Текст книги "Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

– А так же, – будто не слыша его, продолжила Екатерина, – тот самый месье Корнель, герой восстания в Вандее и знаменитый воздухоплаватель, который спас великую актрису от смерти, – она похлопала рукой по бархатному дивану и сказала Тео:

– Мадемуазель Бенджаман, даже если бы он, – Екатерина кивнула на Федора, – сделал бы только это, я бы его простила. Теперь вы наша гостья, – императрица указала на диван: «Садитесь, садитесь. Я вас никуда не отпущу. Только вы мне должны все рассказать, – прибавила Екатерина, со значением глядя на Федора, – и без утайки.

– Расскажем, ваше величество, – неожиданно весело сказала Тео. «Непременно расскажем».

Когда они ушли, Екатерина долго сидела, глядя в окно, провожая взглядом уезжающие сани. Она посмотрела на икону, что стояла на ее бюро и перекрестилась: «Упокой, Господи, душу отца Корвино. И прости меня, что она умерла – но, Иисус мне свидетель, я ей зла не хотела. Пусть ее дочь будет счастлива, раз уж выжила девочка».

В окне что-то сверкнуло, и Екатерина повернулась: «Ерунда. Привиделось. Какие молнии зимой?»

Она присела к бюро и написала своим твердым, четким почерком: «За заслуги перед отечеством возвести состоящего по горному ведомству Федора Петровича Воронцова-Вельяминова – в чин статского советника, с награждением орденом Святого Владимира третьей степени. Предоставить его приемному сыну, Мишелю де Лу, возможность обучаться за казенный счет в Первом Кадетском корпусе, или ином учебном заведении, а также распространить эту привилегию на других его детей, буде таковые появятся».

– Появятся, – уверенно сказала Екатерина, посыпая чернила песком. «У них кровь крепкая, шесть сотен лет роду. Мадемуазель Бенджаман, – она усмехнулась и дописала: «Определить мадемуазель Тео Бенджаман наставницей в Императорскую Театральную школу».

Она вспомнила низкий, красивый голос: «Конечно, ваше величество, я дам бенефисы, с Пасхи и до конца сезона. На следующей неделе, как вы и велите, я встречусь с директором театра, но потом я все, же уйду со сцены, – Тео улыбнулась. «Восемнадцать лет на подмостках, надо и семье время посвятить».

– С назначением пожизненной пенсии, – Екатерина размашисто расписалась и взглянула на низкое, угрюмое, северное небо. Молния сверкнула на горизонте, и она вздохнула: «Помнишь же, от Писания – у Меня отмщение и воздаяние? Так и не мсти».

Она услышала дальний, почти незаметный раскат грома, а потом все стихло. Екатерина, подойдя к бюро, нажала на завиток резьбы. Крышка тайника приподнялась, и она вытащила связку бумаг. «Графиня Селинская», – было написано на подсунутом под бечевку листе. Императрица, не читая, бросила все в камин, пламя взвилось вверх. Она, подтащив кресло к огню, помешала кочергой угли. Екатерина подождала, пока не пропала последняя буква на последнем листе. Позвонив в колокольчик, отдав бумагу секретарю, она велела: «Исполняйте».

Мишель спокойно спал, укутанный меховой полостью, в закрытых санях было тепло. Тео взглянула на зимние сумерки за окошком: «Вот видишь, все обошлось. Так после карнавала, – Масленицы, – она поправила себя, – тебе уже на Урал надо будет ехать?»

– Да, – Федор поцеловал ее руку, – там, как ты слышала – работы много. Поэтому я завтра схожу, в Пантелеймоновскую церковь, договорюсь о нашем венчании.

– Я сама схожу, – беззаботно ответила Тео, – а ты с Мишелем побудь, ладно? Я там объяснюсь как-нибудь, мне же надо говорить по-русски. А что это за граф Шереметев? Он приезжает со своим театром. Очень приятно, что аристократы интересуются искусством. Он антрепренер?

– Я ведь ей не сказал, – тоскливо понялл Федор. «Случая не представилось, а она не спрашивала. После венчания скажу. Вряд ли там кто-то из крепостных французский знает».

– Можно сказать и так, – осторожно ответил он. «Он богатый человек, вкладывает очень большие деньги в театр».

– Прекрасно, – Тео зевнула и прижалась к нему. «Я позанимаюсь с тамошними актрисами, раз ее величество просила, а потом можно будет устраивать мои собственные бенефисы. Хотя бы один ты должен посмотреть, как вернешься с Урала».

