Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

Собравшиеся переглядывались друг с другом. Папский легат опустил свиток, понимая, что произвел впечатление.

– Вы не должны этого делать, господа, – сказал он.

– Не слушайте его! – воскликнул Дандоло; его звенящий от старости и злости тенорок напоминал тявканье маленькой злобной собачонки. – Папа ведает делами духовными и не занимается мирскими проблемами. А данная мирская проблема заключается в том, что ваша армия осталась нам должна, и единственный, повторяю, единственный способ решить эту проблему – подчинить Задар. О душе можно будет подумать после, когда уладите дела земные, а главное из этих дел – ваши обязательства перед Венецианской республикой. Мы добросовестно выполнили нашу часть договора, а вот вы не сделали того же самого. Не заплатили нам ничего, хотя по срокам пора было бы заплатить все. А мы тем не менее построили для вас флот, ибо верили, что вы сдержите слово. Вы обязаны принять ответственность за это. Его святейшество – молодой идеалист, который ничего не знает о жизни.

Все взгляды обратились на графа Балдуина Фландрского, который явно был встревожен.

– Я должен поддержать дожа, – мрачно изрек он. – Без особой радости в душе, разумеется, ибо какая уж тут радость, если приходится обнажать меч против своих же братьев христиан. Но из-за мнимых пилигримов, не отозвавшихся на наш призыв, мы попали в непростую ситуацию. Если мы не сохраним армию в целостности, то не сможем исполнить нашу истинную цель – освободить Святую землю.

– Это будет насмешка, а не освобождение Святой земли, если мы пойдем туда с запятнанными душами, – сказал епископ Конрад из другого угла шатра. – И те, кто не хочет подвергнуться отлучению от церкви, должны воздержаться от подобного шага.

«Тебе, Конрад, давно пора занять решительную позицию!» – подумал я, надеясь, что к нему прислушаются – кто из любви, а кто из страха. Возможно, стоит рассчитывать на него, если все-таки понадобится осуществить мой план, которого пока не было.

– Спасибо, что напомнили нам об этом, – сказал Жоффруа, маршал Шампани. Теперь, когда мне было известно, что именно он, действуя как посланник, заварил всю эту кашу, я надеялся, что он и здесь проявит свою нерадивость и выставит себя дураком. Держался он с раздражающим самодовольством. – Легат Пьетро, прочтите, пожалуйста, еще раз начальную фразу от слов «строго запрещаю».

Пьетро Капуано взял свиток и быстро нашел первую строчку.

– «…строго запрещаю всем, кто слышит или читает это послание, вторгаться…»

– Благодарю вас, – оборвал его Жоффруа. – Наша армия, включая венецианцев, насчитывает около двадцати тысяч человек, из которых менее двух десятков слышали или читали это послание. Строго говоря, все, кто не читал и не слышал его, не подвергнут никакой опасности свою душу, если согласятся на условия, предложенные нам высокочтимым дожем, и нападут на город.

– Бессовестное двуличие! – гневно воскликнул Конрад.

– Вам ли говорить о двуличии, епископ? – парировал Дандоло. – Сначала вы призывали пилигримов согласиться на наш план, лишь бы мы вывезли вас из Венеции. А теперь, когда мы уже в пути, когда поздно что-то менять, вы призываете их отказаться от соглашения? Вы знали обо всем еще в Венеции. Почему же тогда молчали?

Епископ, получив выговор, не проронил ни слова. Я тут же отверг его кандидатуру как возможного соучастника заговора – у меня не было времени, чтобы тратить его на пустословов.

– Прошу прощения, господа, – умиротворяющее произнес Балдуин Фландрский. – Призываю всех, сидящих здесь, открыть сердца предостережению Папы, подумать над его словами во время вечерней молитвы и на следующий день прийти к какому-то единому выводу. Мы все приняли крест от имени Святого отца, оба их преосвященства правы – мы не можем просто пренебречь его пожеланием. В то же самое время мы, разумеется, несем обязательства перед Венецией и благодарны ей за содействие, хотя много раз подводили ее, не выполняя условия договора. Дайте нам время до завтра поразмышлять, и тогда мы скажем свое слово. А пока предлагаю сохранить в тайне от всех угрозу отлучения от церкви. Если она дойдет до людей, то вызовет глубокую тревогу. Ваше преосвященство, – обратился он к легату, – могу я просить вас не разглашать послания до завтрашнего дня, пока мы постараемся решить, как действовать дальше?

Капуано нахмурился.

– Согласен утаить послание, пока не будет найдено решение.

С тех пор как у меня появилась задача помешать крестоносцам напасть на город, я с лихвой восполнил прежний недостаток интереса к жизни: выведал все, что было можно, на «Венере», а теперь познакомился и с политическими играми знати. Поэтому, когда епископ Суассонский предложил брату Капуано устроиться на ночлег в его шатре, я знал, что легат с неохотой принял приглашение: епископ Суассонский находился в лагере Дандоло – часто в буквальном смысле.

– Но отобедать прошу в моем шатре, брат, – сказал епископ де Труа, закадычный друг Жоффруа, маршала Шампани.

Хоть оба епископа и служили Папе, но явно не собирались оглашать его послание. Капуано это знал.

Совещание было окончено, вельможи бормотали что-то друг другу, с трудом передвигая ноги – на земле они чувствовали себя не увереннее меня. Дож подал знак, что желает проследовать в свой личный шатер, поэтому венецианцы тоже ушли – они не ковыляли, как остальные вельможи, но все равно ступали неуверенно. Капуано остался наедине со своими помощниками. Он сидел и расстроенно смотрел на послание Папы, которое по-прежнему сжимал в руке.

Я вышел к нему из темного угла и отвесил низкий поклон, стараясь привлечь его внимание. Хорошо хоть в шатре было темновато. Это давало надежду, что он не заметит фонарей под моими глазами.

– Ваше преосвященство, – произнес я с ломбардским акцентом и принялся доставать печать главнокомандующего, но тут же одумался: если маркиз Бонифаций и Папа недолюбливали друг друга, мои старания выдать себя за слугу маркиза с помощью маскарада не позволили бы мне втереться в доверие к человеку Папы.

Капуано изучающе смотрел на меня.

– Ты служишь у Грегора Майнцского? – с надеждой спросил он.

В первую секунду я даже испугался, но сразу понял, что он смотрит на тунику Ричарда с изображением зверобоя на груди. Вот теперь я действительно проникся уважением к Грегору: даже папский легат узнавал его эмблему!

– Да, господин. Он считает ваше прибытие в Задар в один день с нами почти чудом. Мой хозяин Грегор прислал меня к вам для услуг. Он хотел бы принять послание Папы на хранение, чтобы не возникло никаких споров среди тех, кто намерен использовать свиток в неблаговидных целях.

Я понимал, что рискую: если этому человеку известен символ Грегора, значит, он наверняка знал, кто повелевает Грегором.

Видимо, не знал. А если и знал, то уважение к набожности Грегора перевесило.

Ибо не прошло и минуты, как я держал в руках письмо Папы и точно знал, что с ним делать.

13

Проскользнув во французскую часть лагеря, помеченную красными крестами, я без всякого труда добился аудиенции Симона де Монфора и пасмурным вечером предстал перед его ясными очами. К несчастью, я оказался в очень неудобном положении – зажатым между двумя высоченными солдатами, висящим в полуметре от каменистой земли, и все потому, что вопил дурным голосом, как мартовский кот, распевая пародии на христианские гимны. Зато удалось добиться внимания Симона.

– Да это же британский еретик, – сухо произнес Симон своим приятным голосом. – За форму – хвалю, но, как вижу, ты до сих пор не принял крест.

– Не беру чужого, разве что если попадется какая-нибудь принцесса. Или нечто подобное, – небрежно добавил я, передавая ему папское послание. – Мой господин Грегор Майнцский пожелал, чтобы вы увидели сей документ.

– Откуда он у тебя? – едва выдохнул пораженный Симон, когда узнал печать.

– Мой господин передал свиток мне, я просто выполняю приказ. Сам точно не знаю, о чем там идет речь, знаю только, что дож хотел сохранить содержание в тайне. Господин Грегор подумал, что вы лучше сумеете распорядиться документом, ведь вы барон, а он простой рыцарь.

Симон де Монфор часто моргал, читая гневное послание Папы, запрещающее нападать на Задар.

– Есть один важный момент. Если Грегор Майнцский раздобыл документ с тем, чтобы можно было предать его огласке, значит, можно предположить, что он открыто выступит со мной против взятия города?

Я кивнул, понимая, что никоим образом не имею права гарантировать подобное развитие событий.

Было ясно, почему этот момент столь важен для Симона: стоило Грегору Майнцскому совершить какой-то поступок, то по крайней мере половина воинов и большинство рыцарей сразу решали, что так и нужно поступать, независимо от мнения их собственных баронов.

– А как насчет остальных рыцарей империи? – не унимался Симон.

Он уже начал заглатывать наживку. Глаза его горели, как у одержимого какой-то идеей человека. Я быстро просчитал в уме все варианты и решил, что в данном случае надежнее всего прибегнуть к честности.

– У него нет официального права повелевать германцами, но все они относятся к нему с огромным уважением. Если он воздержится от участия в сражении, то, скорее всего, они последуют его примеру.

Навязчивая мысль все больше овладевала Симоном.

– Это все меняет. – Он бросил взгляд через плечо на свою многочисленную свиту из родственников и друзей, передав письмо аббату, вновь обернулся ко мне, едва сдерживая волнение. – Очень хорошо, мой маленький еретик. Дай мне время подумать до утра, и завтра я скажу свое слово Грегору. А пока держи язык за зубами. Письмо Святого отца пусть хранится у меня.

– Разумеется, мой господин, – сказал я и тут же недовольно заворчал, когда два охранника уронили меня на землю.

Боги, отвечавшие за время, благоволили ко мне сегодня. Я вернулся к себе и успел переодеться в задубевшую от морской воды одежду как раз перед приходом Лилианы и принцессы, которые наконец-то, ковыляя, покинули «Венеру». Грегор и Отто по-прежнему отсутствовали – вместе с оруженосцами выгуливали лошадей. Лилиана, увидев на моей рубахе следы морской соли, принялась энергично ее чистить. Впервые за последний год кто-то обо мне по-человечески позаботился. Мне это понравилось.

– Ты пропустила вот тут еще немного, – сказал я с надеждой, приподнимая рубаху.

Лилиана усмехнулась.

– Не знаю, что ты там затеял, но, видимо, это дело вернуло тебя обратно в ряды живых, – одобрительно заметила она.

– Что же ты там затеял? – спросила Джамиля строго, без тени одобрения. – Мне кажется, мы договорились, что ты не станешь ничего предпринимать самостоятельно…

– Я, госпожа, принял твой совет близко к сердцу и теперь действую сообща с лучшими из лучших.

Когда поздно вечером в шатер вернулись мужчины, то они решили, будто я весь день пробыл с женщинами. Последние, как и юный Ричард, не обмолвились ни словом, чтобы опровергнуть это впечатление. Я решил не обрабатывать Грегора до тех пор, пока не получу вестей от Симона де Монфора. У меня было подозрение, что выпадет только один шанс склонить Грегора к своему плану действий, поэтому хотелось быть совершенно точным в формулировках, прежде чем Грегор заподозрит, что у меня есть какой-то план.

Джамиля помогала Лилиане готовить вечернюю трапезу недалеко от шатра: походные кухни установить пока не успели. Как приятно было вновь оказаться на твердой земле – пусть даже эта твердая земля все еще ходила под ногами, как палуба. Простой ужин казался роскошным из-за того, что проходил в шатре, хотя пришлось довольствоваться твердыми сухарями и сушеной свининой, к которой ее высочество, кстати, даже не притронулась. В шатре, рассчитанном на пятерых, собралось семеро: Грегор, Отто, двое слуг-оруженосцев, две женщины и я. Странная, пестрая компания людей, имевших мало общего друг с другом, если не считать единодушной радости, с которой все покинули корабль. Поэтому и разговор за ужином в основном шел об этом: кто-то восторгался тем, что можно пользоваться настоящим туалетом, кто-то радовался запаху свежевскопанной земли и осенних листьев.

Я настолько привык приглядывать за Джамилей с утра до ночи, что невольно потащился за ней после ужина, когда она вызвалась помочь Лилиане помыть посуду.

– Ограничения в питании, госпожа? – язвительно спросила ее Лилиана, пока мы все вместе сбрасывали объедки с деревянных блюд в общую помойку.

Я слышал эти слова, но почти не обратил на них внимания, сосредоточенно глядя на холм, где располагался лагерь Симона де Монфора.

– Мусульманский обычай запрещает есть свинину, – ответила Джамиля.

– Думаю, дело тут не только в мусульманском обычае, – прошептала Лилиана.

Наступило молчание. Мне показалось, будто из лагеря Симона в нашу сторону движется огонек, но я ошибся. Становилось холодно. Облака, висевшие над горами, опустились к нам, и казалось, что пойдет дождь.

– Разве я в опасности? – прошептала за моей спиной Джамиля, стараясь казаться равнодушной.

– Ты в лагере, среди вооруженных крестоносцев, – сказала Лилиана, – поэтому придется ответить «да».

Кажется, на флагштоке Симона зажгли фонарь? Нет. Что ж, он, конечно, не станет оповещать о своем приходе, сделает все по-тихому. Погоди-ка… Кто это там? Никто, просто слуга. Женщины продолжали разговаривать, шепотом обмениваясь короткими фразами; единственное, что я четко расслышал, – это когда Лилиана произнесла: «…нападет вскоре на Задар…»

– О нет, дорогие мои, – пробормотал я, оборачиваясь к ним, и тоже перешел на шепот. – Мы не станем нападать на Задар. Я об этом побеспокоился. Так что можете обе размять ножки, пока есть возможность, ибо не пройдет и дня, как мы вернемся на корабль и возьмем курс на Египет.

Порадовавшись недоумению на их лицах, я подхватил блюда и направился к недавно вырытому колодцу, довольный самим собой. Только гораздо позже мне пришло в голову хорошенько задуматься над их разговором.

Утро следующего дня выдалось серое, зарядил дождь. Полностью обустроив лагерь, мужчины приступили к зловещим приготовлениям – точили копья, собирали булыжники для катапульт. Все знали, что грядет, и все, от пеших солдат до баронов, готовились к этому, хотя большинство из них либо ворчали по этому поводу, либо выражали полное недоумение. Я самодовольно радовался, что все они трудятся впустую и что вскоре откажутся от этого безумства, причем сами будут этому рады. Болтаясь без дела у шатра, я старался не слишком часто поглядывать на лагерь Симона и не показывать виду, что я чего-то жду.

Джамиля, следившая за мной, как коршун, вполголоса поинтересовалась, что я задумал. Моя беззаботность вызвала у нее подозрения.

– Ваше высочество, – прошептал я в ответ, – когда-то я способствовал, пусть и косвенно, тому, что мой народ попал под гнет наших соседей-завоевателей. Сегодня хочу помешать тому, чтобы это случилось с другим народом. Тем самым искуплю свою вину, совсем чуть-чуть.

– Значит ли это, что ты больше не должен пытаться себя убить? – спросила она.

– Вполне возможно, – нехотя ответил я в смущении оттого, что принцесса заговорила об этом. – Но не беспокойся, госпожа, даже если и не откажусь от этого намерения, то сначала верну тебя на родину.

Она пронзила меня острым взглядом.

– Если мое возвращение домой – это все, что удерживает тебя в этом мире, тогда я буду чувствовать себя обязанной отсрочить достижение твоей цели.

Вскоре после завтрака, когда моросящий дождь перешел в тяжелый туман, от городских ворот Задара к лагерю приблизилась торжественная процессия: мужчины, одетые исключительно в длинные белые туники, поверх которых были наброшены плащи, заколотые на груди огромными брошами. Таких длинных бород, как у них, я в жизни не видел. Шатры дожа располагались ближе ко входу в бухту, поэтому делегации пришлось пройти мимо всех палаток венецианцев и пересечь почти весь военный лагерь. На всем пути их сопровождали завороженные взгляды, росла толпа зевак, среди которых затесались и Грегор с Отто. Чтобы не потерять Грегора из виду, я тоже подошел к толпе, все еще дожидаясь весточки от Симона де Монфора.

Дож принял задарцев в своем шатре, не пригласив больше никого. Опущенный полог шатра защищал его обитателей от ноябрьского холода. Два германца и я шатались среди сотен, может, даже тысяч воинов, нетерпеливо надеясь, что разговор приведет к сдаче без боя. Многие, включая Грегора, поворачивались к востоку и вслух молились об этом. Меня давно подмывало махнуть на Отто рукой как на безнадежного кровожадного громилу, но на сей раз он тоже вроде бы надеялся, что вопрос разрешится без оружия. Я молчал и чуть не прыгал от нетерпения по жиденькой мокрой травке. Куда подевался Симон? Как подготовить Грегора, если неизвестно, к чему все-таки его готовить? Я нервничал оттого, что у меня назревал конфликт с тем, кого я плохо знал и кому не симпатизировал. Если Симон в самом ближайшем времени ничего не предпримет, то будет поздно.

Вскоре зазвучали фанфары, и Энрико Дандоло в окружении поводырей и охранников вывели из шатра, в котором остались одни задарцы. Вся свита проковыляла, словно стая уток, по небольшой открытой площадке к его личному шатру, который был гораздо больше, чем тот, где он принимал визитеров. Через секунду оттуда вылетела стая гонцов и понеслась вдоль берега, а потом вверх по склону, к палаткам командиров. Из шатра дожа донеслось нежное пение виолы, словно хозяину было наплевать на все на свете. Тем временем в шатре поменьше задарцы сбились в кучку и горестно молчали.

Тысячи воинов переминались с ноги на ногу, но не расходились. Всем было ясно, что происходит: задарцы предложили Дандоло свой город без боя, а тот разыгрывал из себя великого полководца. Он растягивал сладостные минуты дипломатической победы, заставляя посланников Задара томиться ожиданием в пустом шатре, пока он совещался в своих личных покоях с армейскими вожаками, в чьем одобрении, по сути, не нуждался и чье мнение его абсолютно не интересовало. Дандоло созвал их лишь для того, чтобы продлить унижение задарцев. Он затеял грубый сюрприз, как мне казалось, но это давало нам, тем, кто хотел спасти город, чуть больше времени, чтобы сорвать его замысел. Но где же Симон? Время шло быстро. Через несколько минут все закончится, и папская заповедь в руках Симона превратится в ничего не значащую подробность, потому что Задар успеет сдаться дожу.

Туман вновь перешел в дождь. Вскоре из всех уголков лагеря начали появляться командиры, откликнувшись на зов гонцов. Они быстро заполнили личный шатер Дандоло. Где же Симон? Я взглянул на Грегора, прикидывая, стоит ли признаться в содеянном, хотя вряд ли он помог бы спасти ситуацию. Он солдат и подчиняется приказам, а у меня никакого приказа при себе не было – я сам передал папский приказ в чужие руки.

Из шатра Дандоло начали доноситься победные возгласы и смех. Голос Дандоло звенел от самодовольного торжества, когда дож начал предлагать, как поделить богатства Задара сразу после капитуляции. Я мельком увидел посланников Задара в шатре поменьше. Прислушиваясь к голосу Дандоло, двое из них не выдержали и начали всхлипывать от унижения.

Наконец из самой дальней стороны лагеря к шатру дожа быстрым шагом направился Симон де Монфор, за ним следовала растущая с каждой секундой толпа высокопоставленных воинов. Симон улыбался. Я постарался напустить на себя небрежный вид. До сих пор мне не приходилось бывать в подобной ситуации: лично начав что-то, я затем не мог уже ничем управлять.

«Прошу тебя, Господи, – думал я, – умоляю, не дай Симону де Монфору испортить дело».

– Он идет вовсе не к Дандоло, – встревоженно сказал Грегор; меня тоже это немного обеспокоило.

– Почему он машет тебе, Грегор? – спросил Отто, не спускавший глаз с Симона.

– Понятия не имею, – пробормотал в ответ Грегор.

Теперь мне не удастся подготовить ни его, ни даже самого себя. Проклятье! Следовало бы получше присматривать за Симоном. Оставалось надеяться: он знает, что делает, и Грегор попадет в нужное русло.

– Ступай к нему, – прошептал я, когда Симон подошел совсем близко. – Он ждет.

Но Симон уже был перед нами.

14

…Потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю.

Послание к Римлянам, 7:15

На следующий день после праздника святого Мартина,

12 ноября 1202 года

Я должен теперь позабыть об изящном стиле, ибо то, что случилось, требует простого изложения событий. Клянусь головой святого Иоанна, то, о чем я здесь повествую, – истинная правда. Так много нужно сказать, а я по-прежнему очень неловок с пером, так что, если бы я попытался описать события в надлежащем стиле, у меня ушли бы на это дни. Придется представить сию запись на суд маркиза Бонифация, когда он присоединится к войску, иначе мое имя пострадает от незаслуженного унижения и оскорбления.

Начну с того, что случилось на берегу материка, как раз напротив Задара. Представители города явились, чтобы сдать его Дандоло, достопочтенному венецианскому дожу. Капитуляция избавила бы паломников от необходимости поднять оружие против братьев-католиков, поэтому я был ей рад, но, по правде говоря, никого из нас не радовало прибытие в этот край. Я примерный пилигрим и, как и другие примерные пилигримы, стремлюсь лишь достичь Святой земли и защитить ее от неверных.

Подобно прочим примерным пилигримам, я ожидал услышать от господина Дандоло, что он принимает капитуляцию, но дож оставил задарцев одних и призвал к себе в другой шатер лидеров войска. Однако граф Симон де Монфор прошел не к Дандоло, а к задарцам, где поблизости от входа в шатер ожидали решения рыцари и я среди прочих.

Велико было мое удивление, когда Симон де Монфор заключил меня в теплые объятия. Я был настолько обескуражен этим жестом, что позволил увести себя в шатер, совершенно не представляя, что произойдет дальше.

Граф Симон поприветствовал ожидавших послов. В их глазах читалась покорность. Один из них плакал. Тогда Симон сказал:

– Господа! Братья-христиане! Я принес вам весть, от которой возрадуются ваши сердца: не сдавайтесь Энрико Дандоло!

Задарцы были потрясены таким приветствием не меньше меня. Они недоуменно переглянулись и вновь обратили взоры на Симона.

– Ты смеешься над нами, господин? – спросил один из них.

Граф Симон подал знак какому-то аббату из своей свиты. Тот держал в руках пергаментный свиток, которого я прежде никогда не видел. Затем он произнес ложь, хотя, как я теперь понимаю, принимал ее за правду. Никакими словами не передать мое глубочайшее изумление, когда он сказал:

– Аббат Гюи держит в руке послание от самого Святого отца, которое прибыло сюда вчера и достигло нас благодаря благородным стараниям этого достойного рыцаря, Грегора Майнцского, сына верховного предводителя нашей кампании. Послание запрещает войску пилигримов нападать на вас под страхом отлучения от церкви.

