присоединить к остальным, – мрачно изрек он.

Мурзуфл закивал.

– Голову Иоанна Крестителя, как вы называете Предтечу. Я тоже об этом все время думал.

– Ты пользуешься доверием Исаака, – многозначительно произнес Грегор.

Мурзуфл опять дернул плечом.

– Я никто при дворе, хотя, конечно, он мне вполне доверяет. Но если бы я украл ее сейчас, он бы начал поиски… а потом принялся бы разыскивать и остальные святыни.

– Выходит, самой ценной реликвией следует пожертвовать ради остальных?

Мурзуфл положил руку ему на плечо.

– Успокойся, друг мой, конечно нет. Я разыщу голову и присмотрю за ней. По крайней мере, позабочусь, чтобы с ней ничего не случилось. Во всяком случае, приму все меры, чтобы она не досталась твоему проклятому Бонифацию, императорскому кукловоду.

51

Когда мы, все трое, вернулись в лагерь, перемазанные, как чурки, и обессиленные, время шло к полудню.

– Что ж, – устало сказала Джамиля, когда мы в нерешительности замерли между хижиной и шатром.

Тут до меня дошло, что потерян единственный предлог проводить почти целый день рядом с ней. Я запаниковал, и в эту секунду, как нарочно, из шатра вышел Самуил.

Джамиля при виде Самуила мгновенно стала молчаливой, глаза потупила, как делала всегда в его присутствии. Сразу было видно, что он тоже не спал всю ночь. Самуил хмуро кивнул нам.

– Теперь, когда Джамиля вам больше не нужна, мы вернемся в Перу, – объявил он. – Я встречался вчера вечером со старейшинами. Дело решенное.

– От Перы остались одни угольки, – сказал Грегор.

– Начинаем сегодня же. Запасемся лесом, пока он все еще стоит, а то начнется восстановление сгоревшей части города, и тогда нам строить будет не из чего. – Он неловко начал переминаться с ноги на ногу, видно, не привык одалживаться, особенно у тех, кто принудил его к этому. – Но мы не знаем, как нам быть с женщинами. Куда им деться, пока мы запасаем древесину?

Я чуть не рухнул на колени, вознося благодарственную молитву.

– Пожалуйста, пусть остаются здесь, в шатре, – предложил Грегор. – Пусть только продолжат маскарад – говорят исключительно по-гречески или по-французски, ежедневно посещают мессу и не устраивают никаких религиозных ритуалов.

– Мы согласны, – сказал Самуил. – И спасибо вам. – Последнее он умудрился сказать, не выразив ни толики благодарности.

Я едва сдержался, чтобы не запеть. Уголки рта Джамили чуть приподнялись.

Так прошел еще один месяц, пока Бонифаций с Алексеем гонялись за узурпатором по всей Фракии.

Джамиля с остальными женщинами сидела в шатре, а я находил любые предлоги, чтобы проводить там дневные часы. Совершенствовался в языках и выучился играть на лютне, почти точно копируя манеру Джамили. Даже написал для нее песню:

 
Почему красавица, украв мою душу одним взглядом,
Потом о ней позабыла?
Глаза у нее остры, как меч, вынутый из ножен,
А со щек слетают молнии!
 

Женщины в шатре попадали от смеха, когда я впервые ее исполнил, а потом ущипнули меня за щеку и выразили сожаление, что я не обрезан. Одна из них даже предложила мне какой-то брис, отчего Джамиля закрыла лицо руками и так сильно хохотала, что я подумал, как бы она себе не навредила. Чем бы ни была эта штуковина, они мне ее так и не дали. После первого же дождя я заделал для них дырку в шатре, а на деньги, заработанные у Дандоло и во время ночных пиршеств у костров, купил для них дополнительные одеяла, чтобы они не страдали, когда начнутся ночные холода. Стыдно было признаваться в радости, когда вокруг творилось столько безрадостного, но чувства не поддаются разуму. Я был счастлив находиться в обществе Джамили и помогать всем, чем мог, и ей, и остальным. Для меня это был хороший месяц. Думаю, и для Грегора тоже.

Праздник святого Каллиста,

14 октября 1203 года

После перерыва я разворачиваю этот свиток, чтобы описать бездеятельный период, в котором мы находимся.

