Текст книги "Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]
– Это мой отец, моя мачеха и моя сестра, – просто сказал Джон, обняв его за плечи. «А ты мой брат, Тедди, хоть и не по крови…»
– Мы все родственники, – угрюмо отозвался юноша, – одна семья. Спасибо миссис де ла Марк, – он улыбнулся.
– Джон увидел, как юноша достает портсигар. Тедди, заметив его взгляд, оскорблено пожал плечами: «Мне семнадцать через неделю, и я на каникулах, тут не школа».
Он чиркнул кресалом и вздохнул: «Майкл отправляется с вами, я слышал. Он всего на два года меня старше».
– Вот именно, – Джон, как ребенка, погладил его по голове. «Твоя мама бы первая запретила тебе появляться во Франции, милый. Думаешь, ей легко тебя будет потерять?»
– Я хорошо стреляю, – все упрямился Тедди, – и французский у меня, как родной. И Париж я знаю, я там….
– Да это все понятно, – Джон забрал у него сигару и затянулся: «Отменные. Впрочем, у тебя отличный вкус, дорогой мой, – он одобрительно посмотрел на замшевую, цвета табака куртку, и высокие сапоги из мягкой кожи. «К тому же, – он потрепал юношу по плечу, – ты наследник Бенджамин-Вулфов, не забывай».
– А если мама….– начал Тедди, но Джон приложил палец к его губам: «Все будет хорошо. Просто поверь мне. Летом ты увидишь и маму, и Элизу, и своего отчима, то есть, – мужчина усмехнулся, – моего отца. Может, они к выпускной церемонии еще успеют, и услышат, как ты выступаешь. О чем будешь говорить? – поинтересовался Джон.
– Народное волеизъявление как механизм демократического устройства общества, – отчеканил Тедди и ухмыльнулся: «Я американец, мне можно. Буду доказывать, что необходимо всеобщее избирательное право – вне зависимости от расы и религии. А ты о чем говорил? Ты же был королевским стипендиатом, – вспомнил Тедди.
– Я, – усмехнулся Джон, – говорил о том, как нам удержать колонии, дорогой брат. Tempora mutantur et nos mutamur in illis, – он вскочил: «Пошли, возьмем Дэниела и порыбачим, вечером тут отличный клев. Эти, – он кивнул на дом, – будут свою паровую тележку обсуждать, а мы подышим речным воздухом.
Тедди взглянул на закатное небо: «Только бы у них все получилось».
Два всадника медленно ехали по узкой тропинке. Утренний лес был тихим, на траве сверкали капли росы. Наверху, в кронах деревьев, курлыкали голуби. Мораг, в темно-красной амазонке, внезапно свернула направо и позвала: «Тедди, смотри! Тут ручей».
Она спешилась, и привязала лошадь к дереву, вглядываясь в прозрачную воду: «Вот, все и уехали, даже Майкл. Но ты не волнуйся, – Мораг обернулась и положила маленькую руку ему на плечо, – все будет хорошо, Тедди. Обязательно».
Юноша вздохнул и нехотя ответил: «Понимаешь, я ведь не ребенок, мне семнадцать лет почти…, И только подумать, что я должен тут сидеть, ждать… – он, в сердцах, ударил кулаком по стволу дуба, какая-то птица вспорхнула в небо. Мораг тихо сказала, все, не убирая руки: «Мы ведь можем ждать вместе, Тедди…Ты же знаешь, я всегда тебе помогу, всегда….»
– Ты очень добра, – он закашлялся и отвел глаза. Она стояла совсем рядом. Тедди увидел кружева в вырезе ее платья. Мораг часто, взволнованно дышала. Подняв руку, потянувшись, девушка погладила его по щеке.
– Зачем? – еще пронеслось у него в голове. «Нет, нельзя, нельзя, я ведь ее не люблю…»
Но было поздно, – она уже была у него в объятьях, она шептала что-то ласковое, привлекая его к себе. Тедди, забыв обо всем, обняв ее, – вдохнул тонкий, неуловимый запах чего-то свежего, весеннего, – прохладной, терпкой травы.
Он сжал зубы. Разрывая кружево, приникнув губами к маленькой груди, Тедди еще успел услышать ее стон: «Я вся, вся твоя…»
Они лежали, не глядя друг на друга. Тедди, присев, потер лицо руками: «Прости, пожалуйста…, Это…»
Мораг, даже не оправив юбки, одним быстрым, неуловимым движением очутилась рядом с ним. Обняв его за шею, девушка шепнула: «Это любовь, Тедди. Мы с тобой любим друг друга». Она приложила губы к его уху: «Можно убежать, пожениться в Шотландии…»
– Нет, – он, было, подумал, что надо отодвинуться, но Мораг была так близко, что Тедди чувствовал теплый, влажный жар ее тела у себя под пальцами. Проведя губами по ее шее, слыша, как бьется ее сердце, юноша повторил:
– Нет. Я не буду оскорблять твоих родителей, дядю Джованни – он твой опекун, мою маму…, Так нельзя, Мораг. Я дождусь, пока приедут мама и Джон, и сделаю официальное предложение.
– Да! – томно подумала девушка. «Повременим, ничего страшного. Он свое слово сдержит». Она ласково поцеловала его: «Я буду ждать столько, сколько надо, любимый».
Тедди покраснел: «Господи, какой я мерзавец. Она ведь была девушкой, – чистой, невинной, а теперь…, Теперь я просто должен на ней жениться, обязан. Мама поймет, я знаю».
Она все обнимала его, прижимаясь к нему маленькой грудью. Тедди, стиснув зубы, велел себе: «Нельзя! Когда вы поженитесь, тогда…»
Но Мораг уже ложилась на спину, увлекая его за собой, уже раздвигала ноги, ее угольно-черные волосы разметались по свежей траве. Тедди, раздеваясь, отбрасывая одежду, услышал шорох моря, и шепот той, другой: «Я так люблю тебя, так люблю!»
– Это не она, – горько понял Тедди. Мораг, приподнявшись, застонав, чувствуя, как он расстегивает пуговицы на ее платье, крикнула: «Я люблю тебя!»
– Да, – Тедди увидел, как белеет ее тело среди высокой, мягкой травы, – любишь.
Он подавил вздох. Наклонившись, юноша поцеловал ее: «Пусть будет так».
Сэмуэль Берри протирал стаканы за стойкой. В «Золотом Вороне» было тихо, в распахнутые окна дул свежий, прохладный ветер с моря.
– Пора и на покой, – подумал Берри, полюбовавшись сиянием стекла. «Мальчик пусть за дело берется, а я с внуками возиться буду. Уже трое, – он почувствовал, что улыбается, – хороша эта француженка оказалась. Они, конечно, такие же англичане, как и мы. Две сотни лет тут живут. Все равно – Фошоны. Значит, французы».
Со двора раздался стук копыт. Невысокий, светловолосый мужчина, просунул голову в дверь: «Мистер Берри?»
–Глаза, – вспомнил Берри. «Пятнадцать лет прошло, а они все такие же».
Он вышел из-за стойки и раскрыл объятья: «Давно не виделись, ваша светлость. Добро пожаловать. Никак, – Берри подмигнул ему, – на рыбалку собрались?»
– Да, – Джон рассмеялся, – я слышал, в Бретани она хороша. Что, мистер Берри, – он взглянул на кусок корабельной обшивки, что висел на стене, – все еще показываете посетителям записку Ворона?
– А как же, – кабатчик приосанился, – и сын мой будет показывать, и внук…, У меня уже трое, внуков, – гордо добавил он.
– Вот и мои товарищи, – Джон повернулся. «Мистер Питер Кроу, и его сын, Майкл. Тоже порыбачить захотели. Перекусить у вас найдется что-нибудь, мистер Берри?»
– Кроу, чьи шахты в Корнуолле, – заметил Берри, пожимая руку Питеру. «Вы в наших краях человек известный. А перекусить, – он стал загибать пальцы, – пирог с бараниной и устрицами, последние доедаем, и суп, французский, моя невестка готовит. Биск называется. Хлеб свежий, сегодня пекли. Вам вина или эля? – спросил он, обмахивая тряпкой деревянный стол.
Джон блаженно вытянул ноги и взглянул на Питера: «Бутылку белого, хотя вы, мистер Берри, наверное, втридорога за нее дерете…»
– Так война, ваша светлость, – Берри развел руками. «Это еще из старых запасов…, – он осекся и покраснел.
– Из тех запасов, что капитан Джек Фэрфакс доставляет из Сен-Мало, – заметил Джон. «Вот, казалось бы, – он повернулся к Питеру и Майклу, – французские товары запрещены к ввозу. Да и вообще, – откуда их взять, побережье патрулируют военные корабли. Однако же в любой таверне отсюда до Грейт-Ярмута, если хорошенько попросить, можно достать и бордо, и бургундское. И в Лондоне, конечно, тоже, – Джон махнул рукой: «Ладно, Господь с ним, мистер Берри, война войной, а людям жить надо».
– Вот именно, ваша светлость, – пробурчал кабатчик. «Я сейчас пошлю слугу за Джеком. Он тут неподалеку живет. «Молния» его готова выйти на рыбалку, – Берри со значением поднял бровь.
– А мне эля принесите, – распорядился Джон. «Лучшего английского эля, я теперь его долго не попробую. Сестра моя привет передает, – он, неожиданно, улыбнулся. «У нее все хорошо, дети растут, старшему моему племяннику уже тринадцать этим годом».
– Вам тоже жениться надо, – неожиданно сказал Берри и тут же покраснел: «Простите, ваша светлость».
– Вот приеду с рыбалки, – Джон усмехнулся, – и женюсь.
Уже разливая вино в оловянные стаканы, Майкл нерешительно сказал: «Дядя Джон, но ведь это контрабанда…»
– Так не пей, – Питер рассмеялся: «Хорошо, что мы все вместе во Францию отправляемся, мальчик хоть волноваться не будет». Он попробовал вино, – бордо оставляло на языке вкус цветов, – и спросил: «А что, этот Джек Фэрфакс – сын того Генри Фэрфакса, что клад Энрикеса нашел? Того, с кем Джо вместе плавала».
– Вряд ли, – нахмурился Джон. «Фэрфакс четырнадцать лет назад на суше обосновался. Даже если у него и был сын, больно он молод для капитана».
– Приемный, – раздался смешливый голос у них за спиной. Высокий, широкоплечий мужчина в потрепанной, суконной куртке громовым голосом велел: «Сэмуэль, еще стакан принеси!»
Он присел за стол, и пожал руки мужчинам:
– Джек Фэрфакс, к вашим услугам. Лучший контрабандист побережья. Папа, – Джек откинулся на спинку скамейки и достал прокуренную трубку, – на моей матушке женился, как мне двенадцать лет было. Мой-то отец там, – он показал рукой в сторону моря, – утонул. И братишка у меня есть, – он принял стакан с вином и отпил сразу половину, – десять лет ему. Уже со мной в море ходит. Папа его на мачты отправил, как ему шесть исполнилось. Тоже Генри, – ласково сказал Джек.
– Папа умер, два года назад, так что теперь они все на мне, – Джек поднял стакан: «Как говорят у тех берегов, куда мы идем: «Yec'hed mat! Ваше здоровье!»
У него были просоленные, коротко стриженые, светлого каштана волосы и веселые, серые, в темных ресницах глаза.
– Экипаж весь на «Молнии», – Джек принялся за суп, – братишку я не потащу туда. Все же не вино возить. Взял вместо него матроса нового, – он отчего-то улыбнулся, – хороший паренек, в навигации разбирается. У меня всего шесть человек на борту, вместе со мной. И вот еще что, – он посмотрел в открытое окно, – давайте поторопимся. Не нравятся мне эти тучи, что с запада идут. Ветер хороший будет, но может потрепать изрядно.
Джон внезапно побледнел. Капитан Фэрфакс хохотнул: «Будете в трюме лежать, не бойтесь. А вы, – он взглянул на Питера и Майкла, – как, морской болезнью не страдаете?»
– Не страдаем, – твердо ответил Питер, поправляя очки.
Море ревело, тяжелые, темно-зеленые валы бросали «Молнию» из стороны в сторону. Палуба была залита водой. Питер стряхнул капли с карты: «Здесь мы и пришвартуемся, неподалеку от Сен-Брие. Тут сто пятьдесят миль, Джек сказал – если будет такой ветер, завтра к утру увидим берега Бретани. А оттуда направимся на юг, – Питер провел пальцем по карте.
– Вы же хотели обогнуть полуостров и высадиться ближе к Вандее, – удивился Майкл.
– Опасно, – Питер схватился рукой за скользкий борт «Молнии». «Там оживленные порты, везде шныряет республиканский флот…, Лучше мы в лесах подольше пробудем». Он посмотрел на Фэрфакса, что стоял у штурвала:
– Джек с нами пойдет, у него там какие-то счеты. Его в прошлом году комиссар Конвента, некий Деметр, в тюрьму засадил, и корабль конфисковал, Джек на рыбацкой лодке домой добирался.
– Поворот в галфвинд! – крикнул Джек, паруса заполоскали, корабль накренился. Питер увидел невысокого, насквозь мокрого паренька, что спускался по мачте.
– Господи, и не спрячешься тут, – отчаянно подумала Мэри. «Когда выходили из Плимута, я на мачте была, но нельзя, же все время там сидеть. Да чего ты боишься? – одернула она себя. «Полсотни миль уже прошли. Капитан Фэрфакс поворачивать не будет. Тете Изабелле письмо я отправила, успокоила ее, – я с дядей Джоном, и дядей Питером, под присмотром».
– Что за черт…, – пробормотал Питер и схватил пробегавшего мимо паренька за руку. «Молнию» швырнуло в сторону. Они, все втроем, шлепнулись на залитую водой палубу.
– Ты что тут делаешь? – гневно спросил Питер. «Ты же поехала в Ричмонд…»
– Нет никаких причин кричать, – Мэри откинула назад кудрявую голову и ловко поднялась. Питер выругался себе под нос. Он встал, еле удерживаясь на ногах. «Здравствуйте, дядя Питер, здравствуй, Майкл, – вежливо сказала девушка. «Вы не волнуйтесь, вы же знаете, мой отец – лучший капитан Великих Озер. Я с детства под парусом хожу. Тетю Изабеллу я предупредила, что я с вами».
– Только нас забыла предупредить, – ядовито сказал Питер и вздохнул: «Что с тобой делать? На сушу ни ногой. Дойдем до Бретани и распрощаемся, вернешься обратно в Плимут. Там мистер Берри о тебе позаботится, отправит в Лондон».
Зеленые глаза блеснули холодом. Мэри, ничего не ответив, исчезла в темном провале трапа.
– Не надейся, она с нами поедет – сказал Майкл отцу. «Помнишь, ты мне о дяде Стивене, рассказывал – какой, он в детстве был упрямый? Мэри такая же». Юноша улыбнулся: «Это и хорошо, как по мне. Смотри, – он повернулся, – какой закат красивый».
Луч солнца осветил бесконечный, морской простор, среди туч показался лоскуток темно-синего, чистого неба. Они увидели чаек, что, закружившись над кораблем, крича, – полетели на юг.
Мэри встала на колени. Чиркнув кресалом, девушка зажгла свечу. Он лежал, свернувшись в клубочек, и до нее донесся слабый голос: «Питер…, Это ты? Что, уже Бретань?»
– К утру увидим ее, дядя Джон, – весело сказала Мэри. Она намочила тряпку пресной водой из фляги. Вытерев его лицо, девушка улыбнулась: «Здравствуйте».
Корабль тряхнуло, и он замахал рукой. Мэри быстро подставила ему медный таз. Обнимая за плечи, гладя потную, светловолосую голову, она шепнула: «Ничего страшного, дядя Джон. Скоро шторм утихнет, обещаю. Мне только на рассвете вахту стоять, я с вами побуду».
– Лучше мне умереть, – подумал Джон. «Господи, что она тут делает? Молодая, красивая девушка, и видит меня таким…, – его опять вывернуло. Он, тяжело дыша, спросил: «Как…, ты…, тут…»
– Я вам потом все расскажу, – деловито ответила Мэри. Она огляделась. Наклонившись над каким-то ящиком, Мэри радостно проговорила: «Так вот где они!». Девушка ловко порезала лимон ножом, что висел у нее на поясе штанов, и велела: «Сосите. Это поможет».
Он обессилено закрыл глаза. Пристроив голову у нее на коленях, Джон выдохнул: «Спасибо, мисс Кроу».
Корабль швыряло из стороны в сторону, в трюме пахло солью, потом, чем-то кислым, Мэри выносила таз. Джон, наконец, заснул, – когда ветер ослабел, на исходе ночи. На горизонте, в прозрачной дымке, уже вставал розовый, каменный берег Финистера.
Интерлюдия
Париж, весна 1794 года
Легкий ветер носил по мостовой обрывки бумаги, какой-то сор, перья. Площадь Революции была пуста, только маленькая кучка людей стояла у эшафота.
Лезвие гильотины было поднято наверх, на помосте копошились уборщики. На серые булыжники капала вода.
Высокий, русоволосый мужчина в простой, холщовой блузе, с трехцветной кокардой на лацкане, что вышел на площадь, – остановился, глядя на эшафот. Подойдя поближе к людям, он спросил: «А что, казнить сегодня не будут?».
Какой-то оборванец сплюнул и зевнул, поковырявшись в зубах палочкой:
– Опоздал, дядя. Сегодня с утра полсотни человек, – он сделал решительный жест рукой. «А то хочешь, оставайся, – радушно предложил он, – к вечеру еще подвезут. Места много, – оборванец указал на площадь, – все видно. Сейчас такой давки, как осенью нет. Все уже насмотрелись на это. Сам-то не местный? – оборванец зорко взглянул на него.
– Из Лилля, – хмуро ответил мужчина, поправив рабочую суму.
– То-то говоришь ты странно, – заключил оборванец и улыбнулся:
– У нас мало казнят сейчас. В Лионе, говорят, месье Фуше тысячами дворян расстреливал. У них там по улицам кровь текла. И Деметр, в Ренне, тоже человек без жалости, – все церкви закрыл, все монастыри, а монахинь, – оборванец хохотнул, – кто постарше, тех в реку сбросил, вместе со священниками, а кто моложе – солдатам отдал.
– А что, – спросил мужчина, – там у них, на западе, в Бретани – до сих пор против Республики воюют?
– Дикари лесные, – оборванец выругался, – всех бы их зарыть в землю, заживо. Если хочешь народ увидеть, так приходи на Марсово поле, – он показал рукой в сторону Сены, – там гулянье готовят, будут подарки раздавать, еду…, Уже шатры строят.
– А что за гулянье-то? – заинтересовался мужчина.
– Это я тебе не скажу, – признался оборванец, почесав в голове. Он развел руками: «Праздник, чтобы весело было».
– Праздник, – пробормотал сквозь зубы Дэниел, уже оказавшись на набережной Сены. «Культ Верховного Существа, вот это как называется. Робеспьер совсем сумасшедший, – он прошел мимо собора Парижской Богоматери. Над входом виднелся наскоро намалеванный лозунг: «Высшее Существо и Бессмертие Души». Дэниел повернул на север, к рынку.
Сума оттягивала плечо – в ней было пять тысяч ливров золотом. «Я даже паспорта с собой не взял, – смешливо подумал Дэниел, – в консульской квартире его оставил. Только пистолет и нож. И деньги, конечно».
Он вспомнил скрипучий голос старика, который отсчитывал золото:
– Я бы вам выдал вексель на моего парижского партнера, чтобы не возить такую сумму через границу, однако, – банкир развел руками, – ему зимой голову отрубили, бедняге. Отказался предоставлять очередной кредит. Они же со всеми воюют, а война дорого стоит. Контору национализировали. Хорошо еще, что он успел семью во Франкфурт отправить, – старик прервался и послюнявил пальцы:
– Хотя попомните мое слово, эти революционеры и до Франкфурта доберутся. Дайте время. Распишитесь, – он подвинул Дэниелу большую, переплетенную в кожу книгу.
– Векселя господина Кроу всегда в цене, – ласково сказал старик, поглаживая рукой бумагу. «Значит, еще пятьдесят процентов суммы за мной. По этому письму, – он кивнул на конверт, – можете получить их в любой момент. Вы, или кто-то другой».
– Большое вам спасибо, – искренне поблагодарил его Дэниел, забирая тяжелый, холщовый мешочек.
Шпиль Аудекерк уходил в золотое, весеннее небо. «Может, стоило согласиться? – спросил себя он, шагая по каналу. «Иосиф же предлагал – пусть деньги у них полежат. Нет, нет, у них дети. Не стоит их вмешивать в такое».
Из раскрытых окон дома тянуло свежей выпечкой. Элишева, открыв ему дверь, измазанными в тесте руками, весело проговорила:
– Мы с мамой халы печем, дядя Дэниел, на шабат! Письма мы все написали, и мальчикам Горовицей, и Элайдже и Деборе. Возьмете с собой? Дядя Джон брал наши письма для Пьетро.
– Возьму, конечно, – Дэниел посмотрел на Джо, что вышла из кухни. Та, бросив один взгляд на его суму, сказала: «Иосиф тебя проводит до границы, на всякий случай».
Давид перевесился через перила и ядовито заметил: «Элишева у нас не только в Америку письма пишет, но и…»
– Ты сам ему пишешь, – отрезала девочка, вскинув на брата светло-голубые, материнские глаза. «Я просто привет передаю, вот и все».
Она ушла на кухню, вздернув темноволосую голову. Дэниел одними губами спросил у Джо: «Кому?»
Та усмехнулась, стряхнув муку с рук, и так же неслышно ответила: «Сыну рава Судакова, – в ее глазах промелькнуло что-то холодное, тяжелое, – в Иерусалим».
– А он сюда не приезжает, брат Теодора? – удивился Дэниел. «Мне Изабелла говорила, что он бывает в Европе, деньги собирает. Они в Венеции виделись».
– Сюда, – Джо раздула тонкие ноздри, – нет. Пойдем, – указала она на кухню, – дам тебе перекусить перед Шабатом.
Дэниел огляделся, – рынок уже разъезжался. Наклонив голову, он шагнул в темную подворотню.
– Месье Фуше будет тебя ждать на безопасной квартире, – услышал он голос Джона, – как появишься в Париже, пошли ему записку. Запоминай: «Ваши сапоги готовы, могу принести их для примерки».
– А если у меня потребуют сапоги? – удивился Дэниел.
Граф Хантингтон закатил глаза:
– Это безопасная квартира. А записка – просто сигнал, что ты приехал. Там никого, кроме вас двоих, не будет. Наверное, – добавил он нехотя. «Оружие возьми, на всякий случай. Фуше человек непростой».
– Палач Лиона, – брезгливо вспомнил Дэниел. «Тысячи человек расстрелял. Но, кроме него, нам не на кого опереться».
Во дворе было грязно, курица клевала что-то у лужи, большой кот, лежа на солнце – следил за ней. У стенки, какой-то мужичок, сидя на камне, дымя короткой трубочкой, читал старый, пожелтевший номер «Папаши Дюшена».
– С тех пор, как убили Марата и казнили Эбера, – мужичок поднялся, – он был в затрепанной, суконной куртке и такой же фуражке с трехцветной кокардой, – во Франции не осталось хороших журналистов. Вы сапожник, месье? – спросил он Дэниела. У мужичка были пронзительные, острые, светло-серые глаза.
– Сапожник, – согласился Дэниел.
Мужичок прислушался:
– А вы не местный. Все равно. Я заказчик, – руки он протягивать не стал. Дэниел облегченно подумал: «Слава Богу, хоть пожимать ее не надо».
– Прошу, – коротко сказал мужичок, свернув газету, выбив трубку. Он указал на хлипкую дверь. Дэниел шагнул на прохладную, каменную лестницу и обернулся.
– Третий этаж, направо, – у его собеседника в руках внезапно оказался пистолет. «Без фокусов, месье, тут во всех квартирах мои люди сидят».
Дэниел вздохнул и стал подниматься по заплеванным ступеням. Жозеф Фуше последовал за ним.
Очередь к воротам тюрьмы Порт-Либр извивалась по мостовой, уходя за угол высокой, каменной ограды бывшего аббатства. Рю де Фобур-Сен-Жак была пуста. Женщины, с узелками в руках, внимательно следя за деревянными воротами, что вели во двор тюрьмы.
Мари-Анн обернулась и помахала рукой высокой, заметно, беременной девушке, что шла по улице.
– Может, не стоит рисковать? – вздохнула женщина. «Ерунда, всю зиму Констанца сюда ходила. Никто ничего не заподозрил. Господи, ей рожать через месяц, хоть бы Антуан дожил до этого. Может, его выпустят, может, он увидит дитя…, – Мари-Анн почувствовала, как увлажнились ее глаза. Женщина велела себе: «Не смей! Констанца родит, и можно будет потом принести маленького сюда. Антуан хоть посмотрит на сына, или дочку».
Констанца встала рядом и поправила чепец, что закрывал темно-золотые, отросшие волосы: «Все хорошо, кузина. Акушерка довольна. Ту книгу, что дяде нужна, я достала, – она передала мадам Лавуазье маленький томик. «У Лагранжа взяла».
– Как он? – почти шепотом спросила Мари-Анн.
– Сидит, пишет, – уныло ответила Констанца, с ненавистью посмотрев на солдат Национальной гвардии, что меняли караул на воротах.
– А что еще остается? – она усмехнулась. Вспомнив аккуратную стопку тетрадей с черновиком своей книги, девушка добавила, одними губами: «Я ведь тоже пишу, каждый день. Иначе с ума сойти можно, – Констанца посмотрела на свой высокий живот: «Сейчас папу увидишь».
Ребенок весело, бойко заворочался. Она заставила себя не плакать, сжав длинные, в пятнах от чернил, исколотые иглой пальцы. Она писала каждый вечер, – в их маленькой, холодной комнатке, закончив шитье, при свете огарка, – писала о казни Эбера и Дантона, писала о листовках, призывавших искать шпионов, писала о том, как бежали люди из Парижа, о речах Робеспьера и расстрелах в Лионе.
– Я все это издам, обязательно, – говорила себе Констанца, ложась на узкую, рассохшуюся кровать, заворачиваясь в тонкое одеяло. Она клала руки на живот: «Ты прости меня, милый, что все это видишь и слышишь. Но вот родишься, нашего папу освободят, и мы уедем в провинцию. Спрячемся, затеряемся… – она и правда – верила в это. Так хотела верить, что, закусив зубами угол подушки, повторяла: «Мы выберемся, обязательно…»
Констанца взяла худую, покрасневшую руку Мари-Анн и незаметно пожала ее. Та слабо улыбнулась, переступая затекшими ногами.
– Об Элизе так ничего и не слышно, – горько подумала Констанца. «Может, попытаться потом в Амстердам уйти, с ребенком. Там Джо, она меня приютит. Оттуда можно добраться до Англии…, Но ведь я слышала, летом они собираются ввести войска в Нижние Земли. В Амстердаме то же самое будет, что и здесь».
Сзади шептались две женщины. Констанца невольно прислушалась.
– У меня тетка в Ренне, – говорила одна, – она написала, что тамошний комиссар Конвента, Деметр, из города и носа не высовывает, даже с охраной. В лесах свой начальник, генерал де Шаретт, он республиканцев на месте расстреливает. А кто из повстанцев попадется Деметру – тех он ослепляет и руки-ноги отрубает.
Вторая женщина быстро, воровато перекрестилась: «А правда, что Волчица в лесу Мерлина живет?»
– В Броселианде, – закивала ее собеседница. «Она и не человек вовсе, мадам Шарант. Моя тетка пишет, что ее никто никогда не видел, Волчицу. Она по ночам орудует. Призрак, – добавила женщина. «Там много привидений, со старых времен, места-то волшебные».
– Проходите! – раздалось от ворот. Констанца невольно улыбнулась: «Вот же суеверные люди бывают. Понятно, что никакой Волчицы нет, народ это придумал. Сейчас Антуана увижу, какое счастье…, – она искоса посмотрела на Мари-Анн и увидела, что та тоже улыбается.
Женщины, стуча по булыжникам деревянными сабо, двинулись во двор тюрьмы.
В каморке не было ничего, кроме старого стола, с прилепленной к нему свечой и грубой скамьи. Фуше вежливо указал на нее. Дэниел, водрузив перед ним суму, пожал плечами: «Я постою. Считайте».
Он медленно, методично перекладывал монеты – маленький, сосредоточенный, похожий на крысу.
– Все верно, – наконец, сказал Фуше.
– Как вы понимаете, – он поднял холодные глаза, – за один день такие дела не делаются. Мне надо поговорить с людьми, подготовить почву…Он зарвался, месье, настроил против себя своих бывших соратников, рубит головы и правым, и левым…, Мне надо понять – кто может быть моими союзниками, – Фуше вздохнул и стал складывать золото в холщовый мешочек.
Дэниел вынул из кармана куртки письмо и помахал им перед носом Фуше.
– Это вторая половина, – спокойно сказал мужчина, – она будет выплачена после того, как вы исполните заказ. Письмо будет вам передано тем же способом, что и предыдущая записка – когда голова известного нам человека покатится с эшафота.
– Летом, – пообещал Фуше, жадно глядя на конверт. Он, было, двинулся на скамье, но тут, же замер – на него смотрело дуло пистолета.
– Я могу выстрелить через куртку, – холодно заметил Дэниел, – тогда ваши люди ничего не услышат. Не зарывайтесь, месье. Я сейчас уйду, и Господь вам в помощь, если я не миную двор. Этого вам не простят, – он убрал оружие и бросил на стол зазвеневшие монеты.
– Это лично от меня, – Дэниел убрал оружие. «Мне нужен список заключенных в тюрьме Порт-Либр, и родственников, что их навещают. С адресами».
Он вспомнил наставительный голос Джона:
– Даже словом не обмолвись о том, что ищешь тех, кто приходит к Лавуазье, иначе они сразу насторожатся. В Порт-Либре двести человек сидит, если не больше, так безопасней.
– Но почему вы думаете, что Констанца будет ходить к Лавуазье? – удивленно спросил Дэниел. Он увидел, как Питер усмехается, вертя в руках хрустальный бокал с вином.
– Они были очень близки, – Джон поднял бровь, – так что, если Констанца в Париже – она непременно будет его навещать.
– А, – только и сказал Дэниел.
– Нет ничего проще, – отмахнулся Фуше, убирая деньги. «Завтра вам его пришлют. Тем же способом, что и записку ко мне доставили. Всего хорошего, месье, рад был познакомиться».
Дэниел закрыл за собой дверь и стал осторожно спускаться по лестнице. Он зажмурил глаза от яркого солнца, – в подъезде было полутемно. Только обойдя лужу во дворе, оказавшись на улице, Дэниел выдохнул.
В камере было тепло, в открытое окно слышался щебет птиц. Мари-Анн поцеловала мужа в щеку. Она громко сказала, глядя на распахнутую дверь, за которой прогуливался охранник: «Я пойду, постираю белье. Кузина Мари побудет с тобой, Антуан».
Женщина подхватила стопку рубашек и вышла в коридор.
Констанца села на узкую кровать. «Антуан, – шепнула она. «Антуан, любимый мой…»
Он целовал пятнышки от чернил на пальцах, следы от швейной иглы, и все никак не мог оторваться от ее узкой, нежной ладони.
– Конни, Конни, – он поднял голову. Констанца ласково прикоснулась к его щеке. На каждом свидании он обнимал ее – быстро, когда Мари-Анн уже стояла за дверью, на глазах у охранника, так, как обнимают родственников. Он мимолетно клал руку на ее живот и зачарованно думал: «Дитя…, Господи, велико милосердие твое. Только бы дожить, только бы увидеть маленького».
– Надо сказать, – приказал себе Лавуазье. «Они должны знать. Нельзя, чтобы они услышали о таком в канцелярии. Сейчас Мари-Анн вернется, и скажу. Так и не увижу, – горько подумал он, – кто родится».
– Как он? – неслышно спросил Лавуазье. Он заметил, что шаги охранника удаляются. Встав на колени, обняв Констанцу, мужчина прижался щекой к ее животу. Ребенок задвигался, и он ощутил слезы на глазах. «Расти, и радуй маму, – подумал Лавуазье. «Будь счастлив, милый мой».
– Он бойкий, – улыбнулась Констанца. «Акушерка говорит, что все хорошо. Еще месяц…, – она осеклась и стерла слезы с его лица. «Антуан, – она взяла его руки, – Антуан, что такое…»
Он встал и подошел к окну. Мари-Анн развешивала выстиранное белье на веревке.
– Как раз на неделю мне хватит, – понял Лавуазье. «Надо пойти…, туда в чистой рубашке. Надеюсь, хоть исповедоваться разрешат. Сейчас только те кюре остались, что признали конституцию, остальные в подполье. Да какая разница. Весна теплая в этом году, трава, какая густая. Птицы вернулись…, – он посмотрел в яркое, голубое небо.
– Вот и все, – весело сказала Мари-Анн, стоя на пороге камеры. «Сейчас мы тебя покормим, милый. Что случилось? – она взглянула в лицо мужа.
– Надо, – велел себе Лавуазье. Констанца все сидела на кровати. Ее темные, большие глаза внезапно подернулись слезами и девушка подумала: «Нет, нет…, Такого не может быть, я не позволю, я не переживу…»
– Живите, – Лавуазье улыбнулся, глядя на них. «Живите дальше, мои любимые. Выходите замуж, обязательно. Это наше последнее свидание, – добавил он.
– Его выпускают, – радостно сказала себе Констанца. «Спасибо, спасибо…, – она посмотрела на Мари-Анн. Та только пошатнулась, схватившись за косяк двери: «Когда?»
– Восьмого мая, – вздохнул он. «Через неделю. Простите меня, милые мои, если я вас, чем обидел. Констанца увидела его улыбку – нежную, ласковую. Девушка почувствовала, как у нее перехватило горло. Ребенок недовольно заворочался. «Нельзя, – приказала себе Констанца. «Ты не одна, у тебя дитя. Не думай о себе, думай о маленьком. Ему плохо, когда ты плачешь».
Лавуазье взглянул на ее искаженное страданием лицо: «Конни, Конни, не надо…». Она уронила голову в ладони. Помотав ей, подышав, Констанца стала помогать Мари-Анн накрывать на стол.
