Текст книги "клуб аистенок(СИ)"

Автор книги: Нелли Кулешева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

– Я не хочу ждать до лета, – звенящие нотки появились в голосе Гайди, Барбара узнала тональность, и хотя она никогда не призналась бы в этом, ей понравилось направление, которое принял дальнейший разговор. С этого места он начал набирать скорость. Гайдн упорствовала, Район становился надменнее. Позднее Барбара попыталась вспомнить точный момент: может, когда он употребил слово "ребячество", или когда она язвительно спросила, "может, дело в том, что им следует согласовать все с расписанием его мамаши", но Гайдн вскочила и убежала наверх в слезах. Когда она ушла. Район пожал плечами, будто говоря "дети, кто их поймет!".

Барбару раздирало желание пойти наверх и забаррикадировать комнату Гайдн, чтобы она не смогла снова спуститься вниз.

– С ней нелегко, – произнес он, – да вы сами это, наверняка, знаете. Но я ее обожаю.

Они оба – и Барбара и Стэн – промолчали.

– Обед был чудесен, – Район встал, – думаю, я лучше вернусь в отель. Надеюсь, к утру она все обдумает.

Когда они со Стэном встали, челюсти Барбары были слишком стиснуты. Все двинулись к входной двери мимо стены с семейными фотографиями, и глаз Барбары поймал фотографию Гайдн 3-х лет с тем же выражением лица, что и несколько минут назад, когда она бежала наверх.

Когда Район ушел, Стэн обнял Барбару, спросив:

– Как нам сказать ей, что это никогда не случится?

– К несчастью, промолчим, – ответила она, – нам придется ждать, когда она сама поймет.

34

Жизнь Элейн без Митча шла механически: забота о ребенке, по вечерам в дни, когда у нее были занятия в колледже, она завозила дочь к бабушке Маргарет и ехала в класс. Митч звонил, оставлял сообщения на автоответчике, умолял позвонить ему, обещая все объяснить. Она поймет, уверял он ее. Он просил увидеться с ней.

Прислонившись к стене, все еще держа в руках учебники, она выслушивала длинные его моления, ненавидя и тоскуя по нему. Иногда она перематывала пленку, чтобы еще раз прослушать те места, где он клялся ей в любви. Рози, сидящая на полу, слыша его голос, поднимала головку и радостно вскрикивала "папочка!".

Через неделю послания Митча из умоляющих стали раздражительными, потом гневными, потом в них появились ярость и возмущение "подними чертову трубку! Элейн, позвони мне немедленно, или ты будешь разговаривать с моим юристом!".

Никогда она не слышала у него такого тона, и где-то в глубине радовалась, что он изнемогает.

– Да, Митч, – сказала она в трубку в тот вечер, когда он оставил это сообщение. Она была рада, что Рози, которая в последнее время за каждым повторяла каждое слово, спит.

– Оказалось, у тебя много пороха.

– У меня такие же права на наш дом и мою дочь, как и у тебя, Элейн.

Нет, совсем у нее не разыгралось воображение; он действительно, сделал ударение на слово "моя".

– О чем ты думаешь, игнорируя мои звонки? Скажи спасибо, если я просто приду и

вышибу дверь, но я так и сделаю, если ты меня вынудишь. Я приду и увидишь. Заберу у тебя ребенка!

– Нет, Митч, не заберешь. Потому что знаешь: лучшее для нее – оставаться со мной. Не с тобой и не с Джеки.

– Слушай, я же объяснил тебе: у меня ничего нет с Джеки.

– Да, с тех пор как я это порушила.

– Элейн, я не способен изменить то, что случилось. Хотелось бы мне, чтобы мог, но не могу. Сейчас – это сейчас, и я хочу видеть дочь, и лучше, если ты не будешь вставлять палки в колеса. Выбери подходящее для тебя время: я приеду за ней, потом привезу назад. Потом мы начнем обсуждать вопрос об опеке над ней.

– Ты же работаешь каждый день, иногда допоздна. Я дома, и со дня рождения она поручена полностью моим заботам. Хоть я и не биологическая ее мать, – произнесла она, не веря своим ушам, что ведет такой разговор, – но, учитывая, что я не работаю, учитывая мою ответственность и историю моих отношений с ней, я – лучшая кандидатура для опеки, есть в ней мои гены или нет.