Не знаю, чему я поразился больше – известию о существовании письма или моей объявленной во всеуслышание причастности к нему, ибо и вправду никогда прежде не видел письма и не слышал о нем до этой секунды. Я собирался выразить громкий протест, но понял, что ничего полезного этим не добьюсь в минуту кризиса, поэтому воздержался от каких-либо слов, решив сначала разобраться, в чем тут дело. Мой подопечный бритт улыбался мне с порога, как проказливый ребенок, который думает, что совершил хитрую проделку. Это он во всем виноват, и я обязательно расскажу об этом маркизу Бонифацию, когда тот вернется в войско, иначе всегда будут обвинять меня, вместо того, кто набедокурил. Однако должен признать, я верю, что бритт поступил так из хороших побуждений, желая угодить мне или подтолкнуть меня к действию, которое на самом деле считал благим. Сколько же мути в его душе, если он пошел на злодейство ради достижения своей якобы праведной цели.

– У франков нет к вам претензий, господа! – продолжал Симон. – Мы не для того принимали крест, чтобы преследовать наших братьев-католиков, и мы не станем этого делать!

Задарцы взирали на него в оцепенении.

– Вы можете мне верить. Ни один воин этой армии не желает проливать кровь христиан. Только у венецианцев против вас предубеждение. Да, венецианцы могут напасть на вас, но, клянусь именем Иннокентия Третьего, им не будет помогать ни один пилигрим. Безусловно, вы сумеете отразить нападение нескольких нечестивых моряков! Разве вы не понимаете, что если капитулируете сейчас, то лишитесь всего, кроме жизни?

– А если не капитулируем, то потеряем и ее тоже, – сказал кто-то из задарцев.

– Мы не станем нападать на вас, – медленно и четко повторил граф де Монфор.

Он взял у аббата Гюи послание Папы и зачитал его вслух, делая паузу после каждого предложения. Один из задарцев не знал латыни, поэтому второй тихо переводил ему на родной язык, показавшийся мне грубым и состоящим из одних согласных.

Задарцы изумленно переглядывались и лопотали что-то на своем языке.

– Легко давать подобные обещания в частном порядке, – сказал один из них, после того как Симон вернул письмо аббату. – Но повторите ли вы свои слова открыто, перед всем нашим народом? Перед всем городом?

– Это уже сделано, господа, – настаивал на своем граф Симон. – Мой человек, Робер де Бов, уже отправился к городским воротам, чтобы успокоить ваших сограждан и заявить о том, что пилигримы не причинят вам вреда. – Граф Симон с огромной любовью смотрел на задарцев. – Спокойно возвращайтесь в свой город и готовьтесь встретить венецианцев, если они настолько глупы, что будут настаивать на своем. Вы сумеете выдержать их атаку с гораздо меньшими потерями, нежели при капитуляции. Я зачитаю это послание баронам, которые собираются сейчас у дожа, и обещаю, что одно это письмо защитит вас от армии.

И Симон благодушно улыбнулся мне, ибо верил, что все это моя затея, хотя, клянусь своим долгом воина, ничего не было и в помине. Я чувствовал себя совсем как в тот раз, когда однажды мне на голову упало дерево (за секунду до того, как потерять сознание). Должно быть, у меня был встревоженный вид, но граф Симон не обратил на это внимания.

Задарцы в конце концов убедились, что граф Симон не шутит. Они пали ниц, произнося слова благодарности, а затем поспешно покинули шатер. Опять начался дождь, но он не мог остудить всеобщего ликования.

Граф Симон оглядел своих единомышленников и великодушно улыбнулся, когда они дружно поприветствовали его. У него красивый, зычный голос; я даже порой думаю, ему самому нравится себя слушать. Симон произнес:

– Мне радостно сознавать, что дух истинного христианства победил. Это вселяет надежду на успех нашей кампании. Особо хочу обратиться к Грегору Майнцскому с благодарностью за то, что он тайно взял письмо у тех, кто хотел его скрыть. Так давайте же отпразднуем этот благословенный поворот событий. – И он жестом показал на дальний угол, где стоял бочонок с вином венецианского дожа.

Я не пил. Стоял в середине шатра, окруженный весельем, и пытался разобраться, нужно ли огорчаться или радоваться тому, что сейчас случилось. Ко мне подходили рыцари, кланялись и даже прикладывались к руке для поцелуя. Они восхищались моими подвигами на турнирном круге, говорили, что для них большая честь участвовать в этом великом событии вместе со мной. Некоторых когда-то я брал в плен, забавляясь на поле. Вспомнив о пленных, я оглянулся на порог, где стоял мой подопечный бритт.

Таким счастливым я его еще не видел за все полтора месяца нашего знакомства. Даже не подозревал, что эта физиономия может так светиться от удовольствия. Натворив гнусностей, он искренне верил, что поступил, как ангел. Признаюсь, в ту минуту даже мне не верилось, что он как ангел-проказник явился сюда, чтобы поддержать мою репутацию. Клянусь честью, я бы ни за что не вступил в подобный сговор с графом Симоном, но теперь, когда все закрутилось, мне казалось, будто я участвую в праведном деле. Даже сейчас мне кажется праведным деянием истинного пилигрима защитить пожелания Папы от тех, кто готов действовать им вопреки. Несмотря на все последующие события, верю, что маркиз Бонифаций будет доволен, когда узнает о моей попытке исполнить приказ его святейшества.

