Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

44

В тот день мы не пошли в собор Святой Софии и, конечно, не стали тащиться в неведомую даль, чтобы взглянуть на голову Иоанна Крестителя. Отчасти в том была моя вина. Расставшись с Джамилей, я расхандрился, как прыщавый мальчишка, и Грегор, не утративший сияния после знакомства с таким количеством святых, не захотел, чтобы его впечатление от величайшей в мире церкви или самой важной реликвии было испорчено моим плохим настроением. К тому же стояла удушающая жара, и мы, много часов протопавшие под солнцем, были совершенно разморены. Поэтому мы попрощались с Ионнисом, нашим неулыбчивым проводником. Попытались расплатиться с ним, но получили отпор. Однако убедили его, что мы все поняли: его родной город поистине центр святости на земле. Потом мы направились в лагерь, воспользовавшись переправой через знаменитую бухту Золотой Рог.

За время нашего отсутствия лагерь переместили обратно на холм, украшенный Галатской башней. Приближаясь к скалистому берегу, мы заметили пришвартованный по эту сторону бухты золоченый императорский корабль: Алексей явился в лагерь с визитом к Бонифацию. Накануне маркиз провел весь вечер и ночь во Влахерне. После того как царевич впервые присоединился к армии еще на Корфу, менее двух месяцев назад, он не мог обойтись без Бонифация и нескольких часов.

– Интересно, а умеет Алексей дышать без помощи Бонифация? – прошептал я. – Что этот сопляк станет делать, когда пилигримы отбудут в Египет?

– Это не наше дело! – отрезал Грегор.

Мы отыскали шатер. Отто занимался выездкой лошадей вместе с Ричардусами. Грегор от усталости не мог к ним присоединиться, ему просто захотелось тишины, чтобы поразмышлять о тех святынях, что он сегодня лицезрел. По какой-то причине он не желал заниматься этим в присутствии ворчуна. Поэтому последовал приказ:

– Пойди сыграй для Бонифация.

– Мои инструменты потеряны, – сказал я, сворачиваясь калачиком, как для зимней спячки.

– Ты хочешь сказать, что сломал их. Уверен, у маркиза найдется свободная гитара, виола или что-нибудь еще.

Я пожал плечами, хотя, лежа калачиком, это было сделать нелегко.

– Мне до ослиной задницы, чем там занят Бонифаций со своим сопляком. Наплевать, что будет с армией. Отныне сам занимайся добычей сведений. Бонифаций не представляет для меня никакого интереса.

– Просто я подумал, что тебе небезразлично благополучие Лилианы, только и всего, – сказал Грегор, подчеркивая каждое слово, а потом вытащил из сундука мою ливрею менестреля и швырнул мне.

Вот такими он действовал методами, чтобы выгнать меня из шатра. Пришлось перестать притворяться, что не слышу его, и, проклиная все на свете, подняться с пола.

Время для поиска Лилианы было выбрано неприятное, тем более что мои усилия все равно ни к чему не привели. Но у Бонифация действительно нашлись инструменты – и гитара, и виола, и лютня. А когда у тебя отвратительное настроение, то лучше все-таки исполнять музыку, чем прикидываться впавшим в спячку грызуном (хотя и не намного лучше).

Внутри шатра было прохладно, потому что несколько слуг Алексея размахивали огромными веерами, сплетенными из древесной коры. Веера были настолько громоздкие, что на каждый требовалось по два человека – взрослый мужчина держал на весу опахало, а мальчишка поворачивал его. Самим же опахалыцикам приходилось стоять снаружи шатра на солнцепеке, чтобы веера не занимали слишком много места внутри. В самый разгар полуденной жары один из них грохнулся в обморок, по поводу чего Алексей все никак не мог успокоиться. Вообще этот царек вечно был всем недоволен, хотя вот уже пять раз подряд обыграл в кости Клаудио, охранника Бонифация, и пребывал сейчас в относительно неплохом настроении. К тому времени, как я появился, Клаудио успел лишиться всех своих денег, перешедших в карманы будущего императора, который тем не менее не позволил ему закончить игру. Затем Клаудио проиграл Алексею и свой нож, и пояс, и драгоценную булавку.

Его высочество привез из дворца бочонок вина, которым теперь и угощались лизоблюды Бонифация. Алексей восседал в кресле Бонифация, похожем на трон, а маркиз сидел рядом, на табуретке. Остальные стояли или, если были уже чересчур пьяны, сидели на раскинутых циновках.

Я пришел как раз вовремя – мой предшественник собирался сделать перерыв. Поэтому меня сразу провели в шатер и отдали его лютню.

– Лютнист! – воскликнул Алексей. – Сыграй мою любимую мелодию!

– «Календу мая»? – уточнил я, стараясь не показывать, что ужаснулся.

– Нет. – Он рассмеялся.

– Тогда песню «Почему мой муж меня бьет»?

Еще одно любимое произведение царевича.

– Нет, – сказал он. – Пьяную песню.

Но это уточнение мне не помогло.

– «Кармина Бурана»? [40]40
  «Кармина Бурана» («Carmina Burana», XIII в.) – сборник озорных песен странствующих школяров-вагантов, рукопись которого была обнаружена в 1803 г. в баварском городе Бенедиктбейрен (название памятника восходит к латинизированному варианту наименования города).


[Закрыть]– попытался я с надеждой.

– Нет. Ту, где я пою с тобой.

– Ах да, ваше высочество, – сказал я, подавив желание показать ему язык.

Начал играть, а потом запел первый куплет, который был также вторым, третьим и, так уж совпало, пятьдесят седьмым очень сложного священного гимна: «Налейте доброго вина, вылейте прокисшее, а затем спойте со мной, эта песня требует выпивки!»

«Эта песня требует выпивки!» – фальшиво вторил мне Алексей, ибо припев был очень сложный. Он осушил свой кубок, и все тут же покорно последовали его примеру.

– Еще один куплет! – снисходительно решил претендент, протягивая чашу, чтобы ее опять наполнили.

У входа возникло какое-то движение.

– А-а, Грегор! – облегченно вздохнул Бонифаций и поднялся, радуясь возможности прервать представление. – Спасибо, что откликнулся так быстро! Прошу прощения, ваше высочество. Как прошел осмотр святынь? – Передав свою чашу пажу, он шагнул ко входу в шатер и обнял рыцаря, который, как видно, явился сюда не по собственной воле.

Скорее всего, Бонифаций просто хотел убедиться, что Грегор, впитав святость Нового Рима, теперь будет более покладистым.

– Прошу, присоединяйся к нам. Мы имеем честь развлекать его высочество, – закончил мессир.

Грегор позволил Бонифацию подвести себя к царевичу, отвесил ему поклон и произнес все, что полагалось в таких случаях, сказав в заключение:

– Бог, несомненно, благосклонно отнесся к нашим деяниям, так что мы можем теперь спокойно передать империю вам в руки. У вас прекрасный город, и, если бы не наше стремление незамедлительно отплыть в Святую землю, чтобы исполнить свой долг, мы бы с огромным удовольствием задержались здесь еще на несколько недель.

Пьяный царевич рассеянно кивнул Грегору и, не ответив ни слова, вновь вернулся к игре в кости.

– Прежде чем мы закончим партию, я выиграю у тебя меч, – сообщил он Клаудио, приосаниваясь.

– Прошу вас, ваше высочество, мне нельзя лишаться меча, без него я ничего не стою, – запинаясь, произнес Клаудио.

– Не говори так, – упрекнул его Алексей. – Посмотри на меня – еще год назад я был беженцем, без кола и двора, а теперь я византийский император! – Он снисходительно захихикал. – Так что не впадай в уныние от одной мысли лишиться какого-то там меча.

– Грегор! – быстро произнес Бонифаций. – Расскажи нам о своих впечатлениях о Константинополе. Ты видел голову Иоанна Крестителя?

– Так далеко я не дошел, мессир, – сожалея, ответил Грегор. – Мой слуга был настолько поражен всем увиденным, что с ним случился припадок. Пришлось тащить его в лагерь. Но я снова пойду в город.

