Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Тем временем Мурзуфл раструбил по всему городу, что он, хоть всего лишь придворный, осмелился поднять оружие против ненавистной чужеземной армии. Популярности ему это почти не прибавило, зато Алексей окончательно ее лишился.

Вследствие чего, как я уже говорил, мы все стали на одиннадцать недель старше и жизнь у нас была несладкая, но в общем и целом для нас ничего не изменилось.

А потом, двадцать седьмого января, все и всё вокруг начало меняться.

57

Тот день, его вторую половину, я провел в Пере с Джамилей. День выдался удачный, в основном потому, что Самуила не было дома. Большинство его временных жильцов успели переселиться в собственные, заново возведенные под крышу дома. Осталась только еще одна женщина, которая нарочито удалилась в соседнюю комнату и время от времени чем-то там гремела, чтобы напомнить мне о своем присутствии. Я обнял Джамилю и покрыл ее лицо поцелуями. Прошло семьдесят семь дней с тех пор, как я ее раздел, но нас прервало возвращение Отто. Пройдет еще каких-то тридцать три дня, и Бонифаций отправится в Святую землю, взяв с собой иудейку вместо проводника и бритта, который иногда будет для него музицировать.

Но в эту минуту тридцать три дня казались невыносимо долгим сроком.

– Нам нельзя столько ждать, – предупредил я Джамилю.

– Да, – согласилась она и прижалась ко мне еще крепче, – нельзя.

Она имела в виду совсем другое, но я тогда еще этого не знал.

Приоткрылась дверь, я поспешно оторвался от Джамили и плюхнулся на подушки, чтобы не быть слишком близко к ней, когда войдет Самуил.

Но вошел не Самуил. Это был старик раввин, которому я читал детский стишок прошлым летом, а с ним, к моему смятению, вошел Ионнис, наш бывший проводник и бывший воспитанник Мурзуфла. Они, видимо, не были знакомы, но болтали по-гречески – вернее, болтал Ионнис, а раввин тревожно слушал. Оба сразу посмотрели на Джамилю, словно пришли именно к ней, но, увидев меня, явно обрадовались.

– Именно тот, кто мне нужен! – объявил Ионнис.

Джамиля принялась лопотать что-то по-арабски, объясняя раввину, почему оказалась наедине со мной. Но его сейчас не интересовало соблюдение приличий. Схватив Ионниса за руку, он подтащил его ко мне. Оба, старик и юноша, начали что-то взволнованно рассказывать Джамиле на греческом, причем такой скороговоркой, что я ничего не мог понять, хотя мне показалось, будто они повторили «Айя-София» по меньшей мере десяток раз. Я решил, что, наверное, ошибся и что любое греческое слово похоже на «Айю-Софию», если произнести его достаточно быстро.

Джамиля ужаснулась, но, подняв руку, заставила их умолкнуть, после чего кивнула в мою сторону.

– Он ничего не понимает, – сказала она по-французски. – Один из нас должен объяснить.

– Это сделаю я, – сказал Ионнис, напустив на себя важный вид. – Блаженный, пойми меня.

То, что их огорчило, показалось мне самым нелепым политическим кризисом, о котором я когда-либо слышал. Если в двух словах, то у императора Алексея появился соперник, претендующий на императорскую корону. В самом этом факте ничего нелепого не было (на византийский трон вечно кто-то претендовал), но сложившаяся ситуация казалась невероятной: несколько дней назад в соборе Святой Софии спонтанно собралась многотысячная толпа. Их возмущало, что Алексей отказался напасть на злодеев-чужестранцев, опустошавших их родные деревни (недовольство толпы усиливал тот факт, что с Бонифацием схлестнулся Мурзуфл, а не Алексей). Ярость вызывало и то, что бесценная святыня, голова Иоанна Крестителя, по-прежнему находилась в неизвестно чьих руках (предположительно, у чужеземцев). В общем, все это им надоело, и они потребовали от патриарха Иоанна Каматероса (это что-то вроде нашего Папы) назначить нового правителя, хотя никто не хотел занимать этот пост. Когда стало ясно, что добровольцев на звание претендента нет, толпа несколько дней выискивала подходящего человека из знатных горожан, чтобы навязать ему эту честь. Первые два кандидата на эту сомнительную высокую должность спешно удрали из города, понимая, что варяжская гвардия немедленно расправиться с претендентом как с предателем. Потом наконец толпа приперла к стене собора некоего Николая Канавоса и, приставив нож к его горлу, потребовала, чтобы он короновался. Патриарх отказался короновать Канавоса против его воли, и тогда толпа каким-то образом самостоятельно выполнила обряд («Понимаете меня?» – строго спросил Ионнис, сам не веря, что такое возможно). После этого многотысячная толпа с их подневольным кандидатом в императоры, насильно втиснутым в имперские пурпурные сапожки, заперлась в храме и потребовала отречения Алексея и присяги варяжской гвардии Канавосу. (К этому времени об Исааке успели забыть.)

