Текст книги "клуб аистенок(СИ)"

Автор книги: Нелли Кулешева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Наступила тихая минута, а потом дискуссия двинулась к ежедневным родительским проблемам, пока их не прервал крик "ма...а...а...ма" из двора. Рут, Элейн и Джудит – все вскочили на ноги и устремились к двери. Кричал Сид, весь с головы до ног обсыпанный песком. Рути подхватила его и нежно стала отряхивать.

– Они уже проголодались, – заметила Дана.

– Давайте, возьмем их внутрь сменить памперсы и покормить, – предложила Барбара.

И Элейн, Рик, Джудит поспешили к песочнице, чтобы поскрести и почистить своих малышей. Наблюдая, как родители мурлыкали с детьми, Барбара почувствовала слабость.

"Боже праведный! Надеюсь, я не откусила больше, чем могу проглотить. Очень крутая, очень сложная ситуация. Проблемы этих людей не только в будущем, они в том, как жить в этой повседневной жизни изо дня в день.

Рик Райзман во время болезни сына, без сомнения, накрепко привязался к нему, но до сих пор не способен поддерживать отношения с женщиной. И Шелли Милтон. Сегодня он выглядит хорошо, расхаживая по комнате с Сидом на плече, но вирус болезни уже завис над этой семьей. И де Нардо. У Митча есть или нет отношений с суррогатной матерью? Эта тайна скоро выйдет наружу. Митч стоял рядом с женой, касаясь ее спины, Роуз сидела на маминых коленях, и мама завязывала шнурки ее крошечных туфелек. Если подозрения Элейн оправданы – впереди эту семью настигнет боль, боль не только для Элейн и Митча, но самая большая -для Роуз".

– Не хочу быть рассудочной, дидактичной, как пойдут дела в группе, – объясняла Барбара Дане, разливая яблочный сок в бумажные стаканчики, – потому что в моей практике были группы, которые начинали жить сами по себе, и родители обсуждали все, что с ними происходит. Однако, у меня есть кое-какие стартовые идеи и направления, и, возможно, мы захотим их обсудить. Например, как много мы хотим, чтобы дети узнали, и когда. Как создать систему поддержки, как управиться с нереальными ожиданиями праздников, поддерживать ли связь с биологическими семьями рассказами, письмами. Рик, возможно, захочет сделать фотоальбом для Давида с фотографиями его биологической семьи и -вашей семьи, начиная с дедушек и бабушек. Чтобы Давид познакомился со своими корнями.-

Они много еще о чем говорили, иногда легко, иногда сдержанно, в прикуску с крекерами, сыром, изюмом, а потом все вместе спели "Две маленькие синички сидели на пригорке", "Колеса автобуса", "Ици-Бицы Паучок", а в конце Барбара почитала детям книжку.

Когда все ушли, Барбара с Данной собрали стульчики и задвинули их в угол. Дана ушла. Барбара, всегда гордившаяся своей способностью видеть группу клиническим оком, села на один из пластиковых стульчиков и, перебрав в памяти все, что было сказано сегодня, – по какой-то необъяснимой причине – расплакалась.

27

Арти Уильсон, один из исполнительных директоров в комедийном жанре на студии, мимоходом заметил Шелли, что тот худеет, и Шелли часами не мог работать, так он был угнетен этим замечанием.

– Шелл, – клялась Рути, – это был комплимент. Он знает, мы ненавидим его из-за того, что он заставил нас убрать шутку из того сценария в прошлом сезоне. Он решил, она провокационная и теперь он пытается казаться очаровашкой. Разве ты не знаешь, что в Голливуде считается абсолютной лестью, если кто-то скажет, что ты худ?

Десять штатных писателей – все равно, что десять пациентов психиатрической больницы,' каждый со своим неврозом и уникальностью. Перед встречей с ними Шелли говорил: "Принеси мне плеть и стул, пора приручать животных". Говорилось это с любовью и признанием того факта, что и они – Рути и Шелли – скроены из того же теста, что и эти психи, но поскольку они продюсеры, их работа – контролировать продукцию.