– Помню я эту голову, видел в детстве! – фыркнул Алексей. – Раз в год, в конце августа, нам приходилось тащиться на другой конец города в богом забытый угол. Да и вообще, это не целая голова, а лишь макушка. Однако если пойдете, то будете проходить мимо старого дворца. – Он швырнул кости неверной рукой, как это делают пьяные. – Не забудьте передать от меня привет бедной старой Евфросинии!

– Кто такая Евфросиния? – покорно поинтересовался Грегор.

– Жена моего дяди. И еще несколько дней назад византийская императрица, – самодовольно ответил Алексей. – Дядька пустился в бега, позабыв взять с собой жену, поэтому, когда отец вновь взошел на трон, она попыталась спрятаться. Но отец выяснил, где она скрывается, и сказал, что пошлет к ней гвардейцев, чтобы забрать у нее все деньги и заплатить вам наш долг.

– А денег-то у нее хватит? – прямолинейно спросил Грегор и добавил тихо, обращаясь к Бонифацию: – Это был бы самый удобный и справедливый способ расплатиться с долгами.

Алексей расхохотался.

– При ее образе жизни? Вряд ли у нее хоть что-то осталось! Но есть и другие, кто помогал свергнуть отца с трона, поэтому если они хотят сохранить на плечах свои головы, то пусть сделают солидное подношение. – Он облизнул губы. – Евфросиния неуемна в своих плотских желаниях. Она была моей первой женщиной – соблазнила меня сразу после того, как нас с отцом заточили в тюрьму.

Мне даже сейчас трудно было представить, чтобы этот молокосос прелюбодействовал, не говоря уже о прошлом, когда ему было лет двенадцать. Однако сам Алексей, как видно, с большим удовольствием предавался этим воспоминаниям.

– Эта женщина заваливала на кровать любого, кто ей попадался, – почтительно сообщил он. – Она делала честь своему полу. – Он высоко поднял кубок. – Тост за Евфросинию! За то, чтобы наполнить ее саму и опустошить ее сундуки! – Остальные, независимо от того, слушали они или нет, дружным хором выразили согласие и опустошили кубки, которые слуга Алексея тут же снова начал наполнять из большого глиняного сосуда. Юноша вновь переключил свое внимание на Клаудио. – Тебя слишком легко обыграть. Ступай. – Он перевел затуманенный взор на Грегора. – Зато Грегора Майнцского, насколько я слышал, не так легко сломить. Поэтому сыграю-ка я с ним. Грегор, ты что предпочитаешь?

– Я не играю в азартные игры, господин, – ответил Грегор с поклоном, а Клаудио тем временем поспешно ретировался от игрального стола.

– Тогда ладно. Начну первым. Ставлю на число «пять», – объявил Алексей и величественно указал на кости. – И хочу поднять ставку. В честь Евфросинии проигравший отдает победителю свою женщину. У тебя есть женщина?

Грегор вопросительно взглянул на Бонифация.

– Львица, – секунду подумав, произнес Бонифаций, словно отвечая Алексею.

Царевич оживился.

– Лилиана? Та самая, которая размыкает только губы, но не ноги?

Я чуть не подавился смехом. Алексей воспринял это как подхалимство и снисходительно одарил меня пьяной ухмылкой.

– Она не моя женщина, – спокойно сказал Грегор. – Она принадлежит моему брату Отто. – И затем подчеркнуто обратился к маркизу: – Я прав, мессир?

– Абсолютно, – буркнул Бонифаций, осушил свой бокал и подал знак слуге, чтобы тот налил ему еще вина. Все это маркиз проделал, не глядя на Грегора. – Она вольна вернуться в твою тесную душную палатку в любое время. Не могу представить, почему она этого не сделала до сих пор. Наверное, ей не хочется возвращать меха.

– Женщины только и думают о собственных интересах, мессиры, – посетовал я, настраивая нижнюю струну.

– Но это будет в интересах Лилианы, если она достанется мне, – заканючил Алексей, взглянув на меня так, словно один из нас был идиотом. – Конечно, Фацио для нее хорош, зато со мной она будет любовницей императора! Чего большего может желать женщина?

– Очевидно, того, что есть у маркиза, но не у вас, господин, – сказал я, сопроводив свои слова характерным жестом, и загоготал, как невоспитанный болван.