– Посмотрим, – сказал он. – Когда она будет готова?

– Приезжай в 10 утра, – в душе ее тоже бушевала ярость. Она-то знала, что это самые занятые часы у Митча в магазине, но он тот час согласился.

– Буду там, – и он повесил трубку.

Видеть, как ее муж сидит, нервничая, в их гостиной, было уж очень странно и скверно. Они вместе выбирали мебель, каждую картину на стене, а сейчас он – посторонний. Она так тосковала по нему, что скажи он сейчас "я люблю тебя, ну глупо же это все!", она, наверное, откликнулась бы "ты прав, поезжай, привези свои вещи, а я пока приготовлю ланч". Но он не просился домой. Сидел, сложив руки, будто был подростком, приехавшим за ней, чтобы взять ее куда-нибудь на свидание и скрупулезно и недоверчиво разглядываемый ее родителями. Малышка утром проснулась в 5, а сейчас спала. Митч молчал. Когда, наконец, заговорил, голос его был едва узнаваемым – столько в нем было боли.

–Я хочу видеть ее каждый день, если она кашляет, хочу знать. Я не хочу, чтобы она жила где-то, кроме как со мной, но сейчас у меня по горло работы: мне необходимо быть в магазине постоянно, и потому то, что ты сказала вчера – верно, ей не такая жизнь нужна.

Казалось, он отрепетировал эту речь, будто боялся, начни он говорить спонтанно, он потеряет контроль над собой. И когда он повернулся к Элейн, за экстерьером она увидела страсть и такой гнев, какого никогда не видела в нем ни с кем.

– Предупреждаю тебя, Элейн, если ты и дальше будешь так себя вести, пожалеешь. Я закрою этот чертов магазин, и мы забудем о стильной жизни, потому что я буду ее воспитывать, а ты можешь возвращаться к своей старой работе в BMW.

"Подлец, ах ты, вшивый подлец".

– Митч, чего ты от меня хочешь?

Смесь чувств, толкавших ее упасть в его объятия и ударить со всей силы, захлестывали ее, ставили в тупик.

– Единственное, чего я хочу, чтобы моей дочери было хорошо, – ответил он, – все остальное вторично. Поэтому, если сейчас для нее хорошо жить с тобой – быть по сему, это то, чего я хочу. Я молю тебя понять это, потому что я сам ничего не понимаю. И я хочу, чтобы ты знала: я никогда не отступлюсь от нее. Собственно, я собираюсь вернуться в эту родительскую группу, потому что не хочу пропустить ничего, что касается ее. Понимать и ...

Из детской послышалось хныканье, а потом "ма...а...а...ма", и Элейн поспешила наверх. Роуз стояла и, увидев Элейн, просияла. Ее крошка, ее любимая кроха. Элейн не позволила себе сломаться. Она не потеряет над собой контроль. Ей необходимо доказать сейчас Митчу, что она – самая стабильная сила для Рози.

– Папочка пришел, милая, – она старалась улыбаться.

Лицо Рози вспыхнуло радостью.

– Па.. .а.. .почка, – лепетала она, пока Элейн меняла ей подгузники.

Подкладывая чистый памперс под попку, Элейн почувствовала, что Митч стоит рядом. Так близко, что на секунду ей показалось, что сейчас он обнимет ее и скажет: "Давай снова станем семьей". Но, вместо того, он заговорил с Рози:

– Здравствуй, папин ангелок! Сегодня мы с тобой поиграем, – и он отошел.

Когда на дочь был одет розовый костюмчик, он подхватил сумку с чистыми подгузниками бросил:

– Увидимся в пять, – и забрал дочь из ее рук.

– До свидания, мамочка, – Рози открывала и закрывала пальчики маленького кулачка в прощании. Элейн помахала в ответ:

– До свидания, малышка.

