Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

Его лицо светилось в сумерках тревогой. А глаза (они были даже темнее, чем у Джамили) как-то пугающе поблескивали. Он молил меня решить проблему или хотя бы успокоить его. Мне хотелось чем-то обнадежить его, но любые мои слова стали бы ложью.

– Жаль, не могу тебе помочь, – сказал я.

Ионнис с минуту сверлил меня пристальным взглядом, затем кивнул и покорно пожал плечами.

Потом его взгляд скользнул мимо меня, и лицо озарилось удивлением. Он вскинул руки и принялся махать ими, как безумный, тому, кто приближался к нам за моей спиной. А потом пришла моя очередь удивляться, ибо Ионнис, наш неулыбчивый маленький грек, расплылся в улыбке.

Я обернулся. Сквозь толпу к нам поспешно пробирался хорошо одетый, хорошо причесанный сокамерник Отто из Влахерны, Бровастый, а за ним едва поспевали двое слуг. Я подумал, что он бежит ко мне, но нет, ему нужен был Ионнис: эти двое с криками бросились друг к дружке, крепко обнялись и чуть ли не заплясали по кругу, хлопая друг друга по спине, а потом расцеловались. Похоже, я присутствовал при воссоединении семьи.

Возможно, так и было. Я достаточно владел греческим, чтобы уловить какую-то родственную связь между ними, хотя Мурзуфл был гораздо старше и явно имел более высокий ранг. Обращаясь к нему, Ионнис произносил слово, означавшее «дядя», а потом добавлял еще другие, не известные мне слова. Как только они прекратили радостно скакать и Мурзуфл перестал теребить щеки Ионниса, словно паклю, юноша вспомнил про меня и поспешил представить.

Мурзуфл вновь оживился и кинулся обниматься, но уже без того истерического восторга, который вызвал у него молодой Ионнис.

– Блаженный из Генуи! – проголосил он, облапив меня, как медведь.

От него пахло экзотическими пряностями – особенно от великолепной и на этот раз тщательно завитой рыжей бороды. Теперешнее его платье мало отличалось от тюремной тоги – разве что выглядело поновее и сидело получше. Зато форсу в нем было хоть отбавляй.

– Мой избавитель!

Он повернулся к Ионнису и быстро что-то пояснил ему на греческом. Лицо юноши выразило благоговение, он упал на колени и поцеловал край моей туники.

– Не надо! – всполошился я. – Прошу! Бровастый, откуда ты знаешь этого парня? С чего это он целует мою тунику?

– Он жил в моем доме еще мальчишкой, – ответил Мурзуфл и подал знак Ионнису, как охотничьему псу, чтобы тот меня отпустил. Юноша, вновь обретя молчаливую серьезность, поднялся с земли, но его взгляд был по-прежнему прикован ко мне. – Я рассказал ему, как ты позаботился о том, чтобы меня отпустили. Он сын моего старинного друга, остался сиротой, вот и воспитывался в моем доме таким же негодником, как я, пока меня не бросили в тюрьму восемь лет назад. После этого мы узнавали друг о друге только благодаря письмам и слухам до этой самой минуты! Он вылитый отец, иначе я бы его ни за что не узнал! Теперь он самостоятельный, хороший мальчик, студент, да? – Он ласково стукнул Ионниса по затылку; юноша робко улыбнулся. – И практикуется в языках с настоящими чужестранцами! – Он похлопал Ионниса по руке. – Идешь на коронацию?

Ионнис помрачнел и, покачав головой, ответил что-то по-гречески.

– Э, э, э, – замахал рукой Мурзуфл. – Говори так, чтобы наш друг понимал.

– Я не хожу на коронации, которых не одобряю, – произнес Ионнис по-французски.

– А я тебе скажу, – заговорил Мурзуфл тоже по-французски, – лучше эта коронация, чем никакой. Именно благодаря этой коронации я, твой благодетель, выпущен из тюрьмы. И узурпатор исчез. Он не годился для Станполи.

– Новый узурпатор будет лучше? – спросил Ионнис.

– Скоро узнаем, – ответил Мурзуфл.

Мне показалось, что они немного рисуются, так дерзко разговаривая перед одним из представителей (каким я им, наверное, казался) захватнической армии.

– Он сын Исаака, а Исаак, в свою очередь, был слабым правителем, но хорошим воином и желал всем добра, так что не все так плохо. Чем больше мы знаем, тем лучше. Поэтому ты сейчас пойдешь со мной в храм, встанешь вместе с остальными придворными и узнаешь все, что сможешь, наблюдая за нашим царевичем. Тогда у тебя появится собственное мнение, потому что ты сам что-то увидел и понял, а не слушал других. Да? Не верь никому, даже если услышишь что-то от меня самого. Ты должен всегда решать сам. Да? Только так можно быть хоть в чем-то уверенным в этом мире. Да? И чему только тебя учат в твоем университете? – Он расхохотался и по-дружески стукнул Ионниса в бок. – А теперь идем. Блаженный, пойдешь с нами? А после отпразднуем!

