Текст книги "Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

– Через год мы с вами разведемся, и я уеду, с маленьким, – она помолчала. «Я просто не могу сейчас бросать маму Лею. Она больна и нуждается в моей помощи».

– Хорошо, – он кивнул. «Тогда на следующей неделе можно писать брачный договор. Мы все сделаем в синагоге Ари, рано утром. Твой отец и не узнает ничего. А когда? – он, краснея, кивнул куда-то в сторону живота Ханеле.

– В октябре, – спокойно ответила девушка.

Аарон погладил бороду. «Это ему еще больше не понравится, дорогая моя. Получается, что…, – он замолчал и Ханеле улыбнулась: «Что вы, дядя Аарон. Разумеется, я ему скажу правду». Красивая бровь поднялась: «Но не всю, конечно. Скажу, что меня соблазнили и тот человек уехал. В брачном контракте можно написать, что я не девственница. Все равно в синагоге Ари одни старики полуслепые, никто его проверять не будет».

Аарон подумал. «Когда я вслух его читать начну, то просто пропущу это место. Они там и глухие к тому же. Не грусти, – он искоса взглянул на девушку, – все устроится. Твоя мачеха оправится, обязательно».

– Я была уверена, уверена, что это он, – горько подумала Ханеле. «Тогда, с Нахманом, амулет меня предупреждал, он был такой раскаленный. И я все равно – не послушалась, потому что хотела попробовать, как это. И попробовала. Но сейчас, с ним…, Неужели я ошиблась? Он, – девушка незаметно положила руку на горло, – Он ошибся? Но Господь всегда, все знает…, Значит, надо просто ждать. Мы еще встретимся, обязательно. Он меня найдет, – уверенно сказала себе девушка.

– Мне легче будет затеряться, дядя Аарон, – добавила она, поднимаясь. «Получу новый паспорт, на вашу фамилию. Горовицей все же больше, а Судаковы одни. Моего отца все знают».

Она посмотрела на хмурое лицо мужчины и велела себе: «Нет, нельзя. Не говори ему ничего. Ему и так трудно».

– Рано или поздно, – вздохнул Аарон, – все будет хорошо. Пойдем, чаю выпьем, – он распахнул перед ней дверь на кухню.

– Ему я ничего говорить не буду, – твердо ответила Ханеле брату.

Отец только изредка заходил в ту комнату, где лежала мачеха. Он вставал еще до рассвета, шел в микву, потом – на молитву, и возвращался поздно ночью. Он спокойно выслушал Иосифа и развел руками: «На все воля Божья. Надо молиться, чтобы она выздоровела. Надо быть более тщательным в соблюдении заповедей, давать цдаку…»

Иосиф, было, открыл рот, но увидев глаза Ханеле – замолчал. Девушка выбежала на двор, вслед за ним и торопливо шепнула: «Не надо, дядя Иосиф. Вы хотели сказать, чтобы он чаще ее навещал…»

Мужчина только кивнул.

Ханеле вздохнула: «Он все равно не будет. Ей уже лучше, она раньше все время о ребенке говорила, а теперь – нет».

Ханеле ухаживала за мачехой, – та лежала, отвернувшись лицом к стене, – умывала ее, кормила, читала ей Тору. Лея молчала, пересохшие, искусанные губы непрестанно двигались. Ханеле, прислушавшись, уловила имя отца.

– Пиши мне, – попросил Моше. «Я, как устроюсь в Австрии – сразу весточку пришлю».

– Хорошо, – Ханеле посмотрела на то, как караван мулов спускается в долину, что вела на запад и улыбнулась: «Они будут счастливы. А я? – она незаметно положила руку на живот и поморщилась, услышав плеск воды. «Нет, нет, – велела себе Ханеле, – не обращай на это внимания. Пора домой, мама Лея скоро проснется».

Она вышла на площадь и увидела девочек в темных, глухих платьях, что стайкой бежали в сторону рынка.

Белокурая девчонка отстала и заулыбалась: «Тетя Ханеле! Малка меня за треской сушеной послала. Разрешила самой сходить, потому что я уже большая!»

– Молодец, – ласково улыбнулась Ханеле, смотря на девочку, и видя перед собой раскрытую могилу на незнакомом кладбище, слыша выстрелы и женский плач. «Догоняй подружек, – велела она.

Батшева помахала ей рукой. Подхватив корзинку, девочка пошла дальше. На углу каменной лестницы, что вела наверх, сидел холеный, черный кот. «Вот бы нам такого, – восторженно сказала Батшева, склонив голову. Она несмело протянула руку. Кот, заурчав, стал бодать головой ее ладонь. «Трески тебе дам, ты меня тут подожди, – тихо велела ему девочка.

– Здравствуй, Батшева, – раздался сзади красивый, низкий голос.

Девочка потупилась и покраснела: «Здравствуйте, рав Судаков».

Он был высокий, широкоплечий, в черной капоте и шляпе. На Батшеву повеяло хорошим табаком и еще чем-то, – теплым, пряным. «Я увидел, как ты с подружками на рынок бежала, думал – леденцов вам вынести, – рассмеялся он, – пока собрался, ты уже одна. Поделишься с подружками? – он передал ей холщовый мешочек. «Это Ханеле делала, миндаль засахаренный».

– Вовсе он не страшный, – недоуменно подумала Батшева. «Почему его все так боятся?»

– Спасибо, рав Судаков, обязательно, – она подняла темные глаза.

– Как у Горовица, – внезапно подумал Степан, – а волосы – материнские. Хоть и нехорошо так о покойных говорить, но нескромная была женщина. Волосы показывала, соблазняла мужчин…, Уже не говоря о том, что там они в этой Америке делали. Туда бы надо отправиться, за деньгами. Там одни богачи. Родственник Горовица, Меир этот – в правительстве. Разберусь с Леей, когда Иосиф уедет, и можно будет об этом подумать. Только где Рахели, сколько дней ее уже не видно. Болеет, что ли? Хватит мне одной больной.

Его голос был тягучим и сладким, приторным, как мед. «Батшева, – озабоченно спросил рав Судаков, – а где Рахели? Она не заболела?»

Девочка помотала белокурой головой:

– Нет! Она с Пьетро в Англию уехала, наших родственников навестить. У вашего брата сын родился, значит, вы теперь дядя, – зачастила девочка, – и Пьетро вам тоже родня, он говорил. Папа все письма прочитал, и все на родословном древе отметил. А у вас есть родословное древо? У меня американский паспорт есть, мне дядя Меир его выписал, я ведь в Америке родилась… – девочка перевела дух: «На озере Эри. Только я ничего не помню, я маленькая была.

– Я знаю, – ласково улыбнулся Степан. «Беги, милая».

Батшева поднялась по лестнице, размахивая корзинкой. Степан, подождав, пока она скроется из виду, процедил: «В Англию с Пьетро. Рав Горовиц, придется вам за это расплачиваться. Подождите, пока я вдовцом стану».

– Уже скоро, – пообещал себе Степан. Поправив кипу, огладив рыжую, пахнущую сандалом бороду, он пошел обратно в ешиву.

В базилике было тихо, пахло ладаном и воском, колебались огоньки свечей. Рахели несмело положила руку на свой простой, деревянный крестик, и вспомнила голос священника: «Ничего страшного, милая. Понятно, что тебе трудно, все кажется непривычным. Это вообще, – отец Бьюкенен вздохнул, – долгий путь, и он у тебя только начинается».

Она поправила синий платок, что закрывал ее косы, и спустилась вниз – в тот придел, где венчалась с Пьетро. На полу блестела серебряная звезда, над небольшим углублением, выложенным мрамором – горело пять лампад. Она оглянулась – на каменных, уходящих вверх ступенях, никого не было.

– Господи, – попросила девушка, – пожалуйста, сделай так, чтобы у папы и девочек все было хорошо. Чтобы мы с Пьетро спокойно добрались до Англии, и дай мне сил стать ему верной помощницей, во всех делах его, – она неумело, робко перекрестилась. На белый палец было надето совсем простое колечко.

– Пожалуйста, – повторила Рахели, и закрыла глаза. «Как спокойно, – поняла она «Как будто я рядом с Пьетро. Господи, – она покраснела, – здесь и думать о таком нельзя. Но как не думать…»

Ставни были распахнуты в черную, блистающую звездами ночь. Она лежала белокурой головой на его плече. Отдышавшись, нежась в его объятьях, Рахели спросила: «Это всегда так хорошо?»

– Мне откуда знать? – смешливо ответил ей муж. «У меня это в первый раз было, любимая». Он наклонился и стал медленно, нежно целовать ее. «Правильно я сделала, – томно сказала себе Рахели, – что рубашку сняла. Она и не нужна вовсе».

– Можно, – шепнул ей Пьетро, – проверить – хорошо ли будет в следующий раз.

Рахели рассмеялась. Обнимая его, слыша, как бьется его сердце, целуя везде, куда могла дотянуться, она только кивнула.

Девушка посмотрела на нишу в полу, оставшуюся от яслей, и тихонько вздохнула:

– Хорошо, что я к этой акушерке сходила, трав купила. И в Англии они тоже – найдутся. Пьетро согласился. Когда он сан примет, когда у него приход будет – тогда пусть детки рождаются, сколько Господь даст. А пока нам на ноги встать надо, – девушка еще раз перекрестилась. Поднявшись наверх, она увидела знакомую, рыжую голову.

Муж стоял на коленях перед Богородицей. «Бедный мой, – ласково подумала Рахели. «Все равно родителей никто не заменит. Ничего, теперь мы вместе, до конца наших дней».

Пьетро обернулся. Улыбнувшись, подойдя к ней, он спросил, кивая вниз: «Тебе там больше нравится?»

– Там, – Рахели задумалась, – да. Там, как дома, – она посмотрела куда-то вдаль, голубые глаза внезапно заблестели.

Юноша ласково коснулся ее ладони, и шепнул: «Я тоже не люблю пышные церкви. Когда приедем домой, я тебе покажу ту церковь в Мейденхеде, где я причетником в детстве был. Там очень уютно».

Они вышли на площадь, залитую полуденным, теплым солнцем, – у их постоялого двора уже собирался караван. «Сегодня отправляемся, – вздохнула Рахели, – дня через три уже в Яффо будем, а там нас Моше ждет».

– Пьетро, – робко сказала она, беря мужа под руку, – а если я не понравлюсь твоим родителям? И другой родне тоже? Я тетю Марту помню, и Элизу – я с ней в Париже играла. А больше я никого и не знаю, кроме американских наших родственников.

– Как ты можешь, не понравиться? – удивился Пьетро. «Тебя все полюбят. И я тебя люблю, – он наклонился и шепнул ей что-то. Рахели выслушала и хихикнула: «Раз у нас еще два часа до отправления каравана, надо быстро купить подарки, – она кивнула в сторону рынка, – и вернуться на постоялый двор».

– Я бы прямо сейчас вернулся, – он широко, счастливо улыбнулся: «С работой все устроилось, кажется. Отец Бьюкенен дал мне записку, к его однокурснику. У того приход в Лидсе, на севере. Там у дяди Питера ткацкие мануфактуры. Им всегда нужны люди». Он прижал к себе руку жены: «Справимся. Прихожане ее полюбят, она ведь добрая, заботливая…»

– Надо будет домик маленький снять, – озабоченно заметила Рахели, – на две комнаты. Больше нам не надо пока. Я шью хорошо, буду заказы брать. Проживем, – она улыбнулась. Пьетро вспомнил бесконечный, серый дождь, сырые подвалы, кашляющих, хмурых ткачей, грязь на улицах.

– Куда я ее везу? – вдруг испугался юноша. «Она же тут выросла, под солнцем, ничего другого не знала. А если чахотка, упаси Господи…, Может быть, оставить ее в Мейденхеде, у родителей? Я буду приезжать…»

Жена остановилась и подняла серьезные, голубые глаза: «Ты, Пьетро, и не думай о таком. Куда ты пойдешь, туда и я пойду – и так будет всегда».

Юноша взял ее руку, и, поднеся к губам, поцеловал каждый палец. От нее пахло уютным теплом, и Рахели шепнула: «Я люблю тебя».

– И я, – он все улыбался. Жена, рассмеявшись, подтолкнула его в сторону рынка: «Сейчас увидишь, как я торговаться умею».

Они ушли, держась за руки, белокурые, выбившиеся из-под платка волосы золотились в полуденном солнце. Пьетро, на мгновение, закрыл глаза: «Она вся сияет, как тогда, в Иерусалиме. Господи, сделай так, чтобы мы всегда, всегда были вместе».

– Будем, – кивнула Рахели, и посчитала на пальцах: «Целая сума на подарки уйдет. Твоим родителям, брату твоему, дяде Питеру с тетей Мартой, их сыну, Майклу, Элизе…, Ничего, – она пожала его руку, – у меня вещей мало, справимся».

Пьетро покраснел и обещал себе: «В следующем году обязательно ей подарю что-нибудь. Бусы, браслет…, Буду откладывать, и подарю. Надо будет шелковые платья в Лондоне сшить…, – он понял, что сказал это вслух. Жена усмехнулась: «Какие шелковые платья, ты же мне рассказывал о трущобах. Обойдусь пока что, – решительно завершила девушка. Указав на лоток с посудой, Рахели велела: «Нам туда. Серебро здесь дешевое, дешевле, чем в Иерусалиме».

Они три раза уходили и возвращались, Пьетро выслушивал похвалы своему арабскому, им наливали чай. Только оказавшись у постоялого двора, глядя на свертки в руках мужа, Рахели весело сказала: «А ты молодец».

– Меня дядя Теодор научил торговаться, он в Марокко больше года провел, – ответил Пьетро и шепнул ей: «У нас еще час, любовь моя, пошли, пошли быстрее».

Рахели коснулась его руки и почувствовала, как кружится у нее голова. «Права была мама, – вспомнила она, – когда любишь, все само получается».

Они поднялись по узкой, каменной лестнице. Пьетро, пропустив жену вперед, захлопнул дверь их комнаты.

В спальне было тихо, ставни были закрыты. Степан, присев у изголовья, ласково спросил: «Как ты?» Лея подняла голову: «Хоть бы он за руку меня взял. Но нельзя, нельзя, я еще в микву не ходила…, Господи, как мне теперь на улицу выйти, такой стыд. Все меня поздравляли, радовались…»

– Ребенок, – всхлипнула она. «Авраам, прости, прости меня…»

– Я уверен, – он все смотрел на нее, – уверен, что Иосиф ошибся и ты беременна. Врачи не всесильны, это дитя нам послал Господь, Лея, Он не мог забрать его у нас…, Ты просто должна доказать Иосифу, что там действительно – ребенок.

Его лицо было мягким, добрым, голос – низким, протяжным. Лея, закрыв глаза, откинулась на подушки. «Конечно, – поняла она, – конечно. Я покажу ему ребенка, и он поверит…»

– Авраам, – внезапно спросила она, дрогнув ресницами, – это ты? Ты со мной сейчас?

Серые глаза мужа подернулись льдом – на единый, краткий миг. Он нежно ответил: «Ты просто устала, милая. Тебе надо отдохнуть, а те снадобья, что Иосиф прописал – они могут быть вредны для ребенка. Не стоит их пить. Просто поспи, и все».

Он вышел и Лея обрадовалась: «Дверь не закрыта. Очень хорошо, когда придет Иосиф, я спущусь в гостиную, и он увидит, что ошибается. Вот только как…, – она оглянулась и заметила на столе какой-то металлический блеск.

– Нож, – радостно поняла женщина. «Правильно, так будет правильно. Он увидит ребенка, я ему покажу…, – Лея неслышно встала, и спрятала нож под подушку. Лея, внезапно, нахмурилась: «Откуда он? Но ведь у Авраама тоже не было ножа, когда Господь приказал ему принести в жертву Исаака. И Господь сделал так, что появился и нож, и дрова для жертвенника. Это Господь, Он о нас заботится…».

Женщина глубоко, успокоено задышала и сама не заметила, как задремала.

Она проснулась, когда в ставни уже било заходящее солнце. Лея поднялась. Оправив постель, одернув платье, она спрятала нож за спиной. Женщина вышла в коридор и прислушалась – снизу доносился аромат готовящейся еды, стукнула дверь, и веселый голос падчерицы сказал: «Дядя Иосиф! Мама Лея спит, с ней все хорошо. Утром она снадобье выпила, а днем ей папа относил лекарство. Он тоже дома, проходите».

Муж сидел в гостиной, склонив голову к Талмуду, отпивая чай из серебряного стаканчика.

Иосиф стоял к ней спиной и Лея громко позвала: «Господин Кардозо!»

Он обернулся и еще успел подумать: «Мания. Надо было ей большие дозы настоев прописать. Глаза блестят, и дышит часто. Раскраснелась вся».

– Вы сейчас увидите ребенка, господин Кардозо! – торжествующе сказала Лея. Женщина одним быстрым, неуловимым движением, провела ножом по своему животу.

Иосиф устало спустился вниз, в гостиную: «Ничего страшного, это просто царапина. Однако надо ее держать под присмотром, и не забывать о снадобьях, рав Судаков. Ханеле сейчас с ней».

Белая, холеная рука мужчины легла на кружевную скатерть. Иосиф вспомнил, как, он выбил нож из руки женщины, поддерживая ее. Темные глаза Леи расширились. Она, скребя пальцами по окровавленному платью, закричала: «Там дитя! Дитя! Я вам докажу, господин Кардозо!»

Рав Судаков даже с места не сдвинулся, отпивая чай, пристально глядя на жену. Рыжая борода посверкивала в лучах заката. Ханеле вбежала в гостиную и остановилась на пороге: «Дядя Иосиф…»

– Давай отведем твою мачеху наверх, – вздохнул Иосиф. Лея позволила вывести себя из комнаты. Степан, проводив их глазами, поднявшись, раздраженно походил по гостиной. На большом комоде красного дерева сверкало серебро, тикали часы, пахло воском и немного – сандалом.

– Я был уверен, что она доведет дело до конца, – злобно подумал мужчина. «Яд ей давать опасно, да и покупать его где– то надо…, – он посмотрел на свой протез слоновой кости, что был скрыт под тонкой, кожаной, черной перчаткой. Подойдя к зеркалу, он огладил бороду, и кивнул: «Так тому и быть».

– Просто царапина, – повторил Иосиф. Рав Судаков вздохнул: «Я буду молиться, читать Псалмы, Ханеле испечет халы и раздаст их бедным…, Мы все будем строже соблюдать заповеди…, Господин Кардозо, – он взглянул на Иосифа, – как вы считаете, моя жена излечится от своего, – Степан пощелкал пальцами, – расстройства?»

– Со временем, – возможно, – осторожно ответил Иосиф и посмотрел на часы. «Простите, рав Судаков, мы вечером отправляемся в Яффо…, Я оставил Хане все указания по уходу. Рана не опасна, даже зашивать ее не надо».

– Моя жена, – рав Судаков помолчал, – она понимает, что с ней происходит? Она в здравом уме?

– Что вы, – отозвался Иосиф, – вы сами видели…, У нее мания, болезнь сознания, она не в себе…

– Напишите, – попросил его Судаков, подвинув к нему стопу хорошей бумаги и эмалевую чернильницу, – напишите, пожалуйста, ваше заключение, господин Кардозо. Чтобы я мог показать его здешним врачам.

– Я не так хорошо знаю турецкий, – предупредил Иосиф.

– Пишите на святом языке, – обаятельно улыбнулся Судаков. «Только печать поставьте, обязательно. Вы же известный врач, к вашему мнению прислушиваются…, Вот и сургуч, – он передал ему палочку.

Иосиф невольно покраснел. Присев, он пробурчал: «Не такой уж известный…». Он посыпал чернила песком и передал Степану лист. Тот пробежал его глазами. Поднявшись, рав Судаков пожал Иосифу руку: «Я надеюсь, вы не против, пожертвовать деньги, которые вам причитаются за лечение – в благотворительный фонд для бедняков?»

Иосиф едва не рассмеялся вслух: «Я бы все равно не стал брать платы, рав Судаков, это же заповедь – помогать другим евреям в беде».

– Даже не проводил, – хмыкнул он, выходя во двор. Ханеле стояла у калитки. «Он там, – вдруг подумала девушка. «Я знаю, там. Все будет хорошо. Мы еще встретимся, обязательно». Она прикоснулась к медальону – металл ласково грел пальцы.

– Я буду ухаживать за мамой Леей, – тихо сказала Ханеле. «Я постараюсь…, – она не закончила. Махнув, рукой, девушка улыбнулась: «За меня не беспокойтесь, дядя Иосиф, я все устроила. Вы с дядей Аароном попрощались?»

Иосиф кивнул и, оглянувшись – что-то шепнул ей. «Мы с ним договорились, – сдерживая улыбку, призналась Ханеле. «Папе это не понравится, конечно, но мне уже двадцать три. Мне не надо его согласия на брак. Следующей осенью разведемся, и я уеду».

– Куда? – было, хотел спросить Иосиф, но потом только вздохнул: «Храни вас Господь».

– И вас, – отозвалась Ханеле, увидев летящие ядра, блеск штыков, бесконечную, залитую дождем равнину. «Как много, – подумала она. «Их там будет так много…, И не спасти, никого не спасти…»

Девушка подняла засов и вздрогнула – он стоял на той стороне площади, невысокий, легкий, с прямой спиной.

– Погоди, Жозеф, – велел Наполеон и быстрым шагом пошел к ней. Он был много ниже. Закинув голову, глядя в ее серые глаза, мужчина весело сказал: «Слушайте. Я сейчас уезжаю, по делам, но я вернусь…»

Алые губы приоткрылись, и он услышал шепот: «Меня тут не будет…»

– Наплевать, – отмахнулся Наполеон. «Где бы вы ни были – я вас найду, понятно? Хана, – рассмеялся он. «Анна, то есть. Мне всегда нравилось это имя. Так что ждите».

Она все молчала, а потом попросила: «Остерегайтесь воды. И сейчас, – она повела рукой на запад, – и потом».

– Я погибну в морском сражении? – поинтересовался Наполеон.

– Вы умрете в своей постели, – терпеливо ответила Ханеле. «Я вам уже говорила. Просто вода вам принесет неудачи».

Он положил крепкую, смуглую руку на медальон, что сверкал в распахнутом воротнике белой, льняной рубашки, и смешливо спросил: «Вы меня проверяли? Когда я сказали, что я должен отказаться от любви?»

– Разумеется, – пожала плечами Ханеле, и лукаво добавила: «Вы отказались, помните?»

– Отказался, – пробурчал он. Встряхнув каштановой головой, все еще смотря на нее снизу вверх, Наполеон заметил: «Вы же все равно не поверили».

Она помотала черными косами.

– Так я и думал, – удовлетворенно заметил Наполеон и напомнил: «Ждите».

– Буду, – просто ответила Ханеле и захлопнула калитку. Она прислонилась к каменной стене – сердце часто, взволнованно билось, и прошептала: «Все верно. Все было верно. Спасибо тебе, Господи».

Она услышала настойчивый, жалобный крик ребенка. Поморщившись, пробормотав: «Не хочу это видеть, не буду», – Ханеле пошла к дому. Отец уже стоял в передней, надевая свою соболью шапку. Он холодно посмотрел на нее: «Я в ешиву, вернусь поздно». Ханеле только кивнула. Не оборачиваясь, девушка поднялась на второй этаж.

– Нельзя, – велела она себе. «Нельзя ничего делать. Мама Лея больна. Надо, чтобы она выздоровела. Надо спокойно родить, и тогда…, – она вспомнила слова Иосифа: «Это просто бред». Она прислушалась – отец ушел. Тяжело вздохнув, Ханеле велела себе: «Спросишь у дяди Аарона о той ночи, когда умер дедушка. И надо сходить к дедушке на могилу. Что-то не так…, – Ханеле нахмурилась.

Она помнила только дождь, раскаты грома, белый свет молний, и то, как утром, шагая по мокрым камням – нашла свою игрушку.

– Я ее потом дяде Аарону отдала, – подумала Ханеле. «А тогда – пошла к Стене, там дедушка лежал, и Ева…Она что-то о Мессии говорила…, – Ханеле закрыла глаза и почти зло помотала головой: «Не могу видеть, все как в тумане. Надо ждать, – вздохнула она. Вспомнив его веселый голос, его голубые глаза, девушка улыбнулась.

Степан набил трубку. Чиркнув кресалом, он развел руками: «Как видите, господа, заключение врача не оставляет надежд…, – он посмотрел на длинный стол, с разложенными по нему томами. Окно было открыто, вечернее солнце играло золотистыми искорками на меховых шапках собравшихся.

– Нам очень жаль, рав Судаков, – сочувственно вздохнул кто-то из раввинов. «И это после того, что случилось с вашим сыном…»

– Я совершил ошибку, – грустно сказал Степан. В комнате пахло хорошим табаком, старой бумагой, снизу, из ешивы, доносился гул голосов.

– Я совершил ошибку, – повторил он. «Я позволил Моше отойти с истинного пути, пути Торы и заповедей, позволил ему увлечься идеями о том, что евреи могу создать свое государство…»

– Вольнодумство, – раздался кислый голос. «Даже хуже – вероотступничество, в Торе сказано, что только Мессия восстановит трон Давида, только он!»

– Я, конечно, – Степан оглядел комнату, – должен подать в отставку. Я, как глава ешивы обязан строже себя судить, чем все остальные.

– Что вы, что вы, рав Судаков, – испуганно зашумели люди. «Вас уважают, вы пишете книги, вы праведник…, Вступите во второй брак и у вас еще будут дети…»

– Надо собрать подписи ста раввинов из трех стран, – Степан посмотрел на бумагу, что лежала перед ним. «Это дело долгое, господа».

– Вам еще пятидесяти нет, рав Судаков, – успокоил его раввин, сидевший рядом. «Торопиться некуда, вы юноша. Мы подпишемся, подпишутся наши братья из Цфата…, Вы следующей осенью все равно едете в Польшу, в Германию, – выступать перед общинами. Соберете, – уверенно закончил он, – и женитесь».

Степан только невесело улыбнулся: «Спасибо вам, господа».

– Это мицва, – успокоил его тот же раввин. «Мицва – помочь человеку исполнить заповедь, рав Судаков».

Зайдя в свой кабинет, он удовлетворенно хмыкнул: «Отлично. Три десятка в Святой Земле, остальных я найду в Европе. Но к Горовицу надо сходить прямо сейчас. С него станется, он и вторую дочь куда-нибудь отправит».

Степан взял из ящика стола объявление. Осмотрев себя в зеркало, он перевязал пояс капоты: «Ей тринадцать. Через три года можно ставить хупу. А Лея уже не оправится – я об этом позабочусь».

Он спрятал бумагу в карман и пошел вниз.

Аарон искоса посмотрел на дочь – Малка сидела, наклонив темноволосую голову над чистым листом бумаги. Она повертела в руках перо и несмело спросила: «А что мне писать кузену Хаиму? Я его помню, он говорил, что военным хочет быть…»

Она закрыла глаза и увидела светловолосого, сероглазого, высокого мальчика. «Тогда мамочка еще была жива, – подумала Малка. «И Батшева не родилась еще. Там так красиво, в Америке, у дяди Меира и тети Эстер такие дома…, Даже дом рава Судакова с ними не сравнишь».

Аарон улыбнулся: «Напиши об Иерусалиме, о Стене, о своих занятиях…, Хаим сейчас в Вест-Пойнте, это офицерские курсы, так что он в армию пойдет».

Малка начала медленно писать.

В гостиной тикали часы, они сидели за столом, покрытым вышитой скатертью. Аарон, с болью в сердце, подумал: «Динале вышивала. Господи, девочкам надо будет как-то сказать потом, что мы с Ханой поженимся. Они ее любят, они поймут».

Он вернулся к своему письму:

– Дорогие Эстер и Меир! Мы были очень рады узнать, что у вас и кузины Мирьям все в порядке. Желаем Хаиму успешной учебы в Вест-Пойнте, а Натану – поступления в университет. Поздравляем Элайджу с тем, что он скоро будет капитаном своего корабля.

Я вынужден сообщить вам печальные новости – моя возлюбленная жена Дина умерла… – он, на мгновение, отложил перо, и тяжело вздохнул. «Рахели вышла замуж за Пьетро Корвино, воспитанника Джованни, и они уехали в Англию. Как вы понимаете, я это вынужден держать в тайне. Если кто-то узнает об их свадьбе, то от нас все отвернутся. Конечно, девочкам было бы значительно легче найти себе пару в Европе или Америке… – Аарон прервался и усмехнулся: «Не след, конечно, такое писать. Получается, что я дочерям женихов выпрашиваю…»

– Стучат, папа, – Малка склонила голову набок. «Как бы Батшева не проснулась…, Пойду, открою».

Аарон проводил ее глазами – дочь была в домашнем, светлом платье: «Это Рахели перед отъездом перешила, из тех, что от Дины остались». Он вспомнил, как после хупы показывал Дине ткани. Сам того не ожидая, Аарон улыбнулся.

– К тебе рав Судаков, папа, – раздался с порога испуганный голос дочери. Он стоял – высокий, в черной капоте. Рыжая борода мужчины горела огнем в свете свечей.

– Я вам чаю подам, – прошептала Малка и мышкой скользнула на кухню. «Она хорошенькая, – подумал Степан. «Будет рожать детей, сидеть дома, готовить…, Лею я упрячу в приют для сумасшедших, вот и все».

Он пожал руку Аарону и тот вздрогнул: «Они у него всегда холодные, даже летом».

– Садитесь, рав Судаков, – вежливо предложил Аарон. «Мезузы надо где-то проверить? Скажите, у кого в доме, – он потянулся за своей записной книжкой.

Малка поставила на стол серебряный поднос с чаем. Аарон ласково сказал: «Спасибо, доченька. Иди, отдыхай, поздно уже. Спокойной ночи».

– Спокойной ночи, – почти неслышно отозвалась девочка. Склонив голову, она вышла. Малка оглянулась на закрывшуюся дверь. Присев на ступеньку лестницы, девочка вспомнила голоса кумушек на рынке.

– Прокляли ее, – сказала госпожа Сегал, роясь в луке, – сразу понятно.

Она понизила голос и оглянулась: «Дибук в нее вселился, злой дух, надо его изгонять. Поэтому она с ума и сошла, бедная».

– А падчерица ее что же? – возразила вторая женщина. «Праведней Ханы никого в Иерусалиме нет, она не видит этого дибука, что ли?»

Госпожа Сегал поджала губы: «Если бы она праведная была, она бы замуж вышла, и деток рожала, а не за книгами сидела. Еще и в ешиве хотела преподавать, да не пустили ее, конечно. Кто ее за себя возьмет, перестарка?»

– Все же она красивая, – примирительно заметила подруга госпожи Сегал. «Единственная наследница. Моше, говорят, к ним, – она показала рукой в сторону Виа Долороза, – ходил, упаси нас Господь от такого, а потом и вовсе в Европу отправился. Отрезанный ломоть, – женщина махнула рукой.

Госпожа Сегал сложила лук в корзинку:

– У тетки моей покойной так было, сестры отца моего. Вышла замуж, ребенка родила, мальчика, и дибук в нее вселился. Дитя не хотела кормить, отталкивала. Говорила, что подменили его. Целый день в кровати лежала, и плакала. А потом и вовсе повеситься хотела. Муж ее в сумасшедший дом определил, а сам на другой девушке женился. И дети у них были. Так же и рав Судаков сделает, помяните мое слово.

Малка прислушалась – из-за двери доносился спокойный голос отца.

Аарон поморщился. Пробежав глазами, объявление рав Горовиц бросил его на стол. «Пожалуйста, рав Судаков, – сказал он спокойно, – печатайте, что хотите. Моя старшая дочь уехала в Англию, повидать родственников. В этом нет ничего дурного».

– Гоев, – холодно процедил Судаков. «И отправилась туда она с гоем, с этим Корвино, я все знаю, все!»

– Он ей тоже родня, – Аарон пожал плечами. Он указал на родословное древо, что висело на стене, в красивой, резной ореховой раме. «Как и мы с вами, рав Судаков, нравится вам это, или нет, – мужчина усмехнулся.

Степан пощелкал пальцами:

– Родня, значит. Именно поэтому они в Вифлееме, на постоялом дворе, в одной комнате жили. Не бледнейте так, рав Горовиц, у меня тоже много знакомых есть, уже и до Иерусалима весть дошла о том, как дочь еврейского народа развратничала с гоем! – он угрожающе наклонился к Аарону.

– Впрочем, если вы будете благоразумны, мы не станем печатать это объявление, – рав Судаков положил ладонь на бумагу, – не станем подвергать вас изгнанию из общины…, И работа у вас останется.

– Как мне надо проявлять свое благоразумие, рав Судаков? – смешливо поинтересовался Аарон.

Степан раздул ноздри. Он, сдерживаясь, проговорил: «Ваша старшая дочь наверняка станет вероотступницей, если уже не стала…Вы должны сидеть по ней шиву, и никогда больше не пускать ее на порог своего дома!»

Аарон поднялся. Отпив чаю, пройдя по комнате, рав Горовиц посмотрел на темные очертания гранатового дерева в саду.

– Это мой дом, рав Судаков, – наконец, сказал он, – и я решаю, кого пускать на порог, а кого – нет. Моя дочь и ее семья, здесь всегда желанные гости. А вас я попрошу уйти, – твердо добавил Аарон. «Прямо сейчас».

– Ты потеряешь работу, – гневно ответил Степан, – у тебя не будет денег, тебя не пустят ни в одну синагогу, твои дочери не смогут выйти замуж…

Аарон пожал плечами: «В этом доме вся мебель моими руками сделана. Я себя и девочек прокормлю, не волнуйтесь. А молиться я у Стены могу, – он рассмеялся, – оттуда вы меня выгнать не сумеете».

– Так вот о благоразумии, – Судаков побарабанил пальцами по столу. «Моя жена, к сожалению, сошла с ума, – он вздохнул, – врачи утверждают, что она безнадежна. Я должен получить разрешение от ста раввинов, как вы знаете, чтобы жениться еще раз. Но я уже сейчас могу подписать договор о помолвке…»

Аарон поднял бровь. Набив трубку, он чиркнул кресалом: «Мне Иосиф об этом говорил. Очень жаль, рав Судаков. Но какое отношение…»