Текст книги "Трон императора: История Четвертого крестового похода"

Автор книги: Николь Галланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

Старик Ричард снял с хозяйских плеч промокшую мантию и расстелил ее перед шипящим очагом, отодвинув в сторону накидку Лилианы.

– Я не единственный, кто считает себя обделенным, – сказал Отто, словно это оправдывало его желание украсть. Он жестом прогнал Ричарда и переложил накидку Лилианы поближе к теплу – пусть маленькое, но все-таки проявление заботы, не позволявшее мне презирать его. – Многие молодые рыцари и почти все пехотинцы готовы взяться за оружие. Все самое ценное незамедлительно погрузили на суда дожа. Не удивлюсь, если войско пойдет против венецианцев и всех их забьют до смерти. Почему, черт возьми, трофеи достались одним венецианцам?

– Наверное, потому, что вы до сих пор должны им девять тонн серебряных монет, – сказала Джамиля.

Следующий день выдался солнечным и настолько жарким, что даже успела просохнуть земля. Отто в третий раз отправился к церкви Святого Донатия, чтобы выразить несогласие с распределением трофеев.

Наступил вечер, а он так и не вернулся.

В сумерках мы услышали громкие крики, и вскоре по улицам уже мчались глашатаи, объявившие, что в некоем месте, называвшемся Форум, вспыхнула драка между венецианцами и пешими воинами. Через несколько минут стало казаться, что крики доносятся со всех сторон. Прибежали новые глашатаи и очень всем помогли, разнеся известие, что драка распространилась повсюду. Потом необходимость в глашатаях отпала, потому что драки объявляли себя сами.

– Пожалуй, мне следует привести Отто, – сказал Грегор тоном человека, порядком настрадавшегося от своего младшего братишки.

На улицах было неспокойно, поэтому он выходил из дома в доспехах, и теперь оба его оруженосца поспешно начали снаряжать его в дорогу, облачая в длинную кольчугу – чрезвычайно хлопотное дело. На рубаху надевалась стеганая туника, на голову – толстая стеганая шапка, на ноги – толстые матерчатые чулки. Поверх всего этого надевались такие же вещи, но уже из тяжелой железной кольчуги. Когда все было на своих местах, на локти, плечи и колени надевались круглые щитки для дополнительной защиты. Затем поверх всего набрасывался белый плащ с крестом на спине и собственным знаком Грегора – цветком зверобоя – на груди. К рукам привязывались кольчужные рукавицы (византийское новшество, введенное при дворце Бонифация братом маркиза). На голову надевалось огромное ведро с выдолбленными отверстиями – это был шлем. Старик Ричард вручил хозяину плоский щит из обтянутого кожей дерева, на котором также была эмблема в виде цветка зверобоя. Юный Ричард застегнул на нем ремни, после чего, опустившись на колени, вручил Грегору меч, держа его эфесом вверх, словно крест. Джамиля показала ему, где восток. Он повернулся в ту сторону и произнес молитву святому Георгу, а тем временем Ричардусы облачились в собственные доспехи из вощеной кожи. Наконец вся троица покинула дом, велев Лилиане запереть ворота на засов.

Лилиана решила подняться на крышу дома и поглазеть на драку – правда, она вряд ли сумела бы что-то разглядеть, поскольку большинство окружавших домов были выше нашего. Казалось, ее забавляет, а вовсе не волнует то, что творилось на улицах.

– Все жители разбежались, из невинных никто не пострадает, – пояснила она. – Если кому-то и достанется, то он это заслужил. Так почему бы мне не развлечься?

Она ушла. Мы с Джамилей снова остались вдвоем, во второй раз с тех пор, как я украл ее из Венеции.

Женщина как-то странно на меня посмотрела: на ее печальном лице это выражение казалось почти проказливым, словно она была кошкой, загнавшей мышку в угол и собравшейся с ней поиграть.

– О прошлом говорить отказываюсь, – предупредил я.

Джамиля пожала плечами. Через какое-то время, не сказав ни слова, она отправилась на кухню и достала из сундука незнакомый мне струнный инструмент, брошенный хозяевами. Принесла его к очагу, где я сидел, опустилась рядом и положила выпуклую деку себе на колени. Зажав чудной изогнутый гриф левой рукой, женщина, к моему удивлению, пробежала пальцами правой руки по струнам с небрежной легкостью опытного музыканта.