– Блаженный, ты должен хоть что-то сделать, – завершил свою речь Ионнис.

Я заморгал.

– То, что ты описываешь, – безумие. Я не могу притвориться Блаженным из Генуи и исправить ситуацию, достигшую таких масштабов, Ионнис. Все это слишком серьезно. – Я чуть не признался, что на самом деле не могу исправить вообще ничего, но он все равно не поверил бы мне.

Ионнис выглядел так, словно я его предал.

– Ты заставил узурпатора отречься от власти, я слышал об этом от Мурзуфла! Если ты мог сделать это с одним, то сделай и с другим.

Мне вдруг показалось, будто я тону.

– Ионнис, узурпатор и без меня едва держался на троне. Ему, как расшатавшемуся зубу, требовался лишь последний рывок. На самом деле я сделал очень мало.

– Это твоя была затея с реликвиями! Я знаю, дядя бессовестно подвел тебя, но все же это ты придумал план действия. Вот и теперь придумай, что делать, – взмолился Ионнис. – Ступай в собор Святой Софии и убеди толпу разойтись по домам, и пусть захватят с собой своего императора. Иначе произойдет что-то очень плохое. – После чего обратился к Джамиле, словно это могло устранить единственное возражение с моей стороны: – А ты иди с ним, будешь переводить.

Старик раввин догадался, о чем идет речь, и заверещал в панике, выражая свой протест. При этом в каждой фразе он поминал Самуила, и Джамилю каждый раз перекашивало от этого имени.

– Парень, – сказал я, виновато морщась, – понятия не имею, как уладить это дело. Сама мысль меня пугает.

Он начал было протестовать, но я покачал головой.

– Я только тогда добиваюсь успеха, когда мне удается сбить людей с толку. Толпа, особенно та, что ты описываешь, вообще не обладает никаким здравомыслием. Мне не удастся перехитрить неразумную массу.

– А как собирается решить эту проблему великий Мурзуфл? – спросила Джамиля.

Юноша пожал плечами, как это делают все греки, но было видно, что он переживает.

– Он стал другим человеком с тех пор, как надел зеленые туфли. Мурзуфл желает добра людям, но я уже не знаю, понимает ли он людей сейчас, когда окружен одними придворными. Мне кажется, что даже у него голова закружилась. Мы с ним больше не видимся. Итак, Блаженный, ты должен что-то сделать. Кто, если не ты! – Этот невозмутимый юноша сам там присутствовал, все видел и был глубоко возмущен.

– В одиночку мне не справиться, – настаивал я на своем. – Но может быть, Грегору удастся что-то сделать.

Грегор, как всегда, был погружен в молитву перед алтарем, и я своими приставаниями ничего бы не добился, но, увидев затравленное лицо Ионниса, он, возможно, вернулся бы к действительности.

– Пойдешь со мной поговорить с ним? – спросил я.

Ионнис покачал головой.

– Если городу суждено пасть, хочу быть со своими друзьями, когда все погибнут.

– Никто не погибнет, – сказал я не очень убедительно.

– Возвращаюсь в город, – сообщил Ионнис. – Это начало конца всему.

Я помчался в лагерь, прикидывая, нельзя ли воспользоваться этим кризисом, чтобы вырвать Грегора из его болота бездеятельности. Я как раз переваливал через вершину холма, отделявшего армию от стен Перы, когда оглянулся и заметил, как через бухту переправляется императорское парусное судно. На таком расстоянии было невозможно разглядеть, кто там высокомерно стоит на палубе в окружении варягов. Но это явно был не император Алексей и даже не император Исаак.