Каждый день стараюсь выполнять предписания мессира Бонифация: использую любую возможность, чтобы установить добросердечные отношения между горожанами и пилигримами, оставшимися в лагере, но не часто удается сделать это официально. Император Исаак отказывает в моих просьбах об аудиенции, а кроме того, нарушает обязательства по выплате оставшегося долга, несмотря на печально известный факт – несколько аристократических семей подверглись ограблению. Среди них был и Дука, то есть Мурзуфл. Но Бровастый все равно пребывает в приподнятом расположении духа.

Мурзуфл часто приглашает нас с бриттом и Джамилей к себе в гости, и мы принимаем эти приглашения. Он подает лучшее вино из всех, которые я когда-либо пил, и веселит нас шутками и песнями, частенько грубоватыми, заражая своим жизнелюбием. Он подарил бритту великолепный новый фидель: кедровый верх, платановый низ, украшенный гриф, а к нему набор смычков для различного музицирования. Замечательно то, что в такое неспокойное, напряженное время нашелся полный света и радости дом, распахнувший для нас двери.

Однако важнее личного удовольствия то, что эти вечера способствуют распространению добра гораздо успешнее моих официальных потуг. Мурзуфл, хоть и мелкий чиновник при дворе, знает, как мне кажется, всех и каждого в более широких слоях городского общества. Приходя к нему в дом, мы оказываемся за одним столом то с епископом православной церкви, то с пожилым евнухом высокого ранга, то с известным музыкантом, то с иудеем-лекарем, пользующим императора, то с зажиточным генуэзским купцом или всеми уважаемым резчиком по дереву. Эти люди искренне делятся с нами своими заботами, рассказывают без утайки о своей жизни (Джамиля переводит). Удивительно, как мы все похожи, несмотря на разные религиозные обычаи, языки и привычки.

Отвлекусь на личное: последнее время меня сильно заботят роды моей жены и то, что мы так далеки друг от друга. Сейчас она, должно быть, уже разрешилась от бремени, а я даже не знаю, успешно ли. И вот встречаю в доме Мурзуфла людей, которые откровенны со мной в своих рассказах о том, как сами переживали подобную ситуацию: одни уверяли, что мне следует радоваться, что не вижу ее с раздутым пузом, другие говорили, что самые прочные браки связывает дружба, а не страсть, поэтому наш брак идеален. Слышал я и другое мнение: мол, даже лучше, что сейчас мы не вместе, – не придется чересчур страдать, если вдруг она умерла при родах. Некоторые утверждали, что, какой бы далекой она сейчас ни казалась, когда я к ней вернусь и увижу нашу плоть и кровь в ребенке, она станет для меня так же дорога, как дорог Христос ангелам. Подобные замечания приводили к разговорам, которые я обычно веду со своими родными или самыми близкими друзьями.

Эти люди говорят не меньше женщин, и все же в их рассуждениях нет ничего женского; напротив, их следует похвалить за ум и прозорливость. Мурзуфл и бритт тратят больше, чем подобает, времени на то, что громят словесно тех, кто захватывает чужие земли, и, словно давние единомышленники, разносят в пух и прах все армии завоевателей. Делают они это только для того, чтобы поддеть меня и посмеяться над моей неловкостью, но все же не теряют душевной доброты.

Все это мелочи по сравнению с другими разговорами, касающимися бедствий горожан из-за вторжения армии. Эти люди обвиняют маркиза Бонифация и подозревают, какие истинные мотивы им двигали, когда он сажал на трон марионетку. С особым удовольствием Мурзуфл испытывает мою преданность маркизу, обзывая его скверными (но меткими) прозвищами и улыбаясь при этом мне, словно заговорщик. Эти люди также говорят, что лично я вызываю у них восхищение, но моя армия представляется им безликой, безымянной массой, враждебной силой. Если мы хотим, чтобы город нас полюбил, мы все должны быть добрее. Не знаю, как донести их просьбу до всех. Чувствуя неспособность выполнить подобную задачу в одиночку, я взял за правило приводить на эти встречи – с разрешения Мурзуфла – своих соратников-пилигримов. Надеюсь способствовать установлению дружеских отношений между городом и армией. Епископ Конрад отправился вместе с Бонифацием во Фракию, но к нам присоединяются другие священники, хотя это иногда приводит к сложностям. Например, заспорили два священника о теологии, и греческий процитировал высказывание последнего патриарха (у них это вроде нашего Папы), который заявил, что предпочел бы правление мусульман правлению католиков, ибо мусульмане не станут принуждать его сменить веру, а католики наверняка заставят следовать римским обрядам. Я все еще пребываю в потрясении от различий в церковных доктринах. Греки, например, редко причащаются, ибо относятся к этому таинству с чрезвычайным почтением и готовятся к нему по нескольку недель. Эти люди говорят о смерти, как о подземном царстве Аида, куда умершие души отвозит Харон – вообще языческая фигура! И церковь их не поправляет, ибо саму церковь, кажется, не волнуют вопросы загробной жизни. Священники утверждают, что нам не дано знать, в каком состоянии пребывает душа между смертью и Судным днем, а потому земная церковь там не правит. Джамиля и бритт с восторгом приветствуют подобные рассуждения, и мне они кажутся не бессмысленными. Однако я не понимаю, как можно исповедовать религию, которая точно не знает, что произойдет с тобой после смерти и чем священник может тебе помочь в смертный час.

Напишу об одном радостном событии: на прошлой неделе дом Мурзуфла посетил личный помощник Балдуина Фландрского. После пира он рассказал своему хозяину много хорошего о национальном греческом характере и пропел дифирамбы нашему хозяину, Мурзуфлу, и его подруге. Все это маленькие победы, но, возможно, они приведут к большой.

Еще об одной победе, вовсе не маленькой, но пока не завершенной: Мурзуфл ежедневно пытается выяснить, где император Исаак держит голову Иоанна Крестителя. Если бы только мы отыскали эту реликвию и я или мессир Балдуин вернули ее в монастырь, по праву владеющий ею, то армию приветствовали бы как защитницу городских святынь. Возможно, Мурзуфла ждет успех, а пока я радуюсь его обществу, ибо он единственный из всех, кого я знаю, обладает таким же шумным и энергичным характером, как мой брат, которого мне очень не хватает, пока он сражается во Фракии.

Мы с Грегором и Джамилей хорошо проводили время в эти недели, но жили, словно изолированные от всего. Отношения между армией и греками портились с каждым днем. К примеру: часть защитной стены, смотрящей на бухту, была снесена по приказу маркиза в день коронации, а сейчас ее восстанавливали горожане-добровольцы, причем император Исаак даже не пытался остановить их. Грегор пробовал поговорить с добровольцами, но его усилия ни к чему не привели. Он даже обратился за помощью к Мурзуфлу, но тот не знал, кто стоит за всем этим, и не смог выяснить. Грек чрезвычайно нервничал по любому поводу, способному привлечь к нему людское внимание.

– У меня лучше получается, когда я действую в тишине, подальше от всеобщего внимания, – сказал он, подмигнув мне. – Ты ведь понимаешь, о чем я, бритт? Мы с тобой, как родственные души. Лишь бы было побольше свободы и поменьше глупых условностей!

К концу месяца, теперь уже глубокой осенью, с холмов вернулись иудеи и привезли древесину, чтобы отстроить Перу. Значит, у Джамили вскоре появится дом, и она больше не будет спать там, где я мог найти ее ранним утром и самым поздним вечером. Я радовался за нее и одновременно грустил, а потому в качестве самонаказания за подобный эгоизм предложил иудеям свою помощь в строительстве, если только Самуил доверит мне молоток.

Но пилигримам, а также беженцам, пострадавшим при пожаре, понравилась идея задарма разжиться лесоматериалом, и они силой отбили его у заготовителей. Грегор вместе с несколькими рыцарями попытался помешать этому, тоже применив силу, и тогда завязались стычки между разными группировками воинов.

Вот когда Грегор проявил себя как искусный политик, придумав такое, что никогда бы не пришло в голову ни Отто, ни Джамиле, ни мне. Он предложил устроить судебный поединок, довольно сложный способ установления справедливости, при котором победитель боя объявляется правомочным владельцем спорной собственности. Заготовленный лес стал призом для того, кто выиграет в ряде состязаний, или в поединке, или в кулачном бою. Команда Грегора вернула все выигранное Пере (откуда, что неудивительно, бревна снова часто увозили проигравшие команды).