Митч вернулся к занятиям в группе. Иногда он делал записи, будто это были бизнес– встречи. Никогда много не говорил и ни словом не обмолвился, что у них происходит с женой. Барбара тоже не касалась этой темы, ожидая, что кто-то из них – Митч или Элейн – инициируют разговор. Но оба молчали. Элейн наблюдала, как он обнимал и целовал Роуз, а потом уходил. Всегда она удерживала себя, чтобы не пойти за ним, не вцепиться в его рукав и спросить "А как намечет меня? Я же знаю, ты хочешь обнять меня тоже, пожалуйста, Митч, пойдем домой". Жизнь без него была абсолютно пуста. Одинока. Она пыталась наполнить ее школой. Даже стала посещать гимнастический зал "Только для женщин" в Studio City, куда ходила Шарон. Иногда, когда Митч забирал Рози, она ходила туда по утрам, но предпочитала класс аэробики ранним вечером. Завозила дочь своей всегда стойкой матери – Маргарет Дун, которая накупила ящик игрушек, поджидающих малышку в ее гостиной.

Однажды вечером после школы, забрав Рози, она ехала по фривею домой. В гараже вытащила рюкзак с книгами, подошла к пассажирскому сидению и, открыв дверцу, нежно подняла заснувшую дочь. Заперев машину и выходя из гаража, она замерла от ужаса, вдруг увидев, как кто-то вышел из тени. Это была Джеки.

Адреналин Элейн подскочил, рукой она охватила голову ребенка, будто желая спрятать ее, и поспешила мимо.

– Элейн, остановись! Я – не враг. Позволь мне войти и поговорить с тобой несколько минут. Вот все, что я хочу!

– Убирайся отсюда, Джеки. Ты заключила с нами договор. Ты обещала, что после рождения ребенка исчезнешь из нашей жизни. Навсегда! Но ты солгала, – трясущимися руками она пыталась отыскать ключ от дома, шагая по бетонной дорожке, но Джеки не отставала от нее.

– Да знаю я, что обещала, но, Элейн, выслушай меня.

Элейн открыла дверь и повернулась к ней:

– Мне абсолютно безразлично, что тебе нужно. Убирайся. Ты уже достаточно натворила, – резкость в ее голосе разбудила Рози. Она была в возрасте, когда боятся незнакомцев, но к Джеки Рози протянула ручонки и улыбнулась, обнажая все новенькие зубки. Ясно, она-то не была незнакомкой.

– Привет, дорогая девочка, – пропела Джеки, и ее голубые глаза наполнились слезами.

Малышка запрыгала от радости у Элейн в руках.

– Я заключила договор, потому что была глупа, – сказала она. – Думала, что беременность можно отделить от опыта создания жизни. Но это не так. Мне необходимо быть с ней. Знаешь, Элейн, мы все трое – ты, Митч и я – мы можем сражаться, как те в Нью Джерси и другие уродливые случаи, и, наверное, я проиграю, но, послушай, я – ее мать. У нее – мои гены, она росла внутри меня, она вырастет и да! У нее будет много от де Нардо! Но однажды ты услышишь, как она хохочет моим глупым оглушительным хохотом, услышишь ее голос по телефону, и на мгновение решишь, что это я звоню. Или увидишь, как она толстеет именно в тех местах, где я, и точно так, как ты видишь в себе свою мать – как все мы – ты увидишь в ней меня. Элейн, я сделала ошибку огромную. И Митч сделал ошибку и ты. Ты, наверное, надеялась, что Митч будет больше любить тебя или бросит, если ты откажешься от всей этой затеи. И у меня была потребность чувствовать себя важной, особой, как тогда, когда я была беременна, а потом родила сына. Каждый по своим причинам мы пошли на это и очень скоро, еще до того, как мы это полностью осознали, ребенок твоего мужа уже развивался внутри меня. Все, что я могу сказать, даже, несмотря на то, что я видела ее всего несколько раз с момента рождения – ... я люблю ее. Давай продолжим добрые отношения, которые у нас были, когда я была беременна ею. Посмотри на меня, Элейн, и поговори со мной, как женщина с женщиной. Не из той части тебя, которая боится, что Роуз однажды решит, что я ей нравлюсь больше, чем ты, той частью, что боится, что твоя мама и сестры Митча сочтут тебя умалишенной, за то, что ты позволяешь мне быть рядом с Рози, но там, где ты чувствующая, заботливая женщина, знающая, что такое страдание и боль, что такое быть использованной, той части, которая знает, что никто не имеет очень многих, кто его любит. Мне не нужен Митч. Поверь, он мне никогда не был нужен, иначе бы ты инстинктивно поняла это и никогда не выбрала бы меня суррогатной. И Митчу я тоже не нужна. Но он-то понял, когда я пришла к нему, каким-то примитивным, инстинктивным чувством, где– то в самой глубине своей, и это заставило его принести ко мне ребенка, он-то понял, что никакие бумаги и законодательства в мире не отвернут тот факт, что я – ее мать. Изменял ли он тебе, поступая так? Конечно, изменял, да гораздо больше, чем если бы трахал меня шестью разными способами каждый раз, когда мы встречались. Потому что это была ложь духа, а не тела, и что еще хуже – он делал Рози частью лжи. Митчу следовало собраться с силами и сказать тебе; "Я поступил дурно, Элейн. Все это с самого начала было неверно. Мне следовало продолжать попытки усыновления, потому что раз у Джеки такая потребность быть с малышкой, надо что-то делать". Но он боялся. Поймался в свою собственную ловушку мачо. К тому же, он видел, как сильно ты любишь ребенка. Как связь с ней крепла день ото дня, и как ты меняешься. Он боялся, что, если только он упомянет меня, ты возненавидишь его или бросишь, или то и другое вместе. Что нам делать, Элейн? Не забирай у меня этого ребенка! Умоляю тебя, позволь мне хоть иногда видеть ее.