Одной из своих обязанностей они считали также защищать писателей, поддерживать в них добрый, боевой дух и создавать атмосферу дружескую, забавную и креативную. Иногда даже Рути что-то пекла и приносила на эти утренние совещания. К сожалению, защитить штат от Зева Райдера, исполнительного продюсера, не представлялось возможным. Он всегда во все вмешивался. Когда случалось Шелли не появлялся на работе, Рути инстинктивно избегала любого контакта с Зевом, но если ему удавалось настигнуть ее, он не упускал случая клюнуть.

– Где ж твоя забавная половина? – спрашивал он.

Рути было известно, что за их спиной он называл их с Шелли "Сестрами Долли", шикал и цыкал по поводу некоторых их шуток – "юмор гомиков" – так он их называл. Он презирал всех в команде писателей, и они платили ему той же монетой. И все-таки во многом, благодаря таланту Рути и Шелли, шоу было очень популярно, хотя иногда не удавалось оградиться от дурных вибраций Зева Райдера.

Например, в то утро, когда Джек Голдштейн, худющий, с диковатыми глазами и шевелюрой Энштейна, писатель в команде, чьи странноватые и воспаленные идеи, казалось, исторгнуты под действием наркотиков, ворвался в кабинет Райдера. В то утро Райдер выбросил один из скетчей Голштейна из сценария.

– Совсем не забавно, – заявил он.

Райдер разговаривал по телефону, когда Гольдштейн потянул трубку из его руки, повесил ее, потом, пригнув через стол, крепко ухватил Райдера за ворот рубашки Ральфа Лорена и прошипел ему в лицо:

– Скажи что-нибудь забавное. Ты – исполнительный продюсер комедии ... Хоть одну забавную шутку, одно забавное слово, и я тебя не убью! Шутку, позаимствованную, ворованную, цитату из кого угодно, чтобы доказать мне, что ты понимаешь, что такое забавно.

Он держал его за оба конца рубашки в большом стиснутом кулаке, стягивая короткую жирную шею Райдера. Глаза Райдера от шока вылезли из орбит.

– Видишь, ты не способен сделать это даже ради спасения своей никчемной жизни. Потому что во всей твоей семейке нет ни одного гена забавности, ты – чучело! Давай, ты, проклятое семя! Скажи же что-нибудь забавное.

Рот Райдера был открыт, из него вырывались странные булькающие звуки. В дверном проеме уже стояли писатели, услышавшие вскрики. Райдер посинел. Глаза начали вылезать и, видя их всех здесь, в отчаянной мольбе он выдавил:

– Я умираю. Пожалуйста, я умираю.

Гольдштейн отшвырнул его в кресло, прорычав:

– Ты достал меня. Вот это, действительно, забавно! – и он покинул офис Райдера и, конечно, шоу.

Прошло более года. Зев Райдер проследил, чтобы Джек Гольдштейн – хоть и комедийный гений – не получил работу нигде в шоу-бизнесе. И каждый раз, после этого инцидента, когда Зеву Райдеру не нравился сценарий, он бросал комментарий:

– Смотрите, свиньи, Джеку Гольдштейну, который стоит в очереди безработных, нужен кореш для разговора.

Сегодня команда писателей превратила конференц-залу в миниатюрный гольф-клуб. Когда Рути и Шелли вошли, у стола стояли двое и спорили об ударе.

– Давайте приступим к работе, – предложил Шелли.

Рути, подтянув стул, села, терпеливо ожидая, пока стихнут ворчания по поводу качества луковых калачей и шутки о беременной жене одного из писателей. Она уже была готова говорить о шоу, когда Джерри Бреннер, 40-летний толстяк, бывший комик, начал рассказывать шутку своему партнеру Арни Фишемену. Обнаружив однако, что все в зале уже утихли, он повысил голос, чтобы поведать эту шутку всем.

– Женщина рассказывает подруге "Не знаю, что и делать. Муж мой только что вернулся от доктора. Тот сказал ему, что у моего либо СПИД, либо болезнь Альцхаймера, но он не уверен, что. Что мне делать? Я так беспокоюсь".

Кто-то простонал, кто-то попытался остановить рассказчика – Рути не смотрела и не знала, кто, но тот произнес с упреком:

– Старина Бренннер – Человек Хороший Вкус.