Я вновь припустил, прибежал, запыхавшись, к хижине, рывком распахнул дверь и заорал, прежде чем глаза привыкли к темноте:

– Сюда направляется Мурзуфл!

В углу отдыхала Лилиана, чей живот уже заметно округлился, а кроме нее, в хижине никого не было.

– Мы знаем, – сказала она.

– Где Грегор? – выкрикнул я.

– Бонифаций позвал его для усиления охраны, когда на переправе заметили Мурзуфла. – Она нервно улыбнулась. – А события обещают стать интересными. – Теперь она меньше улыбалась, но больше нервничала. – Так как сейчас здесь нет Джамили, то позволь мне настоять на том, чтобы ты ни во что не вмешивался. Прошу тебя. – Она чуть ли не виновато положила ладонь себе на живот. – Пожалуйста.

– Договорились, – сказал я.

Праздник святого Гилдуина,

27 января 1203 года

То, о чем собираюсь сейчас написать, – нижний предел глубочайшей пропасти, в которую только может упасть эта кампания.

Начну с того, что я, мессир Бонифаций и Мурзуфл оказались все вместе в шатре маркиза. В первую секунду мы просто смотрели друг на друга. На Мурзуфле были белый тюрбан и туника, а еще зеленые туфли – символ его власти. Он улыбнулся мне, как мальчишка, довольный тем, что нашкодил и остался безнаказанным. Я почти ожидал, что сейчас он отведет меня в сторону и попросит не держать на него зла.

– Зачем пожаловали? – резко спросил Бонифаций.

– Меня прислал его величество, – сказал Мурзуфл, переходя на такой же резкий тон. – Он просит вас немедленно отправиться со мной во Влахерну и переговорить с ним наедине. Положение в соборе Святой Софии очень серьезное. Его величество места себе не находит от беспокойства. Он исчерпал мастерство трех различных лекарей, пытавшихся его успокоить, и утверждает, что только разговор с вами может ему помочь. Лично я с этим не согласен, но я единственный во дворце, кому доверяет Алексей, поэтому меня и послали за вами, вторым человеком из всех живущих, кому доверяет император.

Я хотел спросить у Мурзуфла, что такого он сделал, что Алексей стал ему доверять, но потом решил промолчать. И когда представляю себе Алексея, такого слабого и перепуганного, вечно нуждающегося в совете старшего, а рядом с ним Мурзуфла, такого сильного и решительного, я почти верю, что мальчишка доведен до отчаяния.

– Вы должны понимать, – сказал Бонифаций, – что после нашей с вами последней встречи я не намерен доверять вам свою безопасность.

Мурзуфл закивал.

– Конечно. Пожалуйста, возьмите с собой любую охрану. То, что произошло между нами, – несчастливое стечение обстоятельств, когда каждый из нас делал то, что считал нужным. Сегодня же у нас с вами общая цель, и она весьма проста – оказать его величеству поддержку.

– Поехали, Грегор, – сказал Бонифаций, сделав взмах, каким подзывают к ноге охотничьего пса. Своему главному охраннику, Клаудио, он тоже подал знак.

Мы переправились, когда солнце уже заходило за горизонт. Мурзуфл без конца вел разговор, но только со мной. Ни к Бонифацию, ни к кому-либо другому он не обращался. Он рассказывал о всех своих греческих друзьях, с которыми я познакомился у него в доме прошлой осенью, делился новостями, в общем, болтал всякую ерунду. Я, разумеется, не отвечал, но это не мешало Мурзуфлу болтать с привычным для него юмором. Меня это раздражало по нескольким причинам, самая важная из них – как отразится на добром имени человека то, что враг обращается к нему по-дружески на глазах у его начальника. А еще мне было не по себе от того, как убедительно дружелюбно он держался, хотя я теперь знал о его предательской сущности. Этот тип, должно быть, не в себе. Все византийцы, которых я встречал, казались мне немного сумасшедшими.