"Боже мой!" – подумала Элейн, – "что мне делать?!".

Глаза их встретились и замкнулись в замок. Она перекатывалась с носка на пятку, зная, что движение это успокаивает крошку. Роуз положила головку на грудь и посапывала, засыпая.

– Кошмар какой-то, – голос Элейн был полон боли. – Что самое страшное и трудное: я вот смотрю на тебя и думаю: "эта женщина права. Если бы я родила Рози, не имеет значение, какие бумаги я бы подписала, и сколько бы мне заплатили, им пришлось бы сначала убить меня, и только потом они смогли бы отнять у меня ребенка. Боже милосердный! Ну зачем я на это согласилась?! Боже милосердный! Прости меня за то, что я приняла в этом участие! Джеки, мне так жаль! – и она разрыдалась.

Они обе плакали, обнявшись, держа ребенка – их ребенка, который мирно сопел в этом слезном объятии. А когда Джеки ушла после того, как Элейн пообещала ей подумать обо всем, запах Shalimar все еще стоял в фойе.

Мемориальная служба по Дэвису Бергману проходила в том большом доме, похожем на ранчо, который Шелли и Дэвис полностью перестроили, когда жили вместе. Войдя с Шелли в задний дворик, где рядами стояли взятые напрокат белые складные стулья с притороченными мягкими сиденьями перед взятым напрокат подиумом. Рути видела, как Шелли изо всех сил старается сохранить спокойствие. Но, повернув за угол и увидев сад роз, посаженный и выпестованный им, сейчас в полном цветении: персики, фуксия, малинового цвета цветы, благоухающий, роскошный, мощный сад, Шелли остановился, и стон боли, скорби раненого зверя вырвался из его горла. Будто кто-то ударил его в живот. Друзья окружали Маршу Бергман, вдову Дэвиса. Рути и Шелли направились туда, где она стояла, выразить ей свои соболезнования. Но прежде чем подошла их очередь, кто-то от бассейна жестом позвал ее, и к их облегчению – так как никто из них не знал, что сказать – она направилась в том направлении. Шелли узнал кое-кого из друзей Дэвиса по юридической практике, но Рути не видела ни одного знакомого лица.

Утренняя газета причиной смерти Дэвиса назвала пневмонию, и внезапно Рути пронзило: она пришла на мемориальную службу человека, которого когда-то так ненавидела. Ее охватило сильное желание повернуться и уйти, но Шелли нужно было быть здесь: ему надо помочь пройти через это, и она осталась, держа его руку и чувствуя через нее его напряжение. Скоро почти все белые стулья были заняты, она взяла Шелли под руку и провела на сидения в заднем ряду.