– А подруга советует "Сделай вот что. Пошли его в супермаркет. Если он найдет обратную дорогу домой, не трахайся с ним".

Все в комнате позволили себе лишь слабое одобрение – не смех, лишь усмешки, ворчание и приглушенное "забавно". Рути, боясь взглянуть на Шелли, чувствовала себя растоптанной, а Шелли, согнувшись над желтым блокнотом, делал вид, что занят, и молился Богу ничем не выдать себя.

Шелли потребовалось время, чтобы разыскать Дэвиса сообщить ему эту новость: дома у него никто не подошел к телефону, и не было автоответчика, а когда Шелли позвонил в офис Дэвиса, его секретарь сказала:

– мистера Бергмана нет в офисе,– и какое-то время не будет, но иногда он звонит узнать

новости. Могу я спросить вас, кто звонит?

– Шелли Милтон.

– Могу я узнать причину звонка? – опять спросила она.

– Это личное дело, – Шелли был рад, что говорит не с Элиз, работавшей секретарем Дэвиса, когда они с Дэвисом жили вместе.

Прошло почти три недели, пока Дэвис ответил на звонок. По телефону он был холоден, Шелли попросил о встрече, и они договорились встретиться во время ланча перед музеем искусств Лос-Анжелеса, который располагался на полпути между их офисами.

– Как странно, – позднее рассказывал Шелли Рути, – беспокоишься, боишься, что все пойдет таким вот образом, а потом оказывается все идет абсолютно наоборот, как не мог даже себе представить ...

Он воображал, как он сообщит Дэвису о своей болезни, и Дэвис испугается за себя и за свою жену Маршу. Будет обвинять его или цепляться. Но когда Шелли поднялся по ступенькам на площадку вокруг музея, где слепящее лос-анжелеское солнце выбелило цемент, и подошел к скамейке, на которой сидел Дэвис, и Дэвис повернулся и посмотрел ему в глаза, все стало очевидным: у Дэвиса СПИД, и он пытается придумать, как об этом сообщить Шелли.

– Как Рути и сын? – спросил Дэвис после того, как они обменялись этим известием.

– Обоих протестировали, и они в порядке.

Группа детей под руководством учителя прошла по двое мимо скамейки, где они сидели, учительница дала несколько инструкций, и дети, визжа и гигикая, исчезли в дверях музея.

– Почему ты не позвонил мне, Дэвис?

– Потому что узнал я это несколько дней назад, я должен был собраться с силами, не раскисать, не развалиться на части, когда буду тебе об этом говорить. С тех пор, как я услышал диагноз, я не выходил из дома. Ни с кем не говорил. Маршу тоже протестировали: она не больна, но вне себя. Помнишь, она уже много лет три раза в неделю посещала психиатра? Сейчас она с ним разговаривает по телефону остальные четыре дня недели.

Было что-то забавное, как он это сказал, и они оба расхохотались. Но потом Дэвис снова стал серьезен:

– Она очень боится, что я потеряю работу в фирме, если там узнают. Боится, что ни один клиент, знай он правду, не захочет видеть меня. Она заставила меня пройти тесты после того, как ночами я обливался потом и сильно температурил. Она прочла все, что достала о СПИДе, и настолько угнетена, что довела и себя и меня до умопомрачения. Такого человека мечтаешь иметь рядом, когда слаб настолько, что трудно даже поднять голову, – сказал он с той полуиронической улыбкой, какую все еще помнил Шелли. – В конце концов, я пошел с ней, и нас протестировали.

Внезапно раздался скрежущий звук тормозов, потом скрежущий звук металла и разбитого стекла: две машины наскочили друг на друга. Оба повернулись посмотреть, как затормозилось движение, и злые водители серого BMW и красного Джипа вылезли из машин.

громко ругаясь и швыряя обвинения друг в друга. Внутри одной из машин женщина выкрикивала обвинения, плакала и звала на помощь.

– Что я могу для тебя сделать, Дэвис? – спросил Шелли, отворачиваясь от инцидента. – Могу я что-нибудь для тебя сделать?