Мне давно уже стало ясно, что в присутствии Бонифация эта королевская персона позволит все, что угодно. При других обстоятельствах подобное замечание заслужило бы порки, но сейчас я отделался всего лишь выговором.

– Какой ты грубяин! – с отвращением произнес Алексей. – Фацио, мне этот тип перестал нравиться. Пусть он и играет, но не позволяй ему высказываться вслух в моем присутствии.

45

Две недели, что оставались до коронации Алексея, прошли у меня почти как в тумане, если не считать минут музицирования. Те три года, когда я одержимо планировал убийство, так и оставшееся неосуществленным, и то было легче, потому что у меня тогда, по крайней мере, была какая-то цель. Теперь же не было ни одной причины просыпаться по утрам. Грегор не нуждался в моих услугах. Он хоть и презирал Алексея, но пребывал в относительно хорошем расположении духа, веря, что армия действительно двинется на Иерусалим после первого августа. Отто временами принимался громко вопить по поводу зловредности Бонифация и непостоянства женщин, но тем не менее тоже был настроен оптимистично. Они оба были воины, причем воины-победители, войско которых до сих пор несло минимальный урон, купаясь в максимальной славе. А воинам только этого и надо.

Я был просто неспособен разделить их радость, что убедило меня, какая это будет катастрофа – отправиться с ними в Святую землю, даже если бы у меня нашлась причина. От Бонифация удалось немного отдохнуть. Личность Алексея была настолько мне противна, что соблазн раздобыть сведения или немного денег бледнел по сравнению с удовольствием находиться подальше от этой пары. К тому же я не верил, что Лилиане там по-настоящему плохо, иначе она давно дала бы мне знать. Но нет, она намеренно избегала меня на территории Бонифация. Поэтому я предпочитал лежать, свернувшись калачиком, в шатре и кукситься из-за потери Джамили.

Никакого интереса к коронации я не испытывал, особенно если на трон сажали юнца, абсолютно не подходящего для этого дела. Однако Грегор полагал, что излечить мою душу может посещение собора Святой Софии, и настаивал, чтобы я отправился туда с ним и Отто в свите епископа Конрада, куда войдут с десяток германских рыцарей, их оруженосцы и слуги. (Со стороны знаменитых братьев-германцев это был сознательный выбор – примкнуть на время коронации не к своему воинскому начальнику, а к духовному лидеру. Таким образом они напомнили бы тем, кто их увидит, что им все еще предстоит осуществить их истинную цель.) Я не стал особенно брыкаться, так как мне пришло в голову, что там можно встретить Бровастого, того типа, с которым Отто сидел в одной камере. Мы с ним на пару стали бы отпускать едкие шутки по поводу церемонии. Неплохое развлечение. Он стал бы уверять меня, что Джамиля только и мечтает, чтобы я забрался к ней под юбку, и тогда мне удастся почувствовать, что не зря тоскую.

Еще по пути в собор Святой Софии на коронацию стало ясно, что благоприятный ветер переменился. Толпа проводников у бухты значительно поредела по сравнению с тем, что здесь творилось две недели назад, и отношение к клиентам теперь тоже было другое. Парни просто предлагали свои услуги, они больше никого не приветствовали с радушием. Конрад поручил Грегору нанять одного. Грегор все никак не мог выбрать между своим сверстником, парнем одного с ним сложения, и почтенным старцем монашеского вида, когда мы оба услышали невдалеке знакомый голос, произносивший: «Понимаете меня?» – и разом обернулись.

– Ионнис! – обрадовался Грегор.

Сурового вида юноша, который показывал нам город, был занят серьезным разговором с одним из наших пилигримов, французским слугой, но он сразу закончил беседу, довольно грубо (и все так же сурово) махнув рукой, и затрусил к Грегору, словно был его личным многострадальным вассалом.

– Да, – сказал он, склоняя голову, без тени улыбки.

– Проводишь нас? – спросил Грегор, а потом прокричал епископу, отставшему на несколько шагов: – Ваше преосвященство, это тот самый человек, о котором я вам рассказывал! Нам повезло. Ионнис, это его преосвященство епископ Конрад Хальберштадтский. Если доведешь нашу компанию до собора Святой Софии, то сможешь остаться и посмотреть коронацию с самого лучшего места.

Ионнис разочарованно взглянул на Грегора.

– На коронацию я не останусь, но могу проводить вас к собору. Это будет стоить две монеты. Если у вас нет местных денег, то сойдет и один французский денье.

Грегор заморгал.

– Ты… Я думал… в прошлый раз ты ведь не взял денег?

– За то, чтобы показать святыни благочестивым пилигримам, я денег не беру, – сказал Ионнис. – Сейчас не тот случай. Понимаете меня?

– Да, – ответил я одновременно с Грегором; хотя тот сказал «нет» и сразу нахмурился – значит, он все прекрасно понял.

– Никто из вас не может считаться настоящим пилигримом, – мягко добавил Ионнис, и печаль состарила его раза в три.

Упрек рассердил Конрада; епископ подошел к нам и начал свою тираду:

– Молодой человек…

Юноша спокойно его перебил:

– Я видел много плохого. Вы говорите, паломники, но никакое это не паломничество. Это что-то другое. А теперь вы вознаграждаете предводителя, который все это устроил. Поймите меня.

– Понимаю, – сказал я, – и теперь ни за что туда не пойду. – Я махнул в сторону Латинского квартала, где нашла приют Джамиля. – Увидимся позже, в лагере, хочу…

– Нет! – Ионнис погрозил мне пальцем. – Одному небезопасно. Только не франку.

– Почему? – удивился Конрад. – Мы везде желанные гости!

Юноша посмотрел на него печальным усталым взглядом.

– Господин, – сказал он, – позвольте мне кое-что вам показать. Идемте.

Он повел нас на юг по той улице, на которой мы стояли; мы прошли шагов сто. Все, кто попадался нам на пути, смотрели на нас как-то странно или делали вид, что нас не видят, хотя еще две недели назад все было по-другому. Наконец мы достигли рыночной площади возле оградительной стены вдоль бухты. Здесь пахло рыбой. Была пятница, но все торговцы рыбой разбрелись кто куда, так как большой отряд потных длинноволосых греческих воинов, с виду недовольных тем, что им поручили это дело, разрушал собственное оборонительное сооружение. Трехсотфутовый кусок стены, простоявшей много веков и все еще крепкой, теперь разбирался камень за камнем. Работа была изнуряющая, особенно в августовский зной. Греками командовало несколько французских воинов, все с пилигримскими крестами на спине. Для работы были сооружены высокие леса, у подножия которых собралась небольшая толпа жителей города, человек двести. Все они возмущенно наблюдали, как разрушают стену, но не осмеливались заговорить с вооруженными франками.

– Они разбирают стену по просьбе вашего маркиза Бонифация, – сказал Ионнис. – Чтобы мы стали более уязвимы. Теперь мы будем зависеть от вас, если возникнет вопрос нашей безопасности. И людям это не нравится. Поэтому вы тоже не нравитесь. Вот почему вам нельзя в одиночку бродить по городу, особенно в день коронации. Понимаете меня?

Грегор покачал головой.

– Мы ведь здесь были всего две недели назад и повсюду встречали радушие. Ты сам это видел!

– Мы всегда радушно приветствуем победителей, – устало произнес молодой Ионнис, как будто лично сам вытерпел несколько столетий такого поведения. – Так у нас принято. Поймите меня, нам все равно, кто виноват, лишь бы нас оставили в покое. Чтобы разочаровать весь город, причем так быстро, нужно снести что-то вроде этой стены, или разграбить церковь, или относиться ко всем с огромным высокомерием. Я говорю без злобы. Хочу только пояснить, почему для него небезопасно одному ходить по городу. Понимаете меня? Ему нельзя этого делать.

Конрад пришел в ужас.

– Юноша, о каком разграблении церкви ты говоришь?

Словно в ответ на его вопрос, раздались громкие протесты.