Сумерки сгущались. Нас провели через ворота прямо во дворец. Там мы довольно скоро оказались в личных покоях императора – наверное, тех самых покоях, где побывали прошлым летом бритт и Джамиля, хотя император, разумеется, поменялся.

Император Алексей расхаживал по спальне, бледный и дрожащий, рядом с ним находился его последний лекарь. Нас пропустили с большой помпой, а затем велели, как всем прочим придворным, встать у стены. В первую секунду я обратил внимание не на самого Алексея, а на его лекаря – им оказался иудей по имени Самуил. Потом началась суета с представлениями, я отвесил поклон императору и получил возможность его разглядеть.

Императору Алексею нездоровилось. Он так и не возмужал и теперь уже не возмужает, не быть ему настоящим императором. Похоже, он давно не ел. Говорит, что его пытаются отравить. Он рассказал нам замечательную историю о толпе, собравшейся в Айя-Софии, чтобы избрать нового императора, хотя варяжская гвардия разорвет любого, кто посмеет ему угрожать.

– Ты мне нужен, Фацио, ты мне нужен, – всхлипывал император, вцепившись в руку мессира маркиза. – Я дам тебе все, что захочешь, если ты просто приведешь в город своих людей и разгонишь толпу! Пошли их прямо в церковь! Проси что угодно!

– Я хочу получить обещанное, – спокойно ответил мессир Бонифаций. – Особенно продукты. Ты должен немедленно отправить в лагерь провиант.

– Нам сейчас не найти столько провианта, – вмешался Мурзуфл. – Его величество расстроен и нуждается в вашем совете. Армия ему не нужна. Мы сами способны позаботиться о своем императоре. Как я уже говорил его величеству, варяги сумеют справиться с толпой, если только она сама не рассеется.

– Варягов не хватит на такую огромную толпу, – настаивал на своем Алексей.

– Если ваше величество позволит чужой армии вступить в город, то появятся более серьезные проблемы, чем какая-то там толпа, – предостерег Мурзуфл.

– Мы найдем способ раздобыть вам провиант, – сказал Алексей мессиру Бонифацию.

– А также деньги, которые вы нам должны, – продолжил маркиз. – Всю сумму. Завтра. Мы войдем в город и не покинем его, пока вы полностью не расплатитесь и не предоставите нам достаточно скота и зерна, чтобы продержаться месяц.

– Это невозможно! – злобно выкрикнул Мурзуфл и топнул ногой. – Сейчас глубокая зима! Мы заставим голодать половину города, если выполним ваше требование!

– Тогда сами разбирайтесь с избытком императоров. Желаю удачи, – сказал мессир Бонифаций и поднял руку, словно собирался подать мне и Клаудио сигнал к отходу, но император Алексей, запаниковав, вцепился в руку маркиза и опустил ее.

– Нет! Я все сделаю! Я найду деньги! – настаивал он.

– Лекарь, есть у тебя успокоительное для императора? – раздраженно поинтересовался Мурзуфл.

Все это время Самуил смешивал какое-то снадобье за столиком у окна.

– У меня почти все готово, – сказал он.

– Ты что, пытаешься меня отравить? – сурово спросил Алексей.

– Нет, ваше величество, – терпеливо ответил Самуил, не поднимая на него глаз.

– Алексей, – по-отечески строго обратился к нему мессир Бонифаций, и юноша оглянулся, как затравленный зверь, – ты и раньше говорил, что заплатишь нам, но не сделал этого. Мне нужно подтверждение. Прямо сейчас. Прежде чем покину эту комнату, я хочу иметь поручительство. Что-нибудь весомое. Сегодня. Или завтра я не приведу своих людей.

Лицо императора Алексея перекосилось, и он закричал:

– Но у меня ничего нет! Ради всего святого, Фацио, я ведь тебе уже отдал Крит.

– Что? – изумленно охнул я.

Алексей, вцепившись в руку мессира Бонифация, повернулся ко мне.

– Да, я отдал ему Крит, – сказал он. – За то, что он помог мне сесть на трон. Что еще ты хочешь, Фацио?

Мессир Бонифаций бросил в сторону Мурзуфла многозначительный взгляд.

