Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

23

Когда 1202 год от Рождества Христова уступил место 1203 году, наша компания стала превращаться в тесное содружество домочадцев. Грегор в свободное от военных учений время, если не был занят прочими делами с целью вернуть себе былой авторитет, неожиданно для себя оказался вожаком в несуразном зверинце.

Во время учений Отто каждый раз умудрялся переусердствовать, а потому без конца прибегал к услугам Джамили, что окончательно растопило лед между всеми нами. Остальные поживали великолепно. После того как пришлось смириться с фактом, что никто не едет ни в Египет, ни в какую-то другую страну до самой весны, я проводил много времени вне дома, занимаясь делами, о которых не хочу сейчас говорить. Но, возвращаясь, с каждым разом все больше ощущал, что нахожусь в родном доме. Я учил Ричардусов играть в шахматы, так как они за это время успели вырезать два полных набора фигур. С Отто я затевал блестящие дебаты на моральные темы, неизменно перераставшие в бойцовские поединки на неравных условиях (рука у меня была на перевязи, а его вес превосходил мой на несколько стоунов [24]24
  Стоун – мера веса, равен 14 фунтам, или 6,34 кг.


[Закрыть]). По завершении поединков Отто считал меня лучшим другом. Джамиля и Лилиана держались вместе по-особому, как это делают женщины, занимаясь домашними делами, сидя за прядильным станком, часами болтая на темы, обсуждать которые, по моему искреннему разумению, совершенно не пристало таким умным особам, как они. С Джамилей мы рассуждали на более серьезные темы, такие как поэзия или связь между виной и местью. А еще мы каждый день музицировали и чуть ли не флиртовали – впрочем, до этого дело пока не дошло. Я как способный ученик легко перенял ее музыкальную манеру, и мне нравилось, как она смотрела на меня, когда я играл хорошо.

Джамиля начала исполнять коротенькие отрывки из ее родных напевов, немало встревожив тем самым пилигримов в доме. Но они успокоились, когда она перевела свои песнопения и те оказались совершенно безобидными, если не сказать скучными: «Будь благословен, Господь наш Бог, Царь Вселенной, который навевает на меня сон и смыкает веки. Да будет твоя воля, Господь мой Бог и Бог моих отцов, чтобы я засыпала с миром и просыпалась с миром».

Молодой Ричард, услышав это, подозрительно посмотрел на Джамилю и решительно спросил:

– А что случилось со строкой, в которой поется о поедании христианских младенцев?

Хозяином в доме был Грегор – это для него мы исполняли песни, это с ним мы играли в шахматы, это ради него мы соперничали друг с другом, добиваясь его похвалы. Было что-то в этом человеке, несмотря на отсутствие чувства юмора и неумение иногда принять решение, что заставляло людей искать его любви или хотя бы одобрения.

Но были события и более важные, чем простые домашние заботы. В 1203 году маркиза Бонифация Монферрата посетили с большой помпой послы двора его союзника и родственника Филиппа Швабского, германского короля, которого прочили на трон Священной Римской империи.

Грегор, разумеется, знал короля Филиппа. Он никогда не был его придворным, но как оруженосец Бонифация провел часть своей юности при дворе Филиппа. После того неприятного случая со слухами Бонифаций и Грегор стали относиться друг к другу с прохладцей. Само собой разумеется, Грегор предположил, что его не пригласят в круг избранных на встречу с послами его величества.

К своему изумлению, он ошибся.

Праздник святой Женевьевы,

3 января 1203 года

Трудно поверить, что каждый раз, развертывая этот свиток, я способен выразить еще большее удивление, чем в прошлой записи, но дело принимает такой оборот, что каждое новое событие изумляет во много раз больше, чем предыдущее.

Вчера меня позвали во дворец, который занял на зиму Дандоло, и провели в небольшие личные апартаменты, где ожидал мессир Бонифаций, раскрывший мне теплые объятия. Так случалось при каждой нашей встрече, еще до отплытия из Венеции. Маркиз начал разговор, обратившись ко мне «сынок», и потом только так и называл.

– Послы германского двора приехали не только со своей официальной миссией, но и привезли частное письмо для нас с тобой, сынок, – сказал Бонифаций. – Будущей весной я стану дедушкой.