Служба напоминала свободный форум с друзьями Дэвиса, которые делились воспоминаниями о нем. Иногда два человека вставали одновременно, чтобы пройти к подиуму и тогда один из них уступал место другому. Говорили, какой прекрасный человек был Дэвис, какая прекрасная, счастливая это была пара – Марша и Дэвис, и как им всем будет его не хватать. Рути взглянула на Шелли, чтобы понять, как он все это воспринимает, и в первый раз заметила у него в руках небольшую стопку карточек-заметок. Увидев, что она смотрит он передал их ей, прошептав: "Посмотри. Только быстро".Заметки эти были написанные забавным почерком Шелли, записи – то, что он приготовил сказать о Дэвисе. А) О дивном чувстве юмора по поводу их связи и всей этой ситуации. В) Каждый день, проведенный с ним, был подарком небес. Рути подняла глаза от заметок, заглянула в глаза Шелли: "Шелли, я люблю тебя. Но не надо такое говорить всем этим людям". Она понимала: меньше всего он хотел это слышать, понимала, он хотел, чтобы все знали, какая для него трагедия – уход Дэвиса из жизни. И на лице его сначала появилось отторжение, она подумала, что как только подиум освободится, он ринется к нему, но ... он отступил, согласился с ней, взял из ее рук заметки. Конечно, это был дом Марши, друзья Марши: им совсем не хотелось ничего знать о любви Шелли к Дэвису. Пока говорили другие, он медленно рвал каждую заметку на мелкие кусочки, заталкивая в карман рубашки.Шоу-бизнес Голливуда небольшой, и скоро Зев Райдер узнал, что Дэвис Бергман бывший любовник Шелли Милтона, умер, и как.

– О, бля! Значит, я делаю все дела в той же уборной, что и он?! Не знаю, как все другие, но с этого дня я пользуюсь уборной внизу. Что, если эта гадость на дверной ручке?! Иногда на собрании я съедаю половину пончика из общей коробки. Что, если он съел другую половину?!

В присутствии Рути и Шелли Зев молчал, но, окруженный другими, не стеснялся. И ни у кого не хватало духу сказать ему замолчать. Первой об этом узнала Рути, когда секретарша Зева суровая, высокая, черноволосая женщина попыталась извиниться перед Рути.

– Он подлец, правда. Всегда! – однажды утром она остановила Рути в дамской уборной.

Рути сполоснула руки, избегая смотреть на свое изможденное лицо в зеркале.

– Если ты говоришь о Зеве, то, конечно, да. он – подлец из подлецов, свинья, крыса, говно. Что в этом нового? – она потянула бумажную салфетку из контейнера на стене, наблюдая, как секретарша красила губы темно-лиловой помадой, от чего ее белая кожа смотрится еще белее.

– Он уже всех достал, говоря о Шелли гадости, – секретарша потерла одну лиловую губу о другую, жест, который Рути, редко пользующаяся косметикой, не понимала. – Он всех пугает, говорит не трогать выпечку, которую ты печешь. Заметила, сколько сейчас остается всего в конце дня?

– Что ты имеешь в виду?

Секретарша с трудом оторвалась от зеркала и оторопело взглянула на Рути:

– Рут, ты не должна меня цитировать. Ты же знаешь, мне нужно содержать дочь и, если Зев заподозрит, что это я сказала тебе, он меня вышвырнет отсюда, но ... я знаю, он ищет повод порвать с Шелли контракт. Я слышала, как он по телефону говорил с Писательской Гильдией, он ищет какую-нибудь зацепку в контракте, чтобы уволить и не платить полной зарплаты. Не говорит, о ком идет речь, спрашивал отдел контрактов Писательской Гильдии, какие бреши в контракте, например, непоявление на работе или другие причины, по которым можно человека уволить и не платить.

Рути схватилась за край холодной керамической раковины, ощущая, как гнев охватывает ее тело:

– Что ты имеешь в виду с выпечкой?

– После того, как он узнал, что Дэвис умер, а Шелли и Дэвис были – она сделала жест рукой и передернула плечами, будто не зная, каким словом определить их отношения...

– Любовниками. Они были любовниками, продолжай, – сказала Рути.

– ... он скатился со всех катушек. Потому что он знает, что ты и Шелли живете вместе, а ты все время печешь эти штучки ... Тебе известно, как Зев зациклен на своем здоровье, поэтому ...