– Для начала я бы не возражал получить голову Иоанна Крестителя. Несмотря на слухи, которые вы пытались распространить, чтобы вызвать ненависть к армии, вы знаете, что у нас нет этой реликвии.

– Она утеряна, – заявил Мурзуфл. – Но даже если бы она у нас была, мы бы не отдали ее вам. – После чего он широким жестом, который мне совсем не понравился, указал на меня: – Но возможно, отдали бы Грегору Майнцскому, вполне заслужившему это сокровище. Только не такому человеку, как вы.

Мессир Бонифаций наживку не проглотил, а задумчиво обвел комнату взглядом и сказал, улыбнувшись:

– В таком случае я хочу получить этот дворец.

Когда это было переведено, все греки рты пораскрывали.

Мурзуфл побагровел от гнева, но ничего не сказал.

– Ты хочешь владеть Влахерной? – переспросил император Алексей.

– Если ты не заплатишь армии все, что должен, значит, откроешь ей двери дворца Влахерны, как только мы разгоним толпу, – объявил Бонифаций. – Я поставлю у ворот отряд рыцарей, когда мы направимся в церковь.

Мурзуфл чуть ли не с пеной у рта, отчаянно жестикулируя, изрыгнул злобную речь по-гречески, которую трусоватый толмач перевел следующим образом:

– Господин Мурзуфл думает, что вам вообще не следовало приходить в Станполи.

Наступила пауза, мы ждали продолжения, но толмач предпочел не вдаваться в подробности.

– Да вас из тюрьмы освободили благодаря нам! – возмутился мессир Бонифаций.

Толмач замялся.

– Господин Мурзуфл смотрит на это иначе, – наконец ответил он, потом повернулся к его величеству, и тот, хоть и был очень расстроен, одобрительно кивнул.

Самуил пересек комнату и протянул императору Алексею что-то выпить. Его величество взял чашку, вырезанную из слоновой кости, и скорбно посмотрел на ее содержимое.

– Надеюсь, ты не собираешься отравить меня, – сказал он.

– Разумеется нет, ваше величество, – ответил Самуил и, взяв императорское запястье, долго слушал его пульс, пока продолжался разговор.

Толмач виновато улыбнулся и сказал нам с мессиром Бонифацием:

– Господин Мурзуфл говорит, что императорский двор Константинополя уже несколько десятилетий повержен в хаос, что система рушится изнутри. Толпы черни обретают все большую силу, знатные семейства принимают решения, заботясь не обо всей империи, а только о своих собственных интересах. Где-то лет двадцать назад венценосная семья настолько ослабла, что, когда умер Мануил, [43]43
  Мануил I Комнин, византийский император (ок. 1122–1180).


[Закрыть]они даже не смогли изгнать ненавистную чужестранку и ее малолетнего сына, которых он оставил вместо себя. В то же самое время Венгрия захватила Далмацию, поднялся большой шум, но и тут никто палец о палец не ударил. Господин Мурзуфл говорит, что знатные семьи империи и есть ее злейшие враги. Узурпатор был всего лишь марионеткой в руках всей загнивающей олигархии. Господин Мурзуфл думает, что все равно через несколько лет система взорвалась бы изнутри. И мы освободились бы, не зная такого унижения, как задолжать чужой захватнической армии. Господин Мурзуфл полагает, что вы ставите себе в заслугу то, что произошло бы в любом случае.

Мессир Бонифаций разгневался от такой речи, но удержал себя в руках.

– Я назвал свои условия, Алексей, – сказал он. – Они не обсуждаются.

– Я их принимаю! – в отчаянии ответил император Алексей. Он выдернул руку из пальцев Самуила, отшвырнул пустую чашку в другой конец комнаты и, упав на колени перед мессиром Бонифацием, начал целовать ему руку. – Спасибо, Фацио. Господь благословит тебя за то, что ты даруешь мне еще один шанс. Немедленно приводи свою армию.

58

Грегор мрачно описал нам ситуацию, когда мы с Ричардусами при тусклом свете лампы помогали ему и Отто облачаться в полные боевые доспехи – всего пятый раз за целый год. Стояла глубокая ночь. Лилиана, с затуманенным взором, закрыв руками живот, в котором уже полных пять месяцев развивалась чья-то жизнь, наблюдала за ритуалом. Она испытывала ужас, потому что Отто отправлялся на битву, и сердилась на себя за это. А Отто пребывал в диком восторге, что наконец-то подвернулось настоящее дело, а не добыча съестного. Он не понимал, почему его брат, как и мать еще не родившегося ребенка, горюют по этому поводу.