Уже много лет как я не видел ничего более соблазнительного. В этом жесте было столько искушения, что мне даже стало не по себе. Все время, что мы провели на корабле, она видела, как я пялюсь на музыкантш, и теперь знала, какой эффект произведет.

– Играю с детства, – пояснила Джамиля.

– Что это за инструмент? – поинтересовался я, стараясь казаться небрежным.

– Мы называем его «ал-уд», дерево. Кажется, в Европе он известен как лютня.

– Сыграй что-нибудь. Но только не «Календу мая».

Джамиля настроила инструмент, потом начала что-то напевать на своем странном восточном языке, проводя костяшками пальцев по струнам. Она исполняла удивительную, сложную мелодию – печальную, даже мрачную, местами дикую – и выводила голосом бесконечные короткие трели. Если завывание может быть красивым и мелодичным, то это был тот самый случай. У меня по спине побежали мурашки.

– Что это? – изумленно спросил я, когда она отложила лютню.

Как только Джамиля перестала петь, с улицы снова донесся шум драки, но мы оба сделали вид, что ничего не слышим. Если честно, даже не знаю, чего мне больше хотелось – добраться до инструмента или до нее самой.

– Макама, – сказала женщина, улыбаясь. – В испанском стиле. – Она погладила инструмент правой рукой. – Впервые за пять лет я сыграла, а Барцицца не попытался… Впрочем, неважно. Впервые играла для удовольствия.

– Что такое макама?

Мне не хотелось признавать, что ее игра возбуждает – не хватало еще угодить в один ряд с Барциццей. Я решил проявить лишь интерес к ее искусству.

– Всего-навсего история с вплетенными в нее музыкальными стихами. Сейчас это очень популярный вид иудейской музыки.

– Так это религиозная музыка?

– О нет, – сказала она. – У нас нет музыки даже во время служб. Она исполнялась тысячу лет назад, но никто не играет ее с тех пор, как был разрушен храм в Иерусалиме. Нет, это светская музыка. – Джамиля доверительно улыбнулась. – Только не говори нашим друзьям в доспехах: дело в том, что лишь в Германии иудейская поэзия религиозна, но все произведения, которые оттуда приходят, считаются провинциальными и скучными. Андалузская школа – сейчас она самая популярная – использует отрывки из Библии только для большего эффекта. Например, цитаты из священных книг о насилии и муках используются в песне, которая, как оказывается в конце, посвящена неугомонной блохе.

– Твой народ пишет панегирики блохам?

– Всему, что вызывает сильные эмоции, – ответила она, не заглатывая наживку. – Если ты считаешь, что сумеешь удержать себя в руках, я спою еще одну песню. – Джамиля посмотрела на меня искоса долгим взглядом, что было на нее совершенно не похоже и пробудило во мне те эмоции, о которых я обычно не вспоминал. – Поэма о поясе, – игриво добавила она. – Великий Маймонид был в отчаянии, что эта песня пробуждала развратные мысли.

– Для этого у нас есть Лилиана, но все равно спасибо, – занервничал я и ткнул пальцем в лютню. – Так какие еще песни ты на ней исполняешь?

Джамиля пожала плечами.

– Всякие. Жалобные, застольные…

– Давай послушаем жалобные.

– Ладно. Это песня из Талмуда.

– О, Талмуд! Мой любимый! – воскликнул я, даже не представляя, о чем идет речь.

Женщина заиграла, и меня буквально затрясло: ее голос выражал глубочайшее горе, казалось, она оплакивает собственных детей. Но затем она пропела перевод, чтобы я все понял:

– Не сдерживай сочувствия к тому, кто взывает к тебе из глубины своей души. Не презирай убогого, просящего о милосердии. – Она сделала небольшую паузу, а потом многозначительно добавила, глядя прямо мне в глаза: – Не вменяй ему в вину его прежние грехи, похороненные в сердце.

– Ладно, ладно, намек понял, – сказал я, опускаясь рядом с ней на скрещенные ноги. – Раз такое дело, научи меня играть.