С лица Дэвиса уже исчезли краски, но сквозь выражение боли и сквозь бледность, наложенные болезнью, Шелли все еще видел яркую незаурядную личность человека, с которым он жил и которого любил. Любил так самозабвенно, что, потеряв эту любовь однажды, посчитал, что дальше жить не стоит.

– Прости, что я так пошло оставил тебя, – произнес Дэвис.

– Давно простил.

– Забавно, – продолжил Дэвис. – Я привык думать, что до сих пор самое лучшее время в моей жизни было то, когда мы были вместе. Сейчас, возможно, я стану думать, это время – лучшее время во всей моей жизни.

– У тебя еще много времени впереди, – успокоил его Шелли.

– Для Марши будет лучше, если у меня останется меньше.

– Никогда не ожидал от себя, что произнесу это, но произнесу – к черту Маршу!

Они улыбнулись друг другу.

– Я всегда буду любить тебя, – сказал Дэвис.

– Я тоже всегда буду тебя любить.

С бульвара неслись сирены скорой помощи, и Шелли повернулся посмотреть. За считанные минуты скорая оказалась совсем рядом с местом происшествия, выскочили два парамедика, открыли дверцу BMW и вытащили залитую кровью пассажирку. Водитель машины зло жестикулировал на собравшихся зевак и требовал освободить дорогу. Парамедики уложили раненую на носился, осторожно вдвинули их в скорую, закрыли двойные дверцы, запрыгнули внутрь, и машина мгновенно отъехала. Резкая сирена еще раз прорезала воздух, все машины двинулись вправо, дав дорогу скорой. Когда Шелли повернулся продолжить разговор, Дэвис уже ушел.

Прошло несколько ночей, однажды ночью проснулся Сид и заплакал. Из его "памперса" сочилась серая жидкая масса, сыпавшаяся из всех углов кроватки. Рути поменяла "памперс", постельное белье, почистила кроватку, столик для смены, дала ему бутылочку с водой и снова уложила сына спать. Но, облегченно скользнув в свою постель, она снова услышала его плач, и все повторилось.

Шелли, полусонный, стоял в дверном проеме детской, наблюдая, как Рути поднимает Сида из кроватки, меняет ему снова"памперс", постельное белье, чистит снова кроватку, столик, все рядом ...

– Что с ним?

– Я знаю, что с ним все в порядке, врачи так говорят, они говорят нет причины беспокоиться ... но я все время боюсь за него ...

Они смотрели друг на друга долгим взглядом. Оба они уставали от бешенного темпа работы, чувствовали свою вину, потому что проводили с сыном недостаточно времени. Оба стояли у сменного столика, где лежал больной малыш, слишком слабый, чтобы плакать, лежал и наблюдал, как мама и папа крепко обнялись.

– У него желудочный вирус, вот и все, – сказал ей Шелли, нежно погладив волосы. – Не забывай, что Фрейд сказал.

– Что сказал Фрейд? – спросила Рути.

– Иногда понос – это только понос.

На следующий день болезнь прошла.

28

Все присутствовавшие на церемонии усыновления Давида Райзмана в здании суда таяли при взгляде на малыша, одетого в бледно-голубой стильный костюмчик и теннисные туфли. У Рика не хватило мужества позволить парикмахеру срезать ярко-рыжие кольца густых волос Давида, и они обрамляли красивое лицо малыша. Счастливый этот момент в жизни Рика делила Пэти Фолл, купившая этот костюмчик и обрядившая в него Давида. Она привела с собой и обоих своих сыновей. Судью, мужчину на несколько лет моложе Рика, казалось, веселила вся церемония. К сожалению, дядя Бобо в тот день чувствовал себя больным, чтобы проделать весь путь к зданию суда, и потому Мейер Фолл, студент-кинематографист, в планы которого входило сделать видеофильм данного события, решил посвятить его дяде Бобо. Каждый, кто появлялся в кадре, должен был произнести "Привет, дядя Бобо!". Незнакомцы в зале суда приветственно махали рукой Бобо в камеру. Даже охрана суда в униформе, подняв в приветствии руку, говорила "Привет, дядя Бобо", и, конечно же, произнес это и Гарви Фельдман, юрист, а в середине церемонии – репортер суда и сам судья. Давид, тоже проинструктированный, усвоил урок, посмотрел в глазок и протянул "Да.. .да Бововогово".

По окончании церемонии все поехали в дом Фолов на побережье на ланч. Когда удивительный день подошел к концу, Рик и Пэти сидели на мостике, глядя на разбивающиеся волны и наблюдая, как Мейер Фолл, взрослый молодой человек 21 -го года, играет в песке с Давидом.

– Как здорово любить ребенка. С женщиной такая любовь невозможна. Дети дарят тебе восхищение и любовь, свободные от условий. Безусловную любовь. Они не ждут, что ты им купишь в доказательство своей любви обручальное кольцо, и не дуют губы, если ты улыбаешься другим детям. За детей! – поднял Рик свой бокал, и Пэти Фолл долила его бокал вином и мудро покачала головой.

– Тебя ждет суровое пробуждение, Рик, – она наполнила и свой бокал, – дети вырастают и тебя в оборот, и если они твои, они способны разбить тебе сердце, как ни одна женщина на земле. Уверяю тебя, что через несколько лет этот ребенок столько потребует от тебя, столько заберет, сколько не смогла бы забрать ни одна из охотниц до твоих денег, и знаешь, что? Ты с радостью отдашь ему все. Чарли всегда был таков с нашими мальчишками, – сказала она с любовью, но без сентиментальности.

– Взгляни на них, – Рик, ухмыляясь, смотрел, как играли Давид и Мейер.

Мейер строил песочные замки, а Давид безжалостно рушил их. Мейер стонал, делая вид, что сокрушается, а Давид каждый его стон сопровождал взрывом хохота. Пэти наблюдала за Риком и его реакцией.

– Мейер встречается с девушкой, и отношения у них серьезные. Трудно поверить, но очень может быть, скоро я стану бабушкой, а ты – отец малыша.

Рик улыбнулся:

– Мама Дорин что-то такое сказала, когда мы в первый раз встретились. Ей столько же лет, сколько мне, а у нее семь внуков. Ей было абсолютно невдомек, зачем я это делаю: в таком зрелом возрасте стать родителем.

– О, я-то понимаю, почему. Ты уже изменился неузнаваемо.

– Вовсе нет. Я все тот же жирный, старый сластолюбец.-

– Спелый, привлекательный сластолюбец. И уже не такой жирный. По правде, ты начинаешь смотреться чертовски сексуально. -

– Да, да, да, точно, – подтвердил Рик, улыбаясь и глядя на вдову своего лучшего друга через стол.

Он взял ее руку. Ее загорелое лицо прорезали морщинки от долгой жизни в доме на побережье, от слишком яркого солнца, но зеленые глаза оставались такими же яркими, умными, как и тогда, когда она работала секретаршей в офисе Columbia Pictures, куда умопомрачительный, сногсшибательный Чарли Фолл пришел на встречу с ее боссом. И, пока ждал, когда тот освободится от телефона, напропалую флиртуя, сделал ей предложение.

– Как ты сейчас? – мягко спросил ее Рик. – Как выживаешь без него?

– Да, все в порядке, – ответила она. – Дети проводят со мной много времени, мама каждые несколько месяцев летает из Сиэтла побыть со мной, – она распахнула глаза, пытаясь сдержать ухмылку, скривившую уголки рта, – несколько головорезов даже пытаются приударить за мной.

По какой-то необъяснимой причине, непонятной ему, мысль, что за Пэти ухаживают, вызвала в нем протест и Рик, не сдержавшись, выпалил первое, что пришло ему в голову:

– Проблема, наверняка в том, кто же может сравниться с Чарли, так?

Зеленые глаза полыхнули, и Пэти забрала свою руку:

– Никому и не нужно с ним сравниваться, Рики, – мягко объяснила она. – Я всей душой, поверь, любила Чарли 27 лет, но кто-то другой будет кем-то другим. Я совсем не зациклена на нереальном

архетипе мужчины, которому не может соответствовать ни одно человеческое существо.

– Ты имеешь в виду некоторых, которых не упоминаешь, и которые так никогда и не женились?

– Если туфля по ноге, милый, – улыбнулась Пэти. – Послушай, мы же оба с тобой знаем, что и у Чарли были свои пунктики и недостатки, и у моего второго мужа тоже они будут.

