Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

21

Доблестный маркиз, властитель Монферрата!

Воздаю хвалу Всевышнему за то, что он счел меня достойным найти такого великодушного сеньора, как Вы, который из меня, ничтожного, делает храброго рыцаря.

Рамбальд де Ваккера.

Эпическое письмо маркизу Бонифацию Монферрату

Через неделю Бонифаций, прекрасный маркиз Монферрат, действительно появился на своем корабле «Сан-Джорджо». У пилигримов началось торжество. Щедро раздавались бочонки с вином и горы выпечки. Дож Дандоло неоднократно проявлял на публике уважение к маркизу, что успокоило армию, хотя и разозлило венецианцев. Как только Бонифаций обосновался в своей резиденции, самом большом дворце, он во всеуслышание призвал к себе любимца, зятя Грегора Майнцского, самого популярного на тот момент человека.

Джамиля, добивавшаяся полного излечения Грегора, превратилась в тирана. Она урезала ему порции еды, а питье давала, только когда у него начинали трескаться губы. Последний раз он принимал пищу за три часа до сна, не позже, и употреблял приправы в зависимости от того, какой день – теплый или холодный, сухой или дождливый. Некоторые продукты она позволяла ему есть только в определенных сочетаниях и закармливала его фигами, росшими на деревьях в «нашем» саду. А еще заставляла есть гранаты, тоже из сада, которыми он должен был заканчивать каждую трапезу.

Рыцарь по-прежнему был очень слаб, хотя теперь уже мог передвигаться без посторонней помощи. На встречу с тестем он надел единственную целую рубаху, правый рукав которой раздулся из-за намотанных бинтов. Грегор нервничал: ему не терпелось увидеть Бонифация, которым он глубоко восхищался, но который бросил его в Венеции без всяких объяснений. Помимо того, голова у Грегора гудела от того, что мы одолевали его со всех сторон: я хотел, чтобы Бонифаций вернул Задар его жителям и немедленно отбыл в Египет. Отто требовал, чтобы всем воинам выделили долю из награбленного. Джамиля, повторявшая, что маркиз отсутствовал во время осады неспроста, подначивала Грегора выяснить истинную причину этого.

Праздник святого Иоанна Дамасского,

4 декабря 1202 года

Начинаю сомневаться, разумно ли продолжать подобную хронику по двум причинам (помимо того, что очень болит рука). Во-первых, не часто выпадает возможность описывать возвышенные чувства и события, которые, как я раньше предполагал, должны были стать сутью этого труда. Во-вторых, у меня возникли сомнения по определенным вопросам и, наверное, было бы неразумным излагать их здесь.

Вернусь к теме.

Мой высокочтимый тесть принял меня без свидетелей, в присутствии только своего охранника Клаудио. Я был польщен, что мессир Бонифаций обнял меня с такой теплотой. Мы быстро обменялись новостями, как полагается родственникам. Мессир передал мне теплый привет от моей жены Маргариты (для меня высокая честь быть ее мужем, хотя, истины ради, скажу, что едва ее знаю; мы поженились по просьбе мессира Бонифация в Венеции, всего за несколько недель до выхода в море). Я передал ему привет от Отто, который когда-то служил пажом при дворе маркиза. Мессир Бонифаций настаивал, чтобы я со своими оруженосцами немедленно переехал во дворцовую резиденцию, здесь для меня уже подготовили анфиладу комнат. Он лично налил мне бокал теплого вина и усадил на один из многочисленных элегантных задарских диванчиков, расставленных вдоль стен главного зала.

Затем мессир маркиз изменил тон, ибо нам предстояло обсудить серьезные проблемы.

– Во-первых, я должен извиниться за свой поспешный отъезд из Венеции. Меня вынудили на то личные дела, – начал он.

Я хотел расспросить его подробнее, но мессир маркиз сразу перешел к другому, еще более серьезному вопросу.

– Я был счастлив услышать о твоем недавнем славном подвиге, но, прошу тебя, объясни свое поведение во время осады Задара.

По правде говоря, я подозревал, что он станет расспрашивать меня об этом, и немало времени посвятил раздумьям над тем, как ответить. Бритт, мой брат Отто и иудейка изложили мне свои взгляды. И хотя они не были в полном согласии друг с другом, все говорили красноречиво (а Отто еще и громко). И вот теперь, когда зашел об этом разговор, меня одолело сомнение. В голове жужжали их голоса, заглушая мои собственные мысли. К тому же сказывалась слабость – в общем, я почти лишился дара речи, тем более мессир Бонифаций пока не раскрыл собственного отношения к взятию города.

Несколько раз я начинал отвечать и сразу замолкал, теряя уверенность в том, что это мои собственные слова. Наконец, совершенно ослабев и поглупев, просто сказал:

– По-моему, это больше чем совпадение, что вы исчезаете, когда принято решение напасть на Задар, и появляетесь уже после того, как все свершилось.

– Неужели моя храбрость поставлена под сомнение? – без всякой враждебности спросил мессир Бонифаций. – Храбрость человека, который ввел рыцарство в Италию, который в молодости спасал наследниц, не думая о личной награде, который в свое время проявил себя на турнирах не хуже своего благородного зятя? Неужели моя храбрость поставлена под сомнение тем, кто даже не вышел из шатра во время боя?

– Мы говорим не о вашей храбрости, мессир, а о вашем отъезде, – поправил его я. – Мне он показался намеренным. Никто бы не посмел усомниться в вашей готовности вступить в бой, если это праведный бой. Поэтому некоторые засомневались, не означает ли ваше отсутствие то, что бой неправедный.

Мессир Бонифаций изумился.

– Так ты поэтому попытался вмешаться, вступив в сговор с подлым Симоном де Монфором? Ты решил, будто мое отсутствие означает, что я не одобряю осаду или стыжусь, что она понадобилась? Ты пытался действовать от моего имени? – Тут маркиз горестно рассмеялся и сказал: – Какая ирония!

– Вы хотите сказать, что не были против нападения? – спросил я, потрясенный.

– А разве был выбор? – спросил мессир Бонифаций. – Мы оказались в позорном долгу перед Дандоло и полностью зависели от его флота. Откажись мы от завоевания Задара, вся кампания распалась бы. К сожалению, другого выхода не было. Понимаю, как трудно было пилигримам решиться на такой шаг, особенно тебе.

Услышав это, я испытал смятение и даже такое чувство, будто меня предали, но не сумел ничего выразить словами. Стараясь сохранять спокойствие, я сказал:

– Но, мессир, если вы знали, как трудно нам пришлось, почему же вас здесь не было, чтобы возглавить войско? Как вы могли покинуть своих последователей в трудный момент, когда они рискуют не только своими душами, но и жизнями? Во время плавания я только и делал, что объяснял, почему вас нет с нами, с трудом находя аргументы, чтобы вы не выглядели ни трусом, ни лицемером.

(Вообще-то, если придерживаться истины, последнее мое заявление было не совсем верным, ибо я пытался объяснить все это только бритту и иудейке. Никого другого это не интересовало.)

Мессир Бонифаций сник.

– Ты прав, разумеется, – сказал он. – Абсолютно прав, и мне очень жаль, что так вышло. Но мое отсутствие в тот момент было неизбежным.

– В таком случае нам следовало бы подождать вашего возвращения, мессир, – сказал я. – Как только мы прибыли к берегам Задара, нам нужно было вас дождаться. Если бы вы предстали перед нами, верными слугами, и уверили нас, что нам предстоит праведное дело, у Симона де Монфора не было бы ни малейшего шанса вмешаться, и мы пошли бы в бой за вами.

На это мессир Бонифаций ответил:

– И тогда меня тоже отлучили бы от церкви, и какой это был бы пример остальным пилигримам?

Я был повержен в шок, услышав его слова, но мессир Бонифаций, ничего не заметив, пояснил:

– «Вперед, мои верные грешники, я главный грешник, делай, как я!» Нет, парень, так не годится. На сегодняшний момент у армии есть лидер, который по-прежнему пользуется благосклонностью его святейшества, лидер, способный служить ярким примером в осуществлении гораздо более важной задачи – завоевании Святой земли.

Тут я подумал о Джамиле, которая с самого начала именно так и объясняла отсутствие мессира Бонифация. Я защищал его в разговоре с ней, объясняя ее слова цинизмом неверной. Теперь меня повергли в изумление и ее правота, и открытое признание во всем мессира Бонифация.

– Значит, ваше отсутствие было намеренным, – сказал я.

Бонифаций, кажется, рассердился.

– Разумеется, намеренным. Ради блага армии, ради ее морали – и твоей, кстати, тоже – иного и быть не могло.

Я опечалился, хотя прежде мне никогда не доводилось из-за него горевать.