Джамиля протянула мне инструмент. Я взял его и положил выпуклой декой на колени, неловко пытаясь левой рукой обхватить широкий гриф. Осторожно прикоснулся по очереди ко всем четырем струнам.

Она опустила ладонь на гриф лютни, чтобы успокоить вибрацию струн. Я сверху опустил свою ладонь и неожиданно для себя произнес:

– Если бы это была романтическая песня, то сейчас для меня настал бы самый подходящий момент заключить тебя в объятия.

– Ммм, – уклончиво промычала Джамиля и, не изменив позы, предложила: – Давай покажу, как пользоваться плектром.

Она протянула руку к инструменту.

Гораздо позже, когда с крыши спустилась Лилиана, Джамиля все еще обучала меня. Мы больше не дотрагивались друг до друга, но у меня было такое ощущение, что теперь мы с ней тесно связаны, и в этом было больше эротики, чем в любом поцелуе. Смущало то, что я вдруг словно проснулся к жизни. Смущало и заставляло испытывать неловкость, будто предавал ту женщину, которую любил у себя на родине. Интересно, стала бы она ревновать? И вообще, она когда-нибудь меня ревновала? Я пришел в ужас оттого, что не мог вспомнить. Джамиля заметила мою грусть и, ничего не выпытывая, переключила внимание на Лилиану.

– Как тебе удалось что-то разглядеть в темноте? – спросила она.

– У всех факелы. Раненые падают на землю и становятся факельщиками, так что для тех, кто продолжает драться, освещение с каждой минутой становится лучше. Сначала мне было весело, потом стало скучно, а теперь я беспокоюсь, потому что драка продолжается уже несколько часов и не думает утихать, а, наоборот, разгорается все сильнее.

Джамиля поморщилась.

– Грегор не собирался участвовать в стычке, он отправился на поиски Отто, а того очень просто найти: где потасовка – там и он.

– Справиться с Отто, вошедшим в раж, не так-то просто, даже для Грегора, – всполошилась Лилиана.

– Зато его легко перехитрить. – Я слегка приосанился.

– О, только не это, – вздохнула Джамиля. – Ну когда ты чему-то научишься?

19

Задача была не в том, чтобы отыскать потасовку, а в том, чтобы отыскать нужную потасовку, ибо весь Задар был охвачен уличными драками. Я не знал плана города, но заметил, что наш дом стоит в небольшой впадине между двумя холмами. Кроме меня были и другие люди, запоздало присоединившиеся к разгоревшемуся скандалу. Впереди была видна внушительного вида свита венецианского дожа, облаченная в алое, – она торопилась возвестить звуком труб о появлении дожа. Мне казалось сомнительным, что присутствие Дандоло сможет кого-то утихомирить, но, скорее всего, он приведет меня к главному очагу.

Не прошел я за свитой дожа и двухсот шагов от ворот, как оказался на большой открытой площади, куда выходили апсиды двух церквей, портик еще одной и длинная крытая галерея – солидные каменные строения. Площадь была освещена ярко, как днем, и заполнена обозленными, орущими людьми, большинство которых носили цветные кресты на рубахах. Отто находился на краю площади. Он был ранен, но насколько серьезно – я не мог определить, видел только, что оба оруженосца склонились над ним.

Отто выгнул шею и наблюдал за боем, прислонившись спиною к дому. Дож, вышагивавший впереди, остановился по совету поводыря, и я чуть не налетел на его охранника, но вовремя спохватился и, отойдя в сторону, обогнул свиту, чтобы рассмотреть, куда они все уставились.

То, что я увидел, повергло меня в изумление и благоговейный страх, ибо передо мной предстал Грегор Майнцский во всей своей ярости и блеске, как натасканный бойцовский пес. То, что это Грегор, было понятно потому, что драчуны перестали колошматить друг друга и, сгрудившись вокруг него и его противников восхищенной толпой, скандировали его имя.

За его спиной, недалеко от крытого входа в церковь, неподвижно лежал хорошо одетый человек с торчащим из глазницы копьем и залитым кровью лицом. На его рубахе был нашит зеленый крест. Грегор стоял перед телом, отражая атаки сразу четырех венецианцев. Им мешали его доспехи, особенно шлем. Но все-таки они умудрились оставить на нем кое-какие отметины: я увидел кровь на шлеме где-то возле ушей. От плаща остались одни лохмотья, которые лежали теперь на земле у ног рыцаря. Правый рукав его кольчуги был пробит, и в прорехе зияла чудовищная рана. В каждой руке он держал за горло по одному из нападавших. Третий вскарабкался ему на спину и зажал локтем шлем Грегора; четвертый драчун висел у него на поясе. Остальных Грегор успел отогнать, но остались еще двое, которые ждали своей очереди, чтобы наброситься на него, как только сумеют найти местечко.

Доспехи Грегора лишали его ловкости, столь необходимой в уличной драке. Однако он сумел врезать по незащищенной голове венецианца в левой руке незащищенной головой венецианца в правой. Оба обмякли и больше не шевелились, тогда он отшвырнул их на камни и попытался схватить одновременно двух оставшихся, но рана на правой руке так сильно кровоточила, что весь бок стал скользким и Грегор не смог зафиксировать хватку на противнике, висевшем у него на спине. Тогда он, действуя левой рукой, обхватил голову того, кто прицепился к его поясу, отвел ее чуть назад от своего массивного торса, а затем рывком ударил об себя, сломав ему нос о кольчугу. Затем Грегор отпихнул этого моряка и снова занялся тем, что висел у него за спиной и, по-прежнему цепляясь за шлем, безжалостно колотил по нему кулаком. Рыцарю никак не удавалось ухватить его. Наконец в отчаянии он потянулся к своему шлему и сорвал его с головы. Моряк, не выпустивший шлема, улетел вместе с ним в сторону, и на секунду Грегор остался без противников. Шатаясь, он опустился на колени, его окровавленное лицо стало багровым от напряжения, дышал он натужно, раздувая торс под доспехами.

Тут к нему вышли еще два венецианца, и толпа, в которой смешались и венецианцы, и франки, возбужденно взревела. Но два новых противника что-то заметили и сразу метнулись обратно в толпу, которая мгновенно развернулась, как рыбий косяк.

Оказалось, им посигналил копьем другой венецианец, стоявший на относительно пустом пятачке. На таком небольшом расстоянии, да еще брошенное пешим человеком, копье не способно проткнуть доспехи, но зато оно наверняка проткнуло бы горло рыцаря, которое теперь не было защищено и от которого шел пар в холодном ночном воздухе. Грегор в пылу битвы даже не заметил, что ему грозит новая опасность, а его сторонники, слишком увлекшись драматизмом момента, не смогли предупредить рыцаря – они кричали, но очень невнятно, и он принял их крики за приветственные. Грегор обхватил здоровой рукой раненую и выгнул голову, пытаясь рассмотреть, насколько серьезна рана.

Я метнулся на середину круга и опустился на корточки, превратившись в неожиданное препятствие. Мы с венецианцем, не выпустившим копье, превратились в пыхтящий злобный клубок, а Грегор, предупрежденный об угрозе, отошел в безопасное место прямо перед нами. Его сразу окружили друзья-рыцари, пристыженные маленьким безумным бриттом.

У моего венецианца оказалась быстрая реакция, и не успел я прийти в себя от собственного поступка, как он вскочил и рывком поднял меня, поставив на колени. Я взглянул наверх, на секунду перестал ориентироваться и потерял способность дышать, а он тем временем отпустил меня, сцепил кулаки и, размахнувшись, нанес мне удар в левую ключицу. Я услышал собственный крик и отключился от боли.

20

– Отто в конце концов расправился со своим противником, – было первое, что я услышал. Говорила Джамиля, но в непривычной для нее доверительной манере.

– Вообще-то – противниками, – отвечала Лилиана, в точности как судачат кумушки. – Их было трое, все венецианцы. Они сговорились и напали разом.

– В той драке полегла добрая сотня, – с неодобрением заметил Грегор откуда-то из другого угла. – Пока что все потери в этом походе несут те, кто считается нашими союзниками.

Я подал признаки жизни, давая им знать, что очнулся. Перед моими глазами предстала непривычно домашняя картина: две женщины крошили корень мальвы на кухонном столе, а Грегор смотрел в потолок, лежа на тюфяке возле огня, над которым жарилось мясо на вертеле – свежее мясо. Над огнем также висел котел, и в нем что-то кипело. Вдоль стен горели свечи с фитилем из ситника. Судя по всему, была тихая ночь. Я лежал под шерстяными одеялами, а когда попробовал пошевелиться, то оказалось, что левую руку мне обездвижили – забинтовали под углом и зафиксировали на перевязи, перекинутой через шею.

– Маленький проснулся, – сказала Лилиана и сунула в рот кусочек корня, слегка пососав пальцы. – Дать ему куриного бульона? – Она провела языком по большому пальцу, и выглядело это не вполне пристойно. – Обожаю эту приправу, – сказала она Джамиле.

– Наша с тобой стряпня недооценена, потому что франки чересчур любят свинину, – сказала Джамиля. – Мясо свиньи содержит слишком много воды, а лярд плохо переваривается, его бы следовало оставлять для пропитки факелов.

Меня ошарашила такая беззаботная болтовня женщин. Попытался получше их разглядеть, но не смог повернуться.

– Маленький хотел бы отведать куриного бульона, – объявил я.

– Очнулся, – сказала Джамиля, и по ее голосу стало ясно, что мне предстоит выволочка. – Должна сказать, ты блестяще справился с задачей перехитрить Отто. Поистине умный поступок. Продолжай в том же духе.

– Будь к нему снисходительна, он ведь еще слаб. – Лилиана, вытерев руки о юбку, вынула из-под стола деревянную плошку, плеснула в нее варева из горшка и подала мне – пахло очень вкусно.

Я заерзал, пытаясь поднести плошку ко рту, но тут Джамиля повернулась ко мне.

– Прекрати дергаться. У тебя сломана ключица. Нельзя двигать рукой в течение месяца.

– Я не смогу двигать левой рукой целый месяц?

– Вернее, три, – сочувственно сказала она. – От боли будешь принимать сушеную мандрагору, правда, она навевает сонливость.

– А пальцами можно шевелить? – спросил я, в панике вертя шеей.

– Пальцами и кистью, – ответила Джамиля, – вполне можно обойтись, чтобы научиться играть на лютне, по крайней мере, простенькие мелодии. Ничего другого этой зимой тебе делать нельзя, так что, вероятно, ты вполне преуспеешь в игре на лютне. Держать ее придется под углом, но это будет твой особый стиль.

– Чтобы убить время, бывают занятия и похуже, – согласился я.

– Одно из них – слушать то, как ты учишься играть, – рассмеялась Лилиана. – Тебе повезло, что пострадала левая сторона. Грегор, например, чуть не лишился правой руки. Отто вышел из переделки удачнее вас, хотя и ему досталось порядком – впрочем, он это заслужил. Джамиля – лекарь от бога. Ты даже не поверишь, какие чудесные снадобья она приготовила из тех остатков лекарственных трав, что нашлись в доме.

– Репейник и тысячелистник, – сказала Джамиля, небрежно отмахнувшись, словно всем были известны их целебные качества. – Пиретрум для костей. Фенхель для раненого глаза Грегора – к счастью, он цветет в этих краях поздно. – Она подмигнула мне. – Хотя ты должен это знать, сам когда-то выхаживал больного.

– Если бы не она, Грегор был бы уже мертв, – настаивала Лилиана, – да и Отто, наверное, с нами тоже не было бы. Как хорошо, что мы не выставили ее вон! Армейский лекарь понятия не имеет, как лечить, – после его процедур Грегору стало только хуже.

– Правда? – спросил я, желая услышать лишнее подтверждение тому, что Джамиля в безопасности, пусть даже ей так нравилось унижать меня.

Грегор кивнул со своего тюфяка.

– Рана загноилась…

– Туда попал яд, господин, – пояснила Джамиля, не прекращая орудовать ножом. – И в раны Отто тоже. Кто-то вел нечестную игру.

– У меня до сих пор лихорадка, – признался мне Грегор, как будто даже слегка смущенный. – Я мог потерять руку, истечь кровью до смерти. Я попросил Конрада провести частную мессу в честь Джамили…

– Уверен, это для тебя имеет огромное значение, – сказал я Джамиле, хохотнув.

– Теперь епископ Конрад думает, что она его любовница, – хихикнула Лилиана.

– И я поклялся защищать ее весь путь до Египта, – продолжил Грегор почти самодовольно, словно ожидая моих расспросов и заранее стараясь утихомирить меня. А затем прозвучало самое потрясающее откровение: – Отто тоже поклялся.

– Так где же Отто? – спросил я, обескураженный последними словами.

– Уже на ногах. На молодом жеребчике все затягивается быстрее, – сказала Лилиана. – Сейчас он занимается лошадьми на дворе. Переживает до слез, что заварушке пришел конец. Ему скучно.

– Что же я тогда пропустил?

Любопытство распирало меня. Левая ключица задергалась от боли, глубокий вдох только усугубил ситуацию.

– Похоже, ты спас Грегору жизнь, – сказала Лилиана. – Он помешал венецианцам растерзать тело какого-то фламандского вельможи и защитил другого важного фламандца по имени Балдуин, когда ему чуть не снесли башку за то, что он попытался вмешаться.

– Балдуин? – как эхо повторил я. – Балдуин Фландрский? Граф? Он ведь вторая по значимости шишка в армии!

– Так вот, он и остальные фламандцы были так благодарны мессиру Грегору, что принесли нам все это. – Она указала на противоположную стену комнаты, у которой была сложена целая гора продуктов. – Вино, говядина и свинина, цыплята. А еще отличные кухонные ножи, несколько одеял, лампы и масло к ним, шерсть, пряжа и даже ткацкий станок в придачу. Они также обещали заплатить за новый плащ и новую кольчугу для мессира Грегора. Какой парад устроил Балдуин для него сегодня днем! Грегора пришлось нести на паланкине, потому что он еще слишком слаб, так вот, паланкин выкрасили золотом! Германские графья переплавили безделушки, полученные в качестве трофеев, и отлили для него медаль!

– И все это за то, что он защитил труп фламандца? – спросил я, разглядывая груду трофеев у стены и вспоминая обездоленных задарцев, которые ждали своей очереди у городских ворот.

Джамиля посмотрела на меня и все поняла.

– Нет, это за то, что Грегор защитил Балдуина, но это еще не все, – продолжила Лилиана, радуясь возможности посплетничать. – Сразу после того, как ты отключился, Дандоло и Балдуин потребовали остановить свару. Грегор как раз собирался расчленить на куски того типа, что тебя ранил. Но как только он услышал приказ Дандоло, то первым сложил оружие и протянул руку в знак примирения. Так что теперь он фаворит даже среди венецианцев.

– Но пилигримы и венецианцы до сих пор смотрят друг на друга по-волчьи, – мрачно изрек Грегор. – И вряд ли это изменится. А теперь появилась еще и другая напасть, уже внутри армии: нижние чины возмущаются, потому что все трофеи ушли баронам. Рыцарям и пехотинцам вообще ничего не досталось. Так что у всех нехороший настрой.

– И всех отлучили от церкви, – сказал я, прихлебывая бульон.

– Но большинство из них до сих пор не знает, что они отлучены, – уточнил Грегор, все еще лежа на спине. – Тебя несколько дней держали на мандрагоре, чтобы спал. Ты многое пропустил: Балдуин и еще несколько вожаков отправили посла к Папе с просьбой о прощении за взятие города. Венецианцы никого не отправляли, так как считают, что ничего дурного не совершили. И – слава богу – Бонифаций прислал гонца, который объявил, что мессир наконец возвращается через пару дней и возобновляет командование.

– Теперь, когда взятие Задара прошло без него, – сказала Джамиля. – Знаете, мне кажется, на самом деле у него не было срочной необходимости возвращаться домой. Наверное, мессир Бонифаций просто хотел избежать отлучения от церкви вместе с остальными пилигримами. Теперь он может появиться как белый рыцарь, и все снова станет хорошо.

Грегор приподнял голову с тюфяка и покачал ею в знак несогласия.

– Не верю, что мессир маркиз способен на такое. Он пилигрим, больше того, он рыцарь и всю жизнь следовал рыцарским законам. Такой циничный замысел был бы для него анафемой, особенно в теперешней его роли пилигрима.

– Как скажете, господин, – завершила разговор Джамиля, явно оставшись при своем мнении.