Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

– Ох, – только и вымолвил я, задыхаясь; Джамиля, успев отдохнуть, дышала ровно. – Вот, значит, где ты, – сказал я, усиленно изображая равнодушие. Но долго не выдержал, занервничал и принялся расхаживать по широкому кругу, окончательно смутившись. – А то думаю, куда ты запропастилась? Ты хотя бы знаешь, что забыла лютню?

Джамиля опустила голову, и мне показалось, что она смеется, так сотрясалось ее тело. Но когда она подняла глаза, стали видны слезы.

– Знаешь, – сказала она дрожащим голосом, – а я ведь хотела этого. Ни за что не позволила бы тебе уйти со мной, но в глубине души очень на это надеялась.

– Да, – сердито сказал я, – потому что тебе от меня не отделаться. Я поклялся доставить тебя домой в целости и сохранности.

– Нет у меня дома, – сказала она.

Дрожа от волнения и чувствуя себя абсолютным рыцарем, что было довольно глупо, я раскрыл ей объятия.

– У тебя есть дом. Прямо здесь.

В эту секунду начался такой адский ливень, что гекконы, наверное, пара за парой бросились искать место повыше.

Праздник святой Феодосии,

29 мая 1203 года

Снова взялся за перо, находясь на борту корабля, хотя речь теперь пойдет о том, что случилось на суше, на Керкире. С печалью вспоминаю об этом. Более того, даже не хотелось ничего записывать. Но бритт теперь знает, что я веду эту хронику, и умоляет изложить на пергаменте всю правду, чтобы она хоть где-то была отражена. Хотя мы оба знаем, что за пределы этого свитка она никогда не выйдет. Бритт висит над моим плечом, пока я вывожу эти слова, и наверняка вырвал бы у меня из рук перо, чтобы записать все самому, если бы знал германский.

Начну с событий, происшедших в лагере вскоре после прибытия Алексея. Встретив царевича, бароны единодушно пришли в смятение, обнаружив, что способствуют взойти на трон самой мощной христианской империи какому-то мальчишке. Большинство из них задумало дать задний ход. Их недовольство было настолько очевидно, что Алексей не мог его не заметить. Когда группа вельмож последовала за ним в шатер, чтобы расспросить о его возможностях, он рухнул перед ними на колени, моля о помощи.

Это лишь усилило неблагоприятное впечатление, которое царевич произвел, сойдя с корабля. Бароны обрушились на него, а заодно и на мессира Бонифация, и кричали, что соглашение больше не действительно. Они не подписывали договора с германскими посланниками в январе, не подтверждали своего участия. Как у них не было причин поддерживать это дело, так и не будет. Короче говоря, на Константинополь они не пойдут.

Мессир Бонифаций послал за мной в надежде, что я сумею повлиять даже на тех, кто стоит выше меня. Он видел во мне объединяющую силу. Я, конечно, поспособствовал объединению, но не так, как задумывал мессир Бонифаций. Оглядываясь назад, жалею, что так поступил.

Самое важное – сохранить армию целостной для похода в Святую землю. Отправиться туда через Константинополь имеет смысл только в том случае, если армия останется единой. Целостность армии чрезвычайно важна потому, что в конце концов мы все-таки доберемся до Святой земли, но если будем разрознены, то у нас нет ни малейшего шанса выстоять против неверных. А тут на моих глазах группа уважаемых, но близоруких вельмож собиралась расколоть армию на части. Я отчаянно старался предотвратить этот раскол.

Вот такая политическая интрига терзала меня в моем шатре в ту самую минуту, когда Бонифаций прислал за мной человека. Здесь необходимо добавить важную подробность из жизни моего непосредственного окружения: иудейка и бритт к тому времени покинули мой шатер с намерением никогда не возвращаться. Хотя эта подробность не имеет никакого отношения к политическим играм вельмож, она важна.