– Значит, у вас не было никакого срочного дела дома. Вы солгали. Даже сейчас, сегодня, когда несколько минут назад вы приветствовали меня в этом зале, вы лгали мне, мессир.

На что Бонифаций вполне миролюбиво ответил:

– Нет, сынок, у меня действительно было срочное дело, и вскоре ты о нем узнаешь. К счастью, мне удалось все уладить, избежав участия в осаде Задара. И теперь хочу просить тебя, как одного из самых дорогих мне людей, помочь обратить все происшедшее на пользу. Ты готов обсудить со мной план действий, или тебе нужно время все обмозговать и понять, что одними молитвами до Иерусалима не доберешься?

Я и вправду не знал, что ответить. Мессир Бонифаций породнился со мной, выдав за меня свою дочь, это он посвятил меня в рыцари, это его подвиги запомнились мне еще в юности и заставляли всегда ему подражать. А теперь он мне так небрежно говорит, что способен на хитрые уловки, как любой другой вельможа. Хуже того, он готов пойти на хитрость даже во взаимоотношениях со Святым отцом! Что тогда говорить обо мне, если он всю жизнь служил мне образцом?

Маркиз все еще ждал моего ответа. В конце концов, не придумав ничего лучшего, я сказал:

– Я всего лишь рыцарь, мессир.

– Ты больше чем рыцарь, ты популярный герой, – ласково поправил меня мессир Бонифаций, словно мы вели совершенно обычный разговор. (С моей точки зрения, он не понимал, что прежде мы никогда с ним так не говорили.) – Ты заслужил эту славу. Это означает, что в трудной задаче сохранить армию целостной ты можешь сыграть важную роль. Рассказать, какую именно?

– Мессир, я всего лишь воин…

– …с которого другие воины берут пример, – добавил мессир Бонифаций. – Это очень важная деталь. Так посвятить тебя в мой замысел?

Я смутился оттого, что он, мой повелитель и отец, спрашивал разрешения продолжить.

– Можете сказать мне все, что хотите, мессир.

– Мы одинаково мыслим? – настаивал мессир Бонифаций. – Мы оба согласны, что ты в чести у воинов и что я могу рассчитывать на тебя?

Я был несколько обескуражен тем, как настойчив мессир Бонифаций в своих просьбах позволить ему что-то. Обычно, когда я нервничаю и мне требуется совет, то пытаюсь представить, что сказал бы мессир Бонифаций, окажись он рядом. И вот теперь он сам стал причиной того, что мне потребовался совет. Я заглянул в себя, и оказалось, что громче всех в моей душе звучит голос Отто. Поэтому сказал то, что мог бы мне посоветовать брат:

– Если вы желаете, мессир, воспользоваться уважением воинов ко мне, они должны видеть, что вы позволите мне действовать в их интересах.

Мессир Бонифаций закивал.

– Отличная мысль. И как нам этого добиться?

– Люди считают себя обманутыми, так как венецианцы забрали все трофеи.

– Это потому, что мы должны венецианцам много денег, – сказал мессир Бонифаций.

– Я знаю, мессир, но тяжело исполнять воинский долг и не получать никакой компенсации. Если бы я мог убедить вас выделить им что-то, пусть даже символическую награду в знак уважения…

– Разумеется. Я сегодня же переговорю об этом с Балдуином.

Я удивился, насколько легко он дал согласие, учитывая, какие смертельные страсти разгорелись по этому самому поводу.

– Не будет ли с моей стороны самонадеянным, мессир, попросить, чтобы вы дали слово? Как-никак пилигримы в этом походе испытали немало лишений.

– С удовольствием, сынок, – улыбнулся мессир Бонифаций. – Клянусь головой святого Иоанна. И я не забуду подчеркнуть, чтобы все знали: это сделано по твоему настоянию. Что-нибудь еще для укрепления твоей популярности?

Я был в таком смятении во время всего разговора, что теперь не знал, как заговорить с мессиром о некоторых вещах, в частности о том, что касалось иудейки и бритта. Поэтому решил пока не затрагивать этой темы и просто сказал:

– Чрезвычайно благодарен за то, что вы хотите восстановить меня в своей свите, но думаю, мне не следует переезжать в вашу резиденцию. По крайней мере, сейчас. Воины могут изменить свое отношение ко мне, что было бы для вас не совсем полезно. Когда мы только выступили в поход, то договорились, что мне лучше находиться среди обычных пилигримов, а не в вашей свите среди рыцарей, едва удостаивающих простых людей своим словом.

