Текст книги "Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]
Девушка взглянула на часы на башне Фанейл-холла и заторопилась в порт.
Капитан Кроу оглядел каюту, и повернулся к Дэниелу: «Отлично выглядит. Будто отдохнул. Улыбается, и глаза блестят. Прямо как я сейчас, – он незаметно усмехнулся в бороду, вспомнив свечу, что горела на окне их спальни, и ласковый голос жены: «Приедем домой, дорогой капитан, зима начнется – я тебя вообще отсюда, – Мирьям похлопала рукой по кровати, – выпускать не буду».
– Конечно, – он лежал, гладя ее по голове, прижимая к себе. «Буду с детьми на рыбалку ходить, по дому возиться, заниматься с ними, а все остальное время, – Стивен вдохнул запах трав, – проведу с тобой в постели, дорогая моя».
– Думал ли я? – смешливо спросил он себя. «Хотел Северо-Западный проход искать, а вместо этого – по озерам хожу. Ну и что? Пока я все карты сделаю, подробные – уже и в отставку отправлюсь. Там столько работы, что еще и Элайдже хватит».
– В общем, – заключил он, – все в порядке, Питер их встретит в Плимуте, через три недели. Лето в этом году хорошее, дойдут играючи.
Паруса уже были подняты, девочки и Тедди стояли на корме. «Приезжайте! – страстно сказала Дебора, держа за руку Элайджу. «Приезжайте, и расскажите нам все! О Лондоне, о Старом Свете…»
Мирьям обняла дочерей: «Если встретите тех, кто по душе вам придется – вы нам с отцом напишите, милые. Мы с лондонскими родственниками посоветуемся и решим. Но я знаю, вы у нас девочки хорошие, ничего безрассудного делать не будете. Помните, что нам Господь говорит, в Псалмах: «Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов. Уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и следуй за ним».
Мораг расплакалась: «Мамочка, милая, как же мы без тебя…»
– Там тетя Изабелла, – ласково сказала ей старшая сестра. «Она добрая, заботливая…, Все будет хорошо». Мэри, поморгав, справившись с собой, обернулась к отцу и Дэниелу: «Уже швартовы отдают, папочка. Вы с Элайджей осторожнее, ладно? Не забывайте той лоцией пользоваться, что я написала».
Стивен поцеловал ее смуглый лоб, и прижал к себе дочерей: «Посмотрите, где я родился, Лондону привет передадите. Попутного вам ветра».
– А ведь он мне когда-то нравился, – усмехнулась Мэри, глядя на то, как отец с Дэниелом сходят на причал. «Было и прошло. Но я еще полюблю, я знаю. По-настоящему, так, как мама с папой, или дядя Меир с тетей Эстер. Просто надо подождать».
Корабль, осторожно маневрируя, выходил из гавани. Тедди всматривался в толпу, что собралась на набережной. «Пожалуйста, – просил он, – Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она пришла попрощаться. Я просто хочу на нее посмотреть, в последний раз».
Он сжал зубы и увидел ее. Марта стояла – высокая, в светлом платье, ее косы развевал ветер.
– Спасибо, – выдохнул Тедди. Юноша все не отводил от нее глаз – пока корабль разворачивался, беря курс на северо-запад, пока берег не стал отдаляться – так, что вскоре он мог разглядеть только черепичные крыши домов, взбирающиеся на Бикон-хилл, шпили церквей и легкие, белые облака.
– Я вернусь, – пообещал себе Тедди. «Обязательно вернусь».
Миссис Бетси сняла с огня горшок с супом и внимательно посмотрела на невестку. Та сидела за кухонным столом, разложив вокруг себя бумаги. «В понедельник и открываться надо, матушка, – Салли подняв голову, вздохнула.
– Лето, многие к морю приезжают…, Мы с Мартой уберемся за выходные, слуги придут – и откроемся. Провизию тогда принять надо будет…, – она похлопала рукой по счетам и покраснела – миссис Бетси все не отводила от нее глаз.
– Не женится он на тебе, – коротко сказала негритянка, доставая из открытого буфета фаянсовые тарелки.
– Что ты, уж не знаю, до похорон сына моего, или после, – ноги раздвинула, то дело такое, – она пожала плечами и стала разливать рыбный суп, – мы черные, они белые. Коли белый мужчина хочет, так не надо ему прекословить, сама знаешь. Тем более, – она подняла палец и указала на потолок кухни, – такому белому, мистеру Дэниелу, благодетелю нашему. Будешь постель ему греть, как он сюда наезжать изволит. Что он к тебе ходил все это время – так Марта молодая, спит крепко, а я ворочаюсь, встаю. Видела, как ты ему калитку открывала. Однако попомни мое слово, – миссис Бетси нарезала хлеб, – не женится он, не бывало еще такого.
Салли упрямо сказала: «Женится».
От супа пахло рыбой. Салли, открыв рот, подышала: «Вы меня, матушка, конечно, винить будете, что я траур не соблюла…»
– Чего ж винить? – миссис Бетси присела напротив.
– Как отца Ната плетьми забили – ко мне на следующий день негр пришел. Большой Фрэнк. Тебя тогда из Южной Каролины привезли, с аукциона, ты еще малышка была – три года. Не помнишь его, наверное. И я ему не отказала – вместе проще, да и большое дело – на нарах подвинуться. Судьба наша такая, милая – надо при мужчине быть, одной-то тяжело, не справишься.
– Опять же, коли дитя у вас родится, так мистер Дэниел человек достойный, будет его содержать, – негритянка, было, опустила ложку в суп. Взглянув в глаза Салли, она усмехнулась: «Вот оно как, значит. Быстро вы».
– В феврале, – кусая губы, призналась Салли. «Он рад, матушка, очень рад. Как он из Франции вернется – подаст в отставку, и мы поженимся».
– Четвертый десяток тебе, а уши развесила, – миссис Бетси вытерла хлебом дно тарелки. «Ладно, помянешь мое слово. Марте-то скажи».
– Я думала, – Салли помолчала, поболтав ложкой в супе, – к осени. Она порадуется, она ведь ничего не знает, о мистере Дэвиде, и не след ей знать…
– Чего мне знать не след? – раздался с порога удивленный голос девушки. Она наклонилась, и, поцеловала мать с бабушкой: «Пахнет вкусно. Так что мне знать не надо? – Марта вскинула тонкую бровь.
В кухне повисло молчание, только чуть потрескивали дрова в очаге. Ветер шевелил холщовые занавески на окне, на дворе, в сарае квохтали куры.
– Марта, – мать зачем-то поднялась и стояла, комкая в руках край передника, – Марта, у тебя родится брат. Или сестра.
– Мамочка! – девушка обняла ее. «Господи, счастье, какое! Бедный папа, как жалко, что он так и не узнал… – она отстранилась и недоуменно спросила: «Мама? Что такое?»
– Нельзя лгать, – напомнила себе Салли. Выдохнув, она ответила: «Это…, это дитя моего будущего мужа, милая. Мистера Дэниела. Мы с ним поженимся, скоро».
Марта отступила к двери и почувствовала, как бледнеют в гневе ее губы. «Ты, – сказала она сквозь зубы, – как ты могла? Когда папу только похоронили! Его белые убили, моего отца, и ты…, ты в это время развлекалась с белым? Наверняка ты папе всегда изменяла! Шлюха! Мало тебе было его отца и брата? Решила для всей семьи ноги раздвинуть?»
Марта схватилась за щеку. Бабка жестко сказала, подув на руку: «Ты как с матерью разговариваешь, мерзавка? Кто тебе сказал о мистере Дэвиде и мистере Мэтью? Тебе четырнадцать лет, что ты понимаешь? Тебя бы, – бабка указала куда-то за окно, – туда, на юг. Табак собирать или на коленях хозяев обслуживать, а что не по ним – так плетей отведать. Возомнила о себе много, – миссис Бетси замолчала. Марта, раздула ноздри: «Никогда, никогда я не стану такой, как вы! Ноги моей больше здесь не будет, понятно!»
Она вышла, от души хлопнув дверью. Салли, отодвинув тарелку, заплакала, опустив лицо в ладони. «Она, наверное, показания мои прочла, – вздохнула женщина, – те, что с меня мистер Дэниел снимал…, Надо их сжечь было, зачем я их хранила все эти годы?»
– Вот и сожги, – подытожила миссис Бетси, усаживаясь на свое место. «А эта, – он указала на дверь, – отойдет, к вечеру. Просто кровь в ней молодая, бойкая. И поешь, – она вложила хлеб в руку невестки, – поешь, ты моего внука носишь, или внучку. Незачем себя голодом морить».
– Матушка, – пробормотала Салли, – матушка….
– То ж дитя, – просто сказала миссис Бетси, разливая лимонад, – оно ни в чем ни виновато.
Салли кивнула, Женщина стала, есть, вытирая одной рукой слезы с лица.
Марта шла к Фанейл-холлу, размахивая саквояжем. Девушка зло шептала себе под нос: «Шлюха, шлюха! Как она могла, после того, что с ней делали эти подонки…, Предать память отца, и так быстро. Никогда сюда больше не вернусь, – Марта остановилась, и потрогала холщовый мешочек в кармане платья.
– Эх, – подумала девушка, – а я ведь на книги откладывала. Ничего, на койку хватит, пока лето – горничной устроюсь, а потом место в школе найду. Записку я им оставила, – она поджала губы, – пусть не волнуются. Уехала и уехала, пора своей жизнью жить.
Марта решительно потянула на себя ручку двери. Она сказала клерку, что сидел за конторкой: «Одно место в почтовой карете для цветных, до Нью-Йорка».
Нью-Йорк
Две девушки сидели на деревянной пристани, болтая босыми ногами в воде. Между ними, на холщовой салфетке, лежали ломти хлеба и сыр.
– Жарко тут у вас, – Марта вытерла пот со лба. «В Бостоне свежее».
– А ты смешно говоришь, – хихикнула вторая девушка – пониже Марты, с коротко стрижеными, мелкими кудряшками. «У нас в Южной Каролине не так слова произносят».
– У вас тоже – смешно говорят, как по мне, – Марта бросила в воду кусочек хлеба: «Сейчас чайки налетят. Так тебя мальчиком с юга выводили?»
– Ага, – девушка провела рукой по затылку. «Так безопасней. Теперь надо чепец носить, пока волосы не отрастут. А чего ты не хочешь в горничных остаться? Миссис Сэндберг на тебя не нахвалится, всегда в пример ставит. Через год уже старшей будешь, – она посмотрела на чаек и рассмеялась: «Я море-то только здесь и увидела. Стояла, помню, рот раскрыв. Оставайся, – она подтолкнула Марту, – все же самый лучший постоялый двор в Нью-Йорке. И койка бесплатная, и еда, а так тебе придется самой каморку искать. И охота тебе учительницей быть – вздохнула девушка.
– Охота, – Марта прожевала сыр. «Ничего, справлюсь. Сама слышала – негры из церкви нашей хотят уйти. Хоть преподобный отец и за аболиционистов, а все равно, пока все белые к причастию не подошли, цветных не пускают. Мистер Варик сказал – будем деньги собирать и помещение снимать, сами справимся. Меня преподавать берут, по средам и воскресеньям».
– Тебе денег не хватит, – хмыкнула подруга.
Марта усмехнулась и сладко потянулась: «Я еще частные уроки взяла, дорогая моя. И в Свободную Африканскую Школу меня нанимают, как ее откроют в следующем году. Местное общество аболиционистов деньги дает. А тебе бы тоже – грамоте научиться, а то даже имя свое написать не можешь. Все же с хорошим парнем гуляешь. Твой Джонни читать умеет, не чета, тебе»
– Он свободным родился, как ты, – девушка покраснела, – вам легче. Слушай, – она зашептала что-то в ухо Марты.
– Я тебя свожу в одно место, – задумчиво сказала та, когда подруга замолчала. «Там женщина принимает, акушерка, она тебе все объяснит».
– Так платить надо, – погрустнела девушка.
– Не надо, – уверенно заявила Марта. Вскочив на ноги, свернув салфетку, она спросила: «А тебя, когда сюда привезли, – ты у кого жила сначала?»
– Неподалеку, – рассмеялась товарка. «Ферма, если от нашего постоялого двора вверх пойти, через рощу и направо. Хорошие люди, белые, муж с женой. Мистер Уэбб его зовут. Ой, – испугалась негритянка, закрыв рот рукой, – мне нельзя это рассказывать, это тайна!»
– Мне можно, – успокоила ее Марта. Стянув платье через голову, оставшись в одной короткой, холщовой сорочке, она велела: «Купаться!»
Марта открыла калитку и подтолкнула подругу: «Пошли, пошли! Это благотворительный кабинет, стесняться нечего. Сегодня, видишь, – она кивнула на крыльцо, – для цветных день».
Они встали в конец маленькой очереди. Марта вспомнила грустный голос Эстер: «Я, конечно, милая, считаю все это предрассудком. Все эти, – она вымыла руки и вытерла их салфеткой, – разделения, все эти галереи для негров…, Но, сама понимаешь, даже здесь, на севере – люди еще косные и отсталые. А я хочу лечить всех, без того, чтобы обращать внимание на цвет кожи. Вот и пришлось учредить дни для цветных, ты прости меня. Иначе белые ходить не будут».
Женщина присела к столу. Окунув перо в чернильницу, она стала заполнять первую страницу маленькой тетради. «Все у тебя в порядке, – рассеянно сказала Эстер, пока Марта одевалась. «Для матери письмо отдай мне. Дядя Меир его с государственным курьером пошлет, так быстрее. Написала ты ей? – Эстер зорко взглянула на девушку.
Та покраснела и кивнула. «Прощения попросила. Мы поссорились, тетя Эстер, поэтому я из дома уехала. Но я неправа была. А возвращаться, – Марта надела туфли, – я тут обустроилась уже…»
Эстер закрыла тетрадь. «Хаим у нас грозится, что в шестнадцать лет разведчиком уедет, на территориях хочет служить. И ведь придется отпустить, хотя мы с ним договорились – пусть сначала в Вест-Пойнте, кадетом побудет. Насчет уроков французского не беспокойся, – женщина откинулась на спинку простого стула, – это я тебе устрою, с осени.
– А сколько стоить будет? – деловито спросила Марта, присев напротив.
– Нисколько, – рассмеялась та. «Это подарок от нас. А что ты хочешь научиться раны обрабатывать – так приходи ко мне раз в неделю, вот и все, – она потрепала девушку по голове и усмехнулась.
– Все будет хорошо. И что у тебя там с матерью случилось – забудьте. Вы же родные люди, вам друг за друга держаться надо».
Марта подождала, пока подруга зайдет в кабинет. Присев на скамейку, открыв свой саквояж, она краем глаза посмотрела внутрь. Пистолет был завернут в салфетку. «Сейчас отправлю Грейс на постоялый двор, – подумала девушка, – и пойду к этим Уэббам. Квакеры, наверное, как дядя Стивен. Папа говорил, их на Подпольной Дороге много. А по дороге, в роще, постреляю».
Она блаженно закрыла глаза. Подставив лицо летнему солнцу, девушка улыбнулась: «Брат родится, или сестра. Мама с бабушкой хоть не одни будут. Но я домой не вернусь, уж слишком много дел там, на юге. Папа был бы рад, если бы узнал, я уверена».
– Уверена, – твердо повторила она. Марта застыла, глядя на высокое, летнее небо.
Низенькая, полная женщина в темном платье открыла дверь. Посмотрев на Марту, она вежливо, удивленно спросила: «Что вам угодно?»
Перед ней стояла высокая, стройная девушка, с кожей цвета каштанов, с уложенными вокруг головы черными косами, в холщовом переднике служанки. Девушка переложила в левую руку маленький саквояж, и поздоровалась: «Меня зовут Марта Фримен. Может быть, вы слышали о моем отце…, Его называли Сержант, – покраснев, добавила девушка. Марта вспомнила голос отца: «Я, тыковка, не могу тебе всего рассказывать, да и не нужно это. Просто знай – тут, на севере, много тех, кто помогает черным».
– Я бы хотела поговорить с вами…, – Марта замялась, – и с вашим мужем, миссис Уэбб.
Фермерша отступила, приглашая ее в дом. Женщина взяла ее за руку: «Нам очень, очень жаль, милая. Мы знали вашего отца. Проходите в гостиную, сейчас я позову мужа».
Марта присела на краешек стула. Беленые стены и деревянный пол были безукоризненно чистыми, на тканой скатерти, что покрывала стол, лежала Библия и «Дневник» Джорджа Фокса.
– Точно, квакеры, у них даже распятия нет, как у дяди Стивена, – подумала Марта, оглядываясь.
С порога повеяло запахом сена. Мужчина с полуседой бородой улыбнулся: «Простите, мисс Фримен. Корм коровам задавал. Чем могу служить? – он поклонился.
Марта поднялась. Выпрямив спину, глядя на Уэббов, она ответила: «У вас пряталась девушка, моя подруга, Грейс, ее из Южной Каролины привезли. Я знаю, чем занимался мой отец. Его друг, капитан Стивен Кроу, с озера Эри – он тоже этим занимается. Он квакер, как и вы, – Марта набрала воздуха в грудь.
– Я знаю о Дороге, – она заметила, что Уэббы переглянулись. «Я отлично стреляю, езжу на лошади, хожу под парусом…, Говорю по-французски, – зачем-то добавила она. «Я хочу быть полезной, пожалуйста…, – Марта, наконец, замолчала. Она увидела, как Уэбб усмехается в бороду.
– Вы присядьте, – он отодвинул стул. «Присядьте, мисс Фримен, сейчас кофе выпьем. Молоко свежее совсем, хлеб с утра пекли, у нас джем домашний, ежевичный. Перекусим, а там и решим – что нам дальше с вами делать. Хорошо? – он взглянул на жену, и та кивнула.
– Спасибо вам, – выдохнула Марта. Опустившись на стул, она улыбнулась.
Эпилог Париж, 13 июля 1793 года
Сена блестела в лучах утреннего солнца. Белокурая, в затасканном платьице, девчонка, что бежала через Новый Мост, остановилась: «Хорошо!».
На лотке были аккуратно разложены букетики фиалок. Девчонка посмотрела на набережную Августинок. Заметив человека в холщовой блузе рабочего, – тот, покуривая трубку, удил рыбу в реке, – девочка поскакала к нему.
Набережная была еще пуста. Девчонка, обменявшись с мужчиной парой слов, приняла от него несколько белых роз и какой-то сверток, опустив его в карман передника. Рабочий вскинул удочку на плечо, и подхватил деревянное ведро. Он вразвалочку пошел вверх по течению, к переправе у Арсенала.
Элиза поднялась по лестнице – у дверей квартиры Тео стояли два солдата Национальной Гвардии. «Для мадемуазель Бенджаман, – звонко сказала она, выставив вперед лоток. Один из солдат переворошил цветы. Постучав в дверь, – та приоткрылась, – солдат кивнул: «Давай».
Элиза передала букет. Приняв медь, она со всех ног ринулась вниз по лестнице. Элиза приносила цветы раз в неделю – сначала, зимой, их доставлял какой-то оборванец, – одну замерзшую розу, белую, как снег, покрывавший крыши Парижа.
Розы и листовки, с подписью: «Dieu Le Roi», и эмблемой – сердце с крестом.
– Листовки тетя Констанца пишет, – Элиза завернула за угол. «Дядя Теодор в Вандее, наверное. Там восстание. Но, раз он цветы передает – значит, он жив. Месье Лавуазье эти листовки печатает, тайно. Я слышала, папа и мама говорили, где-то в деревне он типографию устроил».
Девочка оглянулась, и развернула листок: «Парижане! Не верьте слухам – Вандея жива и борется. Законный наследник престола, король Людовик, томится в руках жестоких варваров, разлученный со своей семьей. Католическая Королевская Армии Вандеи обещает вам, парижане – мы еще увидим коронацию законного монарха Франции. Саботируйте приказы революционеров, сопротивляйтесь им, уходите в отряды тех, кто борется за освященную Богом власть. 9 июня отряды Католической Королевской Армии, под командованием генерала Франсуа де Шаретта, взяли Сомюр и продвигаются дальше на восток, к Парижу».
– Мама говорила, – Элиза убрала листовку, – что месье де Шаретт в Америке служил, в Континентальной Армии, во время революции.
Она перебежала через мост – площадь у Собора Парижской Богоматери уже была запружена телегами ехавших на рынок крестьян. Ловко пробираясь между ними, Элиза стала оставлять листовки – поверх корзин с артишоками и спаржей, всовывая их в щели грубо сколоченных ящиков с овощами, или под медные бидоны с молоком.
Завтрак был накрыт в малой столовой. В комнате царило молчание, прерываемое лишь шуршанием газеты. Робеспьер, наконец, опустил «Друг Народа», и, улыбнувшись, отпил кофе: «Ты будешь, рада услышать, что я велел сделать копии с твоего бюста и поставить их в каждой префектуре Франции, – как символ Республики».
Тео молчала, глядя на башни Собора Парижской Богоматери. «Осенью. Он сказал, что мы поженимся осенью, женщина незаметно кусала губы. «Осенью, как это теперь будет называться, Господи? Брюмер. А сейчас мессидор. И в неделе теперь десять дней. Он сумасшедший, конечно. Еще и бедного Мишеля заставляет все это заучивать».
– Спасибо, – выдавила она из себя. Робеспьер щелкнул пальцами. Некрасивая, с оспинами на лице женщина, внесла кофейник со свежим кофе.
– Какая-то подружка жены Марата, шпионит за мной, – с ненавистью подумала Тео. «Мадам Ланю голову отрубили. Он обвинил ее в передаче сведений англичанам. Хорошо хоть, он Мишеля не взял с собой на казнь. Мальчик не увидел, как его няня на эшафот поднимается. Господи, что же с Теодором? Я знаю, что он жив, он присылает цветы, но где, же он? Элиза даже записку от Марты передать не может, всю мою корреспонденцию читают…»
Робеспьер переехал в квартиру почти сразу после казни короля – ведя себя, как добропорядочный сосед. Только иногда, схватив ее за руку, прижав к стене, он покрывал поцелуями ее лицо. Тео сжимала губы и отворачивалась. «Когда ты станешь моей женой, – шептал Робеспьер, – ты будешь ласковой, Тео, обещаешь?»
От него пахло чем-то холодным, кислым – старой, засохшей кровью, сыростью сточной канавы, смертью. Тео вспоминала голубые глаза Мишеля, то, как они засыпали вместе в ее огромной кровати. Ребенок, прижавшись к ней, глотал слезы: «Мама Тео, а папа вернется?»
Тео клала маленькую ручку мальчика на икону. Смотря в зеленые глаза Мадонны, она твердо отвечала: «Да, сыночек. Надо просто подождать».
– Также, – она вздрогнула и посмотрела на Робеспьера, – он курил сигару, держа ее в изящно отставленной руке, стряхивая пепел в блюдце севрского фарфора, – мы издаем указ о запрете богослужения и закрытии всех церквей.
Тео положила руку на свой крестик. Она ядовито спросила: «Франция становится магометанской, Максимилиан? Ты решил порадовать наш народ введением многоженства?»
Он рассмеялся, показав мелкие, красивые зубы. Белокурая голова была изящно причесана, в петлицу серо-синего сюртука был продет букетик фиалок.
Робеспьер поднялся. Пройдясь по комнате, остановившись у большого окна, вместо ответа он задумчиво сказал: «Какой нетерпеливый рыбак. Ты видела его, Тео? Хотя нет, ты у нас соня, – мужчина улыбнулся. Тео едва скрыла гадливую гримасу.
– А вот я видел, – протянул Робеспьер. «Я рано встаю. Половил рыбу и ушел. А потом, – он кивнул на комод красного дерева, где стояла серебряная ваза, – тебе принесли цветы. В том числе, – он достал сильными, короткими пальцами белую розу, – вот этот букет. Месье Корнель его прислал, не иначе. С того света, – Робеспьер скрипуче рассмеялся.
Тео пожала плечами – она была в утреннем платье полупрозрачного, цвета слоновой кости, шелка, собранном под высокой, большой грудью. Темные волосы были заколоты бриллиантовыми шпильками, одна прядь спускалась на плечо. Локон чуть прикрывал брошь – трехцветную кокарду, выложенную алмазами, рубинами и сапфирами. Это был подарок Робеспьера на их помолвку.
– Я получаю много букетов, Максимилиан, – холодно отозвалась Тео, вставая. «Впрочем, я понимаю, ты завидуешь моей популярности».
Ему нравились оскорбления – Тео видела огонек наслаждения в пустых, мертвенных глазах. Он улыбнулся тонкими губами: «Ты очень остроумна. Возвращаясь к запрету на религии, Эбер и Шометт устраивают в бывшем соборе празднество. Как раз перед тем, как мы с тобой соединимся на алтаре Верховного Существа».
Тео прижала пальцы к вискам: «Мне надо репетировать «Марсельезу», Максимилиан. Завтра придут тобой же приглашенные гости, так что избавь меня от теологических рассуждений. Надеюсь, ты не забудешь о подарке – все-таки твоему сыну четыре года».
– Я велел сделать для него модель гильотины, – спокойно ответил Робеспьер. Увидев глаза Тео, он усмехнулся: «Просто модель, не волнуйся, она не опасна для Мишеля. Так вот, я хочу, чтобы ты сыграла Богиню Разума, на этом празднике».
– Я не буду, – ледяным голосом отчеканила Тео, – юродствовать на алтаре собора, в каком-то языческом наряде, перед пьяной швалью. Я католичка, и не…, – она вскрикнула от боли в вывернутых пальцах.
– Я сказал, – тихо проговорил Робеспьер, – и будет так. Не забудь, где сейчас сын Луи Капета. Мишеля тоже – я могу отдать на воспитание, в любой момент. Он будет сидеть в деревянной клетке, прикованный цепью, в собственных нечистотах. Я, Тео, я буду приводить тебя на него посмотреть. А, милая? – он склонил голову набок.
– Пусть мне пришлют текст роли, – Тео сжала зубы.
– Вот и славно, – Робеспьер поцеловал ее в щеку. «Иди, переоденься. Погуляем с тобой и Мишелем в саду Тюильри – парижане должны знать, что ты счастлива. Тогда и они будут счастливы».
– Господи, – попросила Тео, выйдя в коридор, прислонившись к стене. «Господи, пошли ты молнию, разверзни небеса, сделай что-нибудь!»
– Верни Теодора, – шепнула она. Сглотнув, Тео постучала в дверь детской.
Констанца проснулась от пения птиц. Дверь домика была полуоткрыта, пахло свежестью, и она услышала, – совсем рядом, – скрип уключин. «Рыбаки, – подумала девушка. Откинувшись обратно на подушку, она рассмеялась: «Антуан!»
– Не вскакивай, – велел он, спрятав лицо в ее теплом, белом плече, целуя отросшие волосы, спускавшиеся рыжей волной на шею. «Когда ты вернешься? – Констанца застонала и выдохнула: «Вечером, как я говорила…»
– Вернусь, – твердо сказала она себе. «В Париж отправлюсь в мужском наряде. Встречусь с Шарлоттой, заберу ее паспорт, и велю уезжать. После такого ей нельзя тут будет оставаться. Она жизнью, конечно, будет рисковать, но без паспорта меня к Марату не пустят. А Шарлотта пусть прячется на западе. Дядя Теодор прислал имена верных людей, ее довезут до Вандеи».
– Вечером, – повторила Констанца, и, повернувшись, обняла его: «Антуан…, Может быть, ты все-таки уйдешь…, В горы, или на запад, в Вандею. Говорят, осенью начнут процесс против бывших откупщиков. Пожалуйста…»
– Меня не тронут, я им нужен, – хмыкнул Лавуазье, целуя маленькую, почти незаметную грудь. «Они без меня не обойдутся – порох, оружие…, Не волнуйся, пожалуйста. Когда-нибудь тут все закончится, – он вздохнул и погладил ее по стройной, узкой спине, – все будет хорошо».
– Я люблю ее, – думал Лавуазье, – так люблю…, Но Мари-Анн – тоже. Господи, она ведь знает, знает, что я тут ночую. Знает и ничего не говорит. И я ничего не могу сказать. А если бежать? Нельзя бросать Мари-Анн, и Констанцу – тоже нельзя.
Девушка, будто услышав его, приподнялась на локте: «Антуан…, Если что – ты за меня не беспокойся, я выберусь. Думай о себе, о своей, – Констанца чуть запнулась, – семье…»
– Ты моя семья, – Лавуазье привлек ее к себе. Они долго лежали просто так, обнявшись, слушая, как щебечут птицы в маленьком саду.
Уже после завтрака, моя посуду в тазу, Констанца обернулась на дверь в комнату. Одним легким движением девушка взяла из ящика простого комода нож с пятидюймовым лезвием. «Я буду в платье, – подумала Констанца, – в платье и чепце. Охранников там двое, я видела. Охранники и жена, – она криво усмехнулась. «Они не станут обыскивать женщину. Да и жена его вряд ли посмеет».
Лавуазье уже работал, сидя у маленького, грубо сколоченного стола. Констанца оправила свой простой, темный сюртук. Встряхнув волосами, она спросила: «Как я выгляжу?».
Он оторвался от записей и усмехнулся: «Я что-то начал жалеть, Конни, мы слишком быстро поднялись с постели. Завтра, – Лавуазье поцеловал ее, – я такой ошибки не сделаю».
– Обещания, – поддразнила его девушка. Повертевшись, она почувствовала его руку пониже спины: «Только бы он не нащупал нож».
– Вот вернешься, – Лавуазье все обнимал ее, – и я тебе докажу, – я, что обещал, то и делаю.
– Я знаю, – шепнула Констанца, и поцеловала его напоследок: «В сарае все готово. Вчера, пока ты был в Париже, привезли письмо от дяди Теодора. Повстанцы собираются осаждать Нант. Я написала листовку…»
– Я напечатаю, – успокоил ее Лавуазье. Он зло подумал: «Теодор там, где полагается быть любому честному человеку – в рядах тех, кто борется за короля. И он ведь тоже ученый, а ты…, Сидишь в Париже, принимаешь подачки от этих мерзавцев».
Когда Констанца ушла, он вернулся за стол. Закурив, взяв свой дневник, Лавуазье нашел старое, еще зимнее письмо:
– Дорогой Антуан, я уже в Вандее, с отрядами генерала де Шаретта. Саблю я забрал, спасибо тебе большое за тайник. Я тут заведую вооружением, и постройкой фортификаций, – тем, что мне хорошо известно. Блокнот, который ты мне передал – со мной, так что не беспокойся. Пожалуйста, не вздумай совершать чего-то безрассудного 0 такие люди, как ты, принадлежат не себе, а миру. Мадемуазель Бенджаман знает, что я жив, однако я не хочу подвергать опасности ни ее, ни Мишеля, поэтому просто передаю цветы. Джон и Марта получают от меня записки, по мере возможности, а ты присматривай за Констанцей. С искренним уважением, твой Теодор.
Лавуазье потер лицо руками: «Да что я? Хоть бы Лагранжа не тронули, других ученых…, Значит надо оставаться здесь, надо защищать людей, вытаскивать их из тюрьмы…, Господи, скорей бы все это прекратилось, – он отложил дневник и вернулся к работе.
Констанца прошла по рю Мобийон, незаметно взглянув на окна бывшей квартиры Экзетеров. С балкона свешивался трехцветный флаг.
– Завтра же праздник, – вспомнила девушка. «Всю обстановку разграбили, когда дом национализировали. Портрет тети Марты, тот, что дядя Теодор писал, пропал. А потом туда Марат въехал, – она поморщилась и застыла, спрятавшись за угол – навстречу ей шла невысокая, угловатая девушка в чепце.
– Я же ей сказала, – застонала про себя Констанца, – сказала, чтобы она меня ждала в комнате. Только бы она к подъезду не пошла…
Раздумывать было поздно – Шарлотта Корде постояла на тротуаре. Незаметно перекрестившись, она шагнула в проход, что вел во внутренний двор дома.
Констанца беззвучно выругалась, и гуляющей походкой направилась за ней.
Она настигла девушку в подворотне. Цепко схватив ее за запястье, Констанца прошипела: «Немедленно возвращаемся обратно, ты мне отдаешь свой паспорт, и чтобы духу твоего в Париже больше не было! Зачем ты сюда явилась, я же велела – жди меня».
Темные, туманные глаза Шарлотты внезапно прояснились. Она страстно ответила: «Я хочу сама убить тирана! Погрузить кинжал по рукоятку в его грудь и смотреть, как он захлебывается кровью!»
– Шарлотта, – спокойно, рассудительно, держа ее за плечи, сказала Констанца, – мы же договорились – сюда прихожу я. Ты уезжаешь из города, тебя уже ждут, наши друзья. Не надо менять планы, это опасно. «Тем более у тебя и кинжала нет, – добавила про себя Констанца.
– Убить тирана, убить тирана, – забормотала Корде. Констанца услышала сзади грубый голос: «Это что еще такое! Тут частное владение, утро на дворе, нашли, где обжиматься! А приличные люди на вид».
– Черт, черт, черт, – Констанца повернулась и сладким голосом сказала: «Простите, месье, мы уже уходим». Она крепко взяла Шарлотту под руку и подтолкнула ее к улице.
Та вырвалась, и схватила охранника за рукав куртки: «Мне надо увидеть месье Марата, срочно! Я из Кана, меня зовут Шарлотта Корде. У меня есть сведения о жирондистах, которые сбежали в Нормандию».
– Уходи, – велела себе Констанца. «Она не опасна, у нее нет оружия. Не будет же она душить Марата. А у тебя нож, еще хорошо, что пистолет не взяла. Марат выслушает ее бред и отправит ее восвояси, ничего страшного. Уходи немедленно».
– А вы кто такой? – подозрительно спросил охранник, разглядывая Констанцу.
– Это мой брат, – уверенно сказала Шарлотта, – месье Корде. Он меня сопровождает.
