Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Я искал Лилиану и узнал, что она сопровождает Бонифация. Для путешествия ей выделили личный паланкин под покрывалом, набитый шелками, мехами и драгоценностями. Отто будет точно знать, где она находится, но не сумеет даже приблизиться к ней. Я понимал, каково ему, ведь я сам ежедневно подолгу смотрел на временное пристанище Джамили на другом берегу бухты.

Грегор, исполнительный германец, с покорной решимостью подстроился под новую роль, желая превзойти самого себя. Он незамедлительно отправился к императору Исааку с просьбой вернуть реликвию, лоскут одеяния Святой Девы, в церковь, откуда она была взята. Исаак, ко всеобщему изумлению, согласился выполнить просьбу, и уже на следующий день над городом зазвучали греческие песни, восхвалявшие праведника Грегора Майнцского. Вдохновленный успехом, Грегор тогда обратился к графу Балдуину с прошением устроить в лагере пир и пригласить на него влиятельных людей византийского общества. Я посчитал такую просьбу очаровательно наивной, тем более что она ни к чему не привела. Как сказал Балдуин, у армии нет денег для лишних припасов, не то что для пира, – по этой причине мы здесь и застряли. И если Грегор хочет завоевать расположение жителей города, то ему придется найти другой способ.

К сожалению, Грегор нашел его. Или, вернее, способ нашел Грегора, а заодно и меня.

47

Стояла засуха, но знающие люди предупреждали, что зимы здесь сырые. Поэтому все бароны, оставшиеся в лагере, а также рыцари, которые могли себе это позволить, строили простые конструкции из свежесрубленного леса, оптимистично названные хижинами, чтобы использовать их вместо палаток и шатров. К строительству привлекли абсолютно всех обитателей лагеря – даже меня (Грегор заставил). Пришлось вспомнить, чему когда-то учил меня Вульфстан: как вязать веревки и использовать блоки, как балансировать на шатких помостах, держа в руке тяжелый инструмент. Я сам удивился, что от меня была какая-то польза, когда мы возводили нашу крышу и крыши нескольких наших соседей, но радости это мне никакой не принесло. Сейчас, оглядываясь на тот период, я сожалею, что Грегор не вышвырнул меня под зад коленкой. Не знаю, как он терпел мое общество.

Через несколько дней после того, как основная часть армии покинула лагерь вместе с Бонифацием и Алексеем, мы проснулись от истошных воплей и запаха дыма. Кричали женщины и дети, причем на итальянском диалекте. Старик Ричард к тому времени уже оделся и ушел на разведку. Вернулся он с неприятным известием: накануне вечером в городе поднялся антилатинский бунт, несколько сотен бывших генуэзцев увидели свои дома, объятые дымом, и бросились вместе с семьями сюда, в лагерь крестоносцев, опасаясь за свою безопасность.

Пожар был в два раза меньше того, что уничтожил иудейское поселение в Пере, и в десять раз меньше того, что поглотил дома знати возле Влахерны. Но его последствия оказались во много раз серьезнее предыдущих.

А все потому, что на следующую ночь, 19 августа, какие-то бездомные беженцы напились и в компании с несколькими неизвестными пилигримами (франки обвиняли венецианцев, а венецианцы валили все на франков) отправились на веслах обратно на ту сторону. Ослепленные жаждой мести, они подожгли единственную в Константинополе мечеть, ничем не защищенную, пристроившуюся на узком выступе суши между городской стеной и бухтой неподалеку от венецианского квартала. Наконец-то они наказали неверных!

Этот мелкий акт вандализма привел к неслыханным разрушениям.

Огонь перекинулся через стену, окружавшую мечеть, и поглотил все маленькие домишки, насытившись которыми приобрел большие амбиции. К восходу солнца уже тысяча домов превратилась в пепел, а огонь все разгорался. На рассвете, стоя возле нашей хижины, мы с Грегором наблюдали, как огромные грозные облака серого и черного дыма перемещаются с устрашающей скоростью к центру Константинополя. Латинские торговцы со всеми своими родственниками высыпали из ворот, выходящих к бухте, и принялись размахивать руками как сумасшедшие, стараясь привлечь наше внимание на другом берегу Золотого Рога.

– Джамиля где-то там, в огне. Надо вывести ее оттуда.

С этими словами я начал расталкивать локтями толпу зевак, направляясь к подножию холма.

Грегор успел схватить меня за руку и удержать. Он указал туда, где венецианцы уже отвязывали баркасы от галер.

– Пусть они похлопочут. Моряки знают, что делать. А у нас и так хватит забот, когда начнут прибывать погорельцы.

На другом берегу тем временем кое-кто из пострадавших воровал или отбирал силой лодки и плоты и начинал грести к нам. Через час в бухте толпились уже тысячи венецианцев, пизанцев, генуэзцев, все они размахивали руками, пытались докричаться до другого берега, толкались, чтобы подобраться ближе к пристани.

Мы слышали, как скрипели и рушились здания, как что-то взрывалось. Мы даже различали извилистые траектории движения – это целые команды из тысяч горожан носились как безумные с ведрами и бурдюками воды. Ничто не могло усмирить огонь. Оранжевые языки пламени взметались выше городских стен, прокладывая себе дорогу через центр полуострова к Мраморному морю и оставляя за собой полосу разрушения, которая пролегла через нижнюю часть города, где сгорела половина Латинского квартала и, вероятно, половина греческих домов из квартала бедняков. Огонь уничтожил самую густонаселенную часть города и двинулся на юг, где он будет бушевать, пока не закончится городская черта: мрачное зрелище, но глаз не оторвать. Огонь распространился бы и на восток, если бы не каменные здания, повернувшие его вспять, – Ипподром, Большой дворец Вуколеон, где затаился слепой, слабоумный император Исаак, а также собор Святой Софии.

Целых три дня бушевал огонь, а люди потоком шли в лагерь. Тысячи и тысячи беженцев, все латиняне по рождению, но большинство из них полностью переняло греческий образ жизни. Их распределяли по палаткам, выдавали им зимние одеяла, чтобы они сооружали из них укрытия. Некоторые жались по краям воинского лагеря или усаживались кучками возле руин сгоревшего иудейского поселения, хотя почти никто не решался из суеверия пройти за кованые ворота на территорию язычников.

Раненых было мало, зато голодных было много, и все без исключения были злы и напуганы. Не все из них лишились крова – огонь пощадил половину Латинского квартала. Но они знали, что их ждет преследование за ущерб, нанесенный городу их собратьями-латинянами. Стараясь найти защиту у пилигримов, они вели себя тихо и послушно. Через день уже были вырыты дополнительные уборные и сформированы отряды фуражиров, которым предстояло обеспечить всех едой. Тех, кто захватил с собой деньги или ценные вещи, посылали за продуктами в ближайшие деревни, а также к императору Исааку, который сразу удвоил армейский рацион, чтобы свести до минимума грабежи.

Мы с Грегором помогали устраивать всех этих перепуганных людей. Тут уж Грегор попал в свою стихию, раз представилась возможность позаботиться о слабых и беззащитных, – несколько дней подряд он излучал золотое сияние, превратившись в доброго самаритянина. А я временами отдыхал от этой роли и бродил среди толп чужаков в безумной надежде найти одно знакомое лицо.

На следующий день после пожара я таскал воду для новых беженцев, а потом решил сделать перерыв. Пальцы совершенно онемели, пришлось обмотать их тряпками, чтобы защитить от мозолей. На обоих предплечьях у меня уже проступали мускулы. Присев перед хижиной, я пытался обучить молодого Ричарда жонглировать деревянными чурками. Вдруг лицо парня исказилось от удивления, я обернулся, чтобы проследить за его взглядом, и выронил чурки.

За Джамилей вытянулась целая цепочка: Самуил и с десяток других людей; там были и дети, и старик. Моим первым побуждением было обнять ее, но пришлось сдержаться.

– Джамиля… – как последний тупица произнес я.

Из-под покрывала на ее голове выбились пряди волос, лицо было выпачкано сажей. Уставившись на нее, я велел Ричарду привести Грегора. Она же старалась не смотреть на меня.

– Вы примете нас? – спросил Самуил, выходя вперед. Он тоже был весь перемазан сажей. – Раз мы стали дважды беженцами по вашей вине?

48

Через несколько минут примчался запыхавшийся Грегор. Он был рад видеть Джамилю, но на ее свиту, особенно на Самуила, смотрел с подозрением. Наконец он нахмурил лоб, как старший брат (хотя Самуил был на десять лет его старше), и изрек свое решение:

– Я не могу обещать вам безопасность, если станет известно, что вы иудеи, но если вы согласитесь выдать себя за христиан, то милости прошу. Однако в таком случае вам придется участвовать во всех мессах и отказаться от собственных религиозных ритуалов.

Самуил хоть и был недоволен подобным условием, но принял его. Сотни других иудеев, затесавшихся среди беженцев, поступали точно так же. Мы вновь разбили шатер Грегора на небольшом участке между нашей хижиной и соседней, которую занимал германский рыцарь. Иудеи набились в шатер и принялись расстилать циновки, захваченные по настоянию Джамили.

Я был на седьмом небе от счастья, но она не сказала мне ни слова, даже глаз ни разу не подняла ни на меня, ни на Грегора. В шатре яблоку негде было упасть, поэтому мы с Грегором и молодым Ричардом топтались на пороге, наблюдая, как устраиваются погорельцы. Джамиля сухо кашлянула, слегка поморщилась и облизнула губы. Не успел Самуил открыть рот, чтобы попросить воды, как я уже мчался с пустым ведром, отчаянно стараясь быть полезным. Когда я вернулся, радостно играя роль Водолея, Джамили в шатре не оказалось. Самуил кратко сообщил мне, что они с Грегором разговаривают наедине в хижине.

Я вышел из душного шатра на почти такой же душный воздух и замер у дверей хижины.

– …сама не своя, – говорил Грегор, и в его голосе слышалось смущение.

– Наоборот, я теперь стала сама собой, – услышал я ответ Джамили, последовавший незамедлительно. – Не смею утверждать, что вы узнали бы меня в ситуации, когда я могла быть сама собой.

– А я бы не стал утверждать, что теперешняя ситуация является для тебя обычной.

Наступила пауза, словно Джамилю поразил его ответ.

– Какой же я вам кажусь? – наконец поинтересовалась она.

– Подавленной. Когда мы увидели тебя в компании некоторых личностей…

– Самуила, – уточнила она. – В его компании вы меня видите всего второй раз.

– Ладно, хорошо, Самуила. Хотя, наверное, я ошибаюсь. Теперь ты, несомненно, среди тех, кто может считаться твоей ровней по интеллекту, тогда как никто из нас не наделен такой ученостью…

– Самуил не привык пускаться в рассуждения с женщинами, – сказала она; мне через дверь показалось, будто в ее голосе прозвучала горечь. – Я получала большее удовольствие от споров с епископом Конрадом на борту «Венеры». Но потеря невелика. Христиане поворачиваются лицом на восток, чтобы помолиться, но Святая земля теперь больше к югу, так что если хотите перенести алтарь…

– Благодарю, но не меняй темы разговора. Мне пришла в голову мысль, что ты попала в теперешнюю твою ситуацию из-за случайности…

– Вряд ли это можно назвать случайностью. Я бы назвала это армией франков, – сказала она. – Сначала вы свернули с намеченного пути к этому городу, потом сожгли Перу, после чего вызвали у жителей гнев. Вы отвечаете за теперешнюю ситуацию, господин.

Последовала очередная пауза, словно на этот раз он был поражен.

– Чем я могу помочь?

– Вы и так многое делаете, позволяя нам остаться здесь. Мы вам благодарны.

– Я имею в виду тебя, Джамиля, – пояснил он. – Чем могу помочь тебе, чтобы ты больше не была такой… подавленной?

И опять пауза.

– Ничем, – сказала она, потом шагнула к двери и распахнула ее так резко, что стукнула меня по носу. – Прекрати топтаться там и входи.

Я смущенно вошел, держа перед собой ведро и потирая свободной рукой нос.

– Вечно он обо мне заботится, – тепло сказала Джамиля, внезапно став прежней. Она забрала у меня ведро и жадно сделала несколько глотков. – Спасибо. – Опустила ведро. – Тебя нужно подстричь, иначе скоро ты станешь похож на грека. Кроме того, мне нужно кое-что передать тебе от Бровастого. В общем-то за этим мы сюда и пришли.

– От кого? – спросил Грегор.

А я запоздало произнес:

– Что?

Джамиля сделала еще один глоток, потом поставила ведро на пол.

– С Отто в камере Влахерны сидел один тип по прозвищу Мурзуфл, – пояснила она Грегору. – Его отпустили по нашему настоянию, когда узурпатор сбежал, а теперь он занимает какой-то мелкий пост при императорском дворе. Должность незавидная, но все-таки лучше, чем тюрьма. Он разослал гонцов на наши поиски после утра коронации, и они отыскали меня в тот день, когда начался пожар. Мурзуфл поручил мне передать кое-что на словах Блаженному из Генуи. Вот почему мы здесь. Можно было бы остановиться у знакомых греков в городе, но Самуил согласился, что мне следует передать тебе его слова, а бегство от пожара послужило хорошим поводом для переправы на этот берег.

– О чем это ты толкуешь? – спросил я, все еще теребя нос, чтобы удостовериться, не сломан ли он.

– Не сломан, – сказала Джамиля. – Даже кровь не идет. – Она бросила взгляд на дверь (я тут же прикрыл плотнее створку), подозвала нас с Грегором подойти поближе и зашептала: – У Исаака закончились запасы золота и серебра. Он забрал деньги почти у всей знати и успел разграбить множество церквей, лишив их алтарных украшений. Ясно, что деньги у вельмож еще остались, но они хорошо их прячут. Мурзуфл опасается, что император Исаак начнет отбирать реликварии со святынями. Бровастый нуждается в твоей помощи, чтобы предотвратить это для всеобщего блага.

– Он уже начал отбирать святыни, – сказал Грегор. – Из-за этого поднялся бунт. По моей просьбе Исаак вернул то, что взял. Впредь он будет осторожен.

– Мурзуфл боится, что это всего лишь вопрос времени, а потом все повторится.

Я поморщился.

– Ну да, шкатулки действительно из золота и серебра и усыпаны красивыми камнями, но вряд ли они стоят…

– Их значение гораздо важнее для города, чем стоимость всего золота и камней, вместе взятых, – нетерпеливо перебила Джамиля. – Станпол и без своих реликвий будет как… – Она пожала плечами, не в силах придумать хорошее сравнение. – Это будет совершенно другой город.

Грегор мрачно кивнул и скрестил руки на груди.

– Реликвии важны и для пилигримов. Когда мы осматривали город в июле, я испытал глубочайшее благоговение только оттого, что вижу их. Они обладают безгранично большей ценностью, чем та, которая определяется материальными мерками. Но дай только волю воинам, и они возьмут свою долю материальных ценностей.

– Но чего же Мурзуфл хочет от меня? – спросил я.

– Это он объяснит при личной встрече, – ответила Джамиля. – Бровастый просит нас с тобой встретиться с ним через неделю у монастыря Иоанна Златоуста, что на западе города, у Золотых ворот. В день, когда обезглавили Иоанна Крестителя, там пройдет месса, на которой будет присутствовать император Исаак.

– Выходит, ты целую неделю будешь жить рядом с нами в шатре? – Для меня это было гораздо важнее реликвий или воссоединения с Мурзуфлом. – Все это время?

Джамиля одарила меня таким взглядом, что я сразу почувствовал себя семилетним мальчиком.

– Конечно, помогу, – поспешил я исправиться.

– Иоанн Креститель – мой семейный святой, – сказал Грегор, и его слова показались мне подозрительно неуместными, но тут он продолжил: – Поэтому я тоже пойду.

49

Утром мы отправились к западной границе города. Мурзуфл прислал нам Ионниса в качестве проводника. Джамиля отправилась с нами, что меня очень радовало, а Самуил остался в лагере, что радовало меня еще больше. Самуил лечил людей, как когда-то его брат. Всю прошлую неделю они с Джамилей выхаживали раненых беженцев, пострадавших либо от самого пожара, либо при попытке спастись. И я помогал, чем мог, но толк от меня был небольшой по сравнению с тем, что делали они. Впрочем, дети явно предпочитали меня Самуилу, и мне казалось, что это говорит в мою пользу.

Впервые в жизни я оказался на такой огромной территории, обнесенной стеной: хоть целый час скачи верхом – конца не видно. Даже сейчас, спустя два месяца после того, как меня впервые поразили размеры города, я не переставал удивляться его просторам.

Почти весь наш путь пролегал через пожарища. Воздух был насыщен запахом гари. Без малого четверть городских земель была опалена этим пожаром и тем, что случился возле дворца Влахерны, когда там шла битва. Огонь унес почти половину домов. Семьи разгребли пепел и расстелили на месте бывших домов циновки, на которых и спали. Случись подобное в какой-нибудь деревне, зрелище было бы скорбное. Но когда улица за улицей, в любом направлении, вверх и вниз одного холма, потом другого, потом третьего… это ужасало, а Ионнис только усугублял этот ужас, указывая на обгорелые фундаменты некогда красивых, но теперь исчезнувших строений. Мы испытали огромное облегчение, когда наконец вышли из зоны пожарищ в лесистую западную часть города, где раскинулись сады, огороды, фермы и редкие домишки.

Так, шествуя по тихой зеленой дороге, мы наконец пришли к обнесенному стеной монастырю, вокруг которого расположилась цветущая деревня. Многие из тех, что суетились на маленькой центральной площади, обмениваясь вполголоса слухами, были, скорее всего, беженцами из пострадавшего от пожара города. Ионнис подвел нас на монастырском дворе к улыбающемуся Мурзуфлу, после чего скрылся в церкви, где пристроился к простолюдинам, толпившимся у выхода.

Я никогда не интересовался церковными обрядами, да и особого впечатления они на меня не производили, поэтому простите, что не описываю в подробностях траурно-торжественную службу в день обезглавливания святого Иоанна Крестителя. Я почему-то представлял, что его величество воспроизведет ритуал отсечения головы, и с нетерпением ждал начала, но, когда все оказалось совсем не так, почувствовал себя обманутым. Состоялась торжественная святая месса, во время которой все действия производились за большой золоченой ширмой. Ширма была украшена сценами из жизни Христа, изображениями его красивой матери, а также Иоанна Крестителя с ангельскими крыльями. Затем к императору Исааку поднесли святую реликвию, чтобы он ее пощупал – видеть-то он ее не мог, так как был слеп. После этого вся паства выстроилась в длинную очередь, чтобы осмотреть реликвию поближе. Но среди нас был энергичный Мурзуфл, который по праву мелкой сошки в императорской свите покомандовал, и нам тут же выделили местечко в начале очереди. Не прошло и нескольких минут, как мы оказались так близко от святыни, что могли бы ее потрогать.

Своими размерами она превосходила многие другие: не осколок, а целиком макушка черепа. Хранилась она в роскошном реликварии, повторявшем ее форму. Глянув на него, я поразился тонкой работе, несмотря на обычную византийскую вычурность, – золото с вкрапленными в него большими каплями драгоценных камней. Один особенно большой красный камень был помещен в центр в окружении жемчуга и бирюзы, под ним располагались розовый рубин и изумруд. Но самое интересное – золотой фон: там был текст на греческом, начинавшийся у самой макушки. Я не мог остаться равнодушным и поднял глаза на Грегора, собираясь признать, что теперь понимаю притягательную силу святыни. Но слова застыли у меня на языке, когда я взглянул ему в лицо.

Грегор верил, что это был настоящий череп настоящего Иоанна Крестителя. Лично я был готов поверить, что существует такая возможность, но особого благоговения не испытывал. Зато во взгляде Грегора я прочел изумление, хотя лицо сохраняло строгое выражение, чересчур строгое даже для него. Он пребывал в состоянии восторга. Мир вокруг него мог разрушиться, а ему было бы все равно, ведь он лицезрел перед собой это. Я никогда не испытывал подобного чувства, но, увидев его на лице человека, которого хорошо знал и уважал, я уже не сомневался в искренности и глубине того, что он сейчас переживал. Когда мы отошли от святыни, Грегор излучал покой и умиротворенность. Лично я такое испытывал только сразу после близости с обожаемой женщиной. Я даже позавидовал Грегору. Отклонение от первоначального курса паломников, изощренное вероломство Бонифация, трагедия пожара – сейчас его ничто не волновало. Он продолжал излучать умиротворенность до конца мессы. А я ему завидовал, хотя сам не понимал почему.

Патриарх в последний раз благословил паству, церемония завершилась, и нас вынесло из церкви с толпой. На переднем дворе монастыря, у дверей церкви, замешкались несколько особо набожных прихожан. Среди них был один тщедушный бритт, один бровастый рыжий со своим неулыбчивым помощником, один пилигрим-германец исполинского роста и укутанная покрывалом иудейка, изображавшая христианскую вдову.

Когда Ионнис объяснил, что могучий светловолосый незнакомец пришел сюда с нами, Мурзуфл подозрительно взглянул на Грегора и спросил по-гречески, кто он такой.

– Это брат Отто Франкфуртского, – ответил я по-французски.

– Еще один германец? Что он здесь делает?

– Я друг, – сказал Грегор.

– Чей? – поинтересовался Мурзуфл.

– Города, – последовал ответ.

Мурзуфл с минуту пристально рассматривал его, потом в конце концов кивнул, словно примиряясь сам с собой.

– И как тебя зовут?

– Грегор Майнцский.

Глаза Мурзуфла округлились: он слышал это имя, как почти все жители города к этому времени. Но эффект оно произвело на Мурзуфла самый неожиданный.

– А! Так ты тот самый проклятый зятек маркиза!

Он плюнул под ноги Грегору.

Грегор напрягся, но он был слишком дисциплинированным воином, чтобы отреагировать с гневом. Ионнис быстро заговорил по-гречески. Я узнал отдельные слова: «не согласен с… хочет уладить… святыня Девы Марии».

– Тогда другое дело! В таком случае ты с нами, – объявил Мурзуфл, мгновенно перестроившись. – Прости за плевок. Но я виню Бонифация во всей этой дурости.

– Какой дурости? – спросил Грегор, невольно выпустив иголки.

– Императоры – слабые и глупые люди, они почти никогда не совершают того, что им приписывают, за них творят подлости их манипуляторы, а мы все знаем, что Бонифаций манипулирует Алексеем, – пояснил Мурзуфл и тут же, без всякой паузы, расплылся в улыбке. – Как поживает мой друг Отто? Он вернул себе свою женщину?

Бровастый глянул на Джамилю, потом на меня и многозначительно подмигнул: «Свою, как я вижу, ты вернул!»

– Зачем ты нас позвал? – строго спросил Грегор.

– Как раз тебя я не звал, – игриво и фамильярно ответил Мурзуфл, словно разговаривал со старым приятелем. По сравнению с Грегором он стоял на гораздо более низкой ступени, но раз уж это был его город, то пресмыкаться он не собирался. – Но все равно я приму тебя в команду, как говорил. У моего императора Исаака плохие советчики. Сейчас он занят тем, что разоряет церкви, стараясь выплатить армии то, что пообещал глупый Алексей.

Грегор покачал головой.

– Это раньше он их разорял. Теперь – нет, – сказал он и, все еще не успокоившись после плевка, подчеркнул: – Благодаря моему вмешательству.

– Вот как? – не без сарказма произнес Мурзуфл. – Тогда позволь мне сообщить тебе прямо противоположное. Когда Исаак покинет церковь, то унесет с собой тот самый реликварий, которым мы только что восхищались.

Грегор нахмурил лоб.

– Что?

– Ну да. – Мурзуфл пожал плечами. – Сам слышал, как он отдавал приказ своим людям, прежде чем мы вышли из дворца. Вообще-то я слышал об этом решении еще много дней назад, потому и разослал людей отыскать нашего маленького бродяжку, чтобы он помешал злодеянию.

– Но… – возразил Грегор, – я обратился к нему с просьбой вернуть другую реликвию, покров Святой Девы, и он выполнил ее без промедления.

Мурзуфл снова дернул плечами.

– А потом он передумал. Если его не остановить, ни в одном из святых храмов города не останется ничего ценного. Он уже отобрал украшения, а теперь намеревается отобрать и реликвии. Поэтому я хочу ему помешать.

– Как? – спросил Грегор.

Мурзуфл опять пожал плечами – я даже начал думать, что это греческий способ самовыражения (по крайней мере, мурзуфлский).

– Мы не можем отговорить его от разграбления церквей, не можем пригрозить ему, поэтому ясно, что остается одно – спрятать все ценности, чтобы он не смог их найти и скрыться с ними.

Мы с Грегором обменялись удивленными взглядами, поскольку никак не ожидали услышать такого смехотворного предложения. Джамиля молча подняла брови.

Первым заговорил Грегор.

– Мне поручено предотвращать любую деятельность, которая могла бы разжечь новые конфликты между греками и латинянами, – сказал он. – Я не потерплю разграбления святых мест, но если Исаак не может нам заплатить…

– Нет, может, – сказал Мурзуфл. – Он может раздобыть деньги другим способом.

– Каким? – поинтересовался я. – Взимая с горожан непомерные налоги?

– На это уйдет слишком много времени, – снисходительно бросил Мурзуфл. – Нет, для начала он ограбит знать. Один тщательный обыск у какого-нибудь вельможи даст ему столько же, сколько он получит за месяц налогов со всех купцов.

– А разве тебя это не коснется? – спросил я. – Разве тебя не станут обыскивать?

Мурзуфл состроил гримасу и, конечно, пожал плечами.

– Я пережил несколько лет тюремного заключения, так что и обыск переживу, пусть даже мои сундуки совсем опустеют. Это все же будет менее печально, чем опустошение моего города. Мои личные потери – не такая великая трагедия, как утрата городом его духовного богатства. Я люблю Станполи всей душой, – сказал он, стукнув себя кулаком в широкую грудь. – Все его жители очень любят свой город. Спроси любого, что он предпочтет – потерять собственный глаз или реликвии Станполи, и (хотя половина горожан вообще не ходят в церкви) он тут же вырвет свой глаз и предложит его тебе. Это величайший город в мире, и мы должны сохранить его таким. Исаак относится к святыням только как к товару, а я вижу в них прошлое и будущее Византии.

Грегор, все еще пребывая под влиянием увиденной святыни, черепа своего любимого почившего смертного, был тронут такими речами. Он глубокомысленно нахмурился. Видимо, всерьез обдумывал предложение Мурзуфла.

– Значит, ты говоришь, все городские реликварии будут спрятаны до тех пор, пока император не расплатится с долгом, после чего их вернут церквям? – Мурзуфл кивнул. – А где они будут спрятаны? – продолжал Грегор. – И каким образом?

Не успел Мурзуфл ответить, как из церкви раздался вой, и оттуда выбежал разъяренный старик, одетый просто, но достойно. Он почти бежал, подняв руки перед собой, словно собирался задушить невидимого врага. Я даже не сразу понял, что он преследует того, кто покинул церковь раньше его, не привлекая нашего внимания: одного императорского варяга, который нес красную котомку. Гвардеец был на голову выше своего дряхлого преследователя и просто делал вид, что того не существует. Не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам, варяг вынес свою небольшую ношу из ворот двора, где к нему присоединились четверо товарищей, окруживших его со всех сторон для защиты. Потом все скрылись из виду. Старик продолжал свою гневную речь по-гречески, с очень четким, несмотря на гнев, выговором, так что даже я понял каждое пятое слово, большинство из которых оказались ругательными.

Джамиля, Ионнис и Мурзуфл, понимавшие все слова, обменялись мрачными взглядами. Как только варяги ушли, старик унялся и, повернувшись, побрел обратно во двор, что-то бормоча себе под нос. Тут он увидел Грегора.

Грегор хоть и явился в церковь без кольчуги и меча, но был светловолос и коротко стрижен, к тому же на спине у него был вышит крест – явно представитель захватнической армии. Ярость и ненависть исказили благородное лицо старика, и он возобновил свою пантомиму по удушению призрака, быстро подойдя к нам, а потом начал осыпать Грегора такими греческими ругательствами, что даже Мурзуфл покраснел. Грегор просто стоял и удивленно смотрел на старика, пока не вмешался Мурзуфл. Наш бровастый друг переключил внимание старика на себя и, спокойно взяв его за руку, увел в церковь, сочувственно что-то говоря.

– Что, скажите на милость, все это значит? – вопрошал Грегор.

– Гвардеец унес голову Иоанна Крестителя, – прошептала Джамиля. – По приказу императора Исаака. Старик сердит на Исаака, но гораздо больше он сердит на армию, требования которой и подтолкнули Исаака к такому святотатству.

На Грегора было жалко смотреть.

– Армия восстановила помазанника Божьего, императора, – возразил он, как велел ему долг. – Это заслуживает награды.

– Восстановление на троне Исаака гораздо важнее для самого Исаака, чем для старика, – вмешался Ионнис. – Святыня его волнует больше, чем император. Понимаете меня? Он пережил по меньшей мере семь императоров, а видит их раз в год, когда они приходят сюда поклониться святыне. Зато сама святыня, ее близость, оказывает на него благотворное влияние каждый день.

Мурзуфл, успокоив старика, вернулся к нам и ничего не сказал.

– Что теперь будет с реликвией? – спросил Грегор.

Мурзуфл горестно пожал плечами.

– Вероятно, она отправится с твоим проклятым Бонифацием в Ломбардию, так что сможешь поклоняться ей при его дворе. – Он бросил на Грегора пронзительный взгляд. – Разве тебя это не примиряет с кражей? Тебе от нее прямая польза. – Он постучал тыльной стороной ладони по груди Грегора, где на рубахе красовалось изображение зверобоя. – Ты, видать, испытываешь особые чувства именно к этому святому.

– Так и есть, но никакая кража никогда не принесет мне пользы, – сказал Грегор. – Наоборот, сделаю все, что смогу, лишь бы вернуть святыню на место. В прошлый раз мне это удалось, надеюсь, удастся и сейчас. И я помогу тебе защитить остальные святыни. Но где ты собираешься их прятать? И каким образом?

Мурзуфл с важным видом указал на меня.

– Именно поэтому я и послал за Блаженным. Самому мне не придумать, как это сделать. Знаю только, что это должно быть сделано. Я дам людей и немного денег, если понадобится, но этот сумасшедший чужестранец, – тут он ухмыльнулся, глядя на меня, – умен и везуч. Вот он-то и придумает план.

Я открыл было рот, чтобы высказаться, но Грегор жестом велел мне подождать.

– Если мы это совершим, то заслуга должна быть приписана и армии тоже, – сказал он Мурзуфлу. – Когда святыни будут возвращены на место, ты должен объявить всем благодарным горожанам, что этот план был совместно задуман и осуществлен греками и латинянами – не какими-то латинянами вообще, а именно теми, кто пришел вместе с армией пилигримов, не желающей никакого зла городу.

– Не имею к армии пилигримов никакого отношения, – возразил я, но под строгим взглядом Грегора сдался. – Ну ладно. – Мой взгляд устремился на Джамилю. – А что в таком случае получат иудеи?