– Мудрое решение, сынок! – воскликнул мессир Бонифаций. – Но неужели ты до сих пор готов приносить такую жертву? Отказаться от дворца своего лидера и жить в убогом домишке какого-то купца на протяжении всего похода?

– Пока да, мессир.

– Но у тебя хотя бы приемлемое жилье?

– Вполне, мессир.

– Если что понадобится, скажи только слово, и все получишь. – Он задумался и радостно добавил: – Если прибавить к этому твой поступок в ночь драки, который стал легендой, то скоро тебя начнут считать святым покровителем армии. А как только нам удастся убедить людей, мы воплотим в жизнь один необычный план. Вот когда ты очень мне пригодишься. – Он по-отцовски улыбнулся. – Уверен, Бог тебя создал именно для этого. Ты сохранишь мою армию целой, и все будут счастливы.

22

– Отличный дядька! – произнес довольный Отто, когда Грегор закончил свой рассказ о беседе с Бонифацием. – Жаль, что не доведется пожить во дворце, но я горжусь своим братом. Будет чем похвастать.

– Пока ничего не сделано, Отто, – предостерег его Грегор. – Вполне возможно, награда будет нематериальной. Скорее всего, он ограничится простой официальной благодарностью.

Но на следующий же вечер среди воинов разнеслась молва, что Грегор Майнцский схлестнулся с маркизом Бонифацием и потребовал, чтобы всех рыцарей, оруженосцев и пехотинцев наградили за взятие города. Молва разрасталась, и на следующий день за ужином Отто и оруженосцы уже сравнивали две версии: по одной из них, Грегор схватил Бонифация за горло и чуть не вытряс из него душу, а по другой – он поклялся святым Георгом, что не уйдет из Задара, пока не наградят всех воинов.

Грегор разволновался.

– Да ничего подобного не было! Откуда только берутся такие слухи?

– Я тут хвастанул тобой перед несколькими приятелями, – небрежно признался Отто.

Лилиана закатила глаза и протянула поднос с цыпленком, но Грегор даже не заметил этого, настолько был поглощен своими мыслями. Тогда она передала поднос Отто, и тот его принял.

– Отто, тебе вообще не следовало ничего говорить, – сурово произнес Грегор. – Мы ведь даже не знаем, как он собирается поступить.

Отто вонзил зубы в куриную ногу.

– Ничего похожего на те безумные истории, что ходили по городу ближе к вечеру, я не говорил! – запротестовал он, не переставая жевать. – Лишь передал в точности твои слова.

– И мое замечание, что он, возможно, не имел в виду материальные награды? – не унимался Грегор. – Неужели ты не понимаешь, насколько опасно давать несбыточные надежды?

– Я не говорил, будто он обещал что-то определенное! – упорствовал Отто.

– У слухов есть способность обрастать небылицами, господин, – заметила Джамиля и поставила второй поднос между нами; перед Грегором она положила еще и галету.

– Что до меня, то я не вижу в этом особого вреда, – возразил Отто, снова вгрызаясь в курицу. – Самое худшее, что может случиться, – воины выжмут из Бонифация хоть что-то.

– А что, если ему будет нечего отдать? – спросил Грегор, словно повторял упражнение по логике с ленивым учеником.

– Поешьте, мессир, – вмешалась Лилиана, протягивая еще один поднос с целым цыпленком.

Грегор рассеянно поставил его прямо перед собой.

Отто хлопнул его по здоровому плечу.

– Наверняка что-то найдется, братик, он ведь маркиз! Готов биться об заклад на свой кёльнский меч, что мы в конце концов получим немного золотишка!

– Твой кёльнский меч у тебя единственный, – заметил Грегор тоном, предполагавшим, что Отто частенько делал опрометчивые ставки.

– Или хотя бы серебра, – продолжал Отто. – Или если дело обернется совсем плохо и он не сможет сейчас выделить никаких денег, то ему придется вновь завоевывать наше уважение, проявив небывалую щедрость, когда мы доберемся до Святой земли. Мы выгадаем в любом случае – сейчас или позже, причем и в том и в другом случае ничего плохого не произойдет.