– Мужа? Ты уже так серьезно настроена на счет кого-то?

– Нет, но хотелось бы. В отличии от тебя, я без ума от интимности. Люблю иметь одного и того же мужчину со мной в постели каждую ночь и каждое утро. Иметь кого-то, кто бы командовал мной и приходил бы в бешенство от того, что я командую им. Люблю, когда мой мужчина решает кроссворд в газете через мое плечо, все знает насчет спорта и географии, но оставляет названия песен и сценариев на меня.

– Звучит жутко ...

– Иди к черту!

– Конечно, пойду, прямехонько туда, потому что все еще обожаю округлости зада, хотя с ее обладательницей не обменялся и двумя словами и, по большей части, потому что они едва могут связать пару слов. Я испытываю голое вожделение и мечтаю об обнаженной плоти всяких экзотических незнакомок в сомнительной местности и особенно люблю просыпаться и обнаруживать черное кружевное нижнее белье у себя на люстре и на моих принадлежностях.

Оглушительный смех Пэти будто поощрил его.

– Мне нравится начинать день, не будучи уверенным, играл ли я ночью роль пастуха, уламывающего овцу, или саму овцу ... Хочешь выйти за меня? "

Пэти издала нечто среднее между гигиканьем и смехом.

– Думаю, мы пара, и это записано на небесах, – ответила она.

Солнце было большое, оранжевое, висело низко-низко, они наблюдали, как Мейер с Давидом на плече бежал к серфу, потом выпрыгнул по волнам на берег, разбрызгивая воду, вызывая безумный восторг Давида.

– Пэти, – Рик продолжал смотреть на мальчиков на берегу, – знаю, я идеализировал маму – Эдипов комплекс. Но, уверен, тебе известно, что долгие годы ты была той женщиной, по которой я мерил всех других. Ты умна и забавна. Ты создала для Чарли и ваших двух мальчиков ту семью, которой я всегда завидовал и восхищался. Ты собираешься найти кого– то и сделать счастливейшим человеком на земле. Я хочу сказать тебе, что если он не будет свято чтить землю, по которой ты ступаешь, просто позови меня и я его убью. Обещаешь?

Пэти потянулась и снова взяла его руку:

– Обещаю.

Зазвонил телефон, и Пэти подняла трубку:

– Алло, да, Андрея, он здесь, – Пэти передала Рику трубку.

– Мистер Райзман, у меня на проводе Дорин.

– Дорин? Великолепно! Бог мой! Замечательно слышать ее снова. Можешь нас соединить?-

– Она, кажется, чем-то подавлена, – сообщила Андрея. – Она знает, что сегодня проходило усыновление.

– Соедини нас.

Последовало несколько щелчков, и Рик услышал, как слабый грустный голос Дорин произнес на другом конце провода:

– Алло.

– Алло, Дорин, – желал бы он знать, как сделать день усыновления для Дорин не таким тяжелым.

– Мне очень не хотелось беспокоить вас ... знаю, я не должна ... но это потому ...

– Никакого беспокойства, Дорин. Я очень рад слышать твой голос. Как Би?

– С ней все нормально, – произнесла она, и он услышал глухие звуки на другом конце провода и понял, она плачет.

– Дорин, что я могу сделать? – мягко спросил он.

– Нет, нет, – поспешно сказала она. – Я знаю, сегодня у Давида был особый день, мне хотелось бы знать, как все прошло. -

Рик услышал еще сморкание и плач. Лихорадочно он искал, что бы такое сказать, чтобы успокоить ее.

– Все прошло прекрасно, и он – тигр. Бегает и много болтает. Вот сейчас с того места, где сижу, я вижу его. Он на берегу, его толстенькие ступни погружены в песок, и он орет, что есть мочи, когда подступает волна.

– О, как здорово! – Дорин, казалось, обрадовалась картинке.

– И, кстати, я посещаю родительскую группу, – он знал, она решит, что это смешно, – в нашей группе родители, у которых дети появились не так, как у всех.

– Аа, это мило, – заметила она, – держу пари, вам это забавно,

– Руководитель группы подкинула мне идею сделать альбом для Давида, фотографии его семьи, всех родственников и его биологической семьи. Я как раз думал позвонить тебе и попросить прислать несколько фотографий.

