Текст книги "Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]
– Или вместе, – спокойно сказала Марта. «А еще завтракать и ужинать. Я буду тебе играть вечером, а потом мы будем сидеть у камина и говорить. Понятное дело, – она вздернула бронзовую бровь, – я не смогу тебе обо всем рассказывать, я работу имею в виду».
– Марта, – потрясенно пробормотал он. Она порылась в бархатном мешочке, что лежал рядом, на скамейке, и протянула Питеру маленький томик.
– В защиту прав женщин, – он улыбнулся: «Я читал мисс Уолстонкрафт и считаю, что она права. Так ты хочешь мне сказать…, – он вернул Марте книгу.
– Я хочу тебе сказать, что я тебя люблю, – она все смотрела в лазоревые глаза. «Люблю, и хочу провести с тобой остаток нашей жизни, – столько, сколько решит Господь».
– Надеюсь, что долго, – проворчал Питер и, взяв ее руку – поцеловал. «Так вот зачем ты уезжала».
– Я хотела побыть одна, – кивнула Марта, – подумать. Так и случилось, – она помедлила, и нежно, одним дыханием, добавила: «Питер…»
Когда они вышли из церкви, Марта посмотрела на золотое, с крупным изумрудом кольцо. Женщина ласково заметила: «Очень красивое».
Ветер шуршал подолом ее редингота. Марта сняла шляпу и встряхнула бронзовыми волосами. Питер взял ее за руку и указал на пристань: «Там лодка. В лодке – та корзина, что с утра собрала Элиза, все, спрашивая меня – зачем она. А там – остров, куда я тебя повезу».
– А дети? – смешливо спросила Марта, идя по тропинке между скошенных лугов. «Хотя нет, мы же сказали, что к ужину вернемся. И погода хорошая, – она посмотрела на высокое, синее небо.
– Отличная погода, – согласился Питер, помогая ей зайти в лодку. Он скинул сюртук, и, засучив рукава белоснежной рубашки – сел на весла. «А дети, – он сморщил нос, – все при деле. Майкл и Тедди за учебниками сидят, а Элиза с Жюлем, наверняка, лошадей взяли и в лес отправились. Никто нас искать не будет».
– И очень хорошо, – Марта потянулась и погладила его по щеке. «А там никого не будет, на острове?»
– Нет, – беззаботно отозвался Питер. «Я его купил. Потом поставим там речной дом, и будем прятаться в нем от детей».
– Как твой брат двоюродный с женой, – хихикнула Марта. Муж поднял бровь: «Стивен меня и надоумил это сделать, любовь моя».
Он пришвартовал лодку к старому, деревянному причалу. Они, неся корзину, пошли в лес. Питер вздохнул: «Какой я дурак…, Марта же мне говорила, зачем я только начал про детей?».
Марта, будто услышав, нежно коснулась его руки: «Как Господь решит, так и будет, милый». Над их головами, в осенней, золотой листве – закуковала кукушка. «Долго, – наконец, улыбнулся Питер.
– Сто лет, – отозвалась женщина, и, потянувшись – приникла к его губам.
На крышке фортепиано стоял хрустальный бокал с шампанским. Марта вытянула из стопки нот несколько рукописных листов, и присела на ручку кресла мужа. «Ты, как мы вернулись с острова, – она поцеловала каштановые, седоватые волосы, – все время улыбаешься».
– И буду, – он потянул жену к себе на колени. «И завтра проснусь с улыбкой, и вообще – теперь до конца жизни стану улыбаться, всегда. Потому что нет человека меня счастливей, Марта. Спасибо, – он прижался губами к белой шее, – спасибо тебе».
– Хорошо как, – Марта положила голову ему на плечо. «Как Тео с Теодором – дождались своего счастья. И мы тоже, – от него пахло сандалом – теплый, волнующий запах. Марта рассмеялась:
– Дети, опешили, конечно. Но не обиделись.
– У них только что была светская свадьба с банкетом на сто человек, – сварливо отозвался муж. «И вообще, не в наши годы устраивать что-то такое, – он повел рукой в воздухе. «Завтра проводим мальчиков до Мейденхеда, пообедаем там, на постоялом дворе. И останется у нас одна Элиза».
– Она тебя любит, – ласково заметила Марта. «И Тедди – тоже. Ты ему все эти годы, как отец был. Ты и Джон, да хранит Господь память его. Я поиграю, как обещала, – она спрыгнула на персидский ковер и присела к фортепиано: «Гайдн. Он эту сонату мисс Янсен посвятил, той, что мне музыку преподает. Совсем новая».
Окна гостиной были раскрыты в тихий сад, над Темзой садилось золотое солнце, где-то наверху, в уже темном небе, перекликаясь, плыли на юг птицы. Огоньки свечей дрожали в серебряных подсвечниках, она играла – нежно касаясь тонкими пальцами клавиш. Музыка наполняла комнату. Питер, тихо поднявшись, подойдя к ней, обнял за плечи. Марта вскинула зеленые глаза. Он, наклонившись, шепнув: «Я люблю тебя», – встал на колени.
– Милый мой, – она обняла его – всего, укрыв в своих теплых руках. «Милый мой, Питер…, Все, все, – она целовала его влажные глаза, – все закончилось. Мы теперь оба дома, любовь моя, и так будет всегда.
– Да, – ответил Питер, целуя ее руки, колени, подол ее платья, вдыхая запах жасмина, – да, счастье мое. Ветер с реки колебал пламя свечей. Марта, скользнув к нему в объятья, распуская волосы, повторила: «Так будет всегда».
Эпилог
Санкт-Петербург, январь 1795 года
За окном выла, кружилась метель, раскачивая редкие, масляные фонари на набережной Фонтанки. Мишель приподнялся на цыпочках. Приложив ладонь к заледеневшему стеклу, мальчик полюбовался ее отпечатком. Жарко горел камин, на маленьком столе, рядом с раскрытой тетрадью, стояла серебряная чернильница.
Мишель присел и, быстро закончив страницу французской прописи, хмыкнул: «Все равно месье Деннер завтра не придет, такой мороз на улице. И мама…, – он прислушался – в передней опять открылась дверь. Кто-то заговорил – торопливо, вполголоса. До него донесся низкий стон. Мальчик, посмотрев на белую статуэтку Мадонны, что ему подарил отец Симон из костела святой Екатерины – перекрестился.
– Матерь Божья, – шептал Мишель, – пожалуйста, сохрани мамочку Тео и ребеночка. Пусть у меня будет братик или сестричка….
Дверь тихонько скрипнула, и он несмело сказал: «Папа…». Лицо у отца было хмурое, усталое. Федор тут, же улыбнулся: «Сделал уроки, милый? Сейчас Аграфена Ивановна нам чаю принесет, выпьем с тобой и пора спать ложиться».
Отец опустился в кресло. Мишель забрался к нему на колени: «Папочка, а с мамой Тео – все хорошо будет?»
Федор помолчал: «Надо молиться, милый».
Они пили чай. Федор, гладя Мишеля по голове, заставляя себя беззаботно с ним говорить, мучительно думал: «Вторые сутки уже. Господи, только бы все обошлось, прошу тебя. Все же хорошо было, и носила она легко, еще два месяца назад на занятия в театральную школу ездила. Господи, как же я без Тео, я не смогу, не смогу жить…»
– Пойдем в умывальную, – он пощекотал Мишеля: «Потом я тебе сказку расскажу, из тех, что я на Урале слышал. И песенку спою».
– Про котика? – Мишель прижался щекой к его руке. Федор, закрыв глаза, чувствуя, как щемит у него сердце – тоской и предчувствием беды, – согласился: «Про котика»
Он перекрестил спящего ребенка и поцеловал белокурые волосы: «Слава Богу, Робеспьеру этому голову отрубили, летом еще. Мишель и слышать о нем не хотел. Питер с Мартой поженились, пусть будут счастливы».
Федор осторожно вышел в переднюю – там пахло травами, и услышал слабый, измученный крик, что доносился из глубин квартиры. Он взял подсвечник и пошел к спальне. Внутри было жарко натоплено, постель сбита, Тео лежала, вцепившись длинными пальцами в подушку. Акушерка и врач доставали из таза прокипяченные инструменты. Федор бросил туда один взгляд и наклонился над кроватью. «Милая, – тихо, одним дыханием прошептал он, – милая, как ты…».
– Теодор…, – ее сухие губы разомкнулись. «Так больно…Notre Dame….принеси, пожалуйста….»
– Икону просит, Федор Петрович, – акушерка намочила салфетку и ласково отерла лоб Тео.
– Сейчас, – сказал он. «Сейчас, конечно».
Профессор Максимович вышел вслед за ним. Федор, посмотрев на его хмурое лицо, распахнул дверь кабинета. Он открыл шкатулку, и врач, тяжело вздохнув, закурив, – долго молчал.
– В общем, так, – наконец, сказал Максимович, стряхивая пепел:
– Схватки сначала были хорошие, но с вечера они, то пропадают, то появляются. Ребенок пока, – он повторил, – пока, в безопасности, сердце у него бьется, но….– врач повел сигарой в воздухе и не закончил.
– Сами понимаете, вашей жене почти тридцать шесть. Первые роды, плод крупный, – что ожидаемо, – вы оба высокие. Если до утра ничего не случится – будем вызывать схватки и накладывать щипцы, хотя я не люблю вмешиваться в естественный процесс разрешения от бремени. Но тут, – врач развел руками, – промедлив, мы можем потерять и роженицу, и ребенка.
Федор перекладывал какие-то бумаги: «Я…я что-то могу сделать?»
Максимович посмотрел на выдвинутые ящики стола и пожал плечами: «Принесите икону, как она хочет. И сходите в Пантелеймоновскую церковь, разбудите священника, пусть царские врата откроют».
Он мимолетно улыбнулся: «Тогда ваша жена будет спокойна, а это, знаете ли, немаловажная вещь. Ну а вы – молитесь, разумеется».
– Конечно, – Федор поднялся. Взяв со стола икону, он взглянул в зеленые глаза Богородицы. «Помоги, – попросил он. Рядом лежало письмо. Он посмотрел на аккуратный почерк Питера: «Если тебе удастся выяснить что-то об отце Майкла, я был бы очень благодарен. Мальчику важно знать – что с ним случилось».
– Пойди еще узнай, – горько подумал Федор. «Это Тайной Канцелярии дело, не положено таким интересоваться, головы не снесешь. Ладно, летом поеду на заводы, постараюсь там спросить – может быть, башкиры слышали что-то об этом Салавате Юлаеве. Хотя погиб он, наверное».
Он зашел в спальню, и, опустившись на колени рядом с Тео, взял ее руку: «Я в церковь, милая. Разбужу отца Павла, пусть он царские врата откроет. Тебе сразу легче будет. И вот, – он вложил в ее пальцы икону, – вот она».
Тео тяжело дышала: «Теодор…, Если что…пусть дитя живет…, пожалуйста».
– Не будет такого, любовь моя, – коротко ответил ей муж. Поцеловав смуглый лоб, горячий, покрытый капельками пота висок, он вышел.
Мороз перехватывал дыхание. Метель стихла, над Петербургом висело глубокое, черное, пронизанное звездами небо. Федор остановился и, подышав на руки, спрятал их в карманы шинели:
– Теперь, как Антуана казнили – у меня его тетрадь осталась. Пусть лежит, ждет своего часа. Я такое публиковать не буду, хоть Антуан и хотел, – он вскинул голову и посмотрел на ковш Большой Медведицы.
– Как это Кант сказал, в «Kritik der praktischen Vernunft»?». Правильно: «Две вещи наполняют меня священным трепетом – звездное небо над головой и моральный закон внутри нас. Моральный закон – повторил Федор и, сам того не ожидая, – улыбнулся. «Так верно будет. Пусть достанется потомкам».
Он еще раз полюбовался звездами и вспомнил метеорит, с которым возился в своей мастерской, в Академии Наук. «Палласово железо, – хмыкнул Федор. «Надо его азотной кислотой протравить, убрать ржавчину. Я уверен, что там другое строение, нежели чем в земных минералах. Господи, да о чем это я? – он встряхнул головой и поспешил к церкви.
Отец Павел, еще зевая, зажег свечи и открыл царские врата. «Вы помолитесь о здравии Феодосии Давыдовны, – ласково сказал он. «О том, чтобы дитя благополучно появилось на свет. Все будет хорошо, Федор Петрович».
Федор взял свечу. Посмотрев на строгий лик святителя Пантелеймона, он прошептал:
– Ты ведь врач был. Так помоги врачу, утверди его в знаниях, направь его руки, дай ему уверенность в деле его. И ты тоже, – он подошел к иконе своего небесного покровителя, Федора Стратилата. Воин стоял, держа в руке меч. «Ты тоже, – вздохнул Федор, – позаботься о нас».
Он встал на колени. Уронив голову в руки, Федор так и стоял, – что-то шепча, пока его не тронули за плечо. Горничная, в накинутом на голову платке, тяжело дышала: «Федор Петрович, скорее…, Его превосходительство врач велел за вами послать, чтобы я бежала со всей мочи…»
– Что там, Аграфена Ивановна? – он поднялся, побледнев.
– Не знаю…, – девушка помотала головой. «Федосья Давыдовна так кричала, так кричала…, Мишенька проснулся, плакал, я его убаюкала…»
Дверь квартиры хлопнула, снег полетел на персидский ковер в передней. Федор услышал стоны, перемежающиеся ласковым голосом акушерки: «Немножко, еще немножко, Федосья Давыдовна…, Потерпите, милочка…»
Максимович выглянул из спальни и сердито заметил: «Все бы пропустили, уважаемый, коли б я девушку за вами не послал. Все началось, и бойко так. Руки вымойте, и приходите. Вы сейчас тут нужны».
В комнате пахло кровью и потом. Федор, присев на постель, пожал ее длинные пальцы: «Все, все, милая, все скоро закончится, и увидим дитя…»
Тео помотала растрепанной головой: «Не уходи…, Будь здесь…, Икону, – она пошарила по кровати, – икону дай…»
Он вложил икону в ее руку. Федор сидел так, целуя ее горячую щеку, шепча что-то нежное, пока она не выгнулась, страдальчески, жалобно закричав, пока врач, засучив рукава рубашки, не стал осторожно, аккуратно выводить ребенка на свет.
Мальчик громко, отчаянно заревел. Акушерка, обтирая его, улыбнулась: «Большой какой. Фунтов десять, наверное. И рыжий, как огонь. Держите сыночка, Федор Петрович, пусть растет здоровеньким, умным, радует вас…»
Тео, плача, откинулась на подушки и протянула руки. Федор благоговейно взял дитя.
– Господи, – пронеслось у него в голове, – сын. Мог ли я подумать…, Господи, спасибо тебе… – мальчик открыл голубые глазки и посмотрел на отца. Он был рыжий, как солнышко, тяжелый, и, оказавшись у груди матери – сладко зевнул. «Петенька…, – сказала Тео по-русски. «Петенька, маленький мой, сыночек, здравствуй, здравствуй…»
Она протянула руку и вытерла Федору глаза. «Не плачь, – шепнула Тео. «Все хорошо, все хорошо, любимый мой».
Ребенок нашел грудь и приник к ней – деловито, настойчиво. Рыжие волосы уже высохли. Федор, коснулся головы сына: «Петька…». Он обнял их и, покачивая, велел: «Теперь спите, оба. Я обо всем позабочусь. Просто отдыхай, любимая, набирайся сил, корми маленького».
Тео улыбнулась, взвесив на руке ребенка. «Он очень большой, – смешливо сказала она. «А как еще вырастет!»
– Вырастет, – ласково согласился Федор, устраивая их в постели. Мальчик уже спал – блаженно закрыв глаза длинными, рыжими ресничками.
Он поцеловал высокий, смуглый лоб жены. Накрыв их меховой полостью, Федор вышел. Он привалился к двери, и перекрестился: «Господи, спасибо тебе. Позаботься о нашем сыне, пусть его святой покровитель, апостол Петр – не оставит его».
Издалека, с другого берега реки, забили колокола Петропавловского собора. Федор, посмотрев в окно, увидел над Невой слабый, еще робкий свет зимнего, низкого солнца.
Пролог
Ноябрь 1796, Арколе, Италия
Пули свистели, цокая по камням. Иосиф, закончив перевязку, осторожно подняв голову, увидел трупы, что лежали на болоте.
– Уносите, – распорядился он, подозвав санитаров. Провожая глазами раненого, Иосиф горько вздохнул: «Ногу придется ампутировать. Мы совершенно не умеем лечить повреждения суставов. Колено уже не спасти. Черт, посидеть бы, подумать… – он вытер пот со лба и услышал умоляющий голос младшего врача: «Капитан Кардозо, не ходите…, Они все, должно быть, мертвы, это опасно».
– Еще чего, – сварливо ответил Иосиф. Он бросил лейтенанту оловянную флягу:
– Присмотрите за ними, – Иосиф обвел глазами раненых, что лежали на шинелях, – когда вернутся санитары, этих троих, – он указал, кого, – отправляйте в первую очередь. Тем, у кого ранения в живот – воды не давайте. Остальные пусть пьют. Я скоро вернусь.
– Наверное, – добавил он себе под нос, выползая из-за камней. Иосиф осмотрелся, – полуразрушенный мост висел над ручьем, австрийцы на той стороне все еще стреляли.
Он вспомнил светло-голубые глаза Джо и ее растерянный голос: «Милый, но как, же это? Французы будут воевать с англичанами. Там мой брат, там наши родственники…»
Иосиф наклонился и поцеловал белую щеку, темные, падающие на плечи локоны. «Французы воюют с австрийцами, – усмехнулся он. «А Джон – не воюет, и не собирается. Он сидит в Вене, и возится со своими девчонками, не забывай».
Джо повертела в руках письмо от брата. Конверты доставляли регулярно, подсовывая под дверь дома. Ответы забирали точно так же. Иосиф даже не хотел думать, кто это делает, и как. Он просто оставлял весточку на пороге. Утром ее уже не было. «Конечно, – подумал он, – у Джона везде свои люди. Хорошо, война войной, а он все-таки брат».
– Милая сестричка! – прочла Джо. «Девочкам уже полгодика. Они начали ползать, но совсем друг на друга не похожи. Вероника старшая – она русоволосая, как Мадлен, и очень спокойная. А Джоанна – белокурая егоза. Глазки у них пока голубые, но Мадлен уверяет, что у Вероники они посереют. Жюль учится. Он собирается в следующем году вернуться в Лондон, поступать в кадетскую школу в Вулвиче. Пожалуйста, берегите себя. Очень надеюсь, что Иосиф не пойдет воевать…, – Джо осеклась, услышав тяжелый вздох мужа.
Он вынул письмо из ее рук. Прижав жену к себе, Иосиф услышал, как бьется ее сердце: «Я уже пошел. Обратной дороги нет, любовь моя. Сейчас, как Робеспьера казнили, во Франции власть получили здравомыслящие люди. Здесь будет безопасно».
– Капитан, – недовольно сказала Джо. Она открыла шкаф, разглядывая голубой, с красным кантом мундир. «Тебе за сорок, ты доктор медицины…»
– Я ни дня не служил в армии, любовь моя, – рассмеялся Иосиф, погладив чисто выбритый подбородок. Джо склонила голову набок и внимательно посмотрела на него: «Без бороды тебе тоже хорошо, капитан Кардозо». Она была совсем рядом, – высокая, тонкая, пахнущая морем. Иосиф, протянув руку, запер дверь спальни: «Мне только через два дня в лагерь отправляться, так что я тебя никуда не отпущу. А в следующем месяце мне, наверняка, разрешат приехать к вам. Хотя бы на пару дней».
– Ты пиши, – велела Джо, медленно, ласково целуя его. «Обязательно пиши и возвращайся к нам, любимый». Она замерла и прислушалась: «Показалось. Давид еще в школе, а Элишева тоже занимается, у себя. Иди, иди, ко мне, – Джо закинула руки ему на шею и тихо, сладко застонала.
За обедом Элишева сказала, разрезая курицу: «Все равно, папа, все это, – девочка вскинула острый, материнский подбородок, – полумеры».
– Что – полумеры? – смешливо поинтересовался у нее старший брат. «То, что в городском совете теперь заседает господин Мореско? Или то, что господин Ашер назначен судьей? Или то, что папа – теперь капитан французской армии, мы не платим налоги за то, что ходим в синагогу, и мне не надо будет ездить в Италию, чтобы получить докторат?»
– Ты сначала в университет поступи, – ядовито ответила Элишева. «Все равно, – она воинственно зажала в руке нож. Джо, потянувшись, усмехаясь, вынула его. «Все равно, в голландские школы нас не берут…, – продолжила девочка.
– Голландских школ и нет еще, дочка, – примирительно заметил Иосиф, – одна на всю страну. Подожди, все устроится…
– Нет, папа, – светло-голубые глаза заблестели, – евреи должны ехать в Святую Землю, и там добиваться признания их полноправными гражданами…
– Слышу голос одного молодого человека, – ехидно заметил Давид, – что регулярно посылает сюда письма. Уже целая шкатулка накопилась. Как раз из Святой Земли.
Элишева покраснела: «У тебя тоже шкатулка есть, так что не указывай мне. И даже евреи Америки…»
Иосиф поднял руку: «Евреи Америки сами разберутся, что им делать, дорогие мои. Давайте в Шабат говорить о Торе, а не о политике».
– По-моему, – рассмеялась Джо, – сейчас в каждом еврейском доме именно о политике и говорят. Яблочный пирог на десерт, – предупредила она, поднимаясь. «Ваш любимый, – она ласково посмотрела на семью.
Иосиф заставил себя не думать о жене и прислушался. От моста опять доносился треск выстрелов. Он приложил пальцы к шее солдата. «Мертвый, – понял Иосиф и пополз дальше. «Хотя бы не пахнут пока, – подумал Иосиф, – уже не так жарко. А вот болото воняет, конечно».
– Ура! – раздался крик. Он, приподнявшись, увидел старое, с пятнами пороха, прожженное трехцветное знамя, что развевалось на середине моста.
– За мной! – велел кто-то звонким голосом. «За мной, мои верные солдаты! В атаку!»
– Я из офицеров никого в лицо не знаю, – усмехнулся Иосиф. «Сидим в госпитальных палатках…, – пуля просвистела рядом с ним. Он, убедившись, что следующий раненый – уже мертв, услышал ропот: «Австрийцы! Австрийцы атаковали!»
Люди прыгали с моста прямо в болото. Совсем рядом с ним шлепнулся какой-то невысокий, легкий юноша, с испачканным кровью и грязью лицом. Иосиф увидел вдалеке австрийские мундиры. Юноша выругался сквозь зубы: «Немедленно всем наверх! Отбить мост сейчас же!»
Юноша поднялся во весь рост, пули захлестали по болоту. Иосиф, сбив его с ног, прикрыл своим телом. Он ощутил, как течет у него по шее кровь. Заведя руку за спину, Иосиф облегченно понял: «Ничего страшного, просто царапина».
Юноша кашлял, ругался, и наконец, высвободился из сильных рук Иосифа: «В атаку!»
– Пойдете, – добродушно сказал Иосиф, бесцеремонно вертя его из стороны в сторону. На измазанном грязью и тиной лице юноши блестели веселые, синие глаза. «Вы вроде не ранены, – Иосиф отпустил его: «Нигде не болит?»
Молодой человек ощупал себя и помотал головой: «Нет. У вас кровь на воротнике. Вы кто такой?»
– Старший врач тридцать второй гренадерской полубригады, капитан Кардозо, – буркнул Иосиф. «Пулей чиркнуло, закончу тут все, – он указал на болото, – и перевяжу».
– Medice, cura te ipsum! – усмехнулся юноша. Кивнув: «Спасибо!», он стал быстро карабкаться наверх, к мосту.
– В атаку! Не останавливаться, ни на шаг, за мной, ребята! – раздался лихой, звонкий голос. Иосиф, улыбнувшись: «Лейтенант какой-то», – пошел к следующему раненому, по колено, проваливаясь в болото. Он то и дело падал, выжидая, – рядом все еще проносились пули.
Иосиф вышел из госпитальной палатки. Сняв фартук, бросив его на скамью, он с наслаждением потянулся. Над лагерем играл закат, ржали лошади, пахло дымом костров. Иосиф подумал:
– Отбили все-таки австрийские атаки, завтра решающий штурм. Возьмем этот городишко, выйдем во фланг генералу Альвинци и окружим его. Дорога на Венецию будет открыта.
Он похлопал себя по карманам бриджей. Достав портсигар, проводив взглядом санитара, что выносил из палатки таз с горой израненной, кровоточащей плоти, Иосиф поморщился:
– И вправду – мясники. Как во времена Амбруаза Паре, хотя смолой культи уже не заливаем. Что, же делать, если все должно быть быстро? В мирное время, конечно, я бы повозился с тем коленом, попробовал бы достать пулю, восстановить сустав. Хотя как? – он все стоял, вертя в руках сигару. Заглянув в операционную, Иосиф велел младшему врачу: «Пишите отчет. Я сейчас покурю и вам помогу. Сколько у нас сегодня операций было?»
– Тридцать две, – отозвался лейтенант. Иосиф спросил: «Вы Сорбонну заканчивали?»
– Так точно! – вытянулся юноша, и покраснел: «Только практики у меня совсем не было, господин капитан».
– Тут ее больше, чем достаточно, – горько усмехнулся Иосиф. Задернув полог, он пробормотал: «Где это кресало, когда оно нужно!»
Он увидел маркитанта с лотком на плече, в суконной куртке, что, стоя к нему спиной, болтал с солдатами. Иосиф свистнул: «Эй, парень, иди сюда».
Это был юноша – с коротко стрижеными, темными, кудрявыми волосами, смуглый, невысокий. Он блеснул зелеными глазами и зачастил: «Табак, игральные карты, зеркальца, ножи….». Иосиф прислушался: «Француз».
– Кресало у тебя есть? – спросил Иосиф, роясь в кармане в поисках меди. «Этого добра много, – юноша отдал ему кресало. Маркитант едва слышно добавил: «Капитан Кардозо».
Иосиф застыл. Молодой человек улыбнулся: «Не бойтесь. Закурите сигару, и пройдите за палатку. Я вам письма привез».
На задах госпиталя никого не было. Юноша, оглянувшись, вложил ему в руку несколько конвертов:
– Это из Вены и Лондона, – тихо сказал он. «Если хотите написать ответ, – я в лагере буду до завтрашнего утра. Ночую у кухни, зовут меня Жан-Мари. Заодно купите у меня что-нибудь, – юноша усмехнулся.
– А потом? – непонятно зачем, спросил Иосиф.
Молодой человек только махнул рукой на север: «Письма сожгите, пожалуйста. Надеюсь, вам понятно…»
– Понятно, понятно, – вздохнул Иосиф. «Спасибо, я вас утром найду. Вы осторожней, – велел он.
– Буду, – юноша подхватил лоток, исчезая в сумерках.
– Сразу его увидела, – довольно подумала Мэри. Она весело затянула: «Ножи, табак, зеркала…».
– Джон мне его хорошо описал. Больше мне здесь делать нечего. Надо переходить линию фронта и являться в штаб к Альвинци. Пусть отступает, пока не поздно, иначе его отсюда на телеге с трупами вывезут. Его и всю армию австрийцев. А потом – в Вену. К Рождеству я в Лондон не успею, но все равно, – подарки привезу. Мартину как раз годик будет, – она улыбнулась, вспомнив темноволосого, синеглазого мальчика, что сидел на расстеленной по траве шали.
– У! – сказал ребенок. Взяв в каждую ручку по деревянной погремушке, Мартин затряс ими.
– А мне дашь? – Мэри склонила голову набок.
– У! – Мартин прижал погремушки поближе и недоверчиво посмотрел на нее. «Он очень жадный, – рассеянно отозвалась Марта, просматривая папку с бумагами. В саду было тихо, пахло розами, томно жужжали пчелы. Она покачала носком замшевой туфли:
– Что я тебе могу сказать? Пусть Джон тебя за линию фронта посылает, потому что это, – она похлопала рукой по папке, – сведения не то что из третьих, а из тридцатых рук. Пока своими глазами на французскую армию не посмотришь – ничего не поймете.
– У! – Мартин, бросив погремушку, потянулся к матери. Марта подхватила его на руки. Спустив с плеча легкое, отделанное кружевами домашнее платье, она дала ребенку грудь.
– У нас есть человек во французской армии, – задумчиво сказала Мэри.
– Не человек, а капитан Иосиф Мендес де Кардозо. Шурин нашего общего знакомого, – отрезала Марта. «Он не станет поставлять никаких сведений, – женщина поморщилась, – это бесчестно».
Мэри подперла подбородок кулаком и задумчиво спросила: «А если он меня рассекретит? Наш общий знакомый, наверняка, захочет письма передать, для семьи. Мне придется встречаться с капитаном Кардозо».
– Придется, – согласилась Марта. «Не волнуйся, Иосиф тебя не выдаст, он понимает, что такое честь».
Мэри грустно накрутила на палец темную прядь: «Волосы стричь надо…, А как же я потом?»
– Пусть тебе Мадлен париков купит, – посоветовала Марта. «Как там девчонки? Наверное, пошли уже?»
– Джоанна пошла, – Мэри перевернулась на спину и посмотрела в спокойное, летнее небо, на белые, пушистые облака. «Вероника опасается еще, она осторожная. Когда я туда вернусь, уже и она пойдет. Спасибо, тетя, – девушка вскочила. «Пойду, оторву Майкла от чертежей. Прокатимся на лодке, посмотрим, как там речной дом строится».
– Ну-ну, – только и сказала Марта, гладя заснувшего сына по каштановым локонам.
Мэри дошла до кухонных палаток. Устроившись под телегой, она вынула из кармана куртки краюху хлеба и кусок старого, твердого сыра:
– В Вене первым делом запрусь в умывальной у Мадлен. Буду лежать в ванне с ароматической эссенцией. Долго. Потом пусть придет дама, что за волосами и ногтями ухаживает. Надо еще купить саквояж кожаный, что я видела, перчатки, в Zur Schwäbischen Jungfrau – скатерть и салфетки, для тети Марты, у Албина Денка – фарфор…. – Мэри зевнула и вспомнила свои платья, что висели в гардеробной у Мадлен.
– Новое сошью, – решила Мэри, переворачиваясь на бок, жуя хлеб. «В Вене в оперу схожу, с Джоном и Мадлен, а в Лондоне меня Майкл в театр поведет». Она зевнула и почесалась:
– Зима на дворе, угомонились бы. Хотя здесь лошади вокруг, а где лошади, там и блохи.
Мэри доела сыр, и заснула. Она спокойно, размеренно дышала, не обращая внимания на грохот канонады – французская артиллерия обстреливала Арколе.
Иосиф сжег письма: «Сын у Марты. Наконец-то, дождался Питер. Подарок бы им послать, да откуда тут его взять? – он оглядел простую, заправленную тонким, шерстяным одеялом, койку, и холщовый вещевой мешок в углу.
Он, было, достал походную чернильницу. Взяв тетрадь, Иосиф раскрыл ее на колене. «Мартина они привили от оспы, – вспомнил Иосиф строки из письма Джона, – и мы наших девочек – тоже. Доктор Дженнер в Англии, в мае, провел новую операцию. Она называется «вакцинацией». Посылаю тебе полный отчет о ней, вряд ли до тебя доходят научные журналы».
– Это точно, – пробормотал Иосиф. Он уже взял перо, как на пороге раздался кашель.
– Вам пакет, капитан Кардозо, – вытянулся вестовой. Иосиф взломал печать. Пробежав глазами несколько строк, он потянулся к мундиру, что был брошен на койку. «Наверняка, у кого-то зуб заболел, – он провел рукой по щекам. «Бриться не буду, и так сойдет. Я зуб иду вырывать, а не на парад».
Иосиф застегнул мундир. Вдыхая прохладный, вечерний воздух, не обращая внимания на гул орудий – артиллерия стояла на плацдарме правее лагеря, он пошел к штабным шатрам.
– Вам сюда, – вежливо сказал вестовой, указывая на простую, холщовую палатку. Иосиф нагнулся и шагнул внутрь. Там было совсем пусто, горела масляная лампа. На расстеленной по земле шинели сидел какой-то человек. Он рисовал карту – быстро, изредка покусывая перо.
Он вскинул синие глаза. Иосиф понял: «Лейтенант давешний. Я-то думал – у кого-то из высших офицеров зуб болит. Мог бы и сам дойти до госпиталя, не велика птица».
– Здравствуйте! – молодой человек встал. У него были каштановые волосы, играющие золотом в свете лампы. «Проходите, капитан Кардозо».
– Вы устраивайтесь ближе к лампе, и раскрывайте рот, – сварливо велел Иосиф, доставая из кармана мундира потрепанный, кожаный футляр с инструментами. «Какой зуб беспокоит?»
– Зуб? – молодой человек поднял бровь и расхохотался: «Зубы у меня в полном порядке, капитан». Зубы у него и вправду, были белоснежные, крепкие, здоровые.
– Тогда что у вас? – удивился Иосиф. «Понос или фурункул? Если первое, зайдите в госпиталь, я вам дам снадобье. Со вторым придется потерпеть. После атаки я его вскрою. Сейчас, – он развел руками, – я должен заниматься ранеными».
– Очень правильно, – пробормотал юноша и похлопал рукой по шинели: «Садитесь».
– Он меня лет на двадцать младше, – понял Иосиф, опускаясь на землю. «И по званию ниже. Что это он мной командует? Но ведь такому и не скажешь: «Нет».
– Не скажешь, – повторил он, искоса рассматривая упрямый, твердый подбородок, изящно вырезанные ноздри, длинные, темные ресницы.
– Я сейчас, – молодой человек завершил карту. «У меня военный совет через четверть часа, сами понимаете, – красивые, еще по-юношески пухлые губы, усмехнулись, – надо быть готовым. Вот вы врач, – юноша, на мгновение, прервался, – вы скажите мне, почему я смотрю на местность, на войска, и сразу понимаю – что мне надо делать, и когда? Остальным приходится объяснять, карты чертить, это все отрывает время…, – молодой человек поморщился.
– От чего? – поинтересовался Иосиф.