Однако для нас ситуация развивалась дальше не лучшим образом.

Почти сразу венецианский дож Энрико Дандоло вернулся в шатер, сопровождаемый охраной и радостной толпой из двухсот благородных баронов. Лицо дожа выражало триумф, ибо он верил, что город безропотно покорится ему, так что ни одна стрела не будет выпущена из лука.

Но ликовал он чуть дольше остальных, пока изменившийся шум вокруг него не подсказал дожу: что-то пошло не так.

– Что случилось? – строго спросил он во внезапной тишине. – Где наши задарские просители?

Граф Симон де Монфор подождал, пока свита дожа полностью не собралась в шатре, отчего стало очень тесно. Потом он заговорил, отнюдь не церемонно:

– Они не просители, Дандоло. Их посвятили в истинное положение дел, и они вернулись в свой город, чтобы защитить его от безбожников-венецианцев, которые намерены на него напасть. Пилигримы не будут участвовать в нападении, и задарцы теперь это знают.

Лицо Дандоло порозовело от гнева.

– Что это за безумие? Конечно, пилигримы пойдут в атаку, мы уже обо всем договорились. Какое злодейство ты готовишь, Симон?

Симон зарделся, совсем как Дандоло.

– Это я готовлю злодейство? А какое злодейство готовил ты, когда хотел утаить волю Святого отца в угоду собственной алчности? Гюи! – Он повернулся к аббату с письмом и указал на раскладной стол. – Забирайся сюда! Огласи послание Папы всем этим господам.

Аббат взобрался на стол и поднес к глазам письмо Святого отца.

– От имени Папы, – произнес он, – запрещаю вам нападать на этот город, его жители католики, а вы – пилигримы!

Гюи развернул свиток, выискивая глазами суть послания. Не успел он его найти, как Дандоло заверещал от ярости, и его охранник, неправильно истолковав причину хозяйского гнева, вскочил на стол с кинжалом в руке. Выхватив письмо у Гюи, он швырнул его наземь, затем схватил аббата за воротник и занес кинжал, словно собираясь заколоть его.

Я тут же протиснулся сквозь толпу, отпихивая локтями взволнованных людей, и оказался рядом со столом. Обхватив венецианца за колени, я дернул его так, что он повалился мне на спину, задевая попутно других. Он упал на землю, а я развернулся и оседлал его. Вырвать из ослабевшей руки кинжал и приставить к его собственному горлу уже не составило труда. Симон де Монфор вскочил на стол, собираясь защитить аббата Гюи от нового нападения, которого не последовало. Всех настолько испугал мой поступок, что они окаменели и уставились на меня.

– Ты не прольешь крови святого человека! – прокричал я,

– Кто это? – взревел дож. – Мне незнаком этот голос!

– Зато ты слышал об этом человеке. Мы все наслышаны о Грегоре Майнцском, – объявил Симон де Монфор. – Он зять маркиза Бонифация и его помощник, герой и объект зависти почти всех воинов. Если ты довел его до того, что он поднял оружие на тебя, то десять тысяч воинов узнают об этом и решат, что ты безбожник.

Мужчины закивали, мрачно выражая свое согласие. Меня же после такой похвалы охватило двойственное чувство: гордость и осознание тяжелого бремени ответственности.

Передав венецианца в руки Симона, я выпрямился и сунул кинжал себе за пояс. Все взгляды были обращены только на меня. А я, в свою очередь, посмотрел на бритта, который ошивался у открытого полога. Он разок кивнул, понимая, насколько я рассержен за то, что он втянул меня в это дело, но потом он заулыбался. Я чуть не признался перед всеми, что это его рук дело, поскольку сам никогда не ввязываюсь в политику. Но было стыдно, что меня провел какой-то безродный проныра, к тому же такое признание ничего не изменило бы.

Мне надо было не говорить о политике, а просто выразить свое скромное кредо:

– Господа, я не для того вступил в это войско, чтобы уничтожать христиан.

– А тебе и не нужно их уничтожать! – закричал Дандоло. – Они и без того сдаются. Так что никакой моральной дилеммы перед тобой не стоит.

Могу поспорить, что более серьезная моральная дилемма – ослушаться приказа Папы. Но дож был настроен, как солдат перед боем, для которого главное не принципы, а выгода. Поэтому я тоже заговорил о практичной стороне дела:

– Теперь задарцы не сдадут город, господа, ибо они верят, что мы подчинимся предписанию Папы и не станем на них нападать. Поэтому моральная дилемма по-прежнему очень остра…

– Никакая это не дилемма, если решение очевидно! – выкрикнул граф Симон. – Те из вас, кто готов не подчиниться приказу его святейшества, помогают венецианцам вести вендетту против католиков, никогда не причинявших вам зла. Но успеха не ждите. Стены Задара выстоят, а от всех ваших стараний пострадает только наше дело. Армия должна сохранить свою целостность, как желает того Папа, и она подчинится его приказу.

(Действительно, с этим я должен согласиться.) Дандоло начал сыпать проклятиями, а потом сказал:

– Господа, сейчас не тот случай, чтобы доказывать свое духовное превосходство! Кризис неминуем, а его последствия опровергнут даже самые горячие клятвы. Город был сдан мне на милость, а ваши люди лишили меня возможности распорядиться им! Неужели вы из тех, кто не держит собственного слова? Так вот, вы поклялись помочь мне завоевать Задар, и теперь я призываю вас так и поступить!

Вельмож охватило сомнение. Я понимал всю сложность ситуации, но молился, чтобы бароны уважили его святейшество. Молился, чтобы в решительный момент они отказались от захвата города.

Но они согласились.

Шатер огласили злые выкрики согласия. Гнев собравшихся был направлен на обоих – и на Дандоло, и на Симона, – но в большей степени на Симона, ибо он был одним из них, и он же был причиной теперешней неловкости. Граф Симон был потрясен, когда понял, что его соратники-бароны пошли против него.

– Я не вступлю в бой, и мои люди тоже! – прокричал он.

– Как и мои! – проорал один из его вассалов (по-моему, это было уже лишнее).

Граф Симон обратился к Пьеру Амьенскому, одному из своих самых стойких союзников. Мессир Пьер покачал головой, глядя в глаза графу Симону, ибо он не собирался раскалывать армию.

– Грегор Майнцский? – выкрикнул граф Симон то ли с вызовом, то ли с мольбой.

Клянусь головой святого Иоанна, не стоило графу Симону обращаться ко мне, я ведь не командую ни одним отрядом. Я взглянул на бритта, стоявшего у порога. Вид у него был понурый, и я испугался, как бы он не совершил чего-нибудь более катастрофического, чем это вмешательство в наши дела, которое привело бы к совсем тяжким последствиям для меня.

– Мессир! – прокричал я, перекрывая шум, и распростерся у ног Дандоло. Толпа притихла, тогда я поднялся с земли. – Правда ли, что эти бароны будут сражаться по твоему приказу и прикажут своим людям поступить так же?

Я оглядел шатер, и две сотни голосов уверили меня, что так оно и будет. Было ясно, что они не хотели так поступать. Не менее ясным представлялось и то, что мне их не отговорить. Сейчас для меня как для послушного воина самым главным было сохранить целостность войска, если оно пойдет на штурм по приказу. Я бы ни за что не допустил раскола армии, но мне отчаянно хотелось избежать предстоящей битвы, ведь по вине моего подопечного бритта мы лишились возможности получить победу без боя.

– Мы все еще можем избежать кровопролития, – сказал я. – Направьте посла к задарцам. Сообщите им, что их ввели в заблуждение. Предупредите, что если они не сдадутся, то армия пойдет на штурм и всех их уничтожит. Если они поймут, какая опасность им грозит, то, возможно, они все-таки капитулируют. Пусть они не сохранят свободу, зато, по крайней мере, останутся живы.

Мои слова встретили единодушное одобрение. Но мессир Дандоло утихомирил толпу жестом руки и презрительно вы сказал следующее:

– И кому они поверят? Я не пошлю ни Робера де Бова, ни Симона, ни даже тебя – никому из тех, кто участвовал в этом дебоше, доверять нельзя. Но если пойду я или мои представители, то задарцы решат, что мы пытаемся их провести.

– Епископ Конрад Хальберштадтский, мессир. Он лицо духовное, – ответил я.

Дандоло согласился, и его преосвященство Конрад немедленно отправился в путь. Страсти не утихали, и дож распустил собрание, пообещав, что глашатаи сразу оповестят весь лагерь, как только задарцы ответят.

Я выбежал из шатра, так как заметил, что бритт исчез и есть основания опасаться самого худшего. Действительно, оказавшись за порогом, я заметил его шагах в десяти, согнутого в три погибели, словно его выворачивало наизнанку. Мимо него как раз проходила группа молодых воинов, и он, падая на колени, протянул к ним руку. С ловкостью закоренелого злодея он каким-то образом умудрился вытянуть кинжал у одного из воинов. Я побежал к бритту, но мой брат Отто тоже за ним наблюдал и настиг его первым. Он схватил запястье бритта с такой силой, что тот выронил кинжал.

– О нет, – сказал Отто, – ты не умрешь и переживешь все это вместе с нами.