Я покачал головой.

– Идите без меня. Желаю хорошо провести время.

– Постараемся.

– Тебе небезопасно одному быть в городе, – предостерег меня Ионнис.

– Еще чего! Он ведь проныра, – радостно объявил Мурзуфл. – Ну ладно, теперь мне пора заняться глупым мальчишкой. Не тобой, Ионнис, а царевичем. Другого у нас нет, поэтому остается надеяться, что этот не так уж плох. – Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу. – Рад был повидаться, Блаженный! А где твоя женщина?

Я поморщился.

– Она не моя женщина.

– Да? – поразился он. – Что же с ней случилось? Она ведь так хотела, чтобы ты залез к ней под юбку, сразу было видно – уж я-то в этом хорошо разбираюсь. Ты ее оскорбил? Ты такой, можешь.

Я покачал головой и кисло улыбнулся.

– Длинная история, расскажу как-нибудь в другой раз. Рад был повидаться, Бровастый.

Мурзуфл внезапно переключил все внимание на мою особу.

– Мы должны вернуть ее тебе, – решил он, пронзая меня взглядом. – Прежде чем армия покинет нас – а это будет скоро, слава богу, не обижайся, – мы с тобой обязательно должны найти друг друга и выпить как следует, и я научу тебя, как заманить любую женщину в мире к себе в постель.

Я грустно, но вежливо улыбнулся, и он понял, что я ему не верю.

– Нет, серьезно! – распетушился Мурзуфл. – Не сейчас, так как нам нужно идти на коронацию, но завтра или послезавтра я тебя разыщу, и мы поговорим об этом… и о других делах, – добавил он, посерьезнев. – А до тех пор, Блаженный… – Он многозначительно погрозил мне пальцем. – Не куксись из-за какой-то женщины, тем более той, которая, как я уверен, хочет заполучить тебя. Ты вернешь ее довольно скоро. Она умная и знает, что вы с ней пара.

Ионнис хоть и волновался о моей судьбе, но все же я один возвращался к переправе, или в Венецианский квартал, куда на самом деле и хотел попасть, надеясь случайно натолкнуться на Джамилю. Ничего такая случайная встреча нам не дала бы, но одержимость не очень считается с реальностью. Однако по дороге назад я безнадежно заблудился. Толпы на улицах помешали мне сориентироваться, и я понятия не имел, куда шел, зато совершил довольно продолжительную экскурсию по беднейшим районам, где иностранец чувствует себя чужаком, а не гостем, осматривающим достопримечательности. Наконец стало ясно, где нахожусь, когда случайно вышел в долину с акведуком. После этого, значительно отклонившись на север, я добрел до гавани, нанял перевозчика и вернулся в лагерь, решив больше не рисковать в бесплодной попытке отыскать единственную женщину среди сотен тысяч.

Праздник святого Стефана,

2 августа 1203 года

В первое же утро правления его величества Алексея IV я отправился к мессиру Бонифацию узнать, когда мы погрузимся на корабли.

– Император пока не предоставил нам вторую часть того, что должен, Грегор, – сказал мессир Бонифаций.

– Быть может, он расплатится сегодня? Вы говорили, он отдаст деньги сразу после коронации. Сегодня второй день после коронации, мессир. Когда он передаст деньги?

– Не знаю, Грегор.

– Вы, как видно, не торопитесь двинуться дальше, мессир.

– Сегодня император приедет сюда на встречу со мной, и я подниму этот вопрос, – ответил мессир Бонифаций.

– Вы слышали, что Исаак отобрал реликвию у церкви возле Влахерны – лоскут от одеяния Святой Девы? Начались беспорядки. Если мы и впредь будем провоцировать мятежи, то обстановка в городе останется неспокойной, – продолжал настаивать я.

– Конрад упоминал о происшествии. Что ж, мы с его величеством обсудим и это.

– Я могу поприсутствовать?

Мессир Бонифаций:

– Боюсь, твоя германская прямота, достойная восхищения, будет воспринята не очень благосклонно византийским сувереном.

– Ладно, ладно, – сердито сказал я, когда Грегор пересказал свой разговор с маркизом.

Пришлось отказаться от намерения свернуться калачиком на полу и помечтать о Джамиле, по крайней мере, на время, пока буду играть в шатре у Бонифация.

В тот день – как и на следующий, а затем каждый день в течение недели – Алексей переправлялся через бухту на королевском парусном судне и проводил полдня в шатре у Бонифация, где, могу вам с уверенностью заявить, Его Недавно Коронованное Императорское Сопливое Величество (в пурпурных туфлях и пурпурных одеяниях) почти все время играл в азартные игры, напивался и неуклюже флиртовал со всеми женщинами подряд, включая Лилиану (которая, разодетая в роскошные наряды и с застывшей улыбкой на лице, избегала на меня смотреть и вышла из шатра в тот единственный раз, когда мне удалось ей подмигнуть). Каждый вечер мы по нескольку раз исполняли любимую песню его величества. Он был в восторге оттого, что я знал и византийские, и восточные мелодии. Его вкусы также странным образом тяготели ко всему германскому, но я и тут не подвел, включив в свой репертуар ритмичные аллегорические песенки про соколов, липовые деревья, шипы, язычников и прочее.

Маркиз сам никогда не напивался и, видимо, с каждым разом все больше приходил в ужас от поведения Алексея, но все же продолжал разыгрывать этакого благодушного папашу. В первый же день, как он и обещал Грегору, маркиз действительно завел разговор об оставшихся деньгах. Но, видя, как расстроился его величество, услышав о деньгах, он ни разу больше об этом не заговаривал – такая странная слабость как-то не вязалась с Бонифацием. Получалось, что его почему-то устраивает состояние неопределенности. Ради Грегора мне захотелось узнать почему.

Я сомневался, что Лилиана оставалась у маркиза только по собственной воле, но не верилось, что она чувствует себя несчастной здесь, где ее так баловали. К этому времени меня привыкли видеть среди лизоблюдов, наводнявших шатер маркиза, поэтому я мог свободно передвигаться по его личной территории. Как-то вечером, через несколько дней после коронации, я сослался на то, что мне необходимо облегчиться, а сам пошел на женские голоса и в конце концов оказался возле открытой кухни, где столкнулся лицом к лицу с Лилианой.

Она появилась из самой темной палатки, заменившей буфетную, с новым кувшином вина для пьяниц из компании Алексея. Наряд на ней был роскошный, но очень откровенный, напоминавший арабский стиль, – ярко-синий, усыпанный жемчугом, без рукавов. Вместо юбки – три больших овальных куска ткани, едва закрывавших колени и грозивших открыть все до пояса при порыве ветра.

– Какая прелестная туника, – спокойно произнес я вместо приветствия. – А денег на полный наряд у Фацио не хватило?

Лилиана охнула и резко остановилась.

– Неужели жемчужины – от его величества? Продукт одной устрицы в обмен на услуги другой?

Сознавая, что мы не одни, она взяла себя в руки и ответила в полный голос:

– Чего ты хочешь, маленький лютнист? Скопил гроши, чтобы купить час моего времени?

Она улыбнулась своими восхитительно полными губами, но как-то неестественно, чуть ли не подобострастно.

– Какова теперь твоя цена, госпожа? – поинтересовался я и, слегка понизив голос, добавил: – Знаю одного парня, готового отдать свою печень, лишь бы…

Улыбка на ее лице чуть дрогнула.

– Пусть побережет ее для кого-нибудь помоложе.

Я приблизился на шаг и рискнул прошептать:

– Хочешь, вызволю тебя отсюда?

– Это была бы пустая трата времени, – прошептала она в ответ, нервно озираясь. – Маркиз тогда просто забрал бы меня вновь.

– Ты что, не можешь сделать так, чтобы он потерял к тебе интерес? Почувствовал бы к тебе отвращение?

Она бросила на меня какой-то странный взгляд, с большой долей сарказма, но вслух ничего не сказала – значит, сочла мое предложение смехотворным.

– Тогда что мне сказать Отто? Нам нет от него покоя.

Лилиана изменилась в лице. На секунду она стала той, прежней, а потом усилием воли снова нацепила на себя маску непроницаемости и ответила:

– Скажи ему, чтобы нашел себе другую женщину. Все равно с самого начала было ясно, что нам быть вместе недолго. Вскоре я стану слишком старой, чтобы привлечь его внимание. Все происходит быстрее, чем казалось, только и всего. Те усилия, что он потратит, дабы вернуть себе свою шлюху, не стоят того короткого времени, что нам осталось провести вместе. Бонифаций на двадцать лет старше меня, поэтому с ним у меня совершенно другой счет.

– Позволь уточнить. Ты любишь Отто, а он любит тебя, но ты останешься с Бонифацием по довольно глупой причине. Я что-нибудь пропустил?

Она смотрела на меня несколько секунд, а потом на ее лице появилась та прежняя улыбка – полусочувственная-полувеселая.

– Ты видишь собственную историю, когда на меня смотришь. Если я вернусь к Отто, то, по-твоему, это означает, что Джамиля должна вернуться к тебе.

Я заморгал и взволнованно прошептал:

– Что ты знаешь о Джамиле? Бонифацию сказали, что она погибла при пожаре в Пере.

Лилиана ужаснулась, но, увидев, что я качаю головой, успокоилась, лишь нервно вздохнула.

– Он ничего не рассказывал… Впрочем, он мало о чем мне рассказывает. – Она помолчала. – Что же касается твоего вопроса, то я сразу поняла по твоему лицу, что она ушла от тебя.

– Теперь представь то же самое выражение на лице Отто.

– Ты знаешь множество шлюх, неужели не можешь найти для него кого-нибудь более подходящего возраста? – спросила она, теряя терпение. – Кого-нибудь, чье присутствие у него в палатке не вызовет гнева у его предводителя.

Она прошла мимо меня и была такова. С того раза, стоило мне появиться в шатре у Бонифация, она под каким-нибудь предлогом уходила.

Всю неделю Бонифаций не приглашал Грегора к себе и не принимал его, когда тот просил аудиенции каждое утро громким голосом. Тогда Грегор прибегнул к старому приему – попытался возглавить военные учения, считая это эффективным способом распространения своего мнения (или, как в прошлом, якобы своего мнения). Но и здесь его ждала неудача: люди, с которыми он обычно проводил учения, совсем недавно прошли проверку в бою и теперь, получив наконец-то достаточно провизии, считали себя в отпуске. Большинство из них даже не подумали покидать палатки в августовскую жару. Не сумев настроить соратников по оружию против бездействия, Грегор не оставлял попыток добиться встречи с Бонифацием, но все время получал отказ.

На четвертый день, в очередной раз не получив аудиенции, Грегор остался стоять на виду у Бонифация (так как полог шатра всегда был открыт, чтобы впустить ветерок) и потребовал встречи с маркизом так громко, что Отто, как он потом говорил, услышал его на другой стороне холма, где тренировал лошадей. Трубный глас Грегора прервал мое тысячное исполнение «Календы мая», за что я был ему благодарен. Бонифаций отреагировал тем, что сразу опустил полог шатра, чтобы не видеть Грегора. Через несколько минут, когда Алексей отбыл во Влахерну, Бонифаций поехал с ним.

Праздник святого Сикста,

6 августа 1203 года

Недавно я упомянул на этих страницах о своих попытках вернуть паломничество в намеченное русло. Чтобы меня не обвинили в замалчивании подробностей, приведу здесь один пример подобных попыток. Пишу эти слова с радостным ожиданием определенной победы, празднование которой мы предвосхитили сегодня вечером, позволив себе излишества в напитках, что случается редко (напитки раздобыл Отто). Возможно, поэтому мое перо сейчас не такое твердое.

Узнав о неожиданном отъезде мессира маркиза во дворец Влахерны, я в сильном раздражении вернулся к себе в шатер и начал громко выражать недовольство брату такими словами:

– Клянусь головой святого Иоанна, я должен с кем-то поговорить! С мессиром Балдуином, его преосвященством Конрадом, с кем угодно! Пусть даже, с мессиром Дандоло из Венеции! Если так будет продолжаться и дальше, то зиму мы проведем в палатках, бездельничая, пока Алексей играет в кости, а его папаша вывозит из церквей священные реликвии! Через каких-то два месяца наш договор с венецианцами потеряет силу, а мы даже не достигли Святой земли!

Брат меня успокоил, и тогда я послал Ричардусов ко всем трем людям, упомянутым выше, – мессиру графу Балдуину, его преосвященству епископу Конраду и мессиру дожу Дандоло. И час назад, к моему изумлению, получил ответ от всех трех, что завтра в такое-то время у меня состоится аудиенция с каждым. Высокочтимый граф Балдуин пригласил меня посетить его личную резиденцию ранним утром, сразу после мессы.

После этого мы с Отто начали праздновать, вкусив немало вина. Наверняка все эти люди, зная меня, догадываются, о чем пойдет речь, поэтому их готовность встретиться со мной свидетельствует о том, что они намерены надавить на мессира Бонифация, на что я не имею права. Подстегнув наше воображение хмельным, мы с Отто продумали каждое слово, которое я произнесу завтра. Бритт, настроенный сегодня чрезвычайно язвительно, подсмеивается над нами, но, думаю, его сарказм в основном вызван чувством вины, что он сам перестал чего-то добиваться, в сочетании с ревностью – ведь он понимает, что завтра я достигну многого.

46

Утром Грегор ушел из шатра, чтобы поразмышлять немного наедине перед встречей с Балдуином Фландрским. Я с неохотой потащился к Бонифацию, чтобы предложить свои услуги на день, в основном от нечего делать, к тому же теперь я лишился собственных инструментов (самолично уничтожив их), поэтому, если мне хотелось помузицировать, приходилось идти на поклон к тем, у кого эти инструменты были.

Но Бонифация в шатре не оказалось. Его слуга повел меня по холму к Балдуину Фландрскому – именно туда, куда Грегору вскоре предстояло явиться для частной беседы. Там я узнал, что состоится совет с императором Алексеем (можно подумать, будто этот совет сам себя созвал!). Дандоло, ненавидевший всякие собрания с Алексеем, выразил пожелание, чтобы я потихоньку наигрывал в уголке – так, по крайней мере, он мог хоть как-то отвлечься. Мне это польстило.

В шатре собрались епископы, Алексей, Дандоло, Бонифаций и около пятидесяти баронов, включая Балдуина, – все они кого-то ждали. Только я начал играть, как ввели Грегора, одетого для пущей выразительности в наряд пилигрима – длинную рубаху и сандалии.

Грегор опешил при виде такой толпы: пребывая в уверенности, что направляется на личную беседу с Балдуином о скорейшем отправлении в Святую землю, он и оделся соответствующим образом, но здесь, перед лицом всей этой знати, его наряд внезапно превратился в шутовской. Особенно смехотворно он смотрелся в обществе Алексея, который оделся роскошнее обычного и был в новой паре пурпурных туфель. Мальчишка постоянно поправлял корону, но не потому, что нервничал, а из желания привлечь к ней внимание всех присутствующих.

Видимо, кроме Грегора, никого больше не ждали, ибо стоило ему появиться, как Балдуин кивнул и призвал собравшихся к порядку. Грегор стоял как громом пораженный.

– У меня есть предложение, – объявил его величество, начиная совет.

– Насчет выплаты нам долга? – поинтересовался Дандоло.

– Да, – высокомерно ответил Алексей так, словно вернул оскорбление дожу. – Более того, я готов заплатить вам гораздо больше первоначально обещанной суммы.

– Каким образом? Святынями? – выкрикнул я из своего угла, делая вид, что глупо пошутил.

Алексей бросил на меня злобный взгляд.

– Заткнись! – сказал он. – У тебя нет права говорить в моем присутствии. Фацио, если он еще раз подаст голос, вели его выпороть.

Бароны начали переглядываться: одни – с подозрением, другие – с надеждой.

– Вероятно, вам следует прояснить, каким образом вы намерены заплатить уже существующий долг, прежде чем усугублять его, – резонно заметил Балдуин. – До нас дошли слухи, что ваша сокровищница пуста.

– Мы только что выплатили вам огромную сумму, – сказал Алексей. – Естественно, сейчас мы ограничены в средствах. Но наши с вами цели не противоречат друг другу, поэтому вот мое предложение: мы заплатим венецианцам еще за один год службы под вашим началом при условии, что вы останетесь с нами здесь, в Византии, всю осень и зиму, вплоть до марта.

– Решительно нет! – одновременно раздалось несколько голосов; остальные выразились менее внятно, но с тем же гневом.

Грегор ничего не сказал, а только сердито сверкал глазами на Бонифация, который усердно делал вид, что не замечает взглядов родственника. Так вот какое яйцо так терпеливо высиживал маркиз. Этот человек абсолютно не торопился достигнуть конца путешествия. Как и в Задаре, он, должно быть, захотел, чтобы Грегор присутствовал на совещании, из желания обуздать его раньше других вожаков. Я подозревал, что на этот раз ему придется гораздо труднее.

Алексей поднял руку в нетерпеливом жесте – более величественного поступка я у него не замечал.

– Не перебивайте! – велел он баронам. – Выслушайте сначала предложение, прежде чем отказаться от него! Вы отправитесь с нами в глубь материка, во Фракию, чтобы окончательно лишить узурпатора остатков власти, а также завоевать провинции, оставшиеся равнодушными к нашей коронации. Но самое главное – собрать дань с тех дальних районов в качестве доказательства, что они принимают нас как императора. Выручка позволит не только оплатить все, что мы вам должны, но и покрыть расходы на пребывание венецианцев у вас на службе еще на год. Кое-кто из вас останется здесь, будет наблюдать за восстановлением города и получать выплаты от моего отца Исаака по непогашенному долгу, по мере того как он будет собирать налоги с горожан.

– Каким образом он будет это делать, ваше величество? Грабить церкви? – сурово поинтересовался епископ Конрад.

Алексей кинул взгляд в ту сторону, откуда раздался голос, но даже не удосужился уточнить, кто это сказал.

– Я не понимаю, какое отношение имеют к вам наши способы добывания средств, ведь мы пока не католики. Как только мы обратим в иную веру патриарха, вот тогда и шумите от его имени. А до тех пор христиане этого города для вас все равно что еретики, ваша забота об их святынях кажется неуместной. Если бы речь шла о синагоге или мечети, вы бы тоже протестовали?

– Реликвии всегда священны, независимо от того, в чьих руках они находятся, ваше величество, – возразил Конрад.

– Священны… и ценны, – парировал Алексей.

– Они бесценны, – поправил императора Конрад, – как и реликварии, в которых они находятся. Церковь не потерпит…

– Церкви не придется больше ничего терпеть, – не дал ему договорить Алексей. – Мы владеем целой империей, так что не испытываем недостатка в податях. Нет необходимости и дальше обирать церкви. К марту мы заплатим все, что вам должны. И потом у вас будет время отправиться в Святую землю и продолжить свою миссию с набитыми добром сундуками и лишними помощниками. А вот теперь попробуйте сказать, что вас это не устраивает.

– Нас это совершенно не устраивает, – прогудел с германским акцентом баритон из середины толпы. – Мы не желаем проводить здесь лишних семь дней, не говоря уже о семи месяцах. Мы желаем отправиться в Святую землю немедленно.

– Грегор! – резко осадил его Бонифаций, когда под пологом шатра прозвучало единодушное одобрение.

Тут мне стало интересно, в какую еще неприятность собирается вляпаться Грегор. Мне было все равно, как поступит армия, но из всех мнений я предпочитал выслушать мнение Грегора, поэтому решил не вмешиваться. Пусть лучше он взорвется, чем будет гнить под давлением Бонифация.

– Ваше величество, мы пришли сюда с верой, что избавляем страну от тирана своим героическим поступком, но теперь мы знаем, что нам здесь не рады, – продолжил Грегор. – Провести всю зиму в палатках в качестве нежеланных гостей Византии – перспектива, не имеющая ничего общего с нашей истинной миссией и клятвами.

– Грегор, – снова произнес Бонифаций и поднялся, – у нас нет выбора.

Он собирался начать монолог, оправдывающий присутствие зятя на этом высоком собрании, но Грегор не дал ему возможности.

– Ваша светлость! – проорал Грегор, и все, даже те, кто минуту назад соглашался с ним, поспешили отойти в сторону. – Опять мы в той же ситуации! В третий раз подряд! Вы говорили эти слова перед тем, как мы свернули в Задар, потом еще раз, когда мы отправились в Византию, а теперь вы вновь их повторяете, говоря, что нам придется околачиваться здесь целых семь месяцев! Почему у нас никогда нет выбора? Неужели Господь испытывает нас исключительно одним образом, требуя, чтобы мы совершали такие постыдные деяния? Почему бы вместо этого не подумать, что Господь так выражает свое недовольство нами. Тем более что сам Папа испытывает то же самое недовольство. – Он оглядел присутствующих диким взглядом. – Хоть кто-нибудь из вас понимает, что Папа запретил нападать на Византию?

Он поверил мне! Наконец-то он поверил мне!

– В третий раз, – с каменным выражением подтвердил Бонифаций. – Да, Грегор, в третий раз у нас нет выбора. Скажи, как нам перевезти войско в Иерусалим до конца следующего месяца, когда истекает договоренность с венецианцами? Скажи, как мне возглавлять такую кампанию?

Он не приказывал своему подчиненному, а уговаривал его, как обычно, а Грегор, как обычно, перебил его, начав всерьез отвечать.

– Легко. Просто отправляйтесь в Святую землю. Возьмите курс на Египет, как и планировалось. Господь будет на нашей стороне, и мы получим там столько добра, что сможем рассчитаться к тому времени с венецианцами за всю их продолжительную службу.

– Выходит, венецианцам следует взять наши слова на веру? – язвительно уточнил Бонифаций.

– Это паломничество, мессир! – возмутился Грегор. – Все здесь берется на веру! В этом и заключается смысл паломничества! Как бы там ни было, – быстро добавил он, – вы ведь уже взяли на веру, что император Алексей заплатит все долги! Если выбирать между Богом и Алексеем, то я не вижу причин, почему Алексей заслуживает большего доверия.

Мне понравилось последнее заявление; Алексею – нет.

– Как ты смеешь! – возопил он.

– Юный Грегор только что назвал самую вескую причину, по которой мы должны остаться, – изрек Дандоло. – Алексей не внушает доверия ни нам, ни своим подданным.

– Откажитесь от последнего заявления! – огрызнулся Алексей.

– И не подумаю, – твердо заявил дож. – Стоит нам покинуть эти земли, и вы будете свержены с трона до того, как наши парусники выйдут из бухты…

– Это неправда! – взревел Алексей.

– Это не наша забота, – поправил его Грегор.

– Нет, наша! – возразил Дандоло. – Потому что если это случится, то одному Богу известно, что произойдет с венецианцами и другими латинянами, живущими здесь. Одному Богу известно, что произойдет с торговыми связями, которые я с таким трудом налаживал последние десятилетия, и со всеми уступками, которых добился для Венеции благодаря этой победе. Мы взяли на себя обязательство поменять правление, и теперь наш долг упрочить это новое правление, иначе мы сами пострадаем, как и те, за кого мы отвечаем.

– Мы никогда не брали на себя таких огромных обязательств! – сердито воскликнул Грегор. – Мы говорили, что посадим его на трон, мессир, но мы не обещали бесконечно опекать его. Подобные обязательства выходят далеко за рамки нашего договора.

– Юноша, – с нехарактерным для него терпением сказал дож, – если мы не сделаем этого, мы сами себя погубим. Примерно тридцать лет назад греки изгнали отсюда жителей-венецианцев. За один день – двенадцатого марта тысяча сто семьдесят первого года от Рождества Христова – всех венецианцев на территории Византийской империи арестовали, а их имущество отобрали. Некоторых так и не выпустили на свободу. Спустя десятилетие византийцы взялись и за других чужеземцев. Когда жизнь становится невыносимой, населению легче обвинять во всех своих бедах чужеземцев, чем собственных правителей, да и правителям легче винить чужеземцев. Я отвечаю за благополучие венецианцев, живущих в этом городе, и не могу уехать до тех пор, пока не станет ясно, что им ничто не угрожает. Лучший признак стабильности, по-моему, когда облеченная властью особа в состоянии выполнить свои обещания, не вызвав при этом недовольства своего народа.

Он повернул слепое лицо в сторону стула, на котором восседал Алексей.

– Это накладывает обязательства и на вас, царственное дитя, – строго произнес он. – Нам еще предстоит убедиться, из какого вы сделаны теста. Ведите людей во Фракию, если способны, а если нет – то не забывайте, что мы ждем здесь, под стенами вашего города, и более чем готовы подобрать осколки вашей империи и склеить их вместо вас. Вы успели сами убедиться в наших возможностях.

В завершение речи он почти по-отечески обратился к Грегору:

– Придется остаться здесь на зиму. Мы должны обеспечить его величество воинами для упрочения его положения. Местными силами этого не добиться, а варяжской гвардии хватит только для охраны города, а не всей огромной империи.

– Согласен, – изрек Бонифаций, и по мрачным лицам других предводителей было ясно, что дальнейшие возражения не принимаются, тем более от Грегора, у которого, по-моему, чуть ли не пар из ноздрей шел.

Праздник святого Лаврентия,

10 августа 1203 года

Через час после позорного совета у императора Алексея я оказался в шатре тестя, все еще не в силах поверить, что он готов учинить такой произвол.

– Неужели вы оставите меня здесь? – не своим голосом произнес я; рядом стоял Отто, пораженный не меньше меня.

– А ты и вправду думаешь, что я могу позволить тебе приблизиться к Алексею ближе чем на десять лье? Он сейчас думает, что я подвергаю тебя наказанию кнутом за неподчинение. Хотел даже лично поприсутствовать. Еле-еле его отговорил, так что скажи мне спасибо, – ответил он.

Я заскрежетал зубами и очень сердито сказал:

– Разве я не доказал, что делаю все, что от меня требуется? Я один из лучших воинов в армии, мессир, а вам как раз такие и нужны для выполнения предстоящей задачи. Вы поступаете так, чтобы оскорбить меня, но пострадаете сами в первую очередь.

– Это не оскорбление, это стратегия, – более мягким тоном заговорил мессир Бонифаций – видимо, ему действительно хотелось примириться со мной. – Из всех моих рыцарей ты больше всех на виду. Я не потащу тебя за собой, зная, насколько отвратительна тебе подобная миссия. Ведь я ничего не выиграю, если твои собратья по оружию почувствуют твой настрой А если его уловит и Алексей, то я даже пострадаю. Вместо этого ты выполнишь для меня то, что только ты, знаменитый Грегор Майнцский и мой зять, способен выполнить: будешь поддерживать в городе мир и поря док во время нашего отсутствия. Это поможет мне и должно понравиться тебе. Я не часто удосуживаюсь угождать своим воинам, Грегор, особенно тем, кого мне удалось спасти от вполне заслуженной порки, поэтому предлагаю тебе сменить тон и вести себя более разумно.

Я сделал глубокий вдох и попытался успокоиться. Ничего не получилось.

А мессир Бонифаций продолжал:

– Вполне понятно, что напряжение между городскими жителями и армией растет. Наши женщины опасаются ходить в город, и даже воины теперь раздумывают, прежде чем туда идти. Как утверждал мессир Дандоло, мы не можем покинуть страну, пока договор не будет выполнен, пока не будет создана атмосфера стабильности и мира. Я бы предпочел, чтобы ты сделал все, что необходимо или возможно для установления хороших отношений между горожанами и вой нами, которые останутся здесь.

– Самое лучшее – уговорить Исаака вернуть реликвию Святой Девы, – сказал я.

– В таком случае действуй, – ответил Бонифаций.

Я удивился и даже спросил, не шутит ли он. Мессир ответил, что говорил вполне серьезно, и добавил:

– Ступай к Исааку – у тебя ведь сохранилась моя печать – и передай ему мое пожелание: вернуть реликвию церкви.

– А если он не сделает этого? – спросил я, ибо мне показалось, что император не станет слушать простого посланника вроде меня.

– Тогда позор падет на него, а не на нас. Обратись со своей просьбой публично, сделай так, чтобы греки узнали, о чем ты просишь императора. – И добавил с улыбкой: – Как-никак ты мой сын и представляешь меня в мое отсутствие, а заодно и всю армию. Никто лучше тебя с этой задачей не справится.

– Есть еще мессир Дандоло, – тут же подсказал я.

– Дандоло представляет венецианцев, а не армию. Он, как и остальные венецианцы, до сих пор отлучен от церкви из-за событий в Задаре. Он вообще предпочел бы не иметь дела с нашей армией, если бы мог. Да и вряд ли он сделает хотя бы шаг со своей галеры. Он не станет выступать от моего имени.

– Есть еще Балдуин Фландрский, – сказал я, не желая представляться императору, если есть другие, рангом повыше. – Он граф, ваш непосредственный заместитель и представит армию гораздо лучше меня.

– Балдуин Фландрский – превосходный человек, – согласился мессир Бонифаций. – Однако греки относятся к нему с подозрением, после того как он возглавил штурм Влахерны. В тот день ты ничего не предпринимал на поле боя, поэтому о тебе знают благодаря другим подвигам – очень христианским, очень миролюбивым для греческих ушей.

Я был огорошен подобным заявлением и спросил, что он имеет в виду.

Он ответил:

– Помнишь свою смехотворную попытку спасти задарцев, которую ты предпринял с Симоном де Монфором? Грекам по вкусу подобное. Во время стычки с венецианцами в Задаре ты был первым, кто сложил оружие и объявил о мире. Им это тоже понравилось. А готовность расколоть армию на Корфу, лишь бы избежать похода сюда, забыл?

– Откуда грекам все это стало известно, мессир? – поразился я.

Бонифаций пожал плечами.

– Земля слухами полнится. – (Позже бритт уверял меня, что Бонифаций сам наполнил ее этими слухами.) – Важно то, сынок, что ты уже сейчас стал их народным героем, пусть и не совсем обычным. Ты останешься здесь и поможешь горожанам полюбить нас. Пусть эта любовь перейдет и на Алексея, которого они связывают с нами. Наступит весна, и мы сможем спокойно отправиться в Святую землю. А что касается тебя, Отто, – сказал он без малейшей паузы, просто переведя взгляд на брата, – то ты отправишься со мной, что принесет двойную пользу. Ты не прославился как миротворец, поэтому, если останешься здесь с Грегором, толку от этого не будет. С другой стороны, ты отличный воин, и сейчас о тебе идет громкая слава как о герое, выжившем в плену. Всегда полезно держать в авангарде знаменитых рыцарей, поскольку слухи об их подвигах иногда настолько преувеличены, что вселяют ужас в сердца врагов.

Здесь я должен заметить, что мой брат еще не был посвящен в рыцари, но вовсе не из-за недостатка доблести или добродетели. То, как он себя сейчас повел, вызвало у меня гордость, и не без основания.

– Я не рыцарь, мессир, – сказал Отто.

– Мне так и говорили, – ответил Бонифаций. – Но тебе давно пора им стать.

– Я поклялся святому Георгу, что не стану рыцарем, пока мы не окажемся в стенах самого Иерусалима как победители, – сказал Отто.

– Если ты будешь произведен в рыцари сейчас, чем очень поможешь нашей армии, то получишь большую долю трофеев, – сказал мессир Бонифаций. – Сейчас ты получаешь долю оруженосца, которая, как мы оба знаем, гораздо меньше того, что ты заслуживаешь.

Я хорошо знаю собственного брата. Было бы неверно утверждать, что предложение не показалось ему заманчивым. Тем не менее он сказал:

– Глубоко польщен, мессир, но не могу нарушить клятву. Я человек слова. Поэтому благодарю вас, любезный господин, но должен отклонить это предложение.

Мессир Бонифаций, похоже, остался недоволен.

– До сих пор мне ни разу в жизни не приходилось убеждать кого-то принять рыцарство, – произнес он слегка раздраженно.

На что Отто ответил:

– Ни раньше, ни теперь, мессир, ибо вам все равно не убедить меня.

– Если станешь рыцарем, то получишь обратно Лилиану, – пообещал мессир Бонифаций.

Тут я снова должен признать, что, зная Отто, как знаю его я, было бы ложью притворяться, будто новое предложение также не явилось для него большим искушением.

Но он ответил, причем очень вежливо:

– Это похоже на взятку, мессир. Даже если бы я готов был принять рыцарство, то именно сейчас я бы от него отказался, так как подобное предложение оскорбляет и ее, и меня. Я отправлюсь с вами, если прикажете, но только в качестве оруженосца.

Мессир Бонифаций удивленно заморгал. Я тоже. Как и бритт, когда я рассказал ему всю историю час спустя. Мы оба гордились Отто, и оба сказали ему об этом. Уверен, что и Лилиана, узнай она о том, как он себя вел, зарделась бы от гордости.

Через несколько дней, в середине августа, Алексей уехал с Бонифацием в сопровождении кавалерии и пехоты. Отто Франкфуртский, восходящая звезда на воинском небосклоне, имел честь присоединиться к охране Бонифация. Без него в нашем шатре, да и в целом отсеке лагеря, превратившегося теперь в долгосрочную резиденцию на холме Галатской башни, сразу стало как-то тише, спокойнее и скучнее.