Прошло несколько дней, и слухи о том, что Грегор вышел из повиновения, увеличились во сто крат. Так и было задумано – каждый, кто передавал сплетню, раздувал ее еще больше. В конце концов начали говорить, что, если через три дня все франки соберутся на открытой площади, Бонифаций собственноручно вручит каждому воину по серебряной монете в знак благодарности за взятие города. Бонифаций, как особо подчеркивалось, согласился сделать это только потому, что его заставил великий Грегор Майнцский, который – это все знали – не побоялся рискнуть своим добрым именем ради людей.

Джамиля отвела меня в угол, пока Лилиана мыла посуду после обеда, а мужчины занимались на дворе лошадьми, так как вечер выдался светлый и тихий. Поразительно, но Джамиля единственная догадалась, что за всеми этими слухами стою я.

– Ты подумал, что делаешь? – набросилась она на меня.

– Да.

– Будь любезен, потрудись объяснить.

– Нет, – сказал я. – Ты ведь не можешь повлиять на ход событий, так почему тебе не все равно?

– Человеческое любопытство. Мне интересен не только исход, но и то, как работает твоя голова.

Я заулыбался, польщенный, что она уделяет мне внимание, однако ничего ей не сказал. Если бы она не одобрила мой план, то могла бы мне навредить, а рисковать не хотелось.

– Я разобью лютню. И все инструменты, что ты привез из Франции.

– Это удар ниже пояса! – вскричал я и по ее взгляду понял, что она не шутит. – Ладно, – неохотно согласился я, все еще чувствуя себя польщенным. – Тут такое дело… Не знаю, что задумал Бонифаций, но, уверен, что-то недоброе, поэтому Грегору не стоит туда влезать. Следовательно, нужно сделать так, чтобы он стал для Бонифация бесполезным. Он должен лишиться доброго имени.

Джамиля пытливо взглянула на меня, при этом у нее дрогнул уголок рта, так что я сразу понял: моя идея пришлась ей по вкусу.

– В последний раз, когда ты играл добрым именем Грегора, Задар был разграблен. Будешь продолжать – поставишь весь христианский мир на колени.

– Иудейка станет возражать? – остроумно поинтересовался я.

– Нет, не станет, – ответила она, на секунду задумавшись.

До сих пор зима была сырая, но очень теплая – никто не надевал накидок, если светило солнце. Но в день предполагаемой раздачи серебра внезапно похолодало. Открытая площадь была не очень большая, поэтому люди стояли в тесной толпе, сидели друг у друга на плечах, свешивались из окон окружающих зданий. На тесноту никто не обращал внимания; это была горластая, оживленная, веселая толпа. Все предвкушали, как разойдутся с площади, зажимая в кулаке деньги. И все знали, что раздать им деньги заставил Бонифация один умный парень, их любимец, Грегор Майнцский.

Бонифаций Монферрат – Фацио для друзей, маркиз для подчиненных, Англичанин для сбитых с толку несостоявшихся убийц – на площади, разумеется, не появился. Он слышал молву (а кто ее не слышал?) и был не настолько глуп, чтобы предстать пред многотысячной толпой вооруженных воинов, веривших, что получат то, чего он никак не мог им дать. Не сомневаюсь, что последние несколько дней он только и думал, как бы ему найти выход из этой ситуации. Но выхода не было. В том-то и состоит красота простого плана.

Прошел час. Другой. Я изучал плиты из известняка, добытого на материке в горных каменоломнях, и убивал время, подсчитывая морские ракушки, застрявшие там во времена Ноя и Потопа. Воинов позвали на молитву, но никто не ушел. Настроение толпы менялось: безразличие перешло в раздражение. Бонифаций точно знал, какую выдержать паузу, прежде чем прислать на площадь гонца, который объявит, что маркиза свалила лихорадка, но он готов принять одного, и только одного, человека – Грегора Майнцского, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Грегор, забинтованная рука которого слегка выступала под плащом, был отправлен во дворец под дружные крики «Научи его уму-разуму, германец!», «Не подведи нас, Грегор!». При этом он получил множество дружеских хлопков по здоровому плечу.

Мы с Отто смотрели ему вслед, когда он удалялся по главной улице в сопровождении маркизова пажа.

Потом Отто перевел на меня прищуренный взгляд – видно, кое-что до него начало доходить.

– Мы ничего не получим? – спросил он.

– Конечно. Не надейся, – ответил я.

– Так это твоих рук дело? – взревел он, прозрев.

Я кивнул.

– Зачем?

– Не люблю заранее раскрывать все карты, – сказал я с виноватой улыбкой.

Праздник святого Даниеля,

11 декабря 1202 года

Записываю нижеприведенный разговор в качестве своей персональной епитимий. Маркиз меня огорчает, но еще большее горе я причиняю себе сам, ибо всех подвел.

Меня провели во дворец мессира маркиза, где он в абсолютном здравии сидел возле ярко горящего огня. На этот раз не было ни объятий, ни обмена любезностями. Мессир Бонифаций сразу заявил мне, что мы оба попали в серьезную переделку из-за слухов. И виноват в этих слухах только я. Дескать, нечего мне было хвастать перед пехотинцами. Нам обоим не поздоровится, если мы сейчас не найдем какого-то выхода, чтобы люди не считали себя обманутыми.

Свою вину я не стал отрицать, но тем не менее подумал (и сейчас думаю), что люди не будут чувствовать себя обманутыми, если их действительно не обманывать. А сам сказал:

– Вам следует дать им что-то, мессир. Вы обещали.

Мессир Бонифаций:

– Что я могу сейчас сделать? Они ожидают награды материальной, а я не в состоянии расплатиться с десятью тысячами воинов из собственных сундуков.

Я:

– Сделайте же что-то, мессир, умоляю, иначе получится, что мы оба солгали.

Мессир Бонифаций:

– Они хотят получить деньги, а денег у меня нет. Как бы я сейчас ни старался, как бы ни напрягал силы, они все равно останутся недовольны, так что я даже не стану унижаться попытками.

Я:

– Значит, вы собираетесь бездействовать.

Мессир Бонифаций:

– Грегор, я не могу ничего сделать. А ты разве можешь? Как повернуть ситуацию с выгодой для нас, чтобы не расстраивать людей?

Наступила неловкая тишина, ибо я понимал, что не найду ответа на его вопрос. Наконец я сказал:

– Простите, что так говорю, мессир, но вы ввели меня в заблуждение. А я, в свою очередь, ввел в заблуждение людей и виноват в появлении слухов, это правда. Я позволил людям думать, что их отблагодарят, как они того заслуживают. Если вы даже не намерены сказать им «спасибо», значит, я здорово их подвел, о чем прямо им и скажу.

Я предполагал, что Грегор упадет на свой меч, фигурально выражаясь. И Бонифаций – мне казалось – не станет ему мешать. Когда Грегор вернулся на площадь и сообщил тысячам своих поклонников, что не смог ничего для них раздобыть вопреки их ожиданиям, то сразу был освистан и даже проклят, как я и предполагал.

А Бонифаций преспокойненько сидел в своем дворце, далеко от площади. Да, невероятно грустно терять такую удобную пешку, но еще грустнее распрощаться с собственным добрым именем. Он разбирался в политике с ее подводными течениями: хотя это он отказался наградить воинов, они обозлятся на Грегора. Он, маркиз, всего лишь разочаровал их, а вожаки нередко разочаровывают свой народ. Грегор же предал их, упав с пьедестала, о высоте которого имел самое приблизительное представление. Как раз этого я и добивался с самого начала, в чем нисколько не раскаиваюсь. Более того, всем рекомендую такой способ. Если встретите хорошего человека и увидите, что его затягивают в политику, сделайте ему одолжение и пораньше лишите его доброго имени.

Грегор, честь ему и хвала, незамедлительно решил, к немалому моему огорчению, вернуть себе уважение армии, по крайней мере, как к воину. В этом он преуспел. Не оправившись после знаменитой драки на площади, весь в синяках и с плохо зажившей раной, он убедил несколько своих соратников, германских рыцарей, присоединиться к нему и устроить тренировку лошадей за городскими стенами. Затем, когда декабрьская погода позволила и снова потеплело, он организовал небольшой турнир между германскими и фламандскими воинами, хотя по состоянию здоровья сам в нем участвовать не смог. Простые воины никогда не забудут (я на то и надеялся), как он упал со своего пьедестала – что взять с обыкновенного смертного, ему ли тягаться с вожаками. Но даже они с неохотой были вынуждены признать, что он не щадил себя в попытках вернуть их доверие.

Совершенно очевидно, что Бонифацию обо всем донесли его агенты. Должно быть, его порадовало, что Грегор останется популярным героем. Кое-кто из мелких сошек, что терлись при маркизе, попытался отсоветовать ему делать ставку на эту популярную личность, но маркиз, задумавший осуществить «великий план», никого не слушал. Пока.