– В город впустят всю армию… – начал объяснять Грегор.

– Город сам может позаботиться о себе, – сказал Отто. – Это с его-то извилистыми улочками, карнизами и тупиками? И полумиллионным населением? Меня больше в данном случае волнует армия. Пока никому не удавалось взять Константинополь.

– Вообще-то я думал о том, куда нас посылают, – устало произнес Грегор. – Мы собираемся войти в полном боевом снаряжении в самый большой храм Христа из всех когда-либо построенных. Еще полгода назад мы были там как пилигримы, а теперь собираемся войти военной силой… – Он пожал плечами. – Как обернется дело, не знаю, но все равно получится безобразие.

– Умереть с голоду – еще большее безобразие, – заверил его Отто. – Наконец-то мы получим все, что нам причитается! Хочешь возобновить паломничество? Мы так и сделаем, к первому марта! – Он подмигнул Лилиане. – Сойдем на сушу за месяц до твоего срока, а уж аббатств в Святой земле предостаточно, так что будет куда пристроить тебя на время родов. Жизнь прекрасна.

Лилиана заставила себя улыбнуться. Но никто, даже Отто, ей не поверил. Он жестом велел Ричардусам пока не надевать на него шлем и прогрохотал к ней, чтобы поцеловать в лоб.

– Я буду осторожен, – пообещал он, касаясь губами ее виска. – Ради вас обоих.

Потом конюхи подвели лошадей, оруженосцы помогли своим отяжелевшим от доспехов хозяевам взобраться в седла, а вокруг взволнованными, испуганными кучками жались остальные обитатели лагеря, наблюдая за происходящим. Меня уговорили сыграть несколько рыцарских баллад для окружения Бонифация. За час до рассвета кавалерия уже сидела в седлах, армия приняла боевой порядок и выслушала наспех проведенную мессу. Настроение у всех было беспричинно радостное. Воинам предстояло пройти маршем в глубь материка выше бухты, пересечь мост, затем вернуться назад по другому берегу к Влахерне, где их примет Алексей. После чего эта чужая захватническая армия промарширует через весь город к величайшей в мире церкви… И перед своим отъездом она совершит хорошее дело, а взамен получит и еду, и золото, и средства продолжить паломничество будущей весной. Наконец-то закончится проволочка. Византийский кризис явился для армии панацеей. Паломники вновь станут героями.

Однако, прежде чем они выступили в поход, через спокойную темную бухту кто-то переправился, шлепая по воде веслами.

– Мессиры! Мессиры! Мессир маркиз! – истошно вопил чей-то голос.

Кричавший лез прямо по крутому склону туда, где стоял Бонифаций, а рядом с ним – мрачный Грегор, а еще недоумок-менестрель, тщедушный и темноволосый. Держась поодаль от лошадиных голов, я распевал рыцарские песенки («Господь окружен врагами в своем святом царстве, вот и увидим, кто придет ему на помощь». И все в таком же духе). Это был один из шпионов Бонифация, обставивший свое появление жутким драматизмом.

– Мессир! – Он задыхался и чуть ли не бился в истерике. – Управляющий императорским двором Мурзуфл бросил императора Алексея в темницу и объявил себя новым императором!

Бонифаций пришел в ужас.

– Когда это случилось? – строго спросил он.

– Как только вы ушли, – ответил шпион. – Этот человек – воплощение предательства. Он заявляет, что Алексей предал Византию, позволив чужеземной армии вторгнуться в город. Его величество уснул, выпив приготовленного лекарем снадобья, а Мурзуфл его разбудил, предостерег, что из Айя-Софии ко дворцу движется разъяренная толпа, и уговорил потихоньку спуститься вниз, в подвалы, в чужом обличье и там, в тюрьме, заковал его в кандалы, после чего провозгласил себя императором.