Мы повернулись в ту сторону и увидели вооруженных охранников, возглавлявших процессию. За охраной шли двое, неся серебряный ларец с золотым геометрическим узором в виде лилии. У Грегора вырвался сдавленный крик, а я невольно сжал кулаки: мы оба узнали ларец. В нем хранилась реликвия – лоскут одежды Девы Марии из той первой церкви, которую мы посетили две недели назад. Сейчас святыню несли в сторону Большого дворца, к югу от собора Святой Софии. Второй отряд охранников пиками отгонял разъяренных купцов, ремесленников и священников, которые пытались вцепиться в реликварий.

Кто-то из протестующих швырнул в гвардейцев камень, один воин из арьергарда вышел из цепи, чтобы схватить обидчика и столкнуть на обочину. Толпа с криками отпрянула, но ненадолго. Через минуту она новой волной нахлынула на гвардейцев, и завязалась драка. Двое варягов с драгоценным ларцом отделились от процессии и помчались по улице, унося сокровище.

Мы тупо стояли и смотрели на происходящее, словно перед нами разыгрывалось представление. Ионнис повел нас на площадь, где разбирали стену.

– Расступись! – строго покрикивал он. – Дорогу! Расступись!

– Этот ларец из церкви, где мы тебя встретили! – сказал Грегор.

– Он будет переплавлен на монеты, чтобы расплатиться с вами, – сказал Ионнис. – Подобное происходит теперь каждый день.

– Что? – ужаснулся Конрад.

– Я неверно выразился, – продолжал юноша. – Обычно на переплавку идут украшения алтаря. Но то, что происходит сейчас, гораздо хуже, поскольку в этом ларце хранится святая реликвия. Так что, возможно, его не переплавят. Тем не менее он станет товаром. В общем, дела – хуже некуда. Понимаете меня?

Конрад с мольбой взглянул на Грегора.

– Кто-то должен предостеречь Бонифация…

– Бонифаций приказал мне не думать о подобных вещах, – перебил его рыцарь, не дав договорить.

У Конрада был такой вид, словно он получил удар в живот.

– Обязательно поговорю с маркизом насчет этого! – объявил епископ.

– А толку-то, – пробормотал я и тут же получил от Грегора тумак.

Обойдя драку стороной, мы приблизились к высокой стене, защищавшей заднюю часть собора Святой Софии, храма Божественной мудрости, как представил своей свите это сооружение Ионнис, повинуясь чувству долга.

Стена позади храма всего лишь отмечала границу огромной дворцовой резиденции. На этой территории разместились министерства и чиновничьи учреждения, необходимые для управления такой империей, как Византия, и таким городом, как Константинополь. Здесь также располагались городские дома для министров и чиновников, предпочитавших жить в пригороде. Все это было очень непохоже на то, что мы на Западе привыкли считать средствами управления. И мой король, и король Грегора большую часть времени проводили в дороге, объезжая дальние границы своих владений. В Византии дальние границы сами приближались к правителю. На другом конце этой территории, на расстоянии примерно полумили, раскинулся старый дворец Вуколеон, глядящий сверху вниз на Мраморное море. Когда-то он служил домашним очагом немощной Римской империи, а теперь там поселился немощный император Исаак.

Здесь же, однако, имелись и другие объекты, вызывавшие интерес и восторг народных масс, допущенных (при строгих условиях) пройти через ворота. В частности, там был Ипподром – огромный стадион, но с таким узким овалом, что невольно возникала мысль о хотя бы одном (в месяц) разбившемся насмерть при повороте погонщике колесниц. Соответственно этот аттракцион пользовался у горожан огромнейшей популярностью.

Еще большее изумление, чем размер стадиона, вызывали высокие бронзовые статуи, расставленные плотным кольцом по верху конструкции. Там были лошади, олени, быки, драконы, фавны и сатиры, кентавры, полубоги и демоны – все настолько правдоподобно исполненные, что даже с этого расстояния казалось, что они вот-вот пошевелятся.

– Кое-кто из них настоящий! – как последний болван, упорствовал Отто.

– Нет-нет, – запротестовал Ионнис, – они невсамделишные. Металл. – Он постучал по шлему Отто, подергал его кольчугу. – Бронза. Понимаете меня? В первый раз все принимают их за живых.

– Кто этот мастер, которого Господь благословил таким умением создать точные копии своих творений? – тихо поинтересовался Конрад с таким искренним благоговением, которого я прежде у него не замечал.

Ионнис пожал плечами. Хотя ему льстила наша реакция, он знал о статуях ровно столько, сколько об акведуке, который мы видели две недели назад.

– Никто не знает. Эти статуи здесь много веков. – Он указал на ворота Ипподрома, с которых, как казалось, сейчас спрыгнут четыре огромных жеребца, тянущих за собой колесницу. – Видите их? Упряжь сгнивает, и мы надеваем новую, та тоже приходит в негодность, мы опять ее меняем, и так до бесконечности. – Он пожал плечами. – В Станполи так принято: тот, кто управляет горожанами, не вечен, он придет в негодность, но уклад жизни должен остаться неизменным. В любом случае упряжь – всего лишь снаряжение. Она не делает их теми, кто они есть, не придает им ни силы, ни красоты и даже не управляет ими. Поймите меня.

Я и Грегор переглянулись. Мы его поняли. Этот маленький проводник был не так прост, как казалось на первый взгляд.

Ионнис, совершенно не торопясь на коронацию, позволил нам поглазеть на четырех коней Ипподрома, а также на их мифических и звероподобных собратьев. Затем он с мрачным видом попросил нас взглянуть налево, где оказался вход в собор Святой Софии – храм Божественной мудрости, куда нам предстояло явиться на коронацию Алексея-сопляка.

Издалека то, что мы увидели, вовсе не напоминало здание. Скорее, небольшой городок, раскинувшийся на холме, хотя никакого холма видно не было – просто ряд зданий с крепкими стенами по чьей-то прихоти был построен поверх таких же зданий. Сооружение казалось изящным – округлые мягкие линии, теплые тона, тогда как от большинства крепостей, сравнимых по размеру с этим зданием, веяло холодом и мраком. Но, путешествуя по Италии и Франции, мне доводилось видеть церкви позанимательнее. Эта же была просто большая.

Непонятно почему, но внутри она оказалась гораздо больше, чем снаружи.

Сначала шел вестибюль, даривший чудесную прохладу после пекла за порогом. Размерами он не уступал вестибюлю ни одной из церквей, в которых мне довелось побывать, а украшен был гораздо роскошнее: со сложной инкрустацией красного порфира и зеленого змеевика. Здесь так много было резьбы, мозаики и эмали, что я чуть шею себе не свернул, стараясь разглядеть все.

А ведь это был всего лишь вестибюль. Затем, пройдя мимо Императорских дверей в тридцать футов высоты (предназначенных исключительно для сопливых мальчишек и их папочек), мы прошли через двери поменьше, пятнадцатифутовые, и угодили прямо в центр. Так как мы находились в свите епископа, дежурившие глашатаи возвестили о нашем появлении короткими фанфарами, и толпы греческих горожан (все сплошь в жемчугах) посторонились, освобождая нам место. Настроение Ионниса слегка улучшилось: он не собирался оставаться на церемонии, но ему понравилось, как его соотечественники расступаются, чтобы дать дорогу процессии, которую он возглавляет.

В центральном нефе уже собралось несколько тысяч человек, а поток желающих присутствовать на церемонии все не иссякал. Церкви здесь были устроены не так, как у меня на родине: мало того что отсутствовали скамьи, все было открыто, а по верху проходили галереи. На них тоже собралась толпа, в основном мужчин, хорошо одетых, подобно знати во дворце Влахерны. Вероятно, это и была та же самая знать. Эхо наших коротких фанфар полетело вверх, гул голосов на секунду стих, и тысячи голов повернулись разом в приглушенном свете, чтобы посмотреть, кто пришел, а убедившись, что мы птицы невысокого полета, люди снова начали судачить.

Вспомнив о чудесной статуе благословляющего Христа под куполами осмотренных нами церквей, мы с Грегором одновременно подняли взгляды наверх. Меня охватила паника, и я попытался удрать на ослабевших ногах, ибо огромная вселенная – благословляющий Христос и все прочее – обрушивалась прямо на нас. Но Грегор вцепился в мой воротник и удержал на месте.

– Она падает! – Мой голос потонул в шуме толпы. – Крыша падает!

Я поднял руки вверх и затряс ими в истерике, указывая на огромный каменный купол, нависший над залом, еще большим, чем сам купол, где не было ни колонн, ни других подпорок, чтобы поддержать его вес, – то, что выглядело снаружи как город, оказалось одним сплошным невероятно широким пространством.

– Гляди! Гляди! Крышу ничто не держит! – кричал я, отчаянно стараясь вырваться из цепкой хватки Грегора.

Ионнис, по-прежнему оставаясь серьезным, посмеялся надо мной.

– Иллюзия, – самодовольно изрек он. – Это великое строение в честь Господа. Оно простояло почти семь сотен лет. Господь не позволит, чтобы оно рухнуло на нас именно сегодня.

Я, по-прежнему чувствуя руку Грегора на шее, попытался кивнуть, хотя меня мутило. Но потом вдруг моя голова по собственной воле качнулась к одному плечу, потом ко второму, и в результате получилось «нет». Я еще раз взглянул на купол и сразу съежился, охваченный новой волной паники. Мне казалось, что я тону.

– Не желаю здесь больше оставаться.

Ионнис понимающе поджал губы.

– Я тоже. – Он взглянул на епископа. – Досточтимый господин, я вас привел. Теперь отведу маленького человека к переправе, чтобы он вернулся в лагерь.

– Не хочешь остаться на коронацию? – разочарованно спросил меня Грегор. – После всего, что мы сделали… – он понизил голос, – всего, что ты сделал, чтобы добиться этого?

Я покачал головой, пристыженный, но порабощенный страхом, что крыша вот-вот на нас рухнет, – по-моему, так оно и было бы, если только взглянуть наверх повнимательнее.

Нас отпустили; я бегом помчался к толпе хорошо одетых ремесленников, с надеждой собравшихся у двери. Ионнис ухватил меня за руку, чтобы не потерять в толпе.

Поразительно, как долго мы не могли выйти из-под парящей крыши, но в конце концов, вернее, наконец-то оказались снаружи, в саду, все еще проталкиваясь через встречный поток людей, но уже не в такой тесноте. Ионнис отпустил меня. Я прерывисто вздохнул и оглянулся на опасное здание. Отсюда оно казалось огромным, но вполне безобидным, почти дружелюбным, и явно не собиралось никуда падать. Я смутился, но, по правде говоря, был рад, что сбежал с коронации.

– Люди приходят в храм и чувствуют величие Бога, – произнес Ионнис, жестом указывая на церковь.

Было непонятно, это упрек или продолжение экскурсии.

– Выходит, Господь – ужас? – изумленно спросил я, а потом, придя в себя, добавил: – Можешь не отвечать.

Ионнис пожал плечами и оглядел темнеющее небо, словно раздумывая, куда теперь податься.

– Так что, идем к переправе?

– А разве есть выбор? По-моему, мне не позволили болтаться одному по городу.

Он снова пожал плечами.

– Да, одному нельзя. Но со мной – можно, если хочешь что-то посмотреть. Ты и твой друг – вы мне нравитесь, хотя ты ворчун. Не плохой человек, а просто ворчун. Как там это слово – «принуждение»? Так ты принужденный. По крайней мере, удрученный. Понимаешь меня?

– Мое удручение связано с женщиной. Понимаешь меня?

– А мое – с городом, – сказал юноша.

– Ты победил, – сказал я с сарказмом, но вполне искренне. При этом был сам себе был противен. – У тебя более серьезное несчастье, чем у меня.

Его встревожил мой сарказм (он, как и Грегор, по своей природе не воспринимал иронию).

– Это большой город, здесь много людей, много святынь. За всю историю нас так часто атакуют, что мы даже не считаем, но до сих пор ни одна армия не побывала здесь, как сейчас. Мы думали, все, что может случиться, уже случалось в прошлом, и поэтому, когда оно случается вновь, мы знаем, как действовать, – смотрим, как проблема разрешалась тогда, и делаем то же самое теперь. Все срабатывает, и мы идем дальше. Понимаешь меня? Мы помним прошлое, учимся у него, используем его. Но это… – Он безнадежно махнул рукой на восток, где на другом берегу бухты разбила лагерь армия. – У этого нет прошлого. Поэтому никто не знает, что делать.