– То есть, он замышляет убрать нас? Уволить?

– Не тебя, Шелли.

– Так не бывает. Мы – команда и по-другому – дьявол! – невозможно. Это дискриминация! Я звоню юристу!

– Дерьмо! Ты втянешь в это дело юриста, и я – мертвец! Он сразу поймет, откуда все идет ..., – струсила секретарша.

Ее белое лицо стало еще белее. Рути заглянула ей в глаза:

– Нам с Шелли тоже поднимать сына. Я не позволю этому узколобому, злобному коротышке разрушить нашу семью, как я видела, он сделал с другими семьями. Обещаю, ты никак не пострадаешь! Но я заявляю, что не буду сидеть и ждать, пока этот гад уничтожит нас.-

На 2 часа была назначена репетиция. Когда Рути спустилась в зал, ее помощница передала ей несколько телефонных посланий. Одно было от Шелли: он не придет на репетицию, т.к. должен срочно идти к доктору. В студии она села в задний ряд, делая пометки в рукописи и чувствуя взгляд Зева Райдера на себе. Он видел: она была одна, и она старательно избегает его взгляда.

Вечером, возвратившись домой, Рути устало сбросила туфли, принесла Шелли суп, – у него был грипп и врач сказал ему оставаться дома несколько дней, – накормила и выкупала Сида и прошла в комнату Шелли, услышав его зов,

– Дай я посмотрю новые страницы, – попросил он.

– Не беспокойся. Я возьму все на себя.

– Мне придется торчать в постели несколько дней, но я могу писать...

Рути показала ему сценарий на эту неделю. Конечно, он мог работать в постели, и этой ночью, прежде, чем заснуть, он внес такие прелестные шутки и замены, что другой писатель не мог бы сделать за неделю. Грипп продержал его в постели две недели, в конце второй, в пятницу позвонила секретарь:

– Мистер Райдер попросил меня сообщить вам, что из-за Вашего продолжительного отсутствия, больше не в штате шоу.

– У этого грязного индюка даже не хватило смелости самому сообщить об этом, – сказала Рути.

– Меня часто не было в офисе, Ру. Он легко это докажет. Но ты не увольняйся. Иначе он тебя уничтожит. Держись, хотя бы ради медицинской страховки Сида и еженедельной зарплаты. Обещай не уходить, пока мы не решим, что делать.

От гнева ей хотелось кричать. Не собирается она работать на этого трахнутого монстра. Но, взглянув на Сида, пообещала.

В понедельник по какой-то причине не появилась няня, Шелли был слишком слаб и лежал в постели, и Рути взяла Сида с собой на работу. Ребенок часто бывал на студии, она знала: посади она его в портативный детский манеж с игрушками, он начнет забавляться – иногда громко и радостно вскрикнет – то есть будет менее шумным, чем большинство писателей в команде.

Сегодня Рути сидела во главе стола у игрового манежа и по шокирующей, оглушительной тишине поняла, что всем все известно, или, точнее, все что-то знали. Надо прояснить ситуацию немедленно, пока не поползли слухи.

– Ребята, Шелли не болен СПИДом.

– Упс, – произнес Арни Фишман, нечаянно толкнув чашку кофе.

Огромная коричневая лужа образовалась на желтом листке блокнота и поползла на стол. Трое писателей вскочили на ноги, схватили салфетки и начали промокать. Рути подождала, пока все мокрые салфетки оказались в корзине для бумаг, и продолжила:

– Он – ВИЧ инфицирован, но у него нет СПИДа. Ему сейчас не по себе, тошно, но, помоги ему Бог! Он еще долго будет жить.

Эти клоуны способны были высмеять, обратить в шутку, в шоу все, что угодно, но на этот раз вели себя по-человечески.