– Боже, – рассмеялась она, – до сих пор ни одной хорошей не было ...

– И несколько фотографий Би, твоих сестер и братьев, их детей, чтобы Давид мог видеть своих кузенов и кузин.

– Здорово! – мысль, что она все еще включается в жизнь Давида, подняла ее настроение. – Я прямо сегодня начну их подбирать. У Би есть фотографии всей семьи за столом на пикнике ... что? Я разговариваю "на долгое расстояние", – кто-то на ее конце провода вошел в комнату. – Я должна идти,– вдруг сказала Дорин, – и не попрощавшись, повесила трубку.

Рик продолжал держать трубку, будто надеясь, что она вернется, но ... послышались гудки. Разочарованный, он повесил трубку.

– Это, конечно, не мое дело, – сказала Пэти, – но в этом месте что-то расклеивается. Как ты отделяешь ответственность по отношению к этой девочке и свою благодарность ей? Пожалуйста, не думай, что я не одобряю твоего решения. Знаю, как много этот ребенок значит для тебя, но не могу постигнуть многого, Рики. Она выбрала тебя стать отцом ее ребенка. Эта часть, по мне, хороша: думаю, она чувствует, что у нее есть какой-то контроль. Знать, что плоть от плоти твоей с кем-то, кого она считает достойным. Но разве вы не договорились, что помимо Рождественских открыток и фотографий время от времени, вы абсолютно рвете все связи после того, как она передала тебе ребенка?

– Это в теории, – сказал Рик, – но так работает только на бумаге. Что-то случается. Во всяком случае, так случилось со мной. Может, потому что она жила в моем доме, может, потому что она так уникальна, но меня заботит и всегда будет заботить ее благополучие. По крайней мере, сейчас, когда она лезет на стенку от боли. В любой момент может звонить мне и находить утешение хотя бы в том, что сыну ее хорошо. Не то, что я – эксперт в таких делах, но не понимаю, как по-другому это может работать. Женщина делает вид, что у нее никогда не было ребенка. Мать, которая знает день рождения своего ребенка и не спрашивает себя, где он ...

– Ты же понимаешь, помести она Давида в другую семью, они гораздо меньше сочувствовали бы ей? Если бы в этой семье была мать, и она чувствовала бы угрозу из-за ее вмешательства?

– Да, понимаю. Но она выбрала меня, и мать ее позволила ей меня выбрать. И, может, в этом причина их выбора. В том, что они обе инстинктивно почувствовали, что я никогда не буду препятствовать их связи с ребенком. Или же со мной, даже если вдруг грянет день – а ты и я – мы оба знаем, что он никогда не грянет – если я женюсь.

– Что-нибудь насчет отца тебе известно? – спросила Пэти.

Мейер шел вдоль берега, и Давид семенил рядом, что-то бесконечно болтая.

– Нет, не известно ...

Пэти улыбнулась, когда Давид вскарабкался Рику на колени, весь соленый и весь в песке. Рик поставил его на ноги и стал снимать купальник;

– Возьму его в дом и вымою, – сказал он.

Когда плавки оказались на бедрах малыша, он тотчас описал Рика.

– Так он прокомментировал ситуацию, – пошутил Рик.

– Лучше, если папочка примет душ с тобой, – предложила Пэти Давиду, и тот захлопал в ладоши.

Через несколько дней пришли фотографии от Дорин. Единственный интерес Давида в них был в швырянии и разбрасывании по комнате и обкусыванию, но Рик рассмотрел их все очень внимательно. Улыбнулся, глядя на одну из фотографий Дорин с мамой, вспомнив тот день, изменивший его жизнь, когда он встречал их в аэропорту.

Он все воспринимал глазами кинодиректора, даже эти фотографии Дорин и ее сестер. Черил – самая прелестная из сестер, она, казалось, уверена в своей хорошенькости в отличии от Дорин. Сюзан улыбалась, но ее усталые глаза выдавали в ней несчастливую в браке молодую женщину.