– Непременно, – улыбнулся Федор, и положил ее голову себе на плечо: «Поспи. Это все-таки был длинный, день, мы все устали».

Тео закрыла глаз. Так и держа его за руку, женщина смешливо подумала: «Теодор будет рад, очень рад, я знаю. А сразу же после этого можно будет обвенчаться».

Она вдохнула свежий, пахнущий снегом воздух и, незаметно для себя, задремала.

– Уважаемая мадемуазель Бенджаман! – читала Тео, лежа в постели. «Искренне благодарю вас за согласие позаниматься с актрисами моей труппы. Мы даем два представления в Эрмитажном театре, для ее Величества и придворных. Я был бы рад, если бы вы отобедали со мной в любое удобное для вас время. С глубоким почтением, граф Николай Шереметев».

– Это тут неподалеку, – Федор оторвался от «Санкт-Петербургских ведомостей». «Смотри-ка, в Питтсбурге заложили первую доменную печь, нашли там и уголь, и железную руду. Скоро капитан Стивен Кроу своих озер не узнает, – он отложил газету. Поцеловав ее, Федор указал рукой за окно:

– Пойдешь вверх по Фонтанке, и сразу увидишь дворец Шереметевых. Он стоит на углу Невского проспекта. Впрочем, граф, наверняка, свой выезд пришлет. Может, и нам лошадей завести? – Федор посмотрел в черные глаза.

– А зачем? – Тео скользнула ему в руки. «Город маленький, меньше Парижа, а наемных карет много. Да тут и лошадей некуда ставить, не особняк же, – она зевнула. Тео добавила, накрутив на смуглый палец кружевную ленту рубашки: «Я договорилась насчет венчания, в субботу. Последний день, когда это можно сделать перед карнавалом. Масленицей, – она улыбнулась и стала медленно целовать Федора. «Я блинов напеку, хотя ты, наверное, в Вандее их вдоволь наелся».

– Они там гречневые, – он вдохнул запах роз: «Господи, как я счастлив. Как я ее люблю, Господи. Только не забирай ее у меня, пожалуйста, я пятнадцать лет ждал…»

– Так что пеки красные, – он рассмеялся, увидев, как нахмурилась Тео. «Из пшеницы, – объяснил Федор. «А с венчанием, – он погладил смуглую спину, – я сегодня на Невском Суворова встретил. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Завтра пригласил его к нам на обед, и шафером попросил быть. Он после Масленицы в Польшу едет, там какая-то смута. Звал меня с собой, обещал, что генералом сделает».

– И ты? – Тео приподнялась на локте.

– Не хочу я воевать, – Федор легко перевернул ее и прижал к шелковым подушкам. В свете камина ее глаза были черными, будто бездонная пропасть пещеры. «Я, – сказал он, целуя круглое, мягкое колено, проводя губами по нежному бедру, – я все-таки ученый, дорогая моя. Буду возиться с камнями, преподавать в Горной школе…»

– Летать на воздушном шаре, – она откинулась назад и положила руки на рыжую голову.

– И это тоже, – он улыбнулся: «А что так долго с венчанием тянули? Я же говорил тебе, давай я схожу, вряд ли батюшка знает французский. Или они там упрямились, из-за того, что ты католичка?»

– Отец Павел, – задумчиво ответила Тео, – французский знает. Он из дворян, поздно сан принял. А я больше не католичка.

Федор замер. Тео, поднявшись, набросив шелковый халат, взяла с бюро какую-то бумагу. Она присела на кровать и шепнула: «Я подумала, так будет правильно».

Он отложил свидетельство о крещении. Обняв ее всю, сбросив халат, он попросил: «Иди сюда». Федор устроил ее на себе. Целуя тяжелые, рассыпавшиеся вокруг, темные волосы, Федор тихо сказал: «Правильно, да. Спасибо тебе, спасибо, любовь моя. А кто у тебя восприемниками был?»

– Старичок причетник, и старушка с улицы, – она все улыбалась. «А Мишель, как подрастет – пусть сам решает. Я его в обе церкви водить буду – и к православным, и к католикам».

– Да, – он все гладил нежную спину, – Господи, я так тебя люблю, так люблю. Федосья Давыдовна, – смешливо добавил Федор, по-русски.

– Он все-таки был мой отец, – вздохнула Тео, прижавшись к нему, уронив голову на крепкое плечо. За окном, в зимнем мраке, выла вьюга, а она была рядом. Она была Тео, недостижимая, далекая, величественная, королева, что правила своим подданным. Она была Федосья – жаркая, горячая, целующая его, шепчущая что-то нежное, глупое, ласковое.

– Счастье мое, – сказал Федор, прижимая ее к себе, – счастье мое, любимая моя, Федосья…, Федосеюшка, – повторил он. Тео, тяжело дыша, лежа на его руке, томно рассмеялась:

–Федя…, Так правильно, да? – спросила она по-французски. Федор обнял ее, целуя закрытые глаза, длинные, влажные ресницы, смуглую шею, и шепнул: «Да, любимая».

В уборной было тесно, пахло пудрой, свечным нагаром, духами. Тео раздула ноздри:

– Господи, как я соскучилась. Казалось бы, в ноябре бенефисы в Вене отыграла, а уже опять на сцену тянет.

Высокая, черноволосая женщина, в роскошном, шитом золотом платье, что сидела у столика красного дерева, повертела в руках жемчужное ожерелье. Слабым голосом, на хорошем французском языке, она спросила: «Мадемуазель Бенджаман…, Что вы скажете?»

У нее были большие, темные глаза, красиво очерченные, тонкие ноздри. Тео, присев рядом, взяла ее сухощавую, с длинными пальцами, руку.

– Мадемуазель Полина…Я ведь могу вас так называть? Прасковья, – она улыбнулась, – я все равно не выговорю. Мадемуазель Полина, мне совершенно нечему вас учить, вы и так великая актриса. С другими в вашей труппе, я буду заниматься, а вам, – Тео оглянулась и нашла глазами перо с чернильницей, – вам надо ехать в Европу. У вас отличный французский язык…

– С ошибками, – вздохнула актриса.

– Поправите, как только в Европе окажетесь, – отмахнулась Тео.

– Итальянский вы знаете. Я вам дам рекомендательное письмо к директору императорского театра в Вене. Он вам устроит ангажементы в Австрии, Италии и Германии. И рекомендательное письмо к господину Антонио Сальери, он сейчас самый известный оперный композитор в Европе. Он напишет что-нибудь под ваш голос, – Тео покусала перо: «С вашим сопрано, вам надо петь Эвридику, в концерте, а я буду исполнять партию Орфея. Мы так делали с мадам Арно, в Париже».

– Мне нельзя, мадемуазель Бенджаман, – тихо сказала женщина, так и держа в руках жемчуга. «Нельзя в Европу».

– Это еще почему? – рассеянно поинтересовалась Тео, начиная писать. «Из-за вашего антрепренера, графа Николя? Да он милейшее создание, дорогая моя, он вас отпустит. В конце концов, я ему объясню, что для вашей карьеры необходимо выйти на европейскую сцену. И называйте меня Тео, мы с вами люди одной профессии».

Она посмотрела в большие, грустные глаза Прасковьи и улыбнулась: «Милочка, поверьте мне, я почти два десятка лет на сцене, хоть и государственной. Найдете себе другого антрепренера. Как только вы выйдете на сцену венских театров – у вас очередь в передней стоять будет. Жемчугова, – Тео задумалась и решительно сказала:

– Полина Перль. С таким именем только субреток играть, а вы трагическая героиня. Полина, – она поиграла пером и усмехнулась: «Полина Марго. Мадемуазель Марго. «Маргарита» – на латыни «жемчужина», – объяснила она.

– Мадемуазель Бенджаман, вы не понимаете…, – отчаянно сказала женщина.

– Очень я все хорошо понимаю, – отозвалась Тео. «Спите вы на здоровье с графом Николя, пожалуйста. Речь идет о карьере, дорогая моя, о заработках. Если он вас любит, он, в конце концов, поедет с вами в Европу. Многие актрисы выходят замуж за антрепренеров, так даже удобнее, – Тео поставила свою подпись в конце письма. Подняв глаза, она ахнула: «Мадемуазель Полина, да что вы? Простите, если я вас обидела…»

– Вы и правда не понимаете? – Жемчугова медленно вынимала шпильки из высокой, причудливой прически.

Тео наклонилась над ней. Взяв гребень, ласково расчесывая ее волосы, Тео помотала головой: «Нет».

– Я крепостная, – актриса закусила губу. Тео спросила: «Что это?»

– Откуда вам знать? – горько пробормотала Жемчугова. Актриса, отбросив ее руку, выпрямилась.

– Рабыня! – гневно крикнула она. «Я рабыня, мадемуазель Бенджаман, и мы все – от последней малышки в кордебалете, до художников и музыкантов в оркестре – рабы. Как раз того самого графа Николя, – она горько улыбнулась. «А что я с ним сплю, как вы изволили выразиться, так он на мне никогда не женится. Не бывало еще такого, чтобы дворянин на крепостной женился».

– Рабыня…, – тихо повторила Тео и протянула руки: «Девочка моя, бедная…, Иди сюда, иди, не надо, не надо, не плачь так. Прости меня, я совсем, совсем ничего не знала…».

Она нежно покачала Жемчугову и шепнула ей на ухо: «Расскажу тебе кое-что, но это тайна. Смотри, не проговорись».

Прасковья зачарованно слушала «Я думала, так только в сказках бывает, мадемуазель Бенджаман. Вы тоже рабыней родились».

– А теперь, как видишь, – Тео приподняла ее за подбородок, – свободный человек. А ты у нас будешь графиней Шереметевой, обещаю.

– Да не бывало такого…, – начала Жемчугова. Тео поморщилась: «Не бывало, не бывало…, По воздуху тоже раньше не летали, а теперь летают. Вымой лицо, и будем дуэт Орфея с Эвридикой репетировать. Сначала по слуху, а завтра я тебе ноты пришлю»

Жемчугова всхлипнула и кивнула: «Мадемуазель Бенджаман, а вы в Россию надолго приехали?».

– На всю жизнь, – усмехнулась Тео. Высунув голову в коридор, она крикнула: «Нам нужно фортепьяно!»

Федор открыл дверь и весело сказал: «Я дома!». С кухни пахло блинами. Он, снимая шинель, стряхнул с шарфа снег: «Надо бы слуг нанять…, Кухарку, горничную для Тео…, Мишелю гувернера надо взять, ему через два года только в корпус кадетский отправляться».

Он заглянул на кухню. Увидев Тео, в холщовом фартуке, что переворачивала блины на медной сковороде, Федор поцеловал ее в щеку: «Сразу после Масленицы уезжаю, в Екатеринбург, а потом – на заводы. Будем там новые печи ставить. Послушай, – он искоса посмотрел на ее нахмуренные брови, – может быть, слуг взять…, В помощь тебе».

– Зачем же? – ядовито отозвалась Тео, снимая блины, швырнув на них кусок масла. «Можно ведь купить, Теодор. Дешевле выйдет, – она уперла руки в бока и гневно спросила: «Почему ты мне не сказал, что в России есть рабы?»

– Я хотел, милая, – Федор почувствовал, что краснеет. «Просто возможности не представилось…, Откуда ты…»

– Крепостные, – это слово Тео сказала по-русски, – графа Шереметева обучены языкам. Мадемуазель Жемчугова, звезда его театра, говорила со мной, Теодор. Да и потом, – Тео вздохнула, – я бы рано или поздно все узнала, милый мой.

Она сняла фартук и обняла его: «Теодор, ты мне должен обещать…, У нашей семьи никогда, никогда не будет рабов. Иначе я просто не смогу с тобой жить».

– Не будет, – он поцеловал ее нежные, чуть измазанные маслом губы. «Ни у нас, ни у наших детей… – он осекся. Тео лукаво заметила: «Может, и случится такое, Теодор, мы же еще не старые люди. Ни у наших детей, ни у внуков, ни у правнуков».

– Очень надеюсь, что ко времени, когда наши дети вырастут, – проворчал он, – Россия уже изменится, и вообще ни у кого не будет рабов. Обещаю, – повторил он. Тео, помолчала: «Я буду петь дуэтом, с мадемуазель Жемчуговой. «Орфея» Глюка».

– Так не принято, – растерянно заметил Федор. «Они же крепостные, двор тебя не поймет…»

– Наплевать, – сочно заметила Тео. «Скажи спасибо, что я с ними на сцену не выхожу. У них просто все роли заняты. А вообще, – она стала доставать тарелки из шкафа, – мне все равно, поймут меня, или нет. Я просто делаю то, что мне велит честь. И мое искусство, – Тео выпрямилась. Федор, забрав у нее посуду, наклонив голову, поцеловал смуглую, испачканную в муке руку.

Трещали, шипели свечи, стихли аплодисменты. Тео, оставшись одна на сцене Эрмитажного театра, положила руку на фортепьяно:

– Я бы хотела завершить этот концерт арией Орфея. Той, где он скорбит о потерянной Эвридике, и пожелать, господа, – она посмотрела куда-то в темноту, и ласково улыбнулась, – пожелать, чтобы мы были избавлены от горя и несчастий, скорби и страданий. Che farò senza Euridice. Божественная музыка месье Глюка.

Она поклонилась, качнув изящной головой, с распущенными по плечам, темными волосами, перевитыми коралловыми нитями.

– Этот голос, – подумал Федор. «Это ведь она мне улыбалась, я знаю. Господи, дай ты мне счастье о ней заботиться, любить ее, поклоняться ей – сколь мы живы».

Ее голос плыл по залу – низкий, страстный, волнующий, в колеблющихся огоньках свечей она казалась высеченной из бронзы статуей. Юноша, что сидел в первом ряду, подумал: «Да, это она. Венера из Арля, я же видел рисунки. Богиня…, – он закрыл глаза, и услышал, как бьется его сердце – глухо, отчаянно.

Ария закончилась и он выдохнул: «Она меня на двадцать лет старше, выходит замуж за этого Воронцова-Вельяминова, да и я женат…, – он услышал крики: «Божественная! Браво!». Нежный голосок жены сказал: «Она очень хороша, не правда ли, Alexandre? Жаль, что она покидает сцену».

– Жаль, – пробормотал юноша и понял: «Розы. Только такие цветы и могут быть ее достойны». Тео была в струящемся, собранном под грудью, полупрозрачном платье винно-красного шелка, на смуглой шее блестели, переливались рубины. Юноша посмотрел на бабушку, на отца – тот сидел с недовольным лицом, и вздохнул «Papa, конечно, небольшой любитель музыки. А бабушке понравилось, она улыбается. Надо прийти к ней в уборную, подарить букет…, Господи, помоги мне».

Он взял с бархатного сиденья перевитый лентой букет темно-красных роз, и шепнул жене: «Я сейчас». На сцену уже несли корзины, Тео раскланивалась. Он, выскользнув из зала, быстро прошел за сцену.

Там было темно, пахло духами и еще чем-то – женским, волнующим. Она шла по коридору, и, завидев его, остановилась.

Юноша почувствовал, как отчаянно заныло у него сердце. Он покраснел: «Мадемуазель Бенджаман, примите этот скромный дар, пожалуйста…, От человека, восхищающегося вашим талантом, – он склонил белокурую голову. Тео, взяв букет, улыбнулась: «Он совсем молоденький еще, двадцати нет. Как эти мальчики в Париже, что покупали одну розу и бросали мне ее под ноги».

– Большое вам спасибо, – ласково сказала Тео. У него были голубые, как небо, глаза и женщина подумала: «Мишель, наверное, будет на него похож, когда вырастет. Хотя нет, этот высокий, и выправка у него военная, хоть и в сюртуке. А Мишель изящный – в Жанну».

– Не за что, – махнул рукой юноша. Он, было, хотел что-то сказать. Передумав, он еще раз поклонился, исчезая в полутьме кулис.

Ливрейный лакей открыл перед ней дверь уборной и на хорошем французском языке сказал: «Прошу, мадемуазель Бенджаман».

Тео повертела в руках букет: «Может быть, вы знаете? Что это за юноша, который мне цветы подарил».

– Наследник престола, цесаревич Александр Павлович, – отчеканил лакей. Тео, чуть улыбнувшись, прошла к себе.

Уже перед выходом в зрительный зал, он прислонился к пыльной, бархатной портьере. Выдохнув несколько раз, успокоившись, юноша сказал себе: «Просто посылай ей розы, и все. Каждую неделю, пока ты жив. Она даже не будет знать – от кого цветы. Да, – он тряхнул головой, – так и сделаю. Богиня, – он заставил себя не оборачиваться, не смотреть на дверь ее уборной. Он уже знал, что любит ее, что будет любить всегда.

На туалетном столике орехового дерева стояли два букета роз – белых, как снег, покрывающий деревья Летнего сада и винно-красных. Тео повертела в руках карточку, – на ней легким, летящим почерком, было написано: «Alors que je suis en vie». Она незаметно улыбнулась: «Пора и под венец».

Мишель просунул голову в дверь: «Мама, папа уже у церкви, в карете ждет, пойдем!»

Тео оправила вуаль на темноволосой голове. Взяв икону, – образ был в новом, серебряном, с изумрудами окладе, – она посмотрела в зеленые глаза Богородицы. Приложив икону к щеке, женщина что-то прошептала, и перекрестилась: «Спасибо Тебе».

В передней, принимая от Прасковьи Жемчуговой шубу, Тео оглянулась на Мишеля. Понизив голос, она проговорила: «Летом приеду к вам в Москву, граф Николя меня пригласил. Так что не думай, я этого просто так не оставлю, – Тео взяла букет белых роз. Актриса восхищенно заметила: «Вы, как из сказки, мадемуазель Бенджаман».

– Спасибо, – Тео еще раз перекрестилась и велела: «Пошли». Она заметила взгляд Жемчуговой и усмехнулась: «Нет, валенки я не надену, хоть и метель на улице».

– Так каблуки, – запротестовала актриса, рассматривая туфли белого атласа, расшитые бисером. «А там снег…»

– Ничего, – Тео выпрямила спину, – куда мне надо, я и на каблуках дойду, милая моя. Я на них больше шести футов ростом. Девять вершков, если, по-вашему, – она подобрала подол шубы. Тео спустилась с лестницы – вслед за Мишелем, что нес икону.

В церкви было светло. Суворов, обернувшись, восхищенно сказал Федору: «Ну, Феденька, как из Писания – царицу Савскую за себя берешь. Господи, красоты такой свет еще не видывал».

Она была окутана сиянием белого шелка, вуаль удерживал венок из роз. Федор, взяв ее смуглую руку, шепнул: «Я люблю тебя».

– Федосья, – добавил он по-русски. Тео, дрогнув ресницами, тихо ответила: «Скучал? Все же два дня не виделись».

– Не сказать, как, – он вздохнул. Перекрестившись, Федор указал на коврик перед алтарем: «Становись первой».

– Мне мадемуазель Полина рассказывала, – гранатовые губы улыбнулись. «Встанем вместе, Федя».

– Гряди от Ливана, невесто, гряди от Ливана: прииди и прейди из начала Веры, – запел хор. Они пошли к алтарю.

Венцы были из алого, расшитого золотом шелка и Тео смешливо подумала: «Не только Теодору наклоняться придется, мне тоже. Мы тут с ним всех выше».

– Венчается раб Божий Феодор рабе Божией Феодосии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – Суворов потянулся и взял венец:

– Все равно я его уговорю в армию уйти. Такого инженера еще поискать надо. А воевать придется, с французами теми же самыми. Как это того юношу звали, молодого, Заборовский ему во Флоренции отказал, когда добровольцев набирал? Артиллерийский лейтенант, еще обиделся, что ему в нашей армии на чин ниже дадут. Правильно, Наполеон Бонапарт. Дурак генерал Заборовский. Господь с ней, с инструкцией, Бонапарт за Тулон уже бригадного генерала получил, прошлым месяцем. В двадцать пять лет. Далеко мальчишка пойдет, а мог бы под нашими знаменами сражаться.

– Господи, Боже наш, славою и честью венчай их, – закончил священник. Тео, почувствовав прикосновение сильной руки мужа, улыбнулась, – легко, счастливо.

– Навсегда, это теперь навсегда, – шепнула она. Федор ответил: «Да, любовь моя».

Пролог

Англия, весна 1794 года

Окна гостиной были раскрыты в сад, пахло влажной землей, первой, еще нежной листвой. На бледном небе всходил прозрачный полумесяц луны.

Изабелла взглянула в свои карты и покачала увенчанной диадемой, изящной головой: «Пас, миссис Брокхерст». Каштаново-рыжие волосы женщины были собраны в небрежный узел, сколотый жемчужными шпильками. Одна прядь падала на полуобнаженное, белое плечо. Подол темно-зеленого, легкого, бального платья чуть развевался под теплым, весенним ветром. Изабелла поправила шаль тонкого кашемира и отпила шампанского.

В раскрытые двери доносился звук настраиваемых скрипок, шорох шелков, легкий шепоток гостей, звон бокалов.

– Пас, – пробормотала ее партнерша. «Надо подумать, миссис ди Амальфи». Она отложила карты и зорко поглядела на Изабеллу темно-серыми глазами: «Ваша племянница, Мэри – замечательная девушка. Ей ведь уже двадцать лет, миссис ди Амальфи. Вы знаете, у нас, кроме Фредди, еще две дочери, замужние. Мальчик – наследник всего».

– Текстильные мануфактуры, – вспомнила Изабелла, – пять тысяч человек на этого Брокхерста работают. Один из самых богатых людей на севере Англии. Надо будет с Питером поговорить – что он посоветует. Фредди этот приятный юноша, закончил Оксфорд, двадцать четыре года. И вправду, пора жениться. Юноша Мэри от без ума, конечно, а вот она…

– Я поговорю с Мэри, миссис Брокхерст, – наконец, сказала Изабелла, – но, вы понимаете, я всего лишь тетка, и, то дальняя. У девочки есть родители, хоть и в Америке…

Миссис Брокхерст положила унизанные кольцами пальцы на руку Изабеллы: «Вы, же им будете писать, миссис ди Амальфи? Я могу надеяться, что вы, – женщина подняла темную бровь, – замолвите словечко за моего мальчика?»

Изабелла только улыбнулась: «Давайте отложим партию и посмотрим на контрданс, молодежь отлично танцует».

Миссис Брокхерст пробормотала что-то себе под нос. Шлепнув картами по столу, она последовала за женщиной.

Восемь пар выстроились друг напротив друга. Изабелла сразу нашла глазами племянниц. Мэри была в платье кремового шелка, мелкие, рассыпанные по плечам, темные кудряшки – украшены венком из азалий.

– Вы знаете, мистер Брокхерст, – весело сказала Мэри, подавая руку своему партнеру, – в Китае азалия называется «цветком дома». Мне дядя Джованни рассказывал. Так что спасибо за букет, – она прикоснулась к своей тонкой талии.

– А в Европе, мисс Кроу, – высокий, светловолосый юноша вздохнул, – азалия означает неразделенную любовь.

– Нет, нет, – рассмеялась Мэри, – вы еще во время котильона говорили о любви, мистер Брокхерст. Даже стихи читали, отменные, надо сказать. А после этого обещали – до конца сегодняшнего бала больше ни о чем таком не упоминать. Лучше расскажите мне о новых прялках. Я слышала, ваш отец купил какой-то патент, – она подняла бровь.

Фредди улыбнулся: «У вашего дядюшки, мистера Кроу – отличные инженеры. Он, наверняка, нас уже обогнал в усовершенствованиях. А ваши кузены уже вернулись к учебе? – спросил юноша.

– Сразу после Пасхи, – девушка подала ему руку, – раз Тедди уехал в школу, вы, мистер Брокхерст – теперь лучший танцор в Лондоне. Вы скоро домой, в Бирмингем? – поинтересовалась Мэри.

– Это зависит от вас, – отчаянно ответил Фредди. Мэри нахмурила тонкую бровь: «Вы мне обещали, помните. Лучше посмотрите, Мораг танцует с месье де Фонтене. Говорят, он бежал из Кале на рыбацкой лодке, в шторм, совсем один. А вы могли бы отправиться во Францию, мистер Брокхерст? – поинтересовалась Мэри.

Брокхерст замялся: «Я все-таки не военный, не моряк, мисс Кроу…»

– Да, – рассеянно отозвалась Мэри, глядя на угольно-черные, распущенные по плечам волосы сестры. Они были увенчаны одной белой лилией, и платье у нее было – кипенно-белое. На нежной шее играл бриллиантами маленький крестик. Тонкая рука в натянутой выше локтя шелковой перчатке лежала в руке ее партнера.

Мэривспомнила пасхальные каникулы. Она катала Пьетро и Франческо по Темзе. Оставив мальчиков приводить в порядок лодочный сарай, девушка поднялась наверх. Дверь скрипнула. Мораг недовольно обернулась: «Мы с Тедди репетируем, для воскресного обеда. Мы будем петь дуэт Папагено и Памины, из «Волшебной флейты». Что такое?»

– Ничего, – ответила Мэри, незаметно посмотрев на зардевшиеся щеки сестры. Тедди весело сказал: «Вот это: «Mann und Weib, und Weib und Mann».

– Я поняла, – сердито заметила Мэри. «Вы к чаю спуститесь?»

– Конечно, – он облизнулся. «Тетя Изабелла обещала восточные сладости. В Итоне у нас их за первый же день съедают, так что пока я дома, – Тедди потянулся, – я их не упущу.

Мэри закрыла дверь. Она услышала звуки фортепьяно и его красивый баритон: «Die süssen Triebe mitzufühlen…Слушай внимательно, Мораг, сейчас ты вступаешь».

Мэри только вздохнула. Зайдя в свою спальню, девушка сбросила на кровать холщовую, матросскую куртку: «Совсем с ума сошла, право слово. Ходит за ним, будто ее привязали. И не поговоришь ведь, только фыркает».

– О чем задумались, мисс Кроу? – услышала она голос Фредди.

– О Франции, мистер Брокхерст, – коротко ответила Мэри. Она тут же обругала себя: «Зачем? Видно же, – он ничем таким не интересуется. А что у нас родственники пропали – так дядя Дэниел скоро приедет, и сын его светлости, из Вены, отправятся их искать. Тетя Изабелла велела – Тедди ничего не говорить, граф Хантингттон сам ему скажет».

– Я передумала, – капризно заметила Мэри. «Почитайте мне еще стихи, мистер Брокхерст. У вас это отлично получается. Что-нибудь из Кольриджа или Блейка».

Она увидела счастливую улыбку юноши и тихонько вздохнула: «Что тебе еще надо? Красивый, богатый, без ума от тебя. У них особняк в Бирмингеме, имение, будешь спокойно жить…, Не по любви, так, может, я ее и не дождусь».

– Очень красивая пара, – ласково сказала миссис Брокхерст Изабелле, глядя на сына. «А что леди Кинтейл, – поинтересовалась она, – у нее ведь тоже много поклонников?»

– Леди Кинтейл пятнадцать лет, миссис Брокхерст, – сухо ответила Изабелла, – торопиться некуда.

– Смотрите, – ее собеседница вынула из бархатного мешочка лорнет, – какой поздний гость. Уже два часа ночи, скоро будут подавать ужин, а он только приехал. Вы его знаете?

Изабелла взглянула на красивого, высокого мужчину, с коротко остриженными волосами, – по новой моде, – русыми, играющими темным золотом в свете свечей. Он был в отлично сшитом сюртуке цвета палых листьев, в безукоризненном, белом галстуке.

– Отменная осанка, – одобрительно кивнула миссис Брокхерст. «Военного сразу видно. Хоть он и в отставке, должно быть. И он молод, не старше сорока».

Дэниел отдал лакею приглашение и вспомнил смех Питера: «Так ты с корабля – сразу ко мне. Правильно. Его светлости еще нет, днями из Амстердама должен приехать. Они все на балу, – Питер порылся на столе, и перебросил ему кусочек атласной бумаги, – скажи там, что ты вместо меня».

– А ты на балы не ездишь? – поинтересовался Дэниел, грея в руках хрустальный стакан с бренди.

– Я дважды вдовец, – Питер показал на свои седые виски, – и мне уже пятый десяток. Какие балы? Жить ты будешь здесь, комната тебе готова. Как вернешься – отсыпайся, а потом о делах поговорим.

Питер откинулся на спинку кресла. Мужчина добавил, поиграв пером: «Я поеду с вами, разумеется. Во Францию».

– Питер! – изумился Дэниел.

Синие глаза блеснули холодом.

– Во-первых, там женщины в опасности, а во-вторых, – Питер посмотрел на алмазный перстень, что украшал его смуглую, сильную руку, – пять лет назад я не завершил то, что начал. Я привык, – он ледяно улыбнулся, – не оставлять дела незаконченными, дорогой кузен. Нет смысла это обсуждать, – Питер поднял ладонь, увидев, что Дэниел открыл рот, – я сказал, и будет так.

Дэниел нашел глазами красивую, невысокую женщину в темно-зеленом платье:

– Вот и кузина Изабелла, Питер мне ее правильно описал. Так вот кого покойный Сиди Мохаммед мне сосватать хотел. Хороший выбор. Девочки, я вижу, танцуют, можно и нам.

Он усмехнулся, и, пройдя через толпу, поклонился: «Миссис ди Амальфи, простите мне мою невежливость. Я ваш кузен, Дэниел Вулф, из Америки».

– Боже! – ахнула Изабелла. «Вы ведь, наверное, только приехали, кузен Дэниел».

– Сегодня пришвартовались в Лондонском порту, – сине-зеленые глаза заиграли смехом. «Когда я служил в Континентальной Армии, дорогие дамы, у нас было слишком мало балов. Вообще не было. Теперь я наверстываю то, что упустил, – женщины рассмеялись. Миссис Брокхерст спросила: «Вы в Англии по делам, мистер Вулф?»