Возглавляемые Пьером Амьенским и другими уважаемыми мною баронами, несогласные сообщили мне, что покинут мессира Бонифация все вместе и вверят свою судьбу вельможе по имени Уолтер Апулийский. Они хотели, чтобы я присоединился к ним, ибо, если я это сделаю (они оказали мне честь своим утверждением), многие воины последуют за мной, даже если таким образом нарушат клятву своим господам. Более того, они польстили мне, заявив, что, возможно, и сами господа изменят свои планы, если так поступит Грегор Майнцский.

Мессир Уолтер собирался вскоре отплыть из Бриндизи, порта, что находится на итальянском, полуострове Апулия, и ему предстояло пройти как раз мимо Керкиры по пути в Святую землю. Никаких заходов в Византию он делать не собирался. Хотел выполнить миссию Папы – и быстро домой. По правде говоря, я понимал и разделял желание баронов отправиться в плавание с Уолтером. Но я пытаюсь думать, что делаю всякий раз, когда веду своих людей на турнир. К каким последствиям приведет раскол в армии? Появятся две группы – дезертиров и недезертиров. И обе они будут чересчур малочисленными для достижения цели. Выбор, как я рассуждал, был не между Уолтером и Бонифацием, Константинополем и Святой землей, амбициями Алексея и Папы, длинным походом и коротким. Нет, самый главный выбор был между целостной армией и разрозненной, а этот выбор сделать нетрудно. Гораздо труднее добиться целостности.

Если бы я встал на защиту Алексея, особенно в тот момент, когда он стоял на коленях (подчеркиваю по настойчивой просьбе бритта), то это лишь больше отвратило бы тех, кто сомневался в сопли… в молодом царевиче, а как следствие, ослабило бы армию. Но нарушить клятву Алексею означало бы нарушить клятву Бонифацию. Такое предательство собственного вождя и отца, помимо того, что было бы неслыханным, могло бы посеять хаос, который, в свою очередь, ослабил бы армию.

Поэтому я предпочел нечто среднее, вариант того, что бритт называет моей «несносной привычкой сидеть в шатре и ничего не делать». Спустя три часа после просьбы Алексея тысячи воинов (более половины сухопутной армии) под моим предводительством снялись с места и перешли в проливной дождь на южную окраину равнины. Я задумывал этот исход как простую тактику выжидания, а на деле он оказался более драматичным. Вот почему он был оправдан: на первый взгляд могло показаться, что армия раскололась, но на самом деле этот шаг удержал ее от раскола, ибо создал союз двух недовольных группировок: тех, кто заявлял, будто готов броситься в море и добраться вплавь до проходящих мимо кораблей мессира Уолтера, и тех, кто просто требовал заверений, что армия, независимо от судьбы царевича Алексея, отправится в Иерусалим, причем незамедлительно. И хотя у этих двух группировок были разные намерения, они объединились в стремлении показать мессиру Бонифацию, что с ними шутки плохи. Я сам хотел добиться того же.

И разумеется, Бонифаций подшутил над всеми нами.

28

Продолжение записи

от 29 мая 1203 года

Обустроившись в «лагере несогласных», мы тут же созвали совет. Отто восседал рядом со мной. Я гордился, что брат не покинул меня в эту минуту, несмотря на то что, во-первых, он не любит ввязываться в высшую политику и, во-вторых, он не из тех, кто упустит шанс поучаствовать в приключении.

Я до сих пор не оправился от изумления, что смог так легко повлиять на столь огромную часть армии. Немного успокоившись, бароны в большинстве своем признались, что на самом деле не собирались дезертировать. Они дали клятву мессиру Бонифацию, и, хотя тот вызывал у них нарекания, он все же оставался предводителем армии, которую им не хотелось покидать. Но вот уже второй раз они отклоняются от первоначального курса, и потому нужно преподать вожаку урок.

В то же время они сами держали в подчинении людей и потому не находили нужным публично оказывать сопротивление предводителю, чтобы их вассалы не восприняли это как пример. Они хотели получить результат, но без риска, как часто бывает у господ. (Воздержусь от нескольких замечаний, отпущенных бриттом, по поводу таких людей. Пишу дальше только для того, чтобы он подумал, будто я перевожу его речи под диктовку на германский. БОЛВАНЫ Он глядит через мое плечо, поэтому я должен ТРУСЛИВЫЕ ТУПИЦЫ включать ругательства, которым он научился у моих слуг. Иначе никогда ЛИЦЕМЕРНЫЕ МЕРЗАВЦЫ не отделаюсь от него, если просто откажусь ШЛЮШЬЕ ОТРОДЬЕ записать его слова.)