В фотографии всей семьи всегда миллион историй; дети, супруги на пикнике в изумительном парке. Выбранные позы, выражение лиц – как они встали, где поместили себя – все говорило о каждом так много. Еще раз он перебрал стопку, и еще раз долго смотрел на фотографию всей семьи на пикнике. Потому что на этот раз он увидел то, от чего сердце его сжалось страхом. Возможно ли это?! Он отшвырнул эту мысль: не может быть, он навоображал несусветное. И отложил фотографии в строну.

29

Иногда после работы Джудит забирала обеих своих девчушек, целый день проведших с няней дома, и уводила в парк. Всякий раз, проходя через мучительную процедуру, когда она поднимала извивающуюся малышку с сидения в машине и помещала ее толстенькое сопротивляющееся тело в коляску, которую разворачивала с трудом, пока непоседливая Джулиан хныкала у нее под ухом, она задавала себе вопрос, не слишком ли она все-таки крута и категорична с мужчинами.

– У каждой семьи есть свои соглашения, часто негласные, – как-то за ланчем поведала ей подруга Джералин, – пока каждый в семье придерживается этих соглашений, семья – в хорошей форме. Мужчина – добытчик, на нем обеспечение семьи путешествиями, одеждой, питанием, женщина – рядом,– он погуливает на стороне, она – не обращает на это внимание, она флиртует, он находит это милым. Партнер, с которым ты, в конце концов, решаешь осесть, это тот, который предлагает тебе такое соглашение, и с ним ты можешь жить.

Джудит не спросила Джералин, какого рода соглашение у нее с мужем. Потом лишь сказала;

– Наверное, мне еще не встретился мужчина, чьи условия я бы приняла.

Но мысль ударить по рукам и идти на какое-то соглашение была ей противна. В тот вечер она держала малышку Джоди на плече, а другой рукой толкача коляску с Джулиан, когда какой-то мальчуган выбежал на площадку для игр с пронзительным криком; "Па...а...а...почка! Па...а...а...почка!". Джулиан, вцепившись маленькими кулачками в сетку коляски, вращаясь взад-вперед, зачарованно наблюдала за мальчуганом. Крик его восхитил ее, и она сама стала ему вторить; "Па...а...а...почка! Па...а...а...почка!", – кричала она, и ее голосок эльфа эхом катился по парку. Крик этот пронзил Джудит. Она наливалась гневом, подозревая, что никогда не будет в их жизни мужчины, который бы ответил на этот крик. Но ведь где-то, наверняка есть хороший мужчина, рожденный для нее, думала она, когда серые сумерки обступали и внезапная промозглость заставила ее укутать обеих своих девчонок в свой свитер, прижать к груди и поторопиться к машине. "Я найду его", грешила она. "Скажу Джералин, которая постоянно пытается свести меня с одним из друзей Тома или с кем-то, кого они встретили в лыжном походе, скажу ей, я согласна. Хоть я всегда отказывалась раньше, скажу ей, я так и быть передумала и готова попробовать".

Первый мужчина в списке Джералин занимался компьютерным бизнесом и был чертовски хорош собой. Его фотографию смело можно было поместить на обложку журнала. Джералин и Том повстречали его на лыжной вылазке. Он много и охотно рассуждал о своей физической форме, о режиме питания, а когда они дошли до деталей жизни Джудит, и она рассказала, как родила своих обеих дочерей, казалось, он был зачарован.

– Это же великолепно! – восхитился он за кофе. – Вы такая оригинальная!

Но она уже знала, что с ним все кончено, не начавшись, потому что, когда она закончила свой рассказ, он произнес:

– Да ... звучит так ... для меня ... это экстраполяция мастурбации ...

– Простите ...

– Я имею в виду, можно, конечно, это проделывать с собой, если невтерпеж, но гораздо приятнее, когда партнер рядом, это гораздо приятнее, – и он расхохотался. – Разве это не великолепная аналогия?

Второй был банкир. Одет тщательно, ему было за 40-к, и он пригласил ее в Bistro на обед. Когда он спросил о личной жизни, и она рассказала о донорских дочурках, на лице его появилось выражение отвращения и брезгливости. Но она закончила рассказ об анонимности и о скудности информации о доноре в креобанке. В ту минуту, когда официант поставил перед ними блюдо, банкир спросил: