Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

43

Мне совершенно не хотелось поклоняться Царьграду, но Грегор отказался оставить меня одного в мрачном настроении. Он очень серьезно относился к своей роли пилигрима и оставил в лагере не только оружие с доспехами, но и обычное платье. Надел длинную белую рубаху, подпоясался, обулся в сандалии, взял с собой кошелек и деревянный посох (который я все эти месяцы считал не по размеру длинным шестом для установки палатки). По сравнению с ним я выглядел настоящим франтом, хотя по-прежнему ходил в ободранных после пожара в Пере штанах.

В город мы вошли пешком, через Влахернский дворец. Грегор до сих пор не видел устройства этого огромного сооружения и пришел в ужас от моего безразличия, пока нас вели по некоторым из тех дворов, где я побывал с Джамилей всего два дня назад. Чтобы как-то оправдаться, пришлось поведать ему, чего именно нам удалось здесь с ней добиться. Он был ошеломлен и в течение нескольких недель, пока сам не убедился в моих способностях, мне не верил.

Пройдя Влахерну, мы вошли в северную оконечность города. Приблизившись к дымящемуся кварталу, недавно сожженному венецианцами, мы оказались у первой святыни. Это была маленькая круглая церквушка под куполом, напоминавшая те, что я видел в Венеции. Когда-то ее окружали сады, а теперь – лишь коптящие обугленные пеньки. Сама церковь из камня и кирпича, с черепичной крышей не пострадала, если не считать сажи на стенах.

Здесь собралась целая стайка предприимчивых молодых греков, в достаточной степени владеющих французским или итальянским, чтобы предлагать себя странствующим пилигримам в качестве проводников. Определить по виду их положение в обществе было невозможно, но они принадлежали к любителям очень коротких туник и сверхярких облегающих штанов. За меньшие деньги, что я получил бы, играя весь вечер у Дандоло, один из этих парней брался показать нам самые важные христианские достопримечательности. Многие рыцари поступили подобно нам: пришли осмотреть город, пока слуги перемещали их шатры через бухту. Греки быстро смекнули, что к чему, поэтому в проводниках не было недостатка. Все они улыбались и настойчиво предлагали свои услуги.

Грегор подозвал менее напористого юношу, державшегося поодаль. Это был совсем еще мальчик, невысокий, головастый, с твердым коротким подбородком, от природы строгим лицом и пронзительным взглядом черных глаз. Он отрастил длинную шевелюру, но над бородой ему еще предстояло поработать. Туника на нем была короткая, но не настолько, как у его сверстников, а облегающие штаны украшены гораздо скромнее. Он назвался Ионнисом.

– Сколько ты с нас возьмешь, Ионнис? – неловко спросил Грегор (рыцари обычно не пятнают себя земными проблемами вроде денежных).

– Денег не надо, мессир, – серьезно ответил парень. – Я покажу вам достойное зрелище бесплатно.

Грегор обернулся на других проводников: те, кто заполучил возможных клиентов, нещадно торговались с ними или уже уводили в город.

– Так ты не берешь платы? Почему? Другие ведь просят денег.

– Я покажу вам, какой у нас красивый город. Поймите меня, – ответил Ионнис без тени улыбки, и было трудно понять, то ли это приказ, то ли просьба, то ли вопрос. – У нас красивый город, и вы должны сохранить его красивым. Понимаете?

– Да, – в один голос ответили все.

Мы вошли в церковь, и нашему взору сразу открылось все ее внутреннее убранство, ибо планировка была простая, открытая. Первое, что мы увидели, – фреску с православными святыми, глядящими на нас. Они мне показались гораздо дружелюбнее их католических двойников. Ионнис три раза поклонился святым, потом дотронулся до земли и перекрестился. Затем он приблизился к изображению женщины, коснулся его и поцеловал. А потом начал разговаривать с ней – не молиться, а просто разговаривать. Мы с Грегором переглянулись. Чтобы не ляпнуть какое-нибудь неуместное замечание, о котором потом пожалею, я постарался отвлечься и принялся оглядываться.

Как и во Влахернском дворце, убранство в основном состояло из мозаики – крошечных кусочков стекла на затвердевшем золотом фоне. Небольшие окна были подняты под самый потолок, но проникавший через них свет отражался от золотых изразцов и окрашивал все в теплые тона. Никогда прежде я не видел, чтобы Иисуса Христа изображали таким человечным, нежным и любящим. Даже мое своенравное сердце немного успокоилось. В каждой церкви, где мне удалось побывать, взгляд первым делом устремлялся к алтарному распятию, настолько мрачному образу, что легко было понять, почему католики одержимы идеей боли и смерти. Здесь, наоборот, алтарь состоял из простого креста, над которым поместили изображение Марии с ребенком на руках. Православный Иисус во всем своем великолепии улыбался (да, улыбался!), глядя на нас сверху вниз из-под свода купола. Лицо его выражало покой, а рука была поднята в приветствии. Католического Иисуса всегда чересчур занимали собственные несчастья, на другое его не оставалось, разве что, быть может, он мог показать, как надо страдать. Страдания даются нам легко, они – просто ответ на то, что с нами происходит. Мы с Грегором, каждый по-своему, в этом деле здорово преуспели. И я никогда не понимал, почему кого-то следует за это обожествлять.

Но этот Иисус, под самым куполом церкви, произвел на меня впечатление. Он распространял терпение и сострадание (и чуть ли не хорошее настроение) на всех, кто смотрел на него снизу, ни одной мысли о себе, хотя (если он действительно был Богом) он точно знал, что его ждет впереди, через несколько стихов. Это нелегко, зато есть к чему стремиться.

Я бы и сам к этому стремился, если бы не был так занят страданием.

Наш проводник пошептался со священником, чье черное одеяние было украшено золотыми косами и большим белым воротником, усеянным черными крестами. Мало того, он носил длинные волосы и длиннющую бороду. Благочестивый старец несколько раз встревоженно глянул в нашу сторону, но после пожертвования, сделанного из кошелька Грегора, нам позволили увидеть святыни, среди которых был лоскуток, якобы оторванный от одежды Девы Марии. Разумеется, мы не могли к нему притронуться. Он хранился в небольшой золотой шкатулке, которая, в свою очередь, был помещена в большой серебряный ларец с золотыми завитушками в виде сложного узора лилий. Зрелище было завораживающее, но его очарование ни в коей мере не зависело от крошечного льняного лоскутка, лежащего внутри. Я был поражен сосредоточенным восхищением Грегора. Ионнис выглядел не менее восхищенным – думаю, он захотел привести сюда пилигримов отчасти для того, чтобы самому взглянуть на реликвию.

Когда они закончили благоговеть, мы снова вышли на улицу. Стоило покинуть прохладную золотистую церковь, как на мою душу вновь свалился тяжелый камень, не менее ощутимый, чем отвратительная июльская жара.

– Не могли бы мы посмотреть голову Иоанна Крестителя? – поинтересовался Грегор.

Ионнис слегка поморщился.

– Путь неблизкий, за городскими лесопосадками.

– Не длиннее того, что мы уже прошли, – сказал Грегор.

Ионнис мысленно что-то подсчитал.

– Отправимся туда в конце дня, если хотите, но сначала обойдем ближайшие церкви, ну и, конечно, посетим собор Святой Софии.

– Мне ровным счетом наплевать, куда идти, – произнес я с чрезмерной любезностью, хотя Грегор меня об этом не просил.

Ионнис как-то странно посмотрел на меня. Пришлось пояснить:

– Я здесь только по принуждению.

– Мне непонятно слово «принуждение», – неуверенно произнес Ионнис.

Грегор со своей обычной снисходительностью все понимающего старшего брата разъяснил:

– Это значит, что он грустит и хочет грустить дальше, но я этого не хочу, ибо это плохо сказывается на его душе, к тому же он становится плохой компанией.

Ионнис чуть было не улыбнулся, но мне показалось, что он просто хотел быть вежливым.

Наш юный проводник провел нас по пустому пепелищу, далее – по узкой улочке, пролегавшей параллельно бухте, в сотне фатомов [38]38
  Английская единица длины, равная 6 футам или 182 см.


[Закрыть]от нее. По обе стороны от нас возвышались крутые холмы с дымящимися руинами. Наконец мы выбрались из пострадавшего при пожаре района. Далее городская застройка уплотнилась: дома стали меньше и располагались ближе друг к другу, вытесняя зелень. Почти все постройки были из дерева, и многие из них, даже самые скромные, имели по нескольку этажей. Константинополь – хорошо построенный город, но уж очень воспламеняемый: даже удивительно, что пожар не причинил большего ущерба.

Мы держали курс на юг, в городские кущи, в нестерпимую жару. На улицах попадалось гораздо больше мужчин, чем женщин, как и в Венеции, но женщины здесь иногда ходили с непокрытыми головами и даже плечами. Они нас сторонились, зато мужчины махали руками, широко улыбались и пытались произнести на ломаном французском слова приветствия. В их поведении чувствовалось какое-то раболепие. Грегор принимал подобное радушие за чистую монету и, видимо, испытывал удовольствие от их внимания, а меня чуть не выворачивало.

Улицы становились все уже и многолюднее, постройки – все массивнее, теперь они были из камня. Ионнис буквально был напичкан разными сведениями, которые не уставая выплескивал на нас во время пути. Грегор его поощрял, а мне хотелось, чтобы он заткнулся, так как его болтовня мешала мне дуться. Юноша отчаянно пытался нам внушить, что люди хоть и улыбаются, но на самом деле относятся к пилигримам с Запада очень настороженно. Я уловил лишь несколько его самых пылких тирад (вообще-то слово «пылкий» не совсем подходит для Ионниса – юноши серьезного, но непреклонно мрачного). Когда пилигримы пришли в сорок шестом году, то вели себя отвратительно, на что сетовал еще Бровастый в тюремной камере. За три поколения, сменившиеся с тех пор, рассказы об их варварстве обросли чудовищными подробностями, как обычно и случается. Сам Ионнис понимал, что многое в этих рассказах преувеличено (он с гордостью поведал, что воспитывался у одного мудреца, научившего его думать самому и подвергать сомнению слова других). Но он лично был свидетелем того, как пострадал город от Барбароссы. Узурпатор, опасаясь, как бы германские орды не напали вновь, выплачивал им ежегодную дань (восемь тонн золота), лишь бы не допустить этого. Налог лег тяжким бременем на жителей империи, Ионнис сам видел, как обирались гробницы покойных императоров, чтобы заплатить дань.

– И теперь ты опасаешься, что из-за нас будет еще хуже, раз Алексей пообещал нам заплатить, – мягко произнес Грегор.

Юноша кивнул. Грегор опустил ладонь на его плечо, не замедляя шага.

– Знаешь, паренек, не в моей власти что-либо изменить, но даю тебе слово чести, что попытаюсь предотвратить подобную каверзу.

Когда мы оказались примерно в полумиле от сгоревшей части города, но еще не дошли целую милю или даже больше до конца полуострова, городская суета исчезла, и мы вышли в открытую долину с садами и пастбищами, посреди которой увидели нечто совершенно поразительное: огромный каменный мост, перекинутый через долину с одного холма на другой. Он стоял на длинной веренице арок, построенных поверх других таких же арок. В самом центре, в ложбине между холмами, этот мост поднимался на высоту в пятнадцать человеческих ростов, а в длину протянулся больше чем на тысячу шагов. Возможно, его построили для повозок, пересекавших долину, чтобы им не пришлось спускаться с грузом с одного холма и подниматься на второй. Но такое решение казалось непрактичным. Лично я спокойно переношу высоту, чего нельзя сказать о большинстве других людей, не говоря уже об ослах, лошадях или буйволах. Тем более что мост не имел ограждения. Грегор тоже это заметил и высказался вслух. Наш проводник оставил его слова без внимания.

– Так что же все-таки это такое? – упорствовал я.

Ионнис взглянул и произнес какое-то непонятное мне слово. Попробовал дать пояснение, но безрезультатно. В конце концов он сказал:

– Водяной мост. Понятно?

– Акведук, – сказал Грегор. – Я так и думал, но прежде никогда не видел таких больших.

В моем малонаселенном крае, где всегда идет дождь, я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Сооружение показалось мне настолько необычным, что я даже перестал дерзить.

Когда Грегор объяснил, что такое акведук и для чего предназначен, он показался мне еще более удивительным, а тут Ионнис, видя наш интерес, добавил отдельные подробности, так что акведук для меня приобрел почти мифические пропорции.

Это сооружение являлось частью водного пути, созданного почти тысячу лет назад. Растянувшись на сотню миль, акведук направлял воду северного озера на юг через реки, каналы, тоннели и внешние сооружения, подобные тому, которое мы сейчас лицезрели. Благодаря постепенно снижавшемуся уровню вода подавалась в город, затем после акведука попадала в тоннель, прорытый в дальнем холме, и, наконец, в несколько водохранилищ. Если бы городу угрожали извне, он никогда не испытывал бы недостатка в воде.

Нашего проводника, видимо, позабавило, что акведук произвел на меня такое впечатление. Как-никак, он простоял здесь целую вечность и не имел никакого отношения к славе Господней. А мы ведь пилигримы. Нам ни до чего нет дела, кроме славы Господней. Разве не так? Что ж, он покажет нам, в чем проявилась слава Всевышнего, чтобы мы поняли, как важно сохранить город в целости. «Поймите меня», – молил юноша. И мы его поняли. Если мне раньше и хотелось поддеть Грегора за его излишнюю набожность, то теперь это желание прошло. Наш юный проводник верил, что именно такая набожность и поможет его родине уцелеть. И я не собирался пробуждать в нем тревогу, я подыграл им обоим.

В тот день мы обошли много церквей и монастырей, сделав перерыв только раз, чтобы отведать пищу, к которой почти не притронулись – такая она была острая. Повсюду на нашем пути попадались знакомые лица других пилигримов, которые, подобно нам, осматривали город, изнывая от жары. Их, как и Грегора, приводило в восторг и удивляло радушие горожан. Выходит, армия на самом деле выступала на стороне города! Мы, оказывается, спасители Константинополя! Мы выполнили свой христианский долг!

Ни в одной из прохладных церквей нас не заставляли пялиться на распятие, но мы осмотрели множество святынь в ковчегах (иногда искусно сделанных, иногда вычурных), чудесных золотых мозаик и целую вереницу Иисусов, мирно благословляющих нас из-под куполов. Каждый раз при виде его фигуры я невольно восхищался ею и думал, что мне следовало бы принять философию доброты и любви перед лицом страдания и боли… Потом мы выходили из церкви на удушающую жару, и, не видя перед собой образа, воплощающего доброжелательность, я снова возвращался к сварливому страданию – так было гораздо проще.

В нескольких церквях нам заявили, что у них нет никаких реликвий, или, быть может, просто не хотели их показывать, даже после пожертвования Грегора. Дело менялось, когда он вытаскивал восковую печать Бонифация, объясняя, что приходится предводителю войска зятем. Вот тогда ему отказа не было – неизменно открывался доступ ко всем святыням. Ионнис до той поры и не подозревал, с кем имеет дело. Он был просто огорошен, когда Грегор в первый раз воспользовался своим высоким званием. После этого юноша приставал ко всем прохожим, лопоча что-то на греческом. Он получал мрачное удовольствие, что избран Богом или судьбой для сегодняшнего испытания.

Более того, чтобы расширить свою возможность похвастаться, Ионнис решил избрать живописный путь к собору Святой Софии, сделав крюк к бухте. Мы оказались поблизости от венецианских кварталов; нужно было только миновать холм у бухты, чтобы попасть чуть ли не в саму Венецию. Дома были в основном деревянные, но по архитектуре – венецианские. У воды было прохладно, дул легкий ветерок, что совсем не похоже на Венецию. Тем не менее и звуки, и запахи, и венецианский диалект, и лица, даже обрывки разговоров – все было мне знакомо. Венецианские вкусы, особенно в одежде, очень похожи на византийские. Только здесь явственно ощущалось влияние Запада. Мы вышли на шумную площадь, совсем как Риальто, уставленную прилавками и торговыми палатками. До нас тут в этот день побывал дож. Я слышал, как люди возбужденно судачили о нем: Дандоло уважали даже бывшие соотечественники из Венеции. Некоторых волновало, что теперь латинянам могут повысить налоги, чтобы выплатить остальной долг гостям (то есть армии). Но во всех прочих отношениях люди вели себя спокойно и не теряли надежды. Молодые незамужние женщины собирались небольшими группками на площади и с хихиканьем предвкушали вечерние визиты венецианских моряков. Я презирал их стремление завязать интрижку и самодовольно заявил сам себе, что счастья им все равно не видать.

Грегор опустил тяжелую ладонь на мое плечо и развернул меня к маленькой лавке, где продавались свежие сыры – каждый из нас особенно похвалялся тем, как делают сыр у него на родине, и сокрушался из-за его отсутствия во время путешествия.

– Вот то место, которому я готов покровительствовать! – весело воскликнул Грегор. – Идем!

– В генуэзском квартале продается лучший сыр, – предложил Ионнис. Казалось, он хотел, чтобы мы обошли все латинское поселение и дали ему возможность похвастаться. – А еще вы можете купить египетский лен. В это время года он очень дешев. Вдоль пристани на рынках и в больших магазинах торгуют купцы из России, Ломбардии, Испании, Ханаана… [39]39
  Доизраильское название территории Палестины, Сирии и Финикии.


[Закрыть]

– Туда мы тоже сходим, – умиротворенно объявил Грегор и направился в лавку.

Я хмуро потащился за ним. Ионнис плелся сзади, продолжая перечислять страны, представленные вдоль пристани, и стоически хвастаясь, что ежедневный доход города равен двадцати тысячам золотых монет.

– Отличная новость. Выходит, вы сможете расплатиться с нами через пять дней, – сказал рыцарь, не вслушиваясь (кстати, обменный курс он тоже переврал).

Грегор купил очень маленький кусочек сыра (раздав почти все свои деньги в церквях, где мы побывали) и послал Ионниса в соседнюю пекарню за свежим хлебом.

Мы вышли из лавки на широкую и шумную улицу. Я поднял взгляд и увидел настолько знакомое лицо, что сразу даже не понял, насколько странно встретить его здесь. В нескольких шагах от нас стояла Джамиля с еще одной иудейкой; у обеих висели на локтях корзинки. Она ушла только вчера, а мне казалось, будто мы не виделись несколько недель.

– Что ты здесь делаешь? – визгливо поинтересовался я.

Грегор, внезапно засмущавшись, кивнул Джамиле, потом нервно улыбнулся и второй женщине. Джамиля поспешила представить подругу как Руфь. Женщина кивнула, но сразу отвернулась. Джамиля на меня не смотрела.

– Руфь не говорит по-французски, – пояснила Джамиля Грегору в качестве извинения.

– К тому же мы сожгли ее дом, – добавил я. – А в остальном она считает нас отличными парнями. – Я снова повернулся к Джамиле и осторожно поинтересовался: – Как твоя бабушка?

Джамиля покачала головой, потупилась.

Я почувствовал внутри свинцовый холод и неловко протянул руку, желая ее утешить. Она вновь покачала головой, на этот раз резко, и оттолкнула мою руку.

– Джамиля… – прошептал я.

– Ничего, – быстро произнесла она, не дав мне договорить.

Она никак не желала на меня смотреть. Вторая женщина, интуитивно уловив суть разговора, обхватила руку Джамили обеими руками, словно защищая. Джамиля не стала сопротивляться, что показалось мне ужасно несправедливым, так как с этой женщиной она была знакома меньше суток.

– Где ты живешь? – мягко спросил Грегор.

Она показала на маленький домик, откуда мы только что вышли.

– Мы знакомы с этой семьей, и они позволили нам ночевать у них в лавке. На несколько дней мы пристроены.

– Да там вам двоим не хватит места даже встать, не то что лечь! – возмутился я, успев сообразить, что если ее бабушка погибла, то других родственников у нее в Пере не осталось и поэтому ей следует вернуться к нам, то есть ко мне.

Джамиля продолжала нервно поглядывать на Грегора, а меня совершенно игнорировала, хотя я разглядывал ее в упор.

– Не знаю, как долго мы сможем там оставаться, но в нескольких улицах отсюда, возле мечети, живет одна мусульманская семья. Я была знакома с их племянником в Александрии. Так что, может быть, они смогут нас приютить ненадолго. Община планирует восстановить Перу, как только… как только вы отбудете в Египет.

– Если вас всего двое, поживите у нас в палатке, – предложил я, чувствуя косой взгляд Грегора – эдакую германскую версию благословляющего взгляда Христа.

– Спасибо, но нет, – ответила Джамиля, по-прежнему не глядя на меня. Я легко мог бы поднять руку и погладить ее по лицу, но постарался переключить внимание на то, что она сейчас говорит. – К тому же нас не двое. В лавке ночует восемь человек.

– Это даже хуже, чем теснота на кораблях, – сказал Грегор. – Неужели нет другого выхода? Какой-нибудь иудейский женский монастырь… В вашей компании одни женщины?

– Нет, – ответил мужской голос с акцентом откуда-то сверху. – В основном мужчины, потому из того адского пламени, что вы устроили, спаслось мало женщин.

Мы все посмотрели на говорящего: за спиной Джамили стоял Самуил, брат ее погибшего мужа. Он стоял так тихо и неподвижно, что слился с уличной толпой, от которой отличался лишь светлым цветом кожи и необычной шапочкой. Джамиля познакомила Самуила и Грегора, все так же не обращая на меня внимания. Пусть они с Самуилом дружили в детстве, но ведь воссоединились только вчера – когда же успели установить отношения строгого отца и послушной дочери? Глядя на них, я невольно проникся к Грегору любовью за то, что он придерживается роли большого брата.

После знакомства наступила неловкая пауза.

– Когда вы собираетесь покинуть нас, чтобы покарать неверных? – наконец спросила Джамиля, сухо пошутив.

– Как только нам заплатят, – ответил Грегор, невольно ежась под сверлящим взглядом Самуила.

– Значит, никогда, – изрек Самуил.

– Вы не думаете, что они постараются поскорее с нами расплатиться, чтобы избавиться от нас? – спросил Грегор, сделав неудачную попытку пошутить.

Юмор ему не давался и в лучшие времена, а уж тем более теперь.

– Хотелось бы, чтобы они поступили именно так, – сказал Самуил. – Но у них много и других неотложных дел. Придется перестраивать бухту, ликвидировать ущерб от пожара, устроенного венецианцами…

– И позаботиться о раненых воинах, – продолжила Джамиля.

– И восстановить Перу, – сказал Самуил.

– И отремонтировать Галатскую башню, – добавила Джамиля.

– И поддерживать государственную службу огромного правительства в самой гуще волнений и перемен, – сказал Самуил.

– И разумеется, нужно устроить пир по случаю коронации, – завершила перечисление дел Джамиля.

Они говорили с одинаковым акцентом и так слаженно, будто отрепетировали. В процессе перечисления длинного списка бедствий голос Самуила в конце концов зазвучал иронически. Я еще подумал, что он перенял иронию у Джамили.

Наступила еще одна неловкая пауза.

– Вы, наверное, осматривали город? – спросила Джамиля. – Что успели увидеть?

– Акведук и кучу церквей, – мрачно изрек я. – А вы?

– Вам нужен проводник, который рассказал бы о самом важном, – быстро и нервно заговорила Джамиля, лишь бы опять не возникла неловкая пауза. – Если бы я знала больше, то сама бы вас повела. Быть может, Самуил кое-что знает? – и она обернулась к нему.

Самуил, вновь став серьезным, ответил:

– Я не очень хорошо знаком с городом. Иудеев выселили за городские стены в Перу много лет назад. Там мы и жили, пока ваша атака не сожгла все дотла, уничтожив половину из нас.

Снова повисла пауза.

Ее нарушил Ионнис, вернувшийся с хлебом.

– Теперь мы отправимся в великий собор Святой Софии, храм Божественной мудрости, где и завершим паломничество, – объявил он.

– Да, пилигримы, завершите начатое, – мрачно изрек Самуил, после чего по-хозяйски подхватил под локоть Джамилю, второй рукой – ее подругу и намеренно увел их от нас.