Как только ливень перешел в моросящий дождик, я сел на лошадь и поехал назад к немногочисленному отряду, оставшемуся от первоначальной армии, чтобы уговорить нескольких вельмож, которые пока не решились уйти. Надеялся, что если вся армия придет к соглашению по поводу одной беды – царевича Алексея, то мессиру Бонифацию придется подчиниться и армия не пострадает.

Каждый день оставшейся жизни буду с изумлением вспоминать тот дождливый вечер на Керкире. Как получилось, что я попытался расстроить планы своего господина? Мессир Бонифаций тоже удивлялся по этому поводу. Но помимо этого, мой повелитель раздумывал, как лучше всего расстроить планы того, кто расстраивает его планы.

На подступах к лагерю поджидали четыре вооруженных всадника в ливреях слуг маркиза. Они с криками окружили меня, нацелив копья. Один из них спешился и грубо схватил поводья Саммы. Меня стянули с седла, связали, заткнули рот кляпом и отволокли в шатер мессира Бонифация.

Внизу, на равнине, дождь поредел. Для нас с Джамилей, сидевших на склоне горы, он шел по-прежнему сильно, хотя, если бы мы дошли до вершины, наверное, было бы хуже. Ночь мы провели ужасно. Оливковое дерево раскинуло свои ветви достаточно широко, чтобы расстелить на них одеяло. Под этой «крышей» мы раскатали по уже промокшей земле циновку и уселись на ней рядышком, не имея возможности развести огонь и согреться. Подкрепились из припасов Джамили, в основном галетами, поскольку я убежал, не захватив с собой ничего, кроме плаща. На нас буквально не было сухой нитки, и хотя мы не страдали от холода, но тепла и комфорта тоже не ощущали. Последний раз дождь в этих краях шел месяца два назад, и вода первые несколько часов скапливалась в лужицы, не просачиваясь сквозь верхний слой почвы. Примерно через час после захода солнца взошла луна, но из-за сплошного ливня толку от ее света не было никакого.

– Что ж, довольно уютно, – заметила Джамиля, стуча зубами, когда я сел рядом и обнял ее, чтобы сохранить тепло. – Именно в такую минуту, если верить рыцарским балладам, полагается схватить женщину и насладиться ею.

Я быстро потер руки, разогревая их, и попытался сыграть мелодию любимого нами обоими Серкамона, [25]25
  Известный французский трубадур-гасконец первой половины XII в. Сочинял пасторали.


[Закрыть]казавшуюся в тот момент самой подходящей: «Бодрствую или сплю, я стучу зубами и дрожу». Мы оба промокли до нитки. Я касался желанной женщины, но, как ни смешно, нам было не до интима. Мне захотелось пойти другим путем:

– Пока ты зависишь от меня, я не могу так поступить. Не хочу пользоваться этой зависимостью.

Джамиля рассмеялась.

– Кто из нас принес одеяло, которое теперь служит нам крышей? Или циновку, на которой мы сидим? Или провизию? Кто из нас знает греческий, чтобы переговорить завтра с местными, когда небо очистится и мы отыщем подходящий кров? Так кто от кого зависит? – Она повернула ко мне голову и улыбнулась, причем ее улыбка сотворила со мной жуткие вещи, хоть и было темно. – Но не волнуйся, со мной ты в безопасности, я бы никогда не воспользовалась преимуществом перед бедным, зависимым бродягой.

Так, просидев всю ночь под моей накидкой, мы то дремали, то просыпались, пока не взошло солнце. Начался яркий и ясный день, и, словно в насмешку, просохло все, кроме матери-земли и нас обоих. Джамиля проснулась первой и осторожно толкнула меня локтем в тот момент, когда я погрузился в самую сладкую предрассветную дремоту, тяжело привалившись головой к ее спине. Тела у нас затекли, но было очень холодно и мокро, чтобы сбросить накидку и потянуться.

Найти сухой хворост для костра не представлялось возможным, даже если бы у нас было чем его разжечь. Оставшиеся галеты, несмотря на все наши усилия, намокли за ночь. Покрывало на голове Джамили было настолько мокрым, что она стянула его, выжала и перебросила через ветку, чтобы оно просохло, хотя утренние лучи были все еще слабы.

– Если не хочешь отправиться в Константинополь, – сказал я, стараясь говорить весело, – поехали со мной в Англию. Хочу исполнить свой долг.

– Зачем? Чтобы похоронить тебя? Я уже и так слишком многих похоронила за свою жизнь.

На этом наша утренняя болтовня и закончилась.

Мы поели отсыревших галет, кое-как привели себя в порядок и стали думать, что делать с циновкой и одеялом – грязными и мокрыми. Решили оставить их в поле, рядом с дорогой: если не найдем поблизости никакого жилья, то вернемся и заберем. Наверняка к тому времени они высохнут.

– Куда в таком случае направимся? – наконец спросил я. – Если не в Англию?

Джамиля пожала плечами.

– На западном берегу должны быть корабли, держащие курс на Италию.

– Ты ведь не собираешься вернуться к Барцицце?

– Конечно нет, – ответила она. – Я подумывала насчет Генуи. – Последовала пауза. – Ты, конечно, можешь поехать со мной, но не могу гарантировать тебе теплого приема, поскольку ты не иудей.

– Готов рискнуть.

С этими словами я поймал ее запястье и увидел, как она улыбнулась, робко и с надеждой. Мы шагнули друг к другу, и наши мокрые одежды прилипли друг к другу.

– Ты уверен? – спросила Джамиля и слегка повернула запястье вверх, словно сдаваясь на мою милость.

Ее мокрые волосы рассыпались по плечам, а сырая рубаха облепила тело, подчеркнув грудь и бедра. Она вдруг показалась мне похожей на языческую богиню плотской любви – неожиданная, но весьма привлекательная черточка в списке тех качеств, что мне в ней нравились.

– Конечно, уверен. Меня никто и нигде не ждет. И у меня нет никаких дел.

Улыбка на ее лице померкла, она взглянула на мою руку и выдернула запястье.

– У меня тоже, – сказала Джамиля. – И я не собираюсь тебя обременять своими проблемами.

– Я тоже не хочу тебя обременять.

– Ты превращаешь меня в средство спасения от самоубийства. Прости, но я нахожу это обременительным. – Она нарочито отошла от меня. – Наверняка эта тропинка ведет к деревне или хотя бы к ферме.

Мне нечего было сказать. Джамиля, чтобы нарушить тягостное молчание, стала показывать мне удивительно разнообразные растения, попадавшиеся нам по пути: олива, кипарис, цикламен, мастичная фисташка, гранат, дуб, ореховое дерево, шалфей, тимьян, розмарин, бирючина, ветреница, ирис, лилия, олеандр, ромашка… Исчерпав названия растений, она перешла к ящерицам, гекконам, змеям и назвала три дюжины различных видов бабочек.

Где-то около полудня, когда стал ощущаться голод, на вершину последнего хребта, через который мы перевалили и на котором сходились в одну несколько троп, ворвался всадник. Грязь из-под копыт лошади так и брызнула нам в лицо. Я сердито закричал на всадника – хмурого, с красной физиономией. Им оказался Отто. Заметив нас, он вылупился, облегченно вздохнул, потом резко развернул Оро и без всяких объяснений протянул мне руку.

– Грегор под арестом. Нужна твоя помощь!

Я настолько опешил, что в первую секунду стоял не шевелясь. Джамиля обогнула меня и потянулась к руке Отто, но мне удалось ее оттолкнуть.

– Нет, – сказал я. – Нельзя туда ехать. Это небезопасно для тебя, а может быть, и для него.

– Если в этом есть хоть капля моей вины… – начала Джамиля.

– Это все Бонифаций, ты тут ни при чем, – сказал Отто и сплюнул.

– Что это значит? – не отставала от него Джамиля.

Отто не ответил, только сбросил с ноги стремя и опустил вниз руку. Я уцепился за нее, сунул носок туфли в стремя, и он подтянул меня к себе, словно ребенка. Я обхватил ногами круп лошади позади седла. Джамиля мгновенно обхватила руками обе наши левые ноги и тяжело повисла на них, так что лошадь даже начала переминаться.

– Эй! – крикнул Отто и попытался отвести Оро от нее, но Джамиля нас не отпускала.

– Что задумал Бонифаций? – строго спросила она.

Отто поморщился.

– Никто толком не знает, что происходит, но он прислал в шатер записку со словами… – только сейчас до него вдруг дошла вся абсурдность послания, и Отто коротко и зло расхохотался, – что отпустит Грегора лишь в обмен на принцессу.

– Нет никакой принцессы! – взорвалась Джамиля. – Почему Грегор просто ему не скажет?

– Видимо, Бонифаций не верит Грегору, – ответил Отто.

– Или не хочет верить. Я все улажу, а ты оставайся здесь, так безопаснее, – приказал я Джамиле.

– Ты не должен так рисковать из-за меня, – сказала она, крепче цепляясь за мою ногу. – Глупо, конечно, что он до сих пор считает меня принцессой, но если вся беда в этом, то есть очень простое средство. Нищая иудейская вдова не вызовет у него никакого интереса. Возьмите меня с собой.

– Нет! – сказал я.

Не обращая на меня внимания, Отто снова освободил стремя, и Джамиля запрыгала на одной ноге, пытаясь попасть в стремя носком другой. Отто посадил ее перед собой. Оро протестующе зафырчала.

Два часа спустя мы вновь оказались на равнине, Оро едва плелась от усталости. Внизу царила полная неразбериха. Мы заехали в лагерь мятежников, только чтобы переменить лошадь и узнать новости. Однако их не оказалось: Грегора взяли вчера люди Бонифация, отвели в личный шатер маркиза, и с тех пор никто его не видел и не слышал. Мятежные бароны послали за Грегором гонца, но тому влетело от охранников Бонифация, заявивших, что маркиз примет только того, кто приведет принцессу.

– Нет, – снова возразил я, на что Джамиля тут же сказала:

– Вот видишь? Хорошо, что я вернулась. Прошу тебя, немедленно отведи меня к маркизу.

– Я же сказал – нет, – повторил я, вскарабкиваясь за спину Отто, сидевшего теперь на чужой лошади.

– Что ты тогда предлагаешь? Продолжать эту глупую игру в прятки? – рассердилась она и подняла вверх руку, прося неуверенного теперь Отто помочь ей. – Когда самое важное, что мы прячем, – тот факт, что на самом деле ничего ценного у нас нет? Я устала быть беглянкой. Господин, умоляю, отвезите меня туда.

Вот так получилось, что мы потрусили все вместе, преодолев ужасную последнюю милю, когда я всю дорогу сердито поучал их, чтобы скрыть свое волнение. Отто вменялось выяснить ситуацию, прежде чем представить Джамилю. Джамиле запрещалось что-либо предпринимать без моего одобрения. Я понятия не имел, что несу, у меня просто сдали нервы, и, разумеется, как только мы оказались на месте, все пошло наперекор моим словам. Мы спешились в нескольких сотнях шагов от шатра маркиза, и я отделился от нашей компании, прикинувшись, что принадлежу к окружению Бонифация и теперь прогуливаюсь неподалеку из любопытства, не удастся ли узнать последние сплетни. То, что приходилось доверить благополучие Джамили такому типу, как Отто, сводило меня с ума, хотя было ясно, что он искренне не желает ей зла.

Продолжение записи

от 29 мая 1203 года

Возвращаюсь наконец к основным событиям.

Шел второй день моего плена. Я сидел на мягком стульчике, связанный по рукам и ногам, в окружении трех охранников – молодых рыцарей. Мне доводилось не раз встречаться с ними на турнирах и всегда одерживать верх.

Мы с мессиром Бонифацием успели исчерпать все аргументы. Я подчеркивал, что не пытаюсь расколоть армию, а, наоборот, хочу ее сохранить, ибо невозможно одновременно способствовать ее целостности и собираться в поход на Византию. Объяснял, что мой поступок отражает не мое собственное неуважение к лидерству маркиза, а мнение большинства воинов, независимое от меня. Они потеряли уважение к своему предводителю из-за его решения поддержать Алексея, в результате чего намеревались разлететься кто куда. Собрав под единое знамя всех недовольных, я тем самым сохранял почти полную численность армии, что и было моим главным долгом, по словам самого мессира Бонифация. Маркизу оставалось только принять коллективную волю армии, и он без труда вновь соединится с ней.

Мессир представлял ситуацию в другом свете. По его мнению, большинство воинов откололось под влиянием Грегора Майнцского, и поэтому именно этот рыцарь был основным средством вернуть их обратно.

– Не глупи, Грегор, – наверное, в десятый раз повторял он. – Все очень просто. Откажись от мятежа, и я тебя отпущу. В противном случае, отрекусь от дочери, и у тебя в женах окажется незаконнорожденная без роду и племени.

Меня это чрезвычайно взволновало, ибо не хотелось причинить вред беззащитной женщине. Но вместо того чтобы признаться в этом, я сказал:

– Я плохо знаю свою жену, мессир, несмотря на то что она носит мое семя. Вы любите ее больше, чем я, иначе не отдали бы ее за своего любимого рыцаря. Вы не станете так играть жизнью собственной дочери. И мне все равно, сколько раз вы будете угрожать мне ее судьбой. Это пустая угроза.

– Очень хорошо, – сказал он. – Забудь о своем браке. Как ты, очевидно, забыл о нем, когда завел себе мусульманку и принял ее мерзкую религию. За это надо подвергнуть тебя публичному осуждению. И если я это сделаю, то за тобой больше никто не пойдет, даже если я предоставлю тебе полную свободу, чтобы ты возглавил недовольных.

– Мессир, умоляю, рассмотрите их жалобы, прежде чем… – начал я.

Мессир Бонифаций ответил грубым жестом. (Бритт считает, что мне следует нарисовать здесь соответствующую картинку, но этот жест и так всем знаком.)

– Ты не смеешь диктовать мне, мальчишка! – отрезал он. – Если сейчас дать слабину, армия останется без предводителя! Я не помазанник Божий. Мне приходится бороться за свою власть. Если позволю восстанию черни сбить меня с курса, то все будет кончено, армия окажется обезглавленной. Король или император на моем месте мог бы пойти на небольшие уступки, и это выглядело бы как божественное прощение. Я так поступить не могу. Клянусь, если бы я мог сейчас кому-то уступить в этой армии, то этим человеком был бы ты. Но не могу, Грегор.

– Выходит, я должен пообещать, что не возглавлю недовольных, тогда с этим фарсом будет покончено? Я выйду отсюда, и мы притворимся, что ничего не было?

– Теперь это уже не так просто, – с облегчением произнес Бонифаций, видя, что может достичь успеха. – К сожалению, ты настолько всех взбаламутил, что беспорядки продолжатся даже без тебя. Нет, в данной ситуации я требую, чтобы ты выступил публично вместе со мной и отговорил их от неподчинения, которого добивался с самого начала. Ты должен вернуть всех обратно.

– А если откажусь? – спросил я.

Мессир натянуто улыбнулся.

– Мне самому не нравится так поступать, Грегор, и даже сейчас я надеюсь, что ты не воспримешь это как личную размолвку между нами. Но я должен получить обратно свою армию. Поэтому, если ты мне не поможешь, твою любимую Джамилю ждет участь, какой ты не пожелал бы и своему злейшему врагу.

У меня вырвался вздох радостного облегчения.

– Что ж, действуйте, – сказал я. – Ее больше нет среди нас. Если вы этот кинжал приставили к моему горлу, то, к сожалению, он не очень острый.