– Вы не можете заразиться от него, работая вместе с ним, смеясь вместе или пользуясь тем же писсуаром. Я не заразилась, Сид не заразился, а Шели – его биологический отец, мы пьем и едим из той же посуды, пользуемся теми же полотенцами, обнимаем и целуем его день и ночь. Зев Райдер уволил его. Говорит, что уволил, потому что его не было на работе, и он не делал своей работы. Вы все знаете, и я знаю, и Зев знает, что Шелли по телефону может продиктовать и сделать текст забавнее и смешнее, чем, если бы все мы, находящиеся в этой комнате, работали до полуночи. Это гомофобия. Это дискриминация. Я собираюсь подать иск на этого сукина сына, расстроившего карьеру моего партнера, моего лучшего друга и отца моего ребенка. Но я ничего не смогу добиться, если вы, ребята, не встанете на его защиту. Вы должны говорить не только о его вкладе в шоу, но и о том, каков сукин сын – Зев Райдер. Как ужасно он обращается со всеми нами, как сексуально преследует женщин, как изо дня в день унижает писателей. Вам-то хорошо известно: когда он нападает на одного из нас он нападает на нас всех. Сегодня – один, завтра может быть другой. По любому поводу, который взбредет ему в голову. Пожалуйста, встаньте за нас, помогите нам бороться с этим человеком, дадим ему под зад, как он это делал с каждым из нас так долго.

Ни один не взглянул на нее. Ни один не произнес ни слова. Даже Сид в своем детском манеже сидел тихо. Единственным звуком во всей комнате был звук карандаша: Арни Фишман поднимал и бросал его, поднимал и бросал на стол конференц-зала. Кто-то вздохнул, кто-то откашлялся, и Рути спустя минуту поняла: они все цыплячье говно, слишком боятся за свои задницы.

– Ладно, ребята, – ей хотелось швырнуть в них столом, – давайте напишем что-то забавное.

36

– Сегодня, я думаю, мы поговорим о системе поддержки, – обратилась Барбара к родителям.

– Почему эти слова "система поддержки" ассоциируются у меня с определенным лифчиком, – спросил Рик.

– Потому что, как всегда, все ваши мозги в члене, – засмеялась Джудит.

– В вашей жизни есть люди, которые расширяют мир ваших детей: будь то семьи, где есть дети их возраста, группы "мама и я", которые вы можете посещать регулярно в школах или церквях в ваших районах. Попытайтесь найти людей, у которых схожие с вашими проблемы, и семьи, где дети охотно бы играли и дружили с вашими детьми. Я бы порекомендовала также, чаще общаться и посещать ваши семьи, и пусть они посещают вас. Чем большее количество людей будут любить ваших детей, тем лучше. Рути и Шелли, вы – счастливчики, ваши родители живы и здоровы. Пусть они почаще навещают Сида, а Сид – их.

– Вы не встречались с ними, нашими родителями, и потому не употребляйте слово "счастливчики", – пошутил Шелли.

– Ну не знаю, они подняли и вас и Рути, и, без сомнения, имеют хорошие качества, – откликнулась на его шутку Барбара.

– Честно, вы правы. Наши семьи очень радуются Сиду, – сейчас Шелли был серьезен.

– А как вы, Джудит?

– У меня есть друзья на работе, подруга Джерра, ее муж Том, у которых нет детей. Они рады, когда я приношу девочек. И они включают нас в свои празднования – их семья становится больше и наша тоже.

Барбара взглянула на Элейн.

– У нас очень непростая ситуация сейчас, потому что мы живем все еще раздельно, но у Рози и моей мамы очень славные отношения. Она забирает ее к себе в те вечера, когда я хожу на занятия или в гимнастический зал. И мне нравится думать, что они вместе: каждый раз, забирая Рози от мамы, у меня такое чувство, что они стали лучше, проведя время вместе. У меня есть подруги по школе и по работе – Шарон и Карин. Мне кажется, они гораздо ближе к Роуз, чем сестры Митча – ее так называемая семья.

– Мои сестры были очень заняты в последнее время, – Митч пытался защитить их, – но иногда Рози играет со своими кузинами. Семья – это очень важно!

Даже не глядя на нее, Барбара чувствовала, как Элейн напряглась.

– У нас появилось новое определение этого слова, – произнесла Барбара. – Семья – это то и тот, что вы создали. Расширьте круг людей, любящих этих детей с тем, чтобы им было к кому пойти за теплотой и привязанностью. Пусть их будет много.

– Знаете, я всегда гордилась, что я и Шелли так самодостаточны, не нуждаемся ни в чьей помощи, но сейчас мне представляется, вы – правы. Для детей важно расширять свой мир, – согласилась Рути.

– А как у вас, Рик? – Барбара взглянула на Рика.

– Всем для меня всегда был мой дядя Бобо. И еще один человек – вдова моего друга. Удивительный человек: она постоянно поддерживала меня, мать замечательная, у нее двое сыновей, мудрая тетя Давиду, ее сыновья мне как племянники. Во всяком случае, – продолжил Рик, мысли его поплыли, он вспомнил все доброе и милое, что Пэти делала для него и Давида, – я ее очень уважаю. Не знаю, как ей удается ..., – в этот момент он оглянулся, увидел на лицах понимающие ухмылки и внезапно остановился, – что такого забавного? – все продолжали ухмыляться, не отвечая.

– Вы влюблены в нее, – объяснила Джудит.

Рик неожиданно покраснел, и тогда все в группе взорвались, как школьники.

– Это же совершенно очевидно!

– О! Пожалуйста! Я ценю ее очень! Ставлю высоко: я знаю ее с детства. Ну, не с детства ... Мой лучший друг был влюблен в нее ..., – Рик остановился и задумался, ошарашенный. – Давайте перейдем к следующему персонажу, – предложил он Барбаре.

Та подобрала мяч и посмотрела на всех.

– Фишка в том, чтобы найти людей, на которых дети могли бы полагаться, как на позитивную силу в своей жизни.

В комнате наступила тишина, прерываемая лишь радостными вскриками с детской площадки. Потом заговорил Рик, больше для себя, но вслух:

– Может, так и есть, – согласился он. Может я, действительно, влюблен в Пэти, чертов я сын! – и комната взорвалась смехом.

Подходя с Давидом к машине после занятий, Рик подумал, что ему стоит позвонить Пэти, сказать, к какому выводу пришла группа, но решил, она рассмеется, повесит трубку или скажет:

– Если это твой способ завлечь меня в свою постель, продолжай мечтать.

А может она согласится?

На второй день съемок нового фильма он тихонько подошел к большой двуспальной кровати и убедительно начал обсуждать сцену с ведущими актерами, пока съемочная команда терпеливо ждала сигнала "мотор". Снова и снова объяснял он этим исключительным талантам, чьи головы лежали сейчас на шелковых подушках, какова была история их отношений и как сыграть их любовь. Такие сцены были неизбежным злом в съемках, но ему удавалось передать накал страсти, концентрируя поэтику, он описывал им, свои героям, как изголодались они друг по другу, и как, преодолев горести, долгие-долгие годы спустя, они, наконец, изливают свою нежность. Вот за такие сцены он и был знаменит, ни одному другому кинорежиссеру не удавались они так, как ему. Он проделывал с актерами персональную работу, прежде чем включать камеры. Почти час он погружал их в поэтическое настроение, рассказывая эротические истории, и по тому, как они сейчас смотрели друг на друга, он уже знал, сцена, с Божией помощью, удастся. Пора тихонько подняться, выйти из кадра, встать за камерой и тихо дать сигнал:"Cpaбoтaло". Накал страсти был мощный: Рик был на подъеме. Сейчас, не теряя ни мгновения, нужно снять их крупным планом, пока они не разняли объятий, пока пыл и жар искажал их лица. Он готов был крикнуть "снято! режь!", но боковым зрением уловил входившую через тяжелую дверь Андрею. Что-то случилось, сразу понял он. Всегда он предупреждал ее не входить и не беспокоить его во время съемок. Разве только если что-то случится с Давидом. Только у его сына была власть остановить весь процесс.

– Что случилось? – спросил он.

– Дорин Кобб, – Андрея подошла ближе и дала ему карточку с номером телефона. – Она звонила из телефонной будки. Звучала ужасно. Я пообещала, что сделаю все, что в моих силах, чтобы найти Вас и что Вы позвоните ей. Она звонила из Нью-Йорка, так мне кажется, хотя она в таком состоянии ...

Мысль, что Дорин очень плохо и что она на автобусной остановке в Нью-Йорке, болезненно отозвалась в Рике. Если уж она оказалась в Нью-Йорке – слишком далеко от дома – значит там произошло что-то очень жуткое. То есть то, чего он опасался. Жестом он подозвал своего первого помощника: