Текст книги "клуб аистенок(СИ)"

Автор книги: Нелли Кулешева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Что это? – поразилась девица.

– Мой сын ...

– У тебя есть сын? А жена есть? О, черт! Я думала, ты одинокий.

– Одинокий, – Рик рванул в комнату Давида, застегивая молнию, которую девица – Бог мой! Он даже не знает ее имени – но она расстегнула его штаны!

Он схватил кольцо, вывалившееся изо рта сына, и нежно вернул его снова в рот, надеясь, что это успокоит мальчишку. Но Давид не пожелал брать кольцо и продолжал орать.

– Возьми, бэби ... вот Дэви,... папочка дает тебе ... возьми, милый.-

– Ия.. .я.. .я..., – выплевывал кольцо Давид.

– Может, обмакни его в мед, – услышал он, как произнесла девица.

Голая Она стояла в дверном проеме, голая и само совершенство.

– Мои родители обычно так делали, когда я была маленькая. Я пойду и посмотрю мед на кухне.

"Ты собираешься проделать это с юной девицей, которая все еще помнит, как ее родители давали ей кольцо", – подумалось Рику, пока он стоял у кроватки, похлопывая по спинке хныкающего сына. Через минуту она возвратилась с медом. Рик обмакнул кольцо в мед и дал Давиду.

– Мммммм, – засосал Давид и через мгновение уже спал.

Голая девица притянула Рика:

– Давай тоже помажем медом, – предложила она, медленно опускаясь на пол детской и потянув Рика за собой.

– Меня беспокоит его ВМ, – сказала Анни Рику за завтраком.

– Что "его"? – Рик глотал кофе, он боялся упустить ранний рейс для встречи с Клинтом Иствудом.

– Я имею в виду Давида. У него не было ...

– Чего не было, Анни?

– Он не покакал.

– Совсем?

– Совсем.

– С какого времени?

– Уже несколько дней ...

– Педиатр. Давай, позвони доктору прямо сейчас, – он взглянул на часы, 7:30 утра. – В 7:3с утра доктора не достать. Позвони ему домой.-

– Его нет в городе, – ответил автоответчик, – но вы можете обратиться к доктору Солвей.

– Немедленно разыщите его для меня, – сказал Рик оператору.

– Позвоню вам, сэр, – ответила оператор.

Он дал ей свой номер. Давид, всегда шумный, всегда размахивающий ручками и гукающий, лежал без движения у Анни на руках.

– Первые несколько дней я думала, у него просто запор, как бывает иногда у всех нас, но, видите, он на себя не похож, я начала думать, здесь что-то неладно.

– Раньше тебе приходилось с таким сталкиваться? – спросил ее Рик.

– Не могу сейчас припомнить, – ответила Анни. – Запоры, да. Но так плохо ... нет.

Зазвонил телефон: " Мистер Райзман?",– должно быть, оператор.

– Не говорите мне, что не можете дозвониться до доктора, – оскалился Рик.

– Это доктор, мистер Райзман, – ответил женский голос. – Я доктор Солвей, коллега доктора Уэйла. Чем могу вам помочь?

Женщина.

– Мой сын. Ему 9 месяцев. У него запор ... сколько уже? – спросил он у Анни.

– По меньшей мере, пять дней, – ответила та.

– Пять дней, – сказал он доктору. – И такое впечатление, что у него совсем нет энергии. Слабость. Он такой тихий.

– Немедленно привезите его сюда, – сказала доктор. – Я встречу вас и приму сразу же.

Прощай, рейс 8:15, прощай Клинт Иствуд.

– Мы едем, – сказал Рик.

Анни села на заднее сиденье, сжимая крошечную ручку Давида в своей. Из машины Рик позвонил Андрее и попросил позвонить Клинту Иствуду и отменить встречу.

– Все будет хорошо, малыш, все будет хорошо, – нашептывала Анни притихшему Давиду-

В лифте в офис доктора Рик смотрел на безжизненного сына, дремлющего на плече Анни, и паника охватила его. Что случилось? Что, если это серьезная ползучая болезнь, которая будет продолжаться всю жизнь? Всю жизнь ходить с ним по докторам и специалистам. Что, если он постоянно будет болен? Нет! Не может того быть! Это пройдет! -

Высокая, темноволосая, голубоглазая доктор Ли Солвей взяла Давида на руки и осторожно раздела его. Она мгновенно определила, кто есть кто, и поняла, что вопросы надо задавать Анни о распорядке дня ребенка, его привычках и питании. Анни отвечала со знанием дела. Рик, нервничая, наблюдал, как доктор осматривает, пальпирует ребенка, а тот лежит пассивно и очень уж тихо.

– Заметно было, что он с меньшим усилием сосал бутылочку?

– Думаю, да. Но я решила, он просто не голоден.

– Вы даете ему твердую пищу?

–Да. Доктор Уэйл разрешил ему рисовую кашу в прошлом месяце.

– На воде?

– На смеси.

– Вы даете ему только то, что рекомендовал доктор Уэйл?

– Конечно. И Кора тоже. Женщина, которая меня подменяет, когда у меня выходной.

– То есть никто из вас не давал ребенку мед? – правой рукой доктор держала крошечное тело Давида и повернулась взглянуть на Анни.

– Нет, мэм.

Рик встал. Он вполуха слушал вопросы доктора, но слово "мед" застало его врасплох, и он примерз к месту.

– Что плохого в меде? Я давал ему мед на прошлой неделе чуть-чуть на кольце.

Доктор взглянула на Рика:

– То, что сейчас с ним происходит, боюсь, вызвано медом. Его немедленно надо положить в Детский Госпиталь, надеюсь, запор у него не такой сильный, что мне не удастся взять анализ. Думаю, у него детский ботулизм. Запор и потеря мускульной силы.

– От меда?

– Организмы ботулизма изолируются в меде, которым кормят новорожденных, и они от этого могут заболеть. Дети до года очень восприимчивы. Не хочу вас пугать, но сейчас появилась догадка, что невыявленные случаи детского ботулизма являются причиной внезапной детской смертности. У него дыхание очень поверхностное. Я вызываю скорую.

В ушах Рика зазвенело. Не может быть! Доктор ушла в офис. Анни одевала Давида, который слабо хныкал. Рик слышал, как доктор просила скорую подъехать к медицинскому зданию.

Мед. Понимание, зачем он дал ребенку мед, было как пощечина. Чтобы трахаться. Заставить сына замолкнуть, чтобы на полу его комнаты трахнуть девицу, появившуюся в дверях и скинувшую платье. "Бог мой! Мой сын умирает, чтобы наказать меня за то, что я самое низкое, отвратительное существо на земле. Пожалуйста, не дай страдать этому ребенку из-за моего тщеславия, моей похоти, моей слабости.

Ослепленный, подавленный своей виной, раздираемый ужасом, он сел в скорую с Анни, Давидом и доктором, и пока машина выезжала на улицу, сидел, закрыв лицо руками от стыд а и отчаяния.

24

Время шло, и недобрые чувства Элейн проходили. Просыпаться и знать, что в соседней комнате сопит ребенок, придавало каждому утру радость Рождества. Запах детской пудры, заполонивший детскую, шелковистость чудесных волос Роуз, нежная, мягкая складочка под ее подбородком приводили Элейн в восторг. Она поднимала мягкий, теплый комочек из кроватки и нежно клала его рядом с Митчем в их большую кровать. Во сне он тянулся и начинал ласкать ножку дочери. И счастье заливало Элейн.

Ее семья. Наконец-то. Она не допустит, чтобы ее неуверенность отравляла ее радость. Даже те первые месяцы, когда ночи напролет она ходила по квартире с шелушащимся лицом дочери, были счастьем. А когда Митч держал свою крошечную дочуру на руках, он преображался. Исчезало давление дня, озабоченность на лице. Он казался таким свободным от забот и в мире с самим собой, когда держал Роуз и кормил, сидя в кресле-качалке. Иногда они вместе засыпали: сначала она, а потом за ней – он.

Радость, восторг и восхищение каждым поворотом развития девчушки еще больше сближали Митча и Элейн. Она звонила в магазин и докладывала об успехе каждого кормления, каждого грамма набранного весами Митч благоговейно выслушивал все.

– Подожди, бэби, – сказал он как-то днем, и она услышала, как он отключился.

Наверное, он перезвонит сейчас из бокового офиса, чтобы свободнее с нею говорить.

– Послушай, – возобновил он разговор, – на следующую неделю я пригласил сестер и их семьи на обед.

Элейн молчала. Она знала, что между ним и сестрами появилась натянутость. Знала, что с тех пор как она вошла в его жизнь, он и сестры отдалились. Иногда ей казалось, что причина этой бреши в том, что у них с Митчем нет детей.

– Может, сейчас, когда у нас тоже есть ребенок, все наладится, – Митч вслух высказал мысли Элейн.

– Может.

– Хей, знаешь, что обычно говорила мама, когда у меня была стычка с одной из них.

– Ты уже говорил мне, – откликнулась Элейн. – Она всегда говорила: "Кровь гуще воды".

– Иногда они упрямы и глупы как и их мужья, но правда в том, что кроме тебя и моей крохи, они – все, что у меня есть в этой жизни. Я должен сделать усилие. Ты не против, если они с мужьями и детьми придут на обед в эту субботу?

– Конечно, милый. Ты же знаешь, я без ума от их детей. И они будут в восторге от своей новой кузины.

– Люблю тебя, Элейн. Такой, как ты в мире больше нет, – выдохнул Митч и повесил трубку.

Элейн потянулась за бумагой и карандашом, чтобы сделать лист необходимых покупок к следующей субботе, когда что-то заставило ее замереть. Может, сантимент, только что выраженный Митчем. Как он это сказал, сказал как-то неуклюже, будто когда он произносил эти слова, кто-то вошел в офис. Голос показался ей натянутым.

Идиотка. Она измотана бессонными ночами, и везде ей видится подвох. На днях нагрубила Карин. На славную Карин, мягкую, такую безобидную, что однажды, обнаружив в дамском туалете паука, она загнала его в бумажный стаканчик, а потом выпустила на улице, но не убила!

– Я очень рада за тебя, – тогда сказала ей Карин, – что эта женщина не напоминает о себе. Всегда боялась, что однажды она заявится и потребует ребенка назад.

Элейн уставилась на нее.

– Никогда ничего такого не приходит в голову ни мне, ни Митчу. Лучше займись своими делами, договорились?

Карин несколько раз в тот день извинялась перед ней.

Элейн сделает все, что в силах, чтобы быть милой с семьей Митча в субботу за обедом.

Ей придется. Кроме ее мамы, три сестры де Нардо и их семьи – единственная семья для Роуз.

А Роуз как и сама Элейн", будет единственным ребенком, и потому, какая бы ни была цена за эти отношения – они того стоят.

Митч любил, надев передник, колдовать над гамбургерами, снова и снова переворачивая их, пока не доводил до совершенства. Дети гонялись друг за дружкой в крошечном садике за скользящими дверьми, и Элейн подумала, как же будет чудесно, когда они с Митчем найдут дом с большим двором. Вот тогда дети смогут играть там в игры, а Роуз Маргарет к тому времени будет уже большая и станет играть вместе с ними.

– Знаешь, что? – заметил Ханк, муж Бетси, внимательно разглядывая свою новую родственницу, – самое странное, она нисколько не похожа на Митча, но очень похожа на Элейн. Забавно. Очень забавно.-

Исключая моменты, когда им приходилось разнимать подравшихся детей, Кити и Мари– Каталина держались вместе, баюкая в руках бокалы белого вина, которые подала им Элейн.

Они не включали ее в свой разговор, пока она с Роуз на плече не подошла к ним.

– Хорошо она спит? Митч говорил, что она плохо спала, – спросила Кити.

Ни к чему не обязывающий разговор о детях. Элейн понимала это, но была благодарна, что хоть что-то было адресовано ей.

– Еще нет, – ответила она, – ночью просыпается один-два раза. Сколько было вашим, когда они стали соблюдать часы? – она надеялась, что спросив совета, она перекинет мостик, и отношения потеплеют.

– Наверное, лет девять, – Мари-Каталина ответила, шутя. – Клянусь, мой Крисси все еще просыпается в 3-4 часа утра. Но некоторые дети уже с 6-ти месяцев спят всю ночь, – добавила она.

– Кто хочет бургер с сыром? – крикнул Митч.

– Я, – откликнулись дети.

– Мне не надо, – Элейн поглаживала попку Роуз. Она старалась придерживаться диеты.

За неимением времени из-за ребенка, она хватала консервированную еду и набрала за

два месяца больше пяти килограмм. Митч заявил, что он совсем не против, так ему "больше чего любить".

– Не говори, что ты на диете, – ввернула Бетси.

– Просто осторожничаю, – ответила Элейн.

– Да, конечно, из-за твоей проблемы с сахаром в крови, так?

– Бургеры готовы, – крикнул Митч, – Элейн, где тарелки?

– Давай я подержу ее, пока ты помогаешь Митчу, – предложила Кити.

Первым ее побуждением было сказать "нет", но ведь цель этого обеда – быть милой и добросердечной ко всем в его семье, и она отдала ребенка Кити и пошла накрывать стол.

Идиотка. Может, расстройство из-за набранного веса – причина того, что в любом слове, любом замечании она видит подвох? Надо быть терпимее.

За обедом все занялись едой, Роуз задремала на плече Митча, и скоро уже все смеялись над рассказами о бабушке Роуз и о дедушке Марио де Нар до. Элейн была рада, что согласилась собрать всю семью Митча. Ведь, в основном, они были безвредны, правда, часто не очень умны. Но если ей удастся обезопасить себя от них, пусть себе Митч радуется им. Раз они ему нужны.

За десертом взрослые выпили красного вина больше, чем следовало. За исключением Элейн, наблюдавшейJкак все становились пьяней и развязней. Она несла тарелку со сладостями, когда Митч поднялся, постучал ложечкой по бокалу и, держа дочку на плече и подняв бокал, провозгласил:

– Хочу сказать тост. Я хочу выразить благодарность женщине, которую люблю страстно. За радость сердца моего и за маму Роуз!

На мгновение настала такая тишина, что стали слышны кузнечики в траве, потом Ханк выпалил:

– Да ... но лучше бы сейчас ты поднял тост за Элейн.

От шока этой шутки все замерли, кроме Элейн: она была так оглушена, захвачена врасплох, что первым ее импульсом было рассмеяться – она рассмеялась, и все рассмеялись следом за ней. Смех разбудил дочку, Роуз заплакала, и Элейн ухватилась за предлог уйти. Она поставила сладости на стол и поспешила на кухню за бутылочкой смеси для Роуз.

Она стояла перед открытым холодильником, уставившись невидящим взглядом, забыв, зачем пришла. Вспомнив, наконец, она вытащила бутылочку, но тут же уронила ее, схватила бумажное полотенце и, наклонившись, стала собирать разбившееся стекло и разлитую смесь. Она услышала, как заплакала дочь и, схватив другую бутылочку, вернулась и отдала ее Митчу.

К тому времени все уже забыли неудачную шутку и вернулись к рассказам о родителях де Нар до. Вечер закончился обещаниями – "следующий вечер в нашем доме", и "дети были рады снова увидеться с вами", и сестры и их мужья, наконец, ушли.

– Спасибо, малыш, – Митч обнял Элейн, а крошка Роуз была между ними.

Когда Роуз было немного больше года, Элейн возобновила свои занятия в колледже – три вечера в неделю. Митчу очень нравилось в эти вечера возвращаться домой пораньше, чтобы покормить и взять заботу о дочери на себя, оставив кое-какие из своих обязанностей на продавщиц в магазине. Часто вечерами он брал Роуз в парк.

Элейн любила учиться. Большую часть домашних заданий она выполняла по ночам, когда Роуз и Митч засыпали, но иногда сидела на патио за домом, пока дочь играла в песочнице или епала в коляске.

Сегодня она была особенно измотана: всю ночь ходила по дому с плачущей дочерью, кроме того, она раздалась, набрала вес и, поймав свое отражение в зеркале, подумала, что сейчас очень похожа на Джеки.

Учебный год продолжался, приходилось очень много работать над домашними заданиями, делать много исследовательской работы, везде был лимит времени, но учеба казалась гораздо важнее, чем терять время в салонах красоты, клубах здоровья и других местах, где она могла бы позаботиться о своей внешности.

Дочь уснула в коляске, утро было солнечное, день свежий, чистый, Элейн собрала учебники, сложив их на дно коляски, сидела во дворе.

Пока Роуз спит, она прочтет несколько глав из учебника. Она только открыла книгу, когда увидела жившую в доме рядом миссис Лансер.

– О, эта малышка? – пожилая дама подошла к забору взглянуть в коляску, – какая прелесть! И вы! Вы так очаровательны! Как вам удается ухаживать за ребенком, да еще учиться! Я имею в виду, простите, конечно это не мое дело, но несколько раз я видел вас с учебниками ... И я решила ...

– Я учусь в колледже в Нортридже на факультете английской литературы, – Элейн нравилось, как это звучало.

– И у вас хватает времени следить за собой: вы выглядите ослепительной, – продолжала дама.

Ослепительной. Элейн уже давно не чувствовала себя ослепительной.

– Иногда мы с мужем делаем пробежку в парке, и я вижу вас там с мужем и ребенком. Вы всегда так обворожительны, а одеты, чтобы убить наповал. Я всегда спрашиваю мужа, "как ей это удается?". Думаю, в вашем возрасте все -возможно.

Дама продолжала восторгаться, но Элейн уже ее не слышала. Парк, думала она. Около года она его не посещала. Митч ходил туда с крохой постоянно, но Элейн – никогда. Соседка, скорее всего, видела там какую-то другую пару и решила, что это они.

Одетая, чтобы убить наповал. Такая ослепительная, сказала соседка. Именно это убедило Элейн, что дама говорила не о ней. Себя она чувствовала растолстевшей, сложенной из полушарий.

Дама скоро распрощалась. Элейн выкатила коляску, достала книги и уселась читать. Наконец, она поняла, что не понимает ни слова. Глядя на страницу невидящими глазами, она думала о парке. Может, пока дитя спит, она постирает. Все равно с учебниками ничего не выходит. Она сложила книги на дно коляски и вкатила ее в дом.

– Вернусь через секунду, – шепотом пообещала она спящей дочке и поспешила наверх в спальню за грязным бельем. Через открытое окно спальни она видела прекрасный солнечный день и улыбнулась. Улыбнулась, подумав о Митче.

"Митч. Мой Митч". После всего, что они пережили, наконец-то все стало на место.

На следующий год, пожалуй, вместо того, чтобы брать то один, то другой курс, она попытается сдать на степень. И если дела будут идти так же хорошо в магазине, как сейчас, они наймут няню. И тогда она станет одной из тех женщин, о которых читала в журналах и у которых есть все. И муж, и дети, и карьера, и ... Плетя паутину мыслей, она прижимала рубашку Митча к своей груди, потом подняла к лицу и ... вся ее эйфория испарилась. Это было, как шок. Запах рубашки! По всей рубашке ее мужа – было что-то едва уловимое, но знакомое. Это был запах Шамиля ...

В кабинете Барбары Сингер она, потерянная, сидела напротив темноволосой, красивой женщины-психолога и не верила своим ушам, когда произносила эти роковые слова: "Я думаю, мой муж изменяет мне с суррогатной матерью". Звучало это так немыслимо, так нелепо, что произнеся эти слова, она хихикнула, потом остановилась набрать в легкие воздух, чтобы не разрыдаться. "Боже мой!" – произнесла она, а потом рассказала Барбаре все.

Выслушав ее, Барбара спросила;

– Элейн, давайте порассуждаем, что может случиться, если вы все это выложите Митчу?

– Может, он с ней не встречается, и тогда он высмеет меня. У нас шикарный женский магазин. Каждый день туда приходят женщины, обнимают его, здороваясь, и, возможно, кто-нибудь из них душится Шамилем?

– А дама, которая живет по соседству. Помните, что она сказала?

– Она, вообще-то, очень рассеянная. Она кого-то видела в парке и решила, что это я и Митч. Я буду выглядеть глупо, если обвиню его, а это окажется неправдой.

– А что, если это правда? – просила Барбара, глядя ей в глаза.

Элей отвела глаза:

– Я не выдержу этой боли. -

– Вы – очень сильная женщина, Элейн. Вы выстояли рак и победили. Что может быть хуже?

– Это хуже. Я люблю этого мужчину. Он – вся моя жизнь. Я только потому согласилась, пошла на это, что думала, Митч хочет ребенка с его генами. И, если я скажу "нет" ...

Остальное потонуло в отчаянном рыдании.

– Боялись, что он бросит вас ... ? – спросила Барбара.

Элейн плакала и только кивнула.

– Люди везде заражаются СПИДом. Я не знаю, какую жизнь ведет сейчас Джеки. И, вообще, какие у нее отношения с мужчинами, были и есть. Но если мой муж мне изменяет ..., он убивает меня.

Барбара промолчала.

– Я видела ваше объявление. Мне показалось, что эта группа именно для нас. Я попрошу Митча ходить со мной вместе, мы сможем обсудить, что скажем Роуз о ее рождении, когда она подрастет. Но сейчас мне нужна помощь более срочная. Я так боюсь.-

– Приведите в группу Митча, – посоветовала Барбара, – может, группа даст вам силы мужество высказать ему все, потому что нельзя копить в себе такие страхи и продолжать жить. -

– Вы правы, нельзя, – горько плакала Элейн, – нельзя. -

25

Педиатрическая палата интенсивной помощи – место, в котором не хотелось бы оказаться никогда. Многие из ее пациентов поступают прямо из родильного отделения, и в большинстве случаев покидают ее, потому что умирают. Родители, денно и нощно сидящие у кроваток своих малюток, с ужасом ожидают, что их могут отослать домой. Без их ребенка.

Когда Рик, Анни, Давид, к тому времени уже почти без сознания, и доктор Солвей с застывшим каменным лицом, приехали в госпиталь, они прямо прошли в палату скорой интенсивной помощи. Было еще четыре кроватки рядом с той, в которую они положили неподвижного, молчащего Давида. Рик отвернулся, когда медсестра ввела в вену малыша трубку и повернувшись, увидел доктора, одевавшего крошечную маску на неподвижное, без выражения лицо Давида. Маска, объяснила доктор Солвей Рику и Анни, всю себя обхватившую руками, будто ей было промозгло, измерит дыхание Давида, чтобы определить, не нужно ли его подключить к респиратору. Оказалось, нужно.

Сейчас через трубку ему введут лекарство, чтобы как-то облегчить болезненную процедуру, которую необходимо проделать немедленно. Доктор Солвей объясняла подробно, будто преподавала в классе. Доктора введут трубку в нос Давида и потом дальше в его легкие. Трубку соединят с респиратором, который будет дышать за него. Рика и Анни попросили не прис5ггствовать при процедуре.

Стоя в холле, Рик, стараясь не думать, что сейчас доктора делают с его сыном, смотрел на большую, темнокожую женщину, все еще обнимающую всю себя короткими, сильными руками, на одной из которых висел голубой свитерок Давида. О чем она думает? О том, что Рик такой подлый, низкий бабник, и потому его сын смертельно болен? Возможно, Давид не выкарабкается, и Рик – тому виной. Анни должна знать, что произошло.

В то утро она возвратилась от сестры очень рано. Как и обещала. Машина юной секретарши, скорее всего, была припаркована на дорожке, где обычно парковалась Анни. И Анни, вероятно, отыскала на улице другое парковочное место, вошла в переднюю дверь и начала прибирать в гостиной. И, конечно, нашла черное платье девицы, сброшенное на пол. А в комнате малыша, в которую она вошла тут же, одежду Рика. Везде. Она, должно быть, собрала ее и отнесла в корзину для грязного белья и потом, посадив Давида на бедро, прошла на кухню мыть тарелки, оставленные после ужина и готовить завтрак для Давида. Возможно, она кормила ребенка, когда обнаженная девица вышла из комнаты Рика, где они провели остаток ночи и где она оставила Рика в беспробудном сне. Девица, возможно, даже поздоровалась с Анни и кудахтала с Давидом, облачаясь в свое платье и туфли.

Прошло долгих 20 минут, потом врачи позвали Анни и Рика. Давид спал. Доктор Солвей стояла у его кроватки. Анни глухо застонала, увидев, что было сделано с малышом, а Рик ухватился за спинку стула в поисках поддержки. "Трубка подсоединена к респиратору, который сейчас дышит за него. Вот это кардиомонитор, а это внутривенная линия. Мы продолжаем механически вентилировать его, и несколько дней будет кормить его таким образом. Надеемся, что после этого он выкарабкается", – объяснила доктор.

Рик слабо осознавал, что где-то в отдаленном конце палаты стоит женщина и тихо плачет, глядя на своего очень больного ребенка.

– Какие лекарства вы будете ему давать? – спросил Рик доктора.

– Никаких. Взрослым мы рекомендуем антитоксин, для малюток единственное лекарство – поддерживать их, пока они сами не выкарабкаются. Мне жаль, но я должна сказать вам, что большего сделать мы ничего не сможем, лишь сидеть и ждать. Если хотите, я могу помочь вам получить комнату неподалеку от этой палаты, и, таким образом, вы будете с ним, или вы можете приезжать. Предлагаю вам обоим или одному из вас сделать первое. Потому что, хотя Давид очень слаб и почти не открывает глаза, он все-таки иногда просыпается даже звук голоса или прикосновение близких – очень важно для его самочувствия.

Близких. Часть родительского диалога. Отец – мужчина, постоянно заботящийся о своем малыше. Пытающийся создать глубокие связи, которые в прошлом малыши имели лишь с матерями. У этого малыша нет ни матери, ни отца, постоянно пекущихся о нем. Анни. "Для Давида ее голос самый знакомый, близкий, успокаивающий, ее прикосновение самое родное", подумал Рик. Его поразило, что он испытывает ревность к этой крупной, чернокожей женщине, сейчас не отрывающей глаз от малыша, который без сознания лежит в кроватке. Давид лежал, как мертвый.

– Бедный малыш, – мягко произнесла Анни. – Бедный, бедный малыш.

– Можете коснуться его, – посоветовала доктор Солвей.

Челюсть молодой докторши застыла твердо, а в глазах не было никакого выражения. Сколько времени она провела в этой палате и сколько малышей видела она в таком критическом состоянии?

Анни положила свою крупную, темную руку на крохотную розовую ручонку, на которой не было внутривенной трубки.

– Мы здесь, милый. Я и твой папочка, мы будем здесь с тобой каждую минуту.

Потом она взглянула на Рика.

– Я могу сидеть с ним целый день, если вы будете по ночам. Или наоборот, как скажете, мистер Райзман.

– Анни, скажешь ты, – решил Рик. – Ты будешь приходить, уходить, прикасаться к нему, разговаривать с ним ... И если даст Бог, он выкарабкается и сможет без респиратора, подержишь его на руках. Я же буду здесь день и ночь, если только сосну на пару часов.

Анни мягко похлопала его по руке.

– Я поговорю о комнате для вас на медпосту, – сказала доктор Солвей.

Она ушла, оставив Рика и Анни вслушиваться в мерно повторяющийся звук респиратору и с замиранием сердца наблюдать за тенью, которая совсем недавно была здоровым, крупным и крепким ребенком.Доктор Уэйл вернулся из отпуска и сразу же позвонил специалисту из Сан-Франциско, чтобы подтвердить диагноз доктора Солвей. Специалисту удалось взять на анализ стул Давида, и его отправили в лабораторию в Северную Калифорнию. Когда доктора посещали Давида, Рик отодвигался, чтобы они могли лучше обследовать его сына.

Дважды на день приходила Анни, оставалась с Давидом, поглаживая его и что-то рассказывая, а Рик удалялся в близлежащий зал ожидания, проглотить то, что она принесла ему из дома. Кроме этих перерывов на обед и 3-х часового сна ночью в спартанской госпитальной комнате, Рик не покидал кресла у кроватки неподвижного Давида. Иногда он дремал в кресле, мгновенно просыпаясь при малейшем звуке детского плача, надеясь, что это Давид. Но тут же печально сознавая, что это не Давид, а другой ребенок в комнате напротив. Иногда он слышал обрывки разговоров других родителей. Диагноз рака в одном случае. Проблеск надежды, когда ребенок начал подавать признаки жизни– в другом. Он наблюдал за одной супружеской парой, всегда в штанах и футболках, чей ребенок был без респиратора, и они могли по очереди подержать ее на руках. За совершенно измотанной, очень больной на вид женщиной, всегда в банном халате. Несомненно, она приходила из другого крыла госпиталя, где сама была пациенткой. За восточной супружеской парой, без слов сцепив руки, стоявшей над кроваткой своего ребенка, который часто плакал надрывным, задыхающимся плачем.

Однажды ему подумалось в тупом, полуобморочном состоянии, что следует позвонить Пэти Фолл и рассказать ей, что происходит, но сил добраться до телефона у него не было, к тому же ему казалось, что где-то как-то он слышал, или помнил, она собиралась взять мальчиков в Европу на пару месяцев. Весь день ежедневно он читал Давиду из детских знакомых книжек уже однажды прочитанных ему дома, когда они вдвоем сидели в кресле-качалке "Любопытный Джорж", "Кот в шляпе". Глупые, забавные, замечательные истории. Пусть малыш слышит его голос, если, конечно, он способен слышать ...

Куклы и игрушки готовы были расплакаться,– Но крошечный клоун воскликнул:

– Вот! Вот идет еще один паровоз. Маленький голубой паровоз, очень-очень маленький. Может, он поможет нам.

Маленький голубой паровоз, весело пыхтя, подкатил. А когда увидел игрушечный флаг клоуна, остановился:

– В чем дело, друзья? – доброжелательно осведомился он.

Выслушав жалобы и плач игрушек и кукол, маленький паровозик сказал:

– Я очень маленький, но, думаю, я смогу...

И он подсоединил себя к поезду. Он пыхтел и тянул, тянул и пыхтел, и раздувал пары, и наконец, они тронулись, медленно.

– Пуф-пуф-пуф-чаг-чаг-чаг, – делал маленький голубой паровоз, – думаю, мне удалось!

Рик пальцем протер свои усталые глаза под очками, а когда взглянул вверх, увидел дядю Бобо в дверях.

– Две недели ты не появляешься и даже не объясняешь, почему. Что происходит с тобой?

Чистая правда. Две недели Рик провел в этой комнате, не думая ни о ком, ни о чем, кроме своего сына. Бобо, опираясь на костыль, нахмурившись, глядел на Рика.

– Дядя Би, как ты сюда попал?

– Я звонил раз двадцать тебе домой. Наконец, сумел дозвониться до няньки, она сказала мне, где ты. И я нанял машину в нашем социальном доме, парень привез меня сюда и ждет внизу.

– Прости, дядя Би. Я, конечно, должен был позвонить тебе.

– Что у тебя здесь?

– Книжка. Доктор говорит, он может меня слышать. И я разговариваю с ним, читаю ...

– А я что? Рубленная печенка? Я, что не могу говорить с ним? – медленно, с помощью костыля, Бобо подошел к кроватке где, не двигаясь, лежал Давид, – Давидушка, – произнес Бобо, – я твой любимый родственник, – из-за проблем со слухом Бобо всегда говорил очень громко, и Рик боялся, что такое вмешательство не понравится окружающим. – Я расскажу тебе всякие истории о твоем папе, когда он был малышом. Не таким крохотным, как ты сейчас. Ему было тогда 2-3 года.

Восточная супружеская пара обернулась в его сторону. Бобо взглянул на Рика и в сторону, хотя, не понизив голоса, пробурчал:

– Выглядишь ты, как ад! – и снова повернулся к малышу, – твой папочка был очень смышленым ребенком. А его мамочка и папочка – упокой их души! – они были без ума от него!

– Дядя Бобо! – Рик хотел прервать старика, но тот, подняв костыль, взмахом приказал ему замолчать.

– Твой дед Джейк – он был еврей, а твоя бабушка Джени – не еврейка. И в их доме праздновались все праздники – Ханука, Рождество и другие – все.

Рик заметил, как стала прислушиваться измотанная, всегда в халате, женщина и круглолицая, рыжеволосая дневная медсестра.

– Ты, наверное, помнишь, что мое коронное блюдо – цыпленок в горшочке, но не хуже у меня получались картофельные оладьи. Так? Как только ты отсюда выберешься. Богом клянусь, я их приготовлю. Каждый Ханука я приходил к твоим бабушке и дедушке и готовил их для нас всех.

Рик откинулся в кресле. Бобо ведь невозможно остановить, когда он решался рассказать одну из своих историй. Даже супружеская пара из Калифорнии слушала сейчас.

– В тот год Рождество и Ханука праздновались почти одновременно, елки уже зажгли, и твоя бабушка – сногсшибательная красотка! – спрашивает твоего папочку "Рики, милый, догадываешься, кто придет завтра приготовить картофельные оладьи?", и твой папочка смотрит на нее расширенными от восторга глазами и спрашивает "Санта-Клаус?".