Мессир Бонифаций вздрогнул, напрягся.

– Ты блефуешь. Она в твоем шатре. За ней следят по моему приказу с того дня, как ты покинул Задар. Стоит мне только послать людей, и она моя.

Я покачал головой и почувствовал, что у меня камень с души свалился. Это был последний аргумент мессира Бонифация, но он никуда не годился. Теперь у него нет рычага, чтобы мною управлять. Теперь ему придется подчиниться коллективной воле баронов.

– Клянусь головой святого Иоанна, она убежала вчера, воспользовавшись суматохой из-за прибытия Алексея, – сказал я. – Не представляю, где она сейчас, и не думаю, что увижу ее когда-нибудь снова. Меня тоже печалит, мессир, что мы с вами разошлись во взглядах, но я не стану возвращать к вам отколовшихся ради того, чтобы защитить Джамилю. – Потом я расхохотался и, почти извиняясь, объяснил: – Она больше не нуждается в моей защите!

Но тут в шатер ворвалась заляпанная грязью темноволосая женщина – впереди всей охраны, впереди Отто и одного лютниста. Я не успел предотвратить катастрофу. Она кинулась в ноги к маркизу.

– Меня зовут Джамиля, господин, я из Александрии, – сказала она, обращаясь к его грязным сапогам, – и я не принцесса.

Лицо мессира Бонифация расплылось от восторга.

– Мне это известно, иудейка. Я обо всем догадался еще несколько месяцев назад. Но спасибо за то, что откликнулась на наш призыв.

– Я абсолютно ничего не стою, так что толку от меня нет ни вам, ни Грегору, – сказала она.

Мессир Бонифаций изобразил задумчивость.

– Ну-у, насчет этого я не уверен.

Я отчаянно закричал, но маркиз уже успел склониться к женщине и вытянуть из-за пояса кинжал с усыпанной каменьями рукоятью. Отто вытолкнул лютниста из шатра, почуяв, что тот сейчас лишится рассудка от ужаса, а Бонифаций тем временем грубо дернул Джамилю за волосы, откинул ей голову назад и приставил острие кинжала к ее ключице. Она потрясенно взвизгнула.

– Ну что, сынок, обратимся вместе к воинам? – спросил мессир Бонифаций с изысканной вежливостью. – Скажем всем, что войско направляется в Византию?

На умытой дождем равнине Корфу состоялось весьма трогательное воссоединение непокорных с их вожаками. Алексей выступал, окруженный с обеих сторон своими самыми яркими сторонниками – маркизом Бонифацием Монферратом и Грегором Майнцским.

Рыцарь выступил с пылкой речью, убеждая непокорных восстановить на величайшем троне христианского мира человека, имеющего на него Богом данное право. Потом он принялся бурно рыдать у ног Пьера Амьенского и других непокорных баронов, моля о прощении за то, что сбил их с верного пути. Успокоившись немного, Грегор обратился к ним с призывом сохранить армию в целостности, напомнив, что это их святой долг. Увидев, как глубоко тронуты бунтари слезами Грегора, Бонифаций и иже с ним тоже попадали на колени и принялись всхлипывать, моля о прощении.

Мятежники, совершенно сбитые с толку, сдались и, перестав бунтовать, вернулись «в стадо».

После торжественной мессы в благодарность Всевышнему за обретение армии маркиз порадовал вернувшихся блудных овец, сообщив, что принцесса неверных, о которой ходило столько кривотолков, действительно существует и находится здесь, в лагере. Ее уговорили поделиться сведениями о политике, землях, привычках и обычаях египтян, ибо армия двинется на Египет, как только закончит дела в Византии. Принцессе предоставили достойные ее высокого положения покои, устроив в одном из личных шатров Бонифация. Разумеется, ей предстоит принять христианство.

Накануне Пятидесятницы, 24 мая 1203 года, армия пилигримов взяла курс на Константинополь. Принцесса находилась на корабле Бонифация, где, по слухам, он оказывал ей почести, соответствующие ее рангу.