– Раз так, мы поедем и вызволим его, – в бешенстве изрек Бонифаций. – Сначала сделаем это, потом убьем Мурзуфла, а уж затем направимся к собору Святой Софии.

Я выронил фидель, и он шмякнулся к моим ногам с протяжным гулом. Грегор со мной согласился.

– Мессир, – взволнованно сказал он, – я советую вам этого не делать. Сейчас там царит хаос. Изголодавшиеся воины не смогут выступить сосредоточенно, когда даже вы не знаете, какую дать им цель. Будет лучше, если вы велите отложить выступление в поход на день или два, пусть ситуация определится, и тогда мы поймем, чего на самом деле хочет Мурзуфл.

– Ясно, чего он хочет! – огрызнулся Бонифаций. – Ему нужен трон Алексея!

– Мессир, я с вами не согласен, – осмелился возразить Грегор. – За этими стенами сейчас находятся четыре императора, и Мурзуфл имеет прав на трон меньше всех, он единственный не был коронован. Просто смешно, что он называет себя императором. Я говорю так, потому что знаю характер этого человека. Мне не верится, что он намерен или даже надеется на самом деле стать настоящим императором. Просто это его стратегия, чтобы достичь какой-то другой цели. Он хочет убедиться, что его станут слушать, ибо считает себя единственным истинным представителем города.

– И что он хочет нам сказать? – с сарказмом осведомился Бонифаций.

– Именно то, о чем говорил сегодня вечером: пусть армия остается за пределами города. Он опасается, что она может причинить Константинополю ущерб. Это его ответ на создавшийся кризис. Позвольте ему попробовать самому рассеять толпу в Айя-Софии. Он потерпит неудачу и поймет, что ему необходима наша помощь. Тогда мы сможем вступить с ним в переговоры по поводу освобождения Алексея и потребовать остальное.

Бонифаций поморщился, увидев, как молодой Балдуин Фландрский, сидевший верхом на расстоянии брошенного камня, снял шлем и напряженно старается что-то услышать. Балдуин подъехал ближе, его свита – Гюг де Сен-Поль и Луи Блуаский – тоже приблизилась. Бонифаций кратко пересказал им доводы Грегора, ясно дав понять, что сам он с ними не согласен.

– Что, если Мурзуфл действительно намерен сделать себя императором? – спросил Балдуин.

– Нельзя самому сделать себя императором, – ответил Бонифаций, тем самым нехотя признавая правоту Грегора. – Это по силам только варяжской гвардии, что означает – евнуху Константину Филоксениту. – А потом вдруг его осенило, как возразить Грегору. – Самое тревожное во всей этой ситуации то, что варяги до сих пор не убили Мурзуфла за попытку взять власть в свои руки. Можно предположить, что Филоксенит вступил с Мурзуфлом в сговор.

Один из графов недоуменно покачал головой.

– Кто такой Филоксенит?

– Евнух, который управляет сокровищницей, – ответил Бонифаций. – Им, разумеется, может манипулировать любой придворный, но в конечном итоге именно он указывает гвардейцам, кому присягать на верность, когда происходит свержение с трона или отречение. В его жизни подобные происшествия не редкость, поэтому могу предположить, он давно научился правильно угадывать, откуда ветер дует.

– Если Константин Филоксенит велел варягам считать Мурзуфла императором, мессиры, то варяги дадут нам отпор, когда мы попытаемся войти в город, – добавил Грегор. – Нужно подготовиться к встрече с ними.

Балдуин, который когда-то подвел войска ко дворцу Влахерны, но так и не участвовал в штурме, мрачно кивнул. Бонифаций бросил взгляд на Гюга де Сен-Поля и Луи Блуаского. Те тоже кивнули.

Маркиз шумно вздохнул.

– Разойдись! – прорычал он своему глашатаю, и приказ эхом разлетелся по рядам, повторенный барабанным боем, трубой и горном для всей армии.

Мы с Грегором впервые за все это время рискнули переглянуться прямо перед Бонифацием. Сердце гулко застучало у меня в груди, ударяясь о ребра.

За неделю ситуация упростилась, но совсем не так, как предсказывал Грегор. Благодаря таинственным силам, управляющим настроениями толпы, Николай Канавос, против воли провозглашенный императором в соборе Святой Софии, потерял всяческую поддержку и был казнен теми же самыми людьми, которые всего лишь за шесть дней до этого насильно водрузили ему на голову корону. Алексей и его отец, по слухам, были живы, но по-прежнему находились в тюрьме, окончательно свергнутые. Добраться до них было невозможно, как невозможно было добраться и до императорского лекаря Самуила, которого продержали во Влахерне всю неделю, чтобы он следил за здоровьем его бывшего величества. Иудеи из Перы, перепуганные насмерть безумием, творящимся вокруг, заперли свои ворота абсолютно для всех, включая меня. («Ты обещал не вмешиваться, – говорила Лилиана в панике, когда я попытался придумать, как пробраться за ограду, чтобы все-таки повидать Джамилю. – Ни во что не вмешиваться. Просто сиди тихо и страдай вместе с нами».)

Мурзуфла короновали в соборе Святой Софии, как только оттуда прогнали последних сторонников (сиречь палачей) Канавоса. А та таинственная сила, что управляет настроениями евнухов, вдохновила Константина Филоксенита передать варяжскую гвардию Мурзуфлу.

И все же в городе оставалось три помазанника Божия; поэтому даже сейчас Бонифаций и Дандоло надеялись на дипломатическое разрешение конфликта. В день коронации Мурзуфла они послали во дворец петицию с просьбой дать им возможность переговорить с Мурзуфлом, но получили ответ, что его величество Алексей V Дука занят другими делами.

Той же ночью брат Балдуина Фландрского, Анри, возглавил экспедицию на север, в маленький городок Филея, в котором, по сообщениям разведки, до сих пор можно было поживиться съестным. Недостаток провизии был настолько ощутим, что сказался даже лично на Бонифации. Люди целыми днями спали, когда не требовалось предпринимать ничего срочного, лишь бы сохранить силы. Я попытался было рыбачить, но зимой воды были не так щедры, как летом. Я хотел навестить Перу и посмотреть, как им там живется, но в отсутствие Самуила меня никто не собирался пропустить, как и выпустить за ворота Джамилю. Я мог бы вскарабкаться на стену у дома Самуила и попасть внутрь через окно второго этажа, но в Пере было слишком много бдительных глаз, причем особо тщательно они следили за домом лекаря. Я не мог даже просто подойти к воротам и попросить разрешения войти без того, чтобы не сбежалась половина поселения: люди стояли по ту сторону ворот и злобно смотрели на меня. Пришлось вернуться в хижину Грегора и попытаться успокоить взволнованную Лилиану – теперь она была убеждена, что станет вдовой, так и не успев побыть женой.

Отряд, возглавляемый Анри, состоял не из его обычных воинов, а из тех, кому хватило бы выносливости продержаться в седле двадцать миль пути. Выехали они при полной темноте, а позже дорогу им освещала прибывающая луна. Отто вызвался поехать добровольцем, чтобы мать его ребенка не испытывала недостатка в пропитании, хотя Лилиана предпочла бы, чтобы он остался дома. Грегор никуда не поехал, снова приковав себя на цепь к походному алтарю с маленьким противным распятием. Он обвинял себя в том, что Мурзуфл захватил власть. Я, в свою очередь, возражал, утверждая, что Мурзуфл – моя вина, раз именно я вызволил его из тюрьмы. Но в том, что я вообще здесь оказался с самого начала, была вина Грегора.

Тогда я перестал спорить и подумал, что разочарование Грегора во всем, что связано с пилигримами, было лучшее, что только могло с ним случиться. Разочарование – это всегда хорошо, оно облегчает душу, ибо иллюзии – особенно возвышенные, к которым тяготеет Грегор, – могут быть чрезвычайно тяжелой ношей. Поэтому я решил позволить ему прочувствовать это хорошенько, пребывая в уверенности, что, когда ему надоест кукситься, он вернется к действию, поднимется из пепла, как феникс, излучая уверенность и харизму, настроенный на благие поступки. В своих самых радужных фантазиях я даже допускал, что он отберет лидерство у Бонифация и сам поведет армию в Иерусалим, а там заключит с местными правителями какое-нибудь соглашение в духе Саладина, после чего все перекуют мечи на орала.