Я:

– Поздравляю, мессир. Но ведь это у вас не первый внук?

Мессир Бонифаций:

– Нет, сынок. Зато у тебя первенец.

В первую минуту я не мог сделать ни вдоха. Мессир Бонифаций улыбнулся и продолжил:

– Насколько мне известно, Маргарита чувствует себя хорошо. Она живет на два дома – то у тебя, то у матери. Надеюсь, это радостное семейное известие подвигнет тебя забыть размолвку между нами. Хотя, конечно, я не стал бы называть это размолвкой, – поспешил он исправиться, что было совершенно ему не свойственно. – В худшем случае – недоразумение. Согласен, сынок?

Я молча закивал, ибо по-прежнему был огорошен грядущим отцовством, тем более что почти не знал жену. Если быть честным – и я регулярно прошу о том прощения, – я с Лилианой был близок чаще, чем с женой, и признаю, что больше думал о некоторых женщинах, увязавшихся за пилигримами, чем о жене. (Я также знаю, ибо Маргарита сама призналась в этом, что ее сердце отдано другому, к которому я не ревную. В общем и целом весь этот брак – странное дело и никоим образом не соответствует моим юношеским представлениям о том, как становятся родителями.)

Наконец я сказал:

– Спасибо за новость. Это единственная причина, по которой меня сюда позвали?

– Нет-нет, сынок. В знак того, что я по-прежнему тебе доверяю, хочу, чтобы ты присутствовал на историческом совещании, которое сейчас произойдет в соседнем зале.

Должен признать, я был приятно удивлен и даже на какой-то момент позабыл о своем будущем отцовстве.

– В самом деле?

– В самом деле. – Мессир маркиз многозначительно улыбнулся. – Теперь мы связаны с тобой, Грегор, династическими узами. С этим ни тебе, ни мне нельзя не считаться.

Сам не знаю почему, но последнее замечание вызвало у меня смутное беспокойство. (Позже бритт начал меня уверять, что это беспокойство было вызвано ощущением угрозы, но я до сих пор с ним не согласен.) Ничего не говоря, я последовал за мессиром Бонифацием в зал дожа и, кажется, не удержался от возгласа изумления, когда вошел, ибо никак не ожидал увидеть ничего подобного. Многое из того, что там было, не могу описать даже здесь.

Собравшихся было немного: мессир Дандоло с помощниками и одним музыкантом, тихо перебиравшим струны в углу. В этом ничего необычного не было, ибо дож, как известно, благоволит к музыкантам, которых у него великое множество и которые играют для него чуть ли не круглые сутки. Также присутствовали непосредственные подчиненные Бонифация, как, например, досточтимый граф Балдуин Фландрский и другие. А еще два германских посланника. Больше никого не пригласили, даже епископов, которые обычно присутствовали на закрытых встречах. Вскоре я понял, почему их исключили из числа приглашенных.

Послы обращались главным образом к мессиру Дандоло, из чего следовало, что остальные уже посвящены в суть дела.

– Мессиры, – заговорил германский посол (тот, что был постарше), после того как все были ему представлены, – вам знакомо имя царевича Алексея, полноправного претендента на византийский трон?

– Знакомо, – ответил мессир Дандоло.

Мессир Бонифаций и германский посол посмотрели на меня. Стало ясно, что они ждут ответа, чему я очень удивился, так как значительно уступал в знатности всем присутствовавшим.

– Мне тоже знакомо это имя, мессиры, – сказал я, и это была правда, хотя я не мог припомнить, откуда его знаю.

Германский посол начал издалека:

– Византийская империя расположена между здешними землями и страной неверных.

– Не совсем так, – возразил мессир Дандоло. – Учитывая, что мы направляемся туда морем, вряд ли можно говорить, что она находится по пути.

Германский посол:

– Это христианская страна, хотя, как это ни прискорбно, она не следует законам Римской церкви, а…

Дандоло:

– Мне кое-что известно о Византийской империи, господин, поскольку она несколько веков подчиняла себе Венецию. Ваша псевдоримская империя не идет с ней ни в какое сравнение. А ее столица, Константинополь, не имеет себе равных во всем христианском мире, и уж точно в вашей так называемой Священной Римской империи.

Посол не обратил внимания на подобное замечание, ибо явно не рассчитывал, что его станут прерывать.

– Византийский император, иначе говоря василевс, это некий Исаак Ангел, которого лет восемь назад лишил зрения и заточил в тюрьму его брат, презренный узурпатор. Сын Исаака, царевич Алексей, попал в тюрьму вместе с отцом. Но год назад, благодаря необыкновенной храбрости и мужеству, царевич Алексей совершил побег из Константинополя и добрался до Германии, где живет его сестра Ирина. Она замужем за Филиппом Швабским, германским королем.

Тут необходимо пояснить, что Филипп Швабский – больше чем просто германский король и претендент на трон Священной Римской империи. Гораздо важнее при нынешних обстоятельствах, что он близкий родственник моего высокочтимого тестя, маркиза Монферрата. Теперь я думаю, что именно поэтому мессир Бонифаций не отправился с нами в Задар. Он не только хотел избежать отлучения от церкви. «Срочным делом», отозвавшим его домой, скорее всего, была встреча с царевичем Алексеем! И что бы нам ни предстояло сейчас выслушать, все равно это была часть замысла мессира Бонифация, родившегося у него в голове еще до того, как мы отплыли из Венеции.

– Мы все знаем о юноше Алексее, – сказал мессир Балдуин довольно сухо. – Он обращался с петицией к Святому отцу по крайней мере дважды, прося Иннокентия вмешаться и восстановить его Святым указом на византийском троне. Поступок, прямо скажем, неподобающий, поскольку Константинополь, да и вся Византия, к прискорбию, охвачены ересью и не находятся под влиянием Папы. Там живут христиане, которые на Востоке называются православными.

Германский посол:

– Все так. Царевич Алексей понимает это. Он также понимает, что вашей армии нужны богатства, чтобы осуществить предначертанное судьбой. Он полноправный монарх очень богатой империи, но ему нужна армия, чтобы осуществить предписанное его судьбой.

Думаю, Балдуин и остальные графы ожидали услышать нечто подобное, потому что лишь слегка поморщились; Дандоло же был изумлен не меньше меня. Я даже открыл рот, но мессир Бонифаций крепко сжал мой локоть и пришлось взять себя в руки. Мне показалось, будто мы внезапно переместились в какую-то абсурдную сказку.

Германский посланник продолжал свою отрепетированную речь:

– Это логичное, выгодное и правомерное соглашение, мессиры: помогите царевичу достигнуть того, что угодно Богу, и царевич поможет вам достигнуть того, что опять же угодно Богу. Он даст вам не только денег на оплату долгов и вознаграждение воинам, чтобы продолжить путь к Святой земле, но и повод порадовать Святого отца в Риме.

Граф Балдуин недовольно заметил:

– Как я уже говорил маркизу, мне непонятно, каким образом новое отклонение от курса, чтобы разграбить очередной христианский город, может доставить удовольствие Святому отцу.

– Речь идет не о грабеже, – сказал посланник. – Мы вернем Константинополь – а на самом деле всю Византию – в лоно папской церкви. Римская церковь станет править всем христианским миром. Вы убедитесь, что для Папы не будет ничего приятнее, чем эта перспектива. Если же говорить о практической стороне дела, то царевич Алексей предлагает двести тысяч серебряных марок за вашу помощь. И это далеко не все. Я официально уполномочен предложить вам все, что угодно, если вы только согласитесь принять это и помочь ему вернуть трон.

Графы никак не отреагировали на такие непомерные цифры, но мессир Дандоло издал какой-то непонятный возглас. Бонифаций подал знак послу, и тот сразу передал письмо одному из охранников мессира Дандоло, который тихо зачитал послание вслух. Стало ясно, что французские графы уже знакомы с его содержанием и никому из них оно не понравилось.

Пока Дандоло слушал своего охранника, мессир маркиз повернулся ко мне и сказал с чрезвычайно серьезным видом:

– Грегор, сынок, тебе сейчас выпадает шанс быть услышанным своими вожаками. Помни о том вреде, что ты учинил, пустив неоправданный слух, когда я только сюда прибыл. Ты должен ограничить свои высказывания этим залом. Но я призываю тебя к откровенности. Каков твой ответ на это предложение?

Я изумился, услышав вопрос. Но еще больше меня поразило, что бароны ждали моего ответа. И как тогда, с Симоном де Монфором, я почувствовал, будто меня затягивают в политику, а ведь это не мое дело. Высокочтимый тесть словно прочел мои мысли и примирительно сказал:

– Я не прошу тебя принять важное решение, как поступить, прошу только поделиться своим личным мнением.

Я ответил, что считаю любые отклонения от маршрута непозволительными. Услышав мой голос, мессир Дандоло дал знать охраннику, чтобы тот перестал читать письмо и дал ему возможность послушать меня. Я совсем струхнул, даже начал заикаться, если придерживаться правды, и только через несколько секунд сумел продолжить:

– Из-за того, что мы свернули сюда, в Задар, мы стали единственной во всей истории армией пилигримов, отлученной от церкви тем самым Папой, от имени которого мы выступили в поход. Большинство моих соратников пока об этом не знают, и я не собираюсь им об этом рассказывать, иначе возникнут волнения и армия расколется еще больше.

– Армия расколота из-за денег, Грегор. Если мы примем предложение, о деньгах можно больше не думать, – сказал Бонифаций.

– Когда впервые заговорили о Задаре, моя душа болела оттого, что приходилось раздумывать – идти в атаку на христиан или нет. Не могу еще раз заставить себя решать такую же проблему, – стоял на своем я.

– А тебе и не надо, – вкрадчиво сказал Бонифаций. – Никакой настоящей атаки не будет, разве что придется сразиться с варягами, наемниками узурпатора. Но можешь быть уверен, это не будет нападение на город или его жителей, как произошло в Задаре. Этот поход не затронет добропорядочных горожан. Константинополь достаточно настрадался с переменами режима, чтобы пресытиться ими, и его народ не любит узурпатора. Мы пойдем войной на одного человека, согрешившего против своего брата и повелителя, человека, обманувшего весь народ своей империи. Ты как рыцарь-христианин вряд ли отыщешь другого такого злодея. Даже если бы не было никакой компенсации, тебе все равно следовало бы предпринять поход, чтобы воцарилась справедливость. Верный сын хочет свергнуть тирана, от которого пострадал его отец. Ему нужна наша помощь. Так неужели этот долг для тебя отвратителен?

Я:

– Не такую клятву я давал Папе. Возможно, есть и другие достойные дела, но наши клятвы Святому отцу должны быть исполнены в первую очередь.

Мессир Бонифаций:

– Разумеется. И для этого мы должны сделать все, что в наших силах. В настоящий момент мы не в состоянии их исполнить. Но если мы поможем царевичу Алексею, то сумеем не нарушить клятв.

Наступила недолгая тишина, пока я обдумывал все это, а мои высокочтимые вожди смотрели на меня и ждали. Мне стало не по себе. Как-то странно, что графам не все равно, о чем думает простой рыцарь.

Наконец я сказал:

– Папа не одобрил нападение на Задар, хотя оно тоже было необходимо. Так одобрит ли он этот шаг?

Мессир Бонифаций:

– Он пока ничего не запретил.

Я:

– А разве его спрашивали? Епископов не позвали на данную встречу. Невольно напрашивается вывод, что мы принимаем решение, не поставив в известность церковь.

Мессир Бонифаций:

– Его святейшество был предупрежден.

При этих словах мессир Балдуин тихо покашлял, словно подсказывая ребенку, забывшему слова.

Мессир Бонифаций:

– Если его святейшество запрещает, то совершенно ясно, мы не должны идти против его запрета. При условии, что он не запрещает поход, что ты скажешь? Повторю, это твой единственный шанс высказаться открыто, и я попрошу быть верным своему слову, каким бы оно ни было.

Я:

– Мессир, скажу откровенно, мне не нравится замысел, и надеюсь, что вы решите от него отказаться. Если решение пока не принято, умоляю вас отклонить предложение.

Мессир Бонифаций:

– А если мы все-таки его примем? Подумай, какие у тебя здесь свидетели. Что бы ты сейчас ни сказал, ты отвечаешь за свои слова перед всеми предводителями армии.

Тут я очень пожалел, что не могу спросить совета у бритта. В голове разом зазвучали голоса, высказывавшие свое мнение по любому поводу в последние три месяца. Они так громко галдели, что у меня все поплыло перед глазами. Наконец я услышал среди гвалта тот единственный голос, что отпечатался в моей памяти давным-давно.

– Мессир, я воин. И подчинюсь приказам предводителя. Если вы решите, что мы должны выступить в поход, значит, мы так и сделаем.

Мессир Бонифаций остался доволен, у него словно камень с души свалился.

– Даешь слово чести?

– Даю, если его святейшество не запрещает этот поход. Я не пойду против приказа Папы.

Мессир Бонифаций улыбнулся.

– Спасибо, сынок, – сказал он. – Уверен, делать этого тебе не придется.

Он бросил на Балдуина многозначительный взгляд. Мессир Балдуин задумчиво поморщился в ответ, и тут до меня внезапно дошло, что все это была шахматная партия: мессир Бонифаций показывал мессиру Балдуину, что может заставить повиноваться даже Грегора Майнцского, а значит, и всех других пешек тоже. Хотя мой авторитет среди воинов порядком пострадал после случая с дележом трофеев, многие до сих пор считали меня достойным подражания.

– Мы можем принять предложение, мессир, – сказал Балдуин, словно все, что подразумевалось, уже было высказано. – Но то, что мы его примем, не означает, что мы поступим правильно.

– Если мы не примем предложения, до Иерусалима нам не добраться, – сказал Бонифаций. (Думаю, этот спор у них начался давно.) – Мы должны достичь Иерусалима, мы должны найти выход даже из самой трудной ситуации. – Он поднялся и принялся взволнованно вышагивать по залу. – Людям самим этого не понять. Мы должны, причем все, помочь им разобраться в ситуации. Представить ее в привлекательном виде. Скорее всего, они встретят новость с недовольством. Решат, что это какой-то новый замысел венецианцев…

– Ничего подобного. Я пока не дал согласия, – прервал его Дандоло.

Вожди удивленно переглянулись.

Мессир Бонифаций:

– А я решил, что вы с радостью согласитесь.

Дандоло:

– С какой стати? Большую часть жизни я занимался тем, что налаживал торговые связи между Венецией и Византией.

Мессир Бонифаций:

– Но вам ведь ненавистен этот узурпатор. Он ужасно относится к венецианцам. В девяносто пятом он подбил жителей Пизы напасть на венецианцев. Он обложил венецианские товары немыслимой пошлиной…

Дандоло:

– Все это я знаю. Мне самому не нравится нынешний правитель. Но в Константинополе проживают тысячи венецианцев, над ними нависнет опасность. Если переворот, который вы предлагаете совершить, окажется непопулярным, тогда и всем нашим торговым договорам конец. Так что не считайте, что я с вами.

Наступило неловкое молчание.

Мессир Бонифаций:

– Чем мы можем вас привлечь, чтобы вы были с нами?

Дандоло ответил не задумываясь, и я понял, что он обдумывал этот вариант, как только стало ясно, к чему клонит Бонифаций.

– Во-первых, мы должны определить, как оценивать выплату, ибо серебряная марка стоит четыре византийские монеты. Мы не согласны, получить награду в византийских деньгах, счет должен идти на чистое серебро.

– Принято, – подал голос германский посол.

– И что более важно, – продолжал Дандоло, – мы должны совершенно ясно объяснить как нашим людям, так и горожанам, что выступаем не против самого города, а только против его правителя. Алексея должны принять радостно, его возвращение и восхождение на трон должно восприниматься как благо для города. В Византии всегда было популярно цареубийство. Если его восстановить на троне силой, этаким новым тираном, он не усидит на нем даже до вечера. И тогда он не сумеет расплатиться с нами, как обещал, и все торговые начинания окажутся под угрозой. Все должно пройти так, чтобы жители восприняли нас освободителями, а не захватчиками.

Я проникся к этому человеку теплым чувством, когда услышал его слова, и сказал:

– Такой поворот мне нравится, мессир. Будь это наша миссия, я бы не только исполнил свой долг, но и был бы счастлив его исполнить. Так и скажу своим соратникам.

Мессир Бонифаций, окончательно успокоившись, снова сел рядом со мной и ласково положил руку мне на плечо.

– Спасибо тебе, сынок. Я надеялся, что ты меня не подведешь, а потому заранее продумал, как выразить мою благодарность.

Я:

– Мне не нужен подкуп, мессир, чтобы исполнить свой долг.

Мессир Бонифаций:

– Конечно, конечно. Но не лишай меня удовольствия оказать тебе милость. Наш договор остается в силе, Дандоло?

На морщинистом лице Дандоло промелькнуло понимание.

– Так вот для чего вам понадобилось мое посредничество? Если бы я знал, то лично подкупил бы Грегора…

Мессир Бонифаций:

– Это не подкуп!

– Разумеется, – сказал Дандоло, но мне показалось, что он говорил с сарказмом. – Это всего лишь милость. Прошу вас, мессир, окажите свою милость, поведайте о ней Грегору.

Мессиру Бонифацию понадобилась минута, чтобы прийти в себя от грубости мессира Дандоло, а потом он сказал мне:

– Грегор, твоя подопечная свободна.

Я онемел от изумления, поэтому он повторил с ударением на каждом слове:

– Твоя подопечная. При посредничестве дожа Барцицца отказался от своих притязаний на принцессу.

У меня перехватило дыхание. Бонифаций сочувственно улыбался. Тут я обратил внимание, что музыкант перестал играть.

Бонифаций:

– Не волнуйся, Грегор, тебе ничего не будет за то, что ты скрывал ее. О принцессе я узнал от епископа Конрада. Признаюсь, меня обидело, что ты не доверился мне. Но ничего. В конце концов, я отец твоей жены. Вопрос решен. Твоя любовница свободна от Барциццы и других напастей.

– Погоди-погоди, какие такие греки? – удивился Отто. – Мне казалось, мы говорим о византийцах.

День выдался на редкость солнечным, невероятно теплым для января, и дверь на кухню мы оставили открытой, чтобы впустить свет и тепло. Мы все отдыхали после полуденной трапезы – все, кроме Грегора, который успел пообедать с германскими посланниками. Джамиля и Лилиана прибирались на кухне. Оруженосцы начищали серебряные статуэтки из походного алтаря Грегора. Отто чинил свои кожаные тренировочные доспехи. А я сидел, привалившись спиной к скатанному тюфяку, и упражнялся в игре на лютне. Рука по-прежнему была на перевязи. Я играл пальцами, а не плектром, но за прошедшие два месяца, даже меньше, довольно неплохо освоил этот инструмент. Настолько неплохо, что меня иногда нанимал домоправитель Бонифация, чтобы я играл его хозяину. Ну и разумеется, приходилось играть во дворце дожа.

– Греки, византийцы, константинопольцы – все одно, – повторила Джамиля.

– Ты уверена? Может быть, Бонифаций хочет натравить нас на греков и пытается при этом заставить нас думать, что они византийцы. Он на такое способен, – сказал Отто.

– В просторечии говорят «греки или византийцы», подразумевая один и тот же народ, – вновь растолковала Джамиля.

– Значит, мы держим курс на Грецию? – спросил я, взяв несколько аккордов греческой песни.

– Нет, мы держим курс на Константинополь, столицу Византии.

– И там полно греков? – изображая недоверие, уточнил я.

– Мы просто их так называем, – ответил Отто, внезапно превратившись в знатока.

– Кстати, у них это считается позором, – заметила Джамиля, убирая кухонные ножи. – Хотя не понимаю, что такого оскорбительного, если тебя называют в честь второго величайшего народа древнего мира.

– Второго после кого? – спросил я.

– После римлян, конечно, – ответил Отто.

– Нет, – произнесла иудейка с улыбкой превосходства и начала напевать мелодию, под которую обычно исполняла библейскую «Песнь песней».

– А, ее тайная страсть! – объявил я и подыграл Джамиле на лютне. – И как же тогда эти греки-византийцы-константзасранцы называют нас?

– Мои детские воспоминания подсказывают, что лучше вам этого не знать, – сказала Джамиля. – Они не очень благоволят к тем, кто живет на Западе.

– Какая разница, как они нас называют! – вступила в разговор Лилиана. – Мы сами для себя придумали столько названий, что порой не понятно, о ком мы говорим – о себе или о ком-то другом. Мы и пилигримы, и воины, и крестоносцы, и служители креста, иногда мы армия, а иногда – флот. А кроме того, мы французы, франки и латиняне, несмотря на то что ни один в этом доме не принадлежит к этим народам, а половина армии на самом деле фламандцы!

– Думаю, мы французы и франки, а еще – пилигримы и воины, чтобы не путать нас с венецианцами, – сказал Отто, продолжая работать у открытого окна. – Если же брать нас вместе с венецианцами, то мы – латиняне, чтобы отличаться от греков и сарацинов.

– Которые на самом деле византийцы и сирийцы, – подвел черту я.

– Но половина сирийцев на самом деле турки, – добавила Джамиля почти виновато.

– Знаете, пока есть четкое разделение между нами и ими, неважно, какими названиями пользоваться, – сказал я, подскочив на месте и выпрямившись, так как в кухню вошел Грегор, а никто его не заметил. – Мы просто болтаем. – Я взял низкий аккорд, а остальные чуть ли не с виноватым видом принялись кланяться хозяину.

Грегор, глядя на меня, расстегнул пояс, на котором висел меч, и передал его старику Ричарду, а тот пошел к лестнице, чтобы унести хозяйские вещи.

– Ты безумец, – сказал Грегор.

– Твой тесть оказался симпатичным, мне он помнился другим, – сказал я.

Грегор оглядел всю компанию.

– Знаете, что он натворил?

– Да, – сказал Отто, но Грегор был так расстроен, что, не заметив, продолжил:

– Бритт пробрался во дворец Дандоло под видом менестреля и просидел там в зале во время секретного…

– Он успел нам рассказать, – сообщил Отто.

– Еще бы не успел! – буркнул Грегор.

– Я играл для Бонифация всю неделю, – весело признался я.

– И он тебя не узнал? – встревожился Грегор.

– После короткой встречи трехмесячной давности, в сумерках, когда я выглядел как Иоанн Креститель? Как ни странно, не узнал.

Грегор заморгал.

– Что, по-твоему, ты делаешь?

– Наблюдаю, как развиваются события, – ответил я чуть веселее, чем хотелось бы. – Не доверяю ему. Хотя, конечно, я не доверяю любому, кто у власти, – это дело принципа, ничего личного.

Грегор оглядел комнату, словно искал какой-то предмет, способный помочь ему справиться со мной. Наконец ему показалось, что таким предметом может стать Джамиля.

– Неужели нельзя было отговорить его от этого? – обратился он к ней так, словно они были моими родителями, а я трудным ребенком.

– По правде говоря, господин, думаю, что это была отличная мысль, – сказала она.

Грегор возмущенно взвыл.

– Мне кажется, Бонифаций решительно настроен пойти на Константинополь, даже если Папа запретит, – объявил я. – Хотелось бы убедиться в своей правоте. Он, конечно, меня вычислит, но, пока суд да дело, успею кое-что разведать.

– А тебе не все равно, куда мы отправимся? – спросил Грегор, словно я проявил неблагоразумие.

– Не хотелось бы, чтобы корабль повернул на Византию, поскольку мне нужно доставить Джамилю в Египет, – сказал я как благоразумный человек. – Есть у меня одна особенность – держать слово.

Рыцарь присел на постель, и молодой Ричард поспешил стянуть с него сапоги.

– Бонифаций считает Джамилю принцессой, – сказал Грегор. – Неужели мы не удосужились поведать епископу Конраду правду о ней?

– Что-то не припомню такого, – буркнул я. – Меня больше занимал тот факт, что Бонифаций шантажировал тебя ее благополучием, а ты был настолько напряжен, что даже не понял этого.

– Что?

– Братишка, прошу тебя, не будь таким тупым, – потерял терпение Отто. – Бонифаций официально дал тебе понять, что знает о ее существовании. Он может прийти и забрать ее в любое время. Какая там свобода, ради всего святого, если она застряла посреди зимы в обнесенном стенами городе в компании воинов? Ну ты и наивный простак! Бонифаций на самом деле говорил: делай, как я хочу, иначе заберу у тебя принцессу.

Джамиля устало охнула и прислонилась затылком к стене.

– Они правы, господин. Бонифаций переоценил мою пользу для вас и для всех.

– Только не для меня, – возразил Грегор и похлопал себя по правой руке, перевязанной теперь только одним слоем бинтов. – Я обязан тебе, Джамиля, жизнью и благополучием и тоже привык держать свое слово.

Последнее он добавил, бросив